Под Ним

Катерина Авдюгин

В жизни многих из нас встречаются истории, которые побуждают к переменам. Истории, которые помогают расправить крылья. И истории, которые не придуманы человеком, а созданы руками Господа.Романы читают, чтобы сюжеты, описанные в них, были прожиты. Не поняты или восприняты, а именно прожиты. Читатель идёт рядом с главной героиней или за ней следом и оказывается не в своей жизни, а в описанной в книге.Чем этот роман отличается от подобных?Ничем. Это ещё одна жизнь. Это ещё один взгляд.

ДОЧКА

Наследственность даёт о себе знать.

Она пришла в этот мир без боли и схваток. Легко и просто. Моя нежная Дюймовочка. Крохотное тельце, весом 2700 граммов Маленькие ручки, крошечные ножки и… огромный страх. Страх за её жизнь родился у меня вместе с ней.

«Я же теперь мама, мой страх объясним», — долго успокаивала я себя логическими рассуждениями. Но что-то внутри меня панически требовало ответов на тревожные вопросы: «Дышит ли? Бьётся ли её сердце? Как она спит? Ой, почему так долго спит? А она точно здоровенькая?»

— Доктор, ответьте мне! — не унималась я порой, доводя до исступления себя и больничный персонал.

Казалось, что заботит это всё только меня. Для остальных, что понятно, младенец — «дело житейское». Их комфортное равнодушие в конце концов успокаивало и меня. Дочка же изначально была абсолютно спокойным созданием. По-моему, она никогда не плакала. Или плакала, но очень редко. Издавала вместо привычного младенческого крика тихие уютненькие кряхтения.

Наша с ней первая доктор была женщиной удивительной. Профессионал в акушерстве. Она болтала со мной обо всём прекрасном в жизни и крепко держала меня за руку пять часов кряду, пока я проживала ноющую боль. Это была не адская боль, о которой я читала в журналах, смотрела в фильмах, ужасаясь истерзанными мучениями лицами рожениц. Это была лёгкая неритмичная музыка в районе живота, которую я проживала, пропуская в мир свою крошечку.

С нежностью отмечу, что день рождения дочки и её папы были совсем рядом. Люблю эти подарки жизни: праздники один за другим и другие добрые совпадения, и случайности (которые совсем не случайны).

Воистину, роды есть разрешение. Вспоминаю, как тяжело мне было донашивать малышку. Как безудержно ныла моя спина и суставы. Как неспешно и безотрадно струилась моя жизнь, придавленная грузом душевных переживаний и телесной боли. Моя доктор, та самая «удивительная женщина», согласилась помочь со стимуляцией родов, со скорейшим приглашением младенца в жизнь. Как я была ей благодарна. Как я ждала этого мгновения. И как же я была ошарашена, когда оно приблизилось ко мне вплотную.

— Ну что, дорогуша, сегодня будем рожать, — с улыбкой сказала доктор, поднимая меня с кресла.

— Как? Уже сегодня? Прямо сегодня? — спрашивала я.

— Катюша, милочка, ну а как ты хочешь? Конечно, сегодня — это прямо сегодня. Мы с тобой встанем и пойдём. Родим. Просто, — уверенно заявила доктор.

Я замерла, разглядывая пристально её стальной образ с неподходящими к нему абсолютно тёплыми и добрыми глазами. Она меня не торопила. Дала полюбоваться. Видимо, понимала глубоко и подробно мой процесс. Как же я ей благодарна за эту чуткость.

Расскажу о ней. Для начала — её боялась вся клиника, насколько мне удалось заметить и разузнать. Известно было, что она занимала должность заведующей поликлиникой. Издержки этой позиции таковы, что разговаривала она только по делу, только криком (читай: матом) — с сотрудниками, разумеется. В её голосе звенел металл. Была она бесцеремонна (опять же, по делу) с мамочками, которые баловали себя булочками и набирали по 20 кило свыше нормы.

«А рожать мы как будем? — строго спрашивала она. — Разрывов не боимся? А худеть потом сколько? Зачем?» Увещевала как матушка. Грела как бабушка. Заботилась как отец.

Перед первой консультацией я провела несколько часов возле её кабинета, ожидая, пока она освободиться. Стены и двери в больницах и поликлиниках не слишком толстые. Я слышала, что за ними происходит. До меня доносились обрывки разговора с беременной пациенткой.

