Пожизненный найм

Катерина Кюне, 2014

…Всё это было так похоже на фильмы про будущее, которые я смотрел ребенком, на книги, которые я читал. И я впервые подумал тогда: как же так? Вот оно будущее, о котором мечтали фантасты, которое подстегивали футурологи. Вот оно, наступило. Но почему же оно так не похоже на то, что они описывали? Они грезили, что над городами будут сновать летающие трамваи, что новые компьютеры позволят людям понимать друг друга без слов, обмениваясь мыслями, сделают их ближе. Города будут прекрасны, люди свободны. Роботы возьмут на себя черную, тяжелую работу. И вот я шел бесконечными коридорами, нашпигованными видеокамерами, и понимал, что что-то случилось, и вместо нашего будущего, наступило чужое. Что будущее нам подменили. О таком ли будущем мечтали наши бабушки и дедушки, папы и мамы? Что же случилось с нашим миром? И можно ли отыграть всё обратно?…

ГЛАВА 1

Из дневника Андрея

Для хорошего работника офис — это храм. Когда он входит в него сквозь стеклянные раздвижные двери, когда створки бесшумно, как в сказках или фильмах ужасов закрываются за его спиной, он выбрасывает из головы все мирские мысли, переводит свой юником в режим «корпоратив», и весь отдаётся служению местному культу производства резиновых уточек для купания и разноцветных презервативов с запахами экзотических фруктов. Он аж светится от своего рвения помочь уточкам разлететься по всему миру, а презервативам, — которые, если вдохнуть в них немного воздуха, сами становятся похожи на диковинные плоды, полные семян, — прорасти повсеместно, как сорной траве.

Это высокая задача, ещё бы, его корпорация — первая в мире и возьми мы наугад три уточки из тех, что сейчас плавают в ваннах, две из них будут иметь клеймо «Танит Групп». Да, он весь светится, как прихожанин в Пасхальную ночь, светится от того, что его, хоть он и ни дня не постился, пустили в это святилище тропических презервативов. Он робко улыбается начальнику, встретив его в коридоре и, зайдя в свой рабочий кабинет, освещает его неподдельным энтузиазмом. Утром он просыпается и торопится выйти из дому, а Дня Корпорации ждет с таким же детским нетерпением, с каким ждал когда-то свой День рождения…

Я не знаю, смог ли бы я так яростно полюбить свою работу, но у меня есть изъян, который помешал мне даже попробовать. Казалось бы, это очень мелкий, очень незначительный и даже не сразу заметный изъян. Но на самом деле он громадный, и что бы измерить его глубину, нужно раскидать лопатой не один день, месяц или год.

Мне было десять лет, и я жил вдвоём с отцом в большой трехкомнатной квартире, почти без мебели, с не распакованными после переезда коробками.

Чем дальше, тем всё больше наша квартира стала напоминать руины древнего города посреди джунглей. Коробки, как серые плиты, из которых когда-то были построены здания, затягивались пылью и хламом. Они зарастали старой одеждой, электронными книгами, листками с названиями каких-то неведомых файлов; пустыми чашками, с окаменевшими чаинками на дне; сломанными компьютерными мышками и отвертками, с помощью которых собирались поковыряться в мышиных внутренностях; микросхемами, колонками, процессорами, материнскими платами… Здесь можно было найти всё, что угодно: мой засушенный одуванчик, банку горбуши, просроченную бутылку с соусом и настоящие заросли проводов.

Мой отец был php-программистом в транснациональной компании, и когда из Владивостока его перевели в Москву, родители продали нашу приморскую квартиру, прибавили все свои сбережения и купили просторную трехкомнатную в столице. Мечта!

Отец был первоклассным специалистом, но в повседневном быту он был человеком непростительно безалаберным. К тому же он привык, что в доме есть мать и она спасает комнаты от неизбежного мгновенного зарастания.

Но мама осталась во Владивостоке, где она должна была завершить строительство китайского микрорайона, состоящего из пяти небоскребов. Мы ждали её с недели на неделю, но её приезд почему-то откладывался. Мы с папой, сидя на кухне и, запивая пиццу, он — бутылочным пивом, а я — колой, мечтали о том, как мама приедет и устроит тут свой фирменный ремонт. Как от её нежно-розовых обоев и зеленоватых легких занавесок в спальнях станет светло, как под её руководством мы распакуем и расставим на столиках и тумбочках винтажные светильники с абажурами, как в воскресенье она приготовит для нас жаркое в горшочках, а потом мы все вместе пойдем в кино… И мы, наконец, — сколько мы вздыхали о ней в маленькой Владивостокской квартире! — сможем завести большую лохматую собаку, может быть колли, а может быть шотландского сеттера.