— Я же говорила вам, что следить за весом очень важно! Неужели вы думаете, что, набрав за неделю три кило, вы сделаете здоровее своего ребёнка? Или вы никак не привыкнете, что думать теперь нужно не только о себе?

Слышала я, как девушка, называя её по имени и отчеству, робко оправдывалась, кажется, даже всхлипывала:

— Пожалуйста, не ругайтесь. Я теперь всё поняла. Сяду на диету.

Мне было немного жаль девушку, но когда она вышла, я увидела, что повышенный тон был не просто оправдан, а необходим. Вес её действительно вызывал «восхищение». Конечно, это не может не сказаться на родах.

Я задумалась, что вроде как нормально во время беременности питаться чуть плотнее обычного, «за двоих». Прикинула свои весовые изменения и, предвкушая непростой разговор с врачом, хотя была не в пример стройнее моей предшественницы, судорожно подчитывала калории, когда резкий стальной голос вернул меня в реальность:

— Вы ко мне? — на меня смотрели добрые глаза.

— Да, — ответила я и запнулась. — Мы к вам.

Я вошла в кабинет. Мне было в нём комфортно и тепло. Положила на стол амбулаторную карту. Доктор внимательно изучала историю моей беременности, попутно задавая вопросы:

— Какой срок? Что привело ко мне?

— 30 недель. Хочу выбрать вас ведущим доктором на родах, — ответила я, окончательно успокоившись.

— Так, — кивнула она. — Сколько прибавили в весе за этот срок?

— 3,5 килограмма.

— Маловато. Почему так?

— Токсикоз, — я пожала плечами. — Он у меня с самого начала и вот… до сих пор.

Она осмотрела меня. Выяснилось, что моя малышка расположилась в утробе вверх головой. Это опасное и неправильное положение. Возникла угроза кесарева сечения. Я сникла.

— Рисковать не будем, — из голоса врача ушёл металл. Она говорила уверенно, но мягко. Я смогла ей полностью довериться. — Сейчас перевернём.

— Меня?

— Тебя, пожалуй, оставим как есть. А ребёнку в таком положении оставаться нельзя.

Пара её движений. Лёгкое нажатие и… всё! Как так? Я даже не поняла, что что-то произошло.

— Отлично. Удалось. Чувствуешь изменения? — спросила она.

Я, не отрывая восторженных глаз от доктора, нащупала головку младенца внизу живота. Кивнула. Ещё кивнула. Да. Так просто.

— Чувствую. Получилось, — только и сказала я.

— Вот и замечательно. Приблизительная дата родов 20—28 октября. Прошу поберечь себя от резких движений, хорошо питаться, крепко спать. До встречи через 4 недели, — закончила она и принялась делать записи в моей карте.

Я вышла, неустанно благодаря небеса и эту удивительную женщину. Как мне была важна эта встреча. Ведь накануне, буквально за пару дней до моего к ней визита, мы с мамой узнали, что именно у этой акушерки была роженица, чей ребёнок умер, едва появившись на свет. Но после разговора с ней, прочувствовав на себе её профессионализм, тёплое спокойствие и уверенность, я вспомнила, что право на ошибки есть у всех. Да и была ли там ошибка? Возможно, закономерность. Ведь несколько минут назад я сама слышала, как другая беременная, пусть и не напрямую, но своим попустительством откровенно вставляла палки в колёса успешному процессу родов. Сами чудим, а врачи во всём виноваты.

И, конечно, я понимала тогда и понимаю сейчас, что у всех свой путь. Своя судьба. И когда мироздание решает, люди остаются по ту сторону кулис. Наша задача только наблюдать, принимать, прощать. И доверять.

Шаг, на мой взгляд, более чем смелый: остаться с доктором, у которой накануне был случай смерти. А как же мнительность беременных? Что помогло не испугаться и остановить свой выбор именно на этом человеке?

Я обращаю внимание на внутренний голос. С детства научилась слушать его, когда приходилось прятаться в комнате, пережидая конфликтные ситуации в семье. С тех пор мы неразлучны (говорю же: всё нужно для чего-то). Мой внутренний голос вёл меня. И у него не было ни капли сомнений в правильности моего решения.

А ещё, признаюсь, мне было приятно попасть в её любимицы. Сколько бы любви вокруг меня ни было, а ещё чуть-чуть не помешает никогда. У меня был приемлемый вес — результат токсикоза, я была очень юна и послушна, гибка и податлива. Подсознательно я считала любовь врача как приглашение доверять ей целиком и полностью. Что и сделала. Чему и была, и остаюсь рада.

В день родов всё происходило молниеносно. Он изначально планировался хлопотным: день рождения мужа, ужин с семьёй. Утром я поздравила Сергея с праздником и отправилась к врачу. Планы поменялись и жизнь вместе с ними.

К нам пришла Юляша. Наша Юляша.

Она появилась в семье по большому нашему желанию и привнесла в неё новое счастье. Выбрала свой день, свой добрый час. Пришла сразу за папой. На следующий день после него. Он был счастлив, а я и подавно.

Воистину, чудеса происходят! Их просто нужно уметь замечать и ждать очень деликатно: без давления на пространство, время и жизни тех, кто рядом. Наша дочь — нежный плод любви и светлых чувств. Я родила её от мужчины, с которым готова была шагать по жизни, развиваться и взрослеть.

После я окунулась в домашнюю рутину. Мне было хорошо. Неожиданно, что именно так, но действительно хорошо. Занимаясь домом и ребёнком, я испытывала наслаждение и умиротворение. Серёжа работал, реализовывал себя как добытчика, как главу семьи. У меня хватало времени на всё: на малышку, на заботу о муже и доме, даже на учёбу, которую я не бросила. Кроме того, родители жили через два подъезда и всегда были рады помогать. По утрам мама забирала коляску и гуляла с Юлей часами. Стоит ли рассказывать, как важны эти свободные утренние часы для студентки и любящей хозяюшки дома? Это была идиллия.

Наша Юля не позволяла себе лишнего крика. Была терпелива к людям. Различала (я видела это по её настроению) руки бабушки и дедушки, радовалась каждому из них по-своему. Добрые и тёплые — бабушкины. Крепкие и надёжные — дедушкины. Так, вероятно, в ребёнке зарождается понимание этих чувств.

Купали мы нашу крошку вчетвером. Это стало для нас нежным вечерним ритуалом.

Как я благодарна родителям. Как многому я у них научилась в тот период. Сколько силы и терпения в людях, которые нас воспитали. А сколько в тех, кого воспитываем мы! Я росла и становилась мудрее вместе с Юлей. Она была моим маленьким, но очень внимательным и строгим «учителем».

Прошло три месяца размеренной жизни, и у меня началась сессия. То ли сказался стресс от надвигающихся экзаменов, то ли переутомление от впечатлений и груза ответственности, но я захотела взять академический отпуск. Экзамены я сдала бы, несомненно. Но, мне казалось, что больше вся-вся, «с потрохами», я нужна Юле. И что нужно дать ей подрасти, окрепнуть, прежде чем полностью переключать своё внимание на другие занятия. Например, на учёбу. С сессией не получилось бы «по чуть-чуть везде». Нужно было полное погружение.

Как ни странно, маме моя идея не понравилась:

— Катерина, даже не думай! — мама буквально бунтовала. — Только через мой труп. Никаких академических отпусков. Мы рядом. Я помогу, папа поможет. Тебе нужно довести дело до конца. Экзамены, курсовые. Делай. Мы рядом.

И так далее. Словом, мама меня буквально втолкнула в сессию. Она редко разговаривала со мной таким тоном. Я знала его с детства. Когда он включался, его нельзя было просто так переключить, а маму переубедить. Это означало: «Вопрос закрыт. Я всё решила. Иначе быть не может».

— Хорошо, мам. Раз вы поможете. И я смогу продолжить учёбу легко, значит, вопрос закрыт, — только и сказала я.

Это был второй курс университета. Впереди было ещё три года. И здесь я впервые подумала о карте своей жизни, где мы с дочкой неразлучны, и рассуждала не с точки зрения, «какой буду я», а с позиции, «какими будем мы с ней вместе». Любопытные переживания. И я была от них счастлива. Они дали мне силы продолжить учёбу. Только подумать: «Моей Юляше 4 года, а я уже дипломированный специалист».

С учёбой бывало по-всякому. Не так легко она мне давалась, как мне хотелось. В конце концов, не одна я в группе вышла замуж и родила. Мы с одногруппниками поддерживали друг друга, понимали сложности друг друга. Шли рядом по большому пути. И многие дошли до конца.