Но мама всё не ехала, и только всё чаще спрашивала папу, не может ли он как-нибудь отпросить меня из школы и привезти к ней на время, а то она адски по мне соскучилась.

Повзрослев, я понял, что ей не хотелось приезжать вовсе. Видимо, пожив без угрозы быть поглощенной папиными джунглями, она расслабилась и уже не хотела снова брать мачете и идти вырубать папину безалаберность. А, может быть, у неё просто появился другой мужчина. Так или иначе, я был единственным камнем преткновения. И её план, видимо, состоял в том, чтобы потихоньку переманить меня и оставить отца одного в новой квартире заполненной коробками со старыми вещами. Но тогда, в десять лет, я был уверен, что нас ждет счастливая и безмятежная жизнь вчетвером — в моём воображении к нам уже давно присоединилась собака.

А вот отец, видимо, в какой-то момент заподозрил неладное, потому что наши кухонные разговоры о будущем сошли на нет. Зато по ночам он теперь подолгу сидел за монитором, сочиняя маме длинные письма. Не знаю, о чем была их переписка, но с ним начали происходить странные перемены. Однажды в субботу он встал ни свет ни заря и помыл всю грязную посуду, стопки которой высились на кухне, как мамины китайские небоскребы. Когда я, зевая, вышел из своей комнаты, я увидел отца в мамином розовом фартуке в белый горошек, — одним стенам известно, как ему удалось вытащить его из-под древних руин, — он стоял у плиты и тефлоновой лопаткой переворачивал румяный… блин! Всё это выглядело настолько невероятным, что я забыл сказать «доброе утро». Рядом с высокой фигурой отца, плита выглядела какой-то низкой, а половник и сковорода, которые в маминых руках казались большими, в папиных смотрелись несерьезно, как будто он решил поиграть в дочки-матери и вытащил их из кукольного набора.

На столе стоял ноутбук и по открытому кулинарному видео-блогу можно было догадаться, как папа освоил науку блиноделия. В этот день мы ходили в зоопарк, а потом в дизайн-бюро, где выбирали розовые обои в мелкий цветочек и светло-зеленые занавески. А на следующий — варили суп и делали уборку. Вечером папа как бы невзначай спросил меня, не хочу ли я позвонить маме, чтобы рассказать, как мы провели выходные…

В тот самый день, когда рабочие закончили ремонт, отец вернулся с работы сияющий. Он объявил мне, что звонил маме, и она прилетит в следующие выходные, то есть всего через девять дней! Я побежал в свою комнату и в настенном электронном календаре пометил этот день розовым. А отец, необычно возбужденный, метался по квартире, хватаясь то за одно, то за другое дело и на тумбочках, стульях и диванах оседали лампочки, шурупы, отвертки, журналы, провода…

Накануне розового дня я не смог уснуть. Я старался изо всех сил, потому что не хотел заснуть после обеда и украсть эти часы у нашего с мамой первого дня. Утром папа велел мне сходить в кондитерскую за круасанами, а сам уехал в аэропорт. Увидев из окна, у которого я стоял уже второй час, как к подъезду подъезжает наша машина, я уже хотел бежать к лифту. Но открылась дверца, и из неё вышел мой отец. Только он один.

Этот изъян, о котором я говорил, эта особенность появилась у меня именно тогда. Когда выяснилось, что мама хотела сделать нам сюрприз и специально назвала отцу более поздний рейс. Она планировала сесть в такси и позвонить в дверь как раз тогда, когда мы только проснемся, чтобы ехать её встречать. Но по дороге из аэропорта, такси подрезал «броневик» очень влиятельного чиновника…

Я долго-долго не мог произнести «мама умерла». Мне на язык наступала немота, такая вяжущая, как мякоть неспелой хурмы, она сводила челюсти, и я не мог открыть рот. Я научился говорить эти два слова только года три спустя. Но ещё долго я произносил их как во сне, словно для того, чтобы мне не парализовало челюсть, нужно было затуманить мозг.

А вот и изъян. С того самого розового дня до сегодняшнего момента я ещё ни разу не улыбнулся. Мой звонкий детский смех также оказался очень хрупким. Мама говорила, что у меня внутри лампочка. Когда я улыбаюсь, она загорается, а когда мрачнею — гаснет. И когда я бывал не в настроении, она начинала меня щекотать, а потом щелкала воображаемым выключателем. Я, конечно, смеялся. Возможно, в розовый день эта лампочка непоправимо перегорела или выключатель сломался. Когда я приходил на собеседования, менеджеры по персоналу, эти привратники храмов, один за другим признавали меня профнепригодным. «Спасибо за проявленный интерес, мы вам обязательно перезвоним». И это несмотря на мой диплом кибернетика.

Их логика была проста — своим внешним видом я сею пессимизм, мрачность и депрессняк, поэтому для компании я вреден. А, изучив моё личное дело, за годы школьной и университетской учебы заметно опузатевшееся, они признавали меня подозрительным и неблагонадежным. Дело в том, что во всех моих характеристиках, начиная с десятилетнего возраста, была запись о том, что я скрытный и замкнутый. Мрачный, скрытный, замкнутый, с детской травмой, которая наверняка повредила психику — разве это хороший работник? И мне всюду отказывали. Меня никуда не хотели брать. В сущности, мне ничего другого не оставалось, кроме как стать тем, кем я стал.

***

…Всё началось в год белой свиньи. Мой гороскоп предсказывал, что белая свинья принесет мне большие хлопоты, которые, правда, закончатся моей женитьбой. Значилось также, что невеста будет особой крайне оригинальной и встречусь я с ней в рабочее время… Не мудрено, в нерабочее-то я почти не вылезаю из дома… Теперь я с подозрением всматривался в каждую встречную женщину — уж не та ли это, на которой я должен буду жениться? Когда мой начальник, который раньше обходился своими силами, неожиданно нанял секретаршу, у меня началась паника. Это была кичливая, помешанная на своем (правда довольно стройном) теле, брюнетка. Первым делом она поставила на свой рабочий стол зеркало, чтобы иметь возможность любоваться собственным лицом каждое свободное мгновение. Она частенько что-то роняла и наклонялась поднимать, манерно произнося при этом нечто вроде «ах, я такая рассеянная!». Но я был уверен, что у неё под столом установлено ещё одно зеркало и она постоянно лезет туда, чтобы поглазеть в него на свои ноги. С ужасом я представлял себе, что уже женился на этой сумасшедшей. Стены, потолок и даже пол нашей квартиры покрылись зеркалами. Мы выбросили мою любимую керамическую посуду и купили зеркальные тарелки. Когда мы ложимся спать, моя жена не выключает свет и не накрывается одеялом — говорит, что хорошо засыпает, только когда глядит на своё отражение на потолке… Она не помнит, как я выгляжу, потому что бросает на меня беглые взгляды только если я мелькаю в зеркале рядом с ней самой, то есть в самых исключительных случаях… В общем, кошмар.

Но вскоре произошло событие, которое отвлекло меня от нелепых мыслей о секретарше. Исследовательская группа Копенгагенского Университета сделала сенсационное заявление. После многолетних исследований им удалось разработать технологию дешевого и экологически безопасного альтернативного топлива. «Больше не нужно подсчитывать, на сколько лет нам хватит нефти, — хвастливо заявили они. — Теперь от нефти можно отказаться вовсе!». В ответ на это заявление цены на акции нефтяных компаний поползли вниз. Шокированные страны ОПЕК, пытаясь хоть как-то спасти своё положение, попытались играть на понижение. В результате нефтяные компании подешевели ещё больше. Цены на нефть упали до 15 долларов за баррель. В России началась паника. Выглядело так, словно влиятельнейшие страны договорились и действительно началась энергетическая революция, что это продуманный, давно запланированный ход — начало конца нефтяного века. Разразился кризис, который в прессе так и окрестили — «нефтяной».

«Во всем виноваты датчане!» — вопили новостные заголовки. Российское телевидение успокаивало, что нефтяной кризис — явление временное. Одно дело — научные разработки, а другое — массовое производство. Альтернативное топливо создают уже многие десятилетия, но ещё до сих пор ничего путного не придумали. Ничего такого, что полностью заменило бы нефть. Скоро выяснится, что новая технология тоже полна изъянов и жизнь вернется на круги своя. «Лучшее, что породила Дания — это сказки Андерсена. Думаем, что в результатах их последнего исследования тоже много сказочного».