Что же до наших отношений с Серёжей — им можно было позавидовать. Кажется, я порой сама себе завидовала, насколько у нас всё было безупречно. Нам было легко и просто вместе. Это настоящее женское счастье. Я его нашла. Понимание друг друга, принятие без малейших попыток друг друга изменить, улучшить. Благодать царила в доме. Сейчас будет «но».

Всё-таки женщине важно проявлять себя, как женщине. Всё-таки живёт в нас искра, которая хочет разгораться и сиять. Всё-таки одна из наших ипостасей — драконья или около того. Дикая. Мне просто не обо что было её раскрывать и реализовывать.

Мы же не в тихом мире живём: фильмы, книги, истории дают фантазии простор для идей, которые интересно было бы реализовать. И даже мои детские воспоминания полны страстей и бурь. А моя жизнь: порядочный и честный муж, здоровенькая, подрастающая дочка. Родители добрые и готовые прийти на помощь. Ни намёка на жар души и бунт сердца.

Что мне ещё было нужно в созданной вокруг меня идиллии?

Быть женщиной. Настоящей. Проявленной. Я же превратилась из девушки-женщины, в полуженщину-полумужчину. Это было ожидаемо. И родители мужа, и мои родители распределяли в своих семьях роли так: жена ведёт, муж идёт. Мы так научились. Мы это переняли. Был ли у нас шанс вести себя иначе? Он есть всегда.

Но чтобы выйти за пределы формы, сначала нужно прожить саму форму. Прожить то, что предлагает программа рода, сценарий жизни. Мы не знали, что можно иначе. Поэтому я вела, Серёжа безропотно шёл. Добрый, тёплый, податливый. Я говорила — он делал. А не говорила… Понимаете? Нужна же искра. Нужно желание жить, что-то совершать. И женщина вроде как может зажечь мужчину. А если не зажигается сама? Если не танец жизни выходит, а шахматная партия с заранее известными ходами. Ведь кому-то это даже подходит. Кто-то на это согласен. Кто-то живёт всю жизнь, как по намеченному плану.

Вспоминаю, как мне было спокойно и тихо с Сергеем. Как он заботился о нас с дочкой. Сколько доброты и милой робости у него было к нам. Про таких говорят «тёплый мужчина». Рядом с тёплыми хорошо, но… нет любви, страсти. Эмоций!

Видимо, Сергей мечтал о семейном уюте. Идиллии. И забыл, что семья — это ещё и чувства, и жизнь, и секс (которого стало сильно меньше), заблокировал себя как человека, как мужчину. Оставил только роль хорошего мужа. Я могу лишь догадываться, что происходило с ним. И вспоминать, что же было со мной.

Я хотела любви. Парадокс. Я жила в любви, однако мне была нужна она же, но не остановленное в моменте переживание, а текущая горная бурная река чувств и страстей. Жизни хотелось и любви в ней.

Я отговаривала себя. Просила одуматься и посмотреть на других женщин, которые страдали от яростных отношений, от отсутствия секса вообще. Я заставляла себя думать, что всё хорошо. А в грёзах позволяла себе то, чего не позволяла в жизни. Просто не знала, как это воплотить, реализовать: ни в постели, ни в быту. Я, наверное, ждала чего-то от Серёжи. А нужно было самой действовать — говорить, предлагать, раскрываться. Но как мне, юной и неопытной, было дойти до этого своим умом? И спросить не у кого. С мамой мы об этом не говорили. Она и так мне помогала. И так много на себя взяла.

Напрасно в школах, вместо — или вместе — с основными «типа нужными» дисциплинами не дают сексуального воспитания. Точнее, дают, но не то. Нам говорят, всё, что с ним связано — запрещено, плохо, опасно. Теми или иными словами. Взращивают в нас идею запрещённости этого вопроса. Занимательно: о том, что женщина должна родить, нам рассказывали. А как раскрепоститься для отношений и красивой сексуальной жизни с любимым человеком? Как позволять себе быть, а не существовать? Как позволять себе… позволять?

В чём ещё была ошибка наших с Серёжей отношений: у нас всё получилось быстро. Хорошо, но быстро. Романтическая стадия промчалась шальным галопом. Сразу вошла в сексуальную, успешно миновав эротическую. А они все так нужны.

Романтика. Мы гуляем по ночному городу, держась за руки. Мы прыгаем на мотоцикл, мчимся вдвоём, обгоняя ветер. Нам хочется приключений, и мы любим друг друга без ума. Мы способны на большие поступки, на маленькие радости, на великие глупости.