В феврале группа малоумных московских подростков, которым ежедневно вдалбливали, что именно из-за датчан в магазинах подорожало пиво, устроили Русалочью Ночь. С криками «Нам не нужны ваши долбанные сказки!» они забросали датское посольство в Москве отрезанными рыбьими хвостами… Московская полиция, которая с собачьей чуткостью охотилась за всяческими демонстрантами и бунтарями, (так что, казалось, выйди даже пятилетние карапузы с горшками в руках протестовать против жестокости своей воспитательницы Марьи Ивановны, у них тут же конфискуют горшки, заломают руки и повезут в участок), сделала вид, что русалкофобов не заметила. То есть заметила, но догнать не смогла. Подростков тут же поглотили непроницаемые ночные переулки. Кто знает, может быть там, в ночных переулках, их ждали красные башмачки и Снежная королева, решившие отомстить беглецам за Андерсена…

В борьбу за всемирное торжество нового энергоресурса включились экологи всех развитых стран. Предприятия всего мира готовились к реорганизации и техническому переоснащению. Всё происходящее только подтверждало версию о том, что «кризис» заранее спланирован.

«Конечно, чтобы повсеместно перейти на новый энергоресурс, нужны время и немалые финансовые вложения. Но рано или поздно это всё равно придётся сделать. И, поскольку мы понимаем, как важно заботиться об экологии нашей планеты, мы не намерены тянуть» — примерно такие заявления делали представители европейских и американских компаний.

Я наблюдал за происходящим через тонкую поверхность экрана телевизора и через винтажные очки, которые обычно надевал, когда читал газеты. Если бы я хоть на мгновение задумался, я бы понял, что нефтяной крах однажды отразится и на моей жизни, но пока что лично мне зарплату не урезали, мне казалось, что кризис, это что-то эфемерное, существующее в другой реальности. Но вскоре произошло несколько событий, которые, отчасти, сделали меня его участником.

В конце февраля выбросился из окна менеджер одной из топливных компаний. Сначала на это самоубийство никто не обратил особого внимания. Но когда в следующую неделю погибло ещё пять человек, это стало напоминать эпидемию. Говорят, что депрессия заразна. Если у мужа начинается затяжная депрессия, то через некоторое время она неминуемо передастся жене. С этим ничего не сделаешь. У каждого психиатра есть свой психиатр. Время от времени он проверяет, не заразился ли его коллега безумием от одного из пациентов.

Может быть, желание наложить на себя руки тоже заразно, ведь оно тоже одна их форм безумия? Оно возникает в чьей-то голове, доводит тебя до окна и велит прыгать. Потом взмывает над мертвым телом, носится по городу и высматривает новую жертву… Интересно, как бы оно могло выглядеть… Может быть, это полупрозрачное призрачное серое покрывало, на манер платков из ангорской шерсти? Такое уютное покрывальце, которое витает в воздухе, а потом в один момент набрасывается на жертву и накрывает её с головой. И у жертвы тут же сереет лицо, под глазами расплываются сине-серые мученические круги. Покрывало только на вид уютное, а на самом деле удушливое и колючее. Оно всегда выбирает людей с ослабленной сопротивляемостью — напуганных своим будущим, остолбеневших от трудностей… Оно впивается серыми ворсинками в кожу, проникает в кровеносную систему и, в конце концов, укутывает сердце. А дальше можно сразу звонить в морг. Возможно, оно даже плодится, как бактерия, питается человеческими горестями, разрастается, а потом делится. Иначе как объяснить, что с каждым днем самоубийц становилось всё больше?..

***

Сегодня Федора вызвали к гендиректору. Зачем — он не знал. Его точно не собирались уволить или повысить, иначе вызвали бы к начальнику отдела. Также навряд ли у гендиректора могли быть какие-то специальные поручения к нему — пока что он был для этого слишком мелкой сошкой. Скорее всего — так рассуждал Федор — дурацкая ошибка молоденькой секретарши, которая может стоить ей карьеры. Очень досадно, что из-за этой дырявой женской головки зазря потревожат гендиректора и потратят время, которое у него на вес золота. Да и сам Федор пропустит комментарии и письма от клиентов, на которые нужно отвечать оперативно. В прошлом месяце Федор был в отделе первый — он обработал больше всех писем и комментариев. В связи с этим про него написали небольшую, но ёмкую статью в корпоративной газете и даже поместили портретную фотографию, где Федор выглядел «таким милашкой», что его страницу в Тенёте за день посетило не меньше трехсот сотрудниц корпорации.

Тенёта — это была корпоративная сеть «Танит Групп», названная так по созвучию Танит-Тенёта. Газета со статьёй бережно хранилась у Федора дома, в специальном ящике вместе с другими публикациями про него — школьными и студенческими. Тут же хранились грамоты, полученные за победы в олимпиадах, каждая в отдельном файле, аккуратно подшитом в общую папку. Федор планировал и в этом месяце обогнать своих коллег, и на Дне Корпорации получить специальный Почетный Знак Лидера. Знак Лидера представлял из себя большого утёнка из самого высококачественного латекса, который только можно было себе вообразить — уж в чем в чем, а в латексе в резиновой корпорации знали толк! — и прилагающегося к нему серебряного значка, который положено было носить на воротнике форменного пиджака. Лучше был только Знак Лидера для руководителей отличившихся отделов. Значок им давали золотой, а утёнка большого, не для ванных, а для бассейнов и теплых морей.

Иногда, когда Федор шел по офису, ему казалось, что он чувствует, как значок оттягивает воротник его форменного пиджака, как будто «Лидер» уже — фигурально выражаясь — у него в кармане. И тогда Федор мечтательно оглядывался по сторонам, и ему казалось, что коллеги смотрят на него одобряюще и с каким-то особенным, преувеличенным уважением.

Но сегодня, идя к кабинету гендиректора, Федор ничего такого не чувствовал. Наоборот, он понимал, что в этот самый момент, когда по чьей-то прихоти он тратил своё время впустую, его соперница Юлия, представляя латексного утёнка, строчила ответы с умноженной энергией. Его воротник становился всё легче, а её — всё тяжелее.

Почетный Знак Лидера вручался по итогам года и Юлия, как и Федор, становилась лучшей пять раз в этом году. Последний, решающий месяц начался три дня назад.

Подумав об этом, Федор прибавил шагу, почти добежал от лифта до двери. Когда он вошел в приёмную, секретарша встретила его вежливой улыбкой. Не о чем его не спросив, он кивнула на дверь.

— Заходите, Фёдор, вас ждут, — мягко произнесла девушка, и Федор подумал, что она не похожа на Машу-Растеряшу-Дырявую-Башку, которая всё напутала.

***

В кабинете за массивным чёрным столом сидели троё. В центре — сам гендиректор, загорелый человек лет сорока пяти, с выдающимся лбом, нависшим над маленькими глазами. Эти глаза смотрели на Федора с иронией и любопытством, словно он поймал его, как бабочку за крылья и, усмехаясь, говорит «ну-ну, посмотрим, что ты за птица…». По левую руку от гендиректора сидел Михаил Валерьевич, главный психолог корпорации, а по правую — Жрец. Конечно, официально его должность именовалась как-то иначе, но как — никто не помнил. Жрец был очень беленький, почти что альбинос, и про него по корпорации ходили разные истории. Например, о его маниакальной чистоплотности. Мол, он всегда носит с собой антисептический спрей и прежде чем сесть на стул обильно его забрызгивает. А сидя за необработанным столом, всегда держит руки на коленях. Потому что на столе — микробы. Он, вроде бы, даже защитил диссертацию на тему «Аэробная патогенная бактерия спирохета в ритуалах хтонических культов древних ассирийцев». И все эти трое неотрывно наблюдали за Федором. Жестом его пригласили подсесть за стол.

— Феденька, мы вызвали вас, чтобы сообщить вам прекрасную новость… — ласково начал Михаил Валерьевич.

— Как вы, надеюсь, помните, через месяц, двадцать четвертого августа — День Корпорации, — перебил его Жрец, — Вы знаете, какое самое главное событие происходит в этот день?

— В этот день… Возложение даров?

— Вот именно! Каждый год мы выбираем одного претендента. Для этого мы проделываем очень тяжелую работу. Мы досконально изучаем личные дела и всю информацию о каждом.

— Вы должны понимать, — опять влез психолог, — насколько это почетная миссия, Федор! Вы должны проникнуться, вжиться, полностью осознать! Помните, как я вас учил на тренингах?

— В этом году мы решили назначить подателем даров вас.

У Федора закружилась голова. Как будто он залпом выпил стакан водки, хотя он никогда не пил водки не только стаканами, но даже наперстками. Он счастливчик! Все, кто возлагали дары на алтарь Танит, очень быстро взлетали по карьерной лестнице до самых высоких начальственных постов. Это был реактивный лифт. Об этом знали все в корпорации.

— Конечно, вам нужно будет пройти тщательную подготовку. Придётся пожертвовать своим личным временем. Часть рабочего дня тоже будет уходить на это…

— А как же значок? — вырвалось у Федора.

— Какой ещё значок? — удивился гендиректор.

— Он в этом месяце сражается за Приз Лидера, — пояснил за Федора психолог.

— Приз Лидера?! — переспросил гендиректор, глядя на Федора как на кромешного идиота. Потом он неожиданно расхохотался. Вслед за ним засмеялись и Михаил Валерьевич и Жрец. Федор из вежливости тоже заулыбался.

— Думаю, Приз тебе теперь не понадобится, — сказал гендиректор, перестав смеяться так же внезапно как и начал, будто его смех был попрыгунчиком из коробки, которую он открывал и закрывал по своему усмотрению. Тут же замолчали и Жрец с психологом, словно крышка коробочки прищемила и их смех тоже.

— Понимаешь, Приз — это всё равно, что крошка, а мы предлагаем тебе целый каравай. Но не забывай, мой мальчик, что каравай нужно заработать. Месяц тебе придётся пахать, не разгибаясь. День в день, с утра до вечера, ты понял? — гендиректор подался вперед, приблизился к Федору почти вплотную, — Так что если ты неуверен или там боишься, или у тебя там на этот месяц другие планы, то ты нам про это скажи прямо сейчас. Всё понял?

Федор понял, что он должен сейчас что-то сделать. Что-то значительное, показательное, что раз и навсегда отбросит назад всех его конкурентов. Впрочем, может был и бессознательный, вполне искренний эмоциональный порыв. Так или иначе, он встал со стула и вытянулся как на утреннем гимне:

— Я глубоко благодарен за проявленное доверие, для меня это огромная честь! Я счастлив, что корпорация выбрала именно меня! Готов приступить к подготовке в любое время!

— Ну, вот и славно, — гендиректор откинулся обратно на спинку кресла, — приступайте.

***

Газеты писали о первых смертельных жертвах кризиса. Ни у кого не было сомнений, что все эти менеджеры погибли из-за датского открытия. Я, продолжая наблюдать со стороны, думал так же. Но однажды в моё Таганское районное отделение Следственного Комитета пришла женщина. Она была маленькая, худенькая. Казалось, что когда она собиралась выйти из дома, она была ещё молодой девушкой — волосы по-девчоночьи были собраны в хвостик, пальто было коротким и сидело на ней как на стройной институтке — но на пороге дома её настигла какая-то беда. И пока она добралась до Следственного Комитета, глотая слезы, она вся выцвела, в светлых волосах появилась седина, по лицу, как вьюнок, расползлись морщины, даже цвет одежды поблек. Она сидела в приёмной с пачкой газет, где писали, что её сын — старший менеджер — выпрыгнул из окна своего рабочего кабинета. Якобы, он дождался конца рабочего дня, и, когда офис опустел, открыл окно и сиганул вниз…

— С чего ему было себя убивать? — спрашивала она меня, как будто я что-то об этом знаю, — Понимаете, он перед этим ходил веселый, смешливый, как король на именинах! А в то утро он пел в ванной! Неужели можно с утра петь в ванной, а вечером выпрыгнуть из окна? Я в это не верю! И никогда не поверю! Ему помогли. Не было у него никакой депрессии. У него за всю жизнь депрессия была один раз — в тринадцать лет, когда он впервые влюбился.

— Может быть, он что-то от вас скрывал?

— Конечно, он скрывал. Все дети что-нибудь скрывают. Но я его каждый день видела. Думаете, от матери можно скрыть, что ты собираешься наложить на себя руки?

До этого момента она держала себя в руках, но тут у неё задрожали губы, и видно было, с каким усилием она сглатывает рыдания. Может быть, ей казалось, что будь она внимательнее, ей удалось бы уберечь сына от гибели? Я почувствовал себя неудобно, словно я должен сейчас что-то сказать или сделать, но что именно — я не понимал. К тому же, когда я вижу, как кто-то плачет, у меня рефлекторно наворачиваются слёзы. Чтобы не выглядеть идиотски и совсем неподобающе моему положению, я встал и пошел делать чай. В воздухе повисла натужная, словно натянутая на пяльцы, тишина. Я всегда пью чай с мятой, и когда зажурчала вода, и из прозрачного заварочного чайника повалил теплый, умиротворяющий запах, я заметил, что невольно расправил плечи, подобно маленьким темным чаинкам, распускающимся в кипятке.

— Так вы подозреваете, что коллега убил его из-за ревности?

— Да.

— У вас есть для этого какие-то основания? Вы понимаете, что это очень серьезное обвинение?

— У меня есть основания. Я расскажу вам, как все было. Вы специалист, вы лучше меня сможете сделать выводы.

Я поставил перед ней чашку с чаем и вернулся на свое место.

— Рассказывайте, я слушаю.

Выяснилось, что у сына был знакомый, назовем его Н., с которым они начали соперничать ещё с университетских времен. Они были лучшими на курсе. Но каждый хотел стать самым лучшим. И тут приятелю что-то постоянно мешало. То в самый ответственный момент, когда победа уже практически была одержана, он заболевал и не добирал одного-двух баллов. То ему снимали несколько баллов за неправильное оформление курсовой. В общем, он постоянно оказывался вторым. И когда в университет пришли представители компаний, то они в первую очередь заинтересовались сыном моей визитерши, а потом уже его приятелем-второместником… Конечно, его это злило, хотя он и старался этого не показывать. Их пригласили работать в одну и ту же компанию. На время их это сблизило.

— Он даже пару раз заходил к нам. Но даже тогда он смотрел на сына с какой-то обидой, словно считал, что тот его должник, что он обязан был добровольно уступить первенство. А ещё однажды они напились вместе. И тогда он разоткровенничался. Говорит сыну: почему у тебя всё так легко получается? Какого чёрта? Я все шесть лет бился изо всех сил, зубрил, ишачил, никуда не ходил, только занимался, занимался, занимался. Как проклятый. А у тебя всё — само собой. Один раз прочел — помнишь. Во всё врубаешься с первого раза! Чем я хуже тебя? И всё в таком духе. Сын потом мне сказал, что никогда раньше не думал, что в нем столько зависти, никогда не видел зависть так ясно и близко. И после той пьянки сын стал его избегать. А этот злился на него еще больше, считал, что это вроде как из высокомерия, что его теперь презирают…

Но истинным мотивом убийства, по мнению матери, стала не зависть, а ревность. Якобы этот Н. полгода назад серьезно влюбился. Девушка ответила взаимностью, они стали встречаться, на работе он поговаривал о том, что хочет сделать ей предложение. Но черт дернул его пригласить девушку на корпоративную вечеринку. Он со всеми её знакомил и представлял как свою невесту. Непонятно, что на этой вечеринке произошло, но после того вечера девушка начала названивать погибшему.

Она его просто преследовала! — сокрушалась женщина, — Я до этого и не видела никогда, чтобы девка так вешалась на парня. Звонила ему, письма писала, как бы случайно встречала его, когда он возвращался с работы. Однажды даже прислала ему сборник стихов с засушенным цветком между страницами. Хотя он цветов терпеть не мог… Да и стихов тоже…

А дальше… А дальше и так всё ясно, по-моему. Обо всей этой маниакальной любви узнал Н. и кольца, которые он уже успел заказать у ювелира, оказались не нужны. Другой бы порадовался экономии, а этот совсем озверел от ревности и злости. Разве не убивают из ревности?! Убивают, и мать была уверена, что ее сына убили именно из-за нее.

— А я-то, дура, так гордилась его успехами… Лучше бы он совсем бросил институт, только был бы жив!

Я думаю, карьера следователя не зря была предсказана мне звездами. У меня есть особое чутьё, интуиция. Я всегда знаю, когда дело стоящее, а когда — дрянь, и сколько не бейся никакого преступника не поймаешь. Какое дело мне удастся раскрыть, а какое — нет.

Женщина оставила заявление и ушла, а я сидел и отчего-то был уверен, что это дело — из первой категории. Естественно, история, которую она мне рассказала, казалась мне абсолютно надуманной, что и неудивительно — разве убитая горем мать может быть объективна? И всё-таки что-то подсказывало мне, что все там не так просто и ее материнское чутье правильно ей подсказывает — её сын самоубийства не совершал. Погиб он по какой-то другой причине. Но по какой? Наверное, матери очень важно было знать, что самоубийства не было. Чтобы этот факт был доказан. Даже не чтобы преступник был наказан. Важнее знать, что этот преступник был, а, значит, она ни в чем не виновата. Ну что же, может быть я и смогу помочь ей избавиться от призрака вины.

Из дневника Андрея. 23 января

Помню, когда я проходил череду собеседований в самых разных компаниях, я каждый день переживал одно и тоже чувство. Первый раз оно возникло у меня ещё тогда, когда я не знал, что меня не возьмут на работу. Меня пригласили в крупную, жирующую корпорацию, в самый главный офис. Он охранялся так, словно внутри сидят особо опасные преступники. В маленьком холле через двойное стекло меня недоверчиво осматривал охранник, опасаясь, видимо, что я пришел организовать побег из вверенной ему тюрьмы. Дорогу дальше, вглубь здания преграждали три круглых, прозрачных портала. Полукруглая дверь открылась и снова закрылась за моей спиной. Целую минуту я стоял внутри закрытого прозрачного столба, и я не знаю, что со мной происходило в этот момент. Может быть, меня дезинфицировали невидимые лучи, как перед высадкой на чужую планету? Всё это было так похоже на фильмы про будущее, которые я смотрел ребенком, на книги, которые я читал. И я впервые подумал тогда: как же так? Вот оно будущее, о котором мечтали фантасты, которое подстегивали футурологи. Вот оно, наступило. Но почему же оно так не похоже на то, что они описывали? Они грезили, что над городами будут сновать летающие трамваи, что новые компьютеры позволят людям понимать друг друга без слов, обмениваясь мыслями, сделают их ближе. Что технологии будущего позволят построить прекрасные здания, навесные сады, фонтаны на крышах, смотровые площадки, зависшие прямо в воздухе. Города будут прекрасны, люди свободны. Роботы возьмут на себя черную, тяжелую работу. И вслед за писателями-фантастами, вслед за художниками и мечтателями, обычные люди с надеждой вглядывались в свои допотопные компьютеры, ожидая от них помощи. И они тоже грезили, доверялись выдумкам фантастов, смотрели на звезды (ведь всегда кажется, что будущее, как первый весенний дождь, спускается откуда-то с неба) и видели сияющие города и своих улыбающихся внуков, мчащихся не на пластмассовой лошадке, а на крылатом такси, которое стало повседневным и доступным. И вот я стоял в круглом прозрачном портале, потом шел бесконечными коридорами и лестницами, нашпигованными видеокамерами, и понимал, что что-то случилось, и вместо нашего будущего, наступило чужое. Что будущее нам подменили. Что новые технологии, вместо того, чтобы сблизить людей, разделили их двойными пуленепробиваемыми стеклами, бесконечными кордонами и раздвижными дверьми. Что на месте города надежд, мечтаний и фантастических снов, выросли уродливые небоскребы, своими ломаными стеклянными линиями отпугивающие даже птиц. Что роботы и компьютеры не облегчили людям жизнь. Что летающие трамвайчики не появились, потому что больше никто не поднимает голову к небу, все наоборот, всматриваются вглубь Земли, пытаясь разглядеть, где ещё можно зачерпнуть нефти, где ещё пробурить скважину. О таком ли будущем мечтали наши бабушки и дедушки, папы и мамы? И что бы сказали фантасты и футурологи прошлого, увидев, что наш мир стал издевательской пародией на выдуманные ими миры? И что же случилось с нашим миром? Уж не инопланетяне ли украли наше настоящее будущее и подсунули нам свое?

Да-да, иногда мне кажется, что всё произошло именно так. На каждом собеседовании, в каждой стеклянно-пластиковой компании, занимающей своё место на бульваре современных бизнес-магнатов, у меня в голове возникала сцена чудовищной операции, во время которой наше прекрасное будущее ампутировали, и пришили нам протез, искусственную, неполноценную руку. Или мы просто случайно съехали с рельсов, и нас занесло в параллельную вселенную? И сейчас другие люди, в чьем будущем мы оказались, по утрам выходят на улицы и, открыв от удивления и восторга рты, восклицают: вот это да! И живут в нашем прекрасном мире, не понимая, что же это такое и почему всё вышло не так, как они рассчитывали.

Или мы не достаточно сильно хотели, мало напрягали мышцы своего воображения, и нашему будущему не хватило энергии, чтобы стать таким, как планировалось? И что же делать теперь? Можно ли отыграть всё обратно?