Эротика. Я выхожу из пенной ванны прекрасная и обнажённая. Я не вытираюсь и не надеваю ничего, кроме туфель на высоченных шпильках. Я сногсшибательна. Челюсть моего супруга, когда он видит меня, мчится в гости к соседям этажами ниже. Он покорён. Он снова страстно меня любит и желает безоговорочно. На мне тонкая нитка жемчуга. Он обвивает мою шею. Теперь на ней пальцы моего возлюбленного. Он поглаживает меня, мою грудь…

Всего этого не было. Об этом я могла грезить. Пока через несколько лет не сообразила бы, что это лишь мечты, а в моей реальной жизни такого не будет никогда. Потому что у меня уже всё ясно, всё понятно, всё по расписанию. Я упакована в семью.

А как же ужин в ресторане? А как же пена в ванной и клубника в сливках? А чулочки, и чтобы зубами снял? Не нужно? Ещё как нужно!

Но мы уже женаты. У нас есть страхи, сомнения, комплексы. И мы за них держимся крепче, чем за наши фантазии. Наверняка они и у Сергея были. Но он мне о них не говорил. Мужчины умеют подавлять чувства. При помощи алкоголя, в основном. Он верный помощник на этом пути.

И мой муж не стал исключением. То, что он не мог проживать со мной, он доверял стакану. Военные. У них есть особенность: пить до последней рюмки. Он пил в кругу коллег. Последняя рюмка — понятие растяжимое. Один раз посидели вместе, затем приглашения становятся регулярными.

Каждую пятницу, как по графику — мероприятие. Честнее сказать — повод. Завершили рабочую неделю, начали что-то, узнали что-то. Как говорится: «За это надо выпить». И пили. Не за то, за что пили, а вопреки тому. Назло жизни. Чтобы не чувствовать. Чтобы не видеть неудовлетворённых жён. Чтобы не терзаться болью нехватки любви. Ведь как у партнёров (это я теперь понимаю): что нужно жене, того на самом деле от неё хочет муж. И наоборот. Вот такая камера обскура.

Что же до меня… Пьяный муж повышал градус в себе, и во мне он рос прямо пропорционально. Сначала его новая особенность меня злила, затем сильно расстраивала, возмущала. В итоге это перешло в гневную ненависть и её не благостное выражение.

Я проявляла агрессию, насколько хватало фантазии. Любопытно, кстати: в сексе мы себя сдерживаем, мол, нельзя, запрещено. А в скандалах — вряд ли. Знаем, почему? Потому что к скандалам ещё с детства привыкли. А к ласке и страсти…

Словом, утром в пятницу я отправляла на службу опрятного человека, который возвращался… Не буду подбирать слова и расстраивать себя неэтичными заметками. Останусь леди: он не помнил, как попадал домой. Сначала только по пятницам. Затем и в другие будние дни.

Наутро и после я плакала, просила, умоляла. Даже угрожала и ставила ультиматумы. Конечно же, это не срабатывало. Но и здесь, замечу, я не позволяла себе полностью раскрыться. Я всё равно лукавила, подбирая выражения. Возможно, именно поэтому увещевания жён обычно не срабатывают. Они не говорят правду.

В чём правда: «Мне больно, одиноко, я хочу любви». Он — мы знаем психику личности — хочет того же. А просим мы чего? «Чтобы не…» Дальше из списка: пил, вёл себя, как… и так далее. Мы не просим, чтобы он дал то, что у него от природы есть. Мы просим, чтобы он избавился от того, к чему вечные рамки и ограничения его привели. И себе свободы не даём, и близкому. Неутешительный сценарий жизни…

Я боялась его обидеть. Боялась задеть. Ведь он не был достоин грубых слов. Он просто так справлялся с собой. В результате я полностью забыла о себе. Я начала думать, что меня не любят, что я не нужна. Что он меня не хочет, не воспринимает. Какой хорошей и терпеливой я пыталась быть, и это не оценили.

А ещё я напрочь отказывалась его понимать: «Ну почему нельзя остановиться, не доводить себя до образа пьянчуги!» Он даже не мог прикасаться ко мне в таком состоянии. Ведь он же знал, что мне его раздевать. Мне за ним убирать. Может, если бы я это охотнее делала (и со страстью из фантазий), пока он был трезв, он и не притронулся бы к рюмке. Но откуда мне было знать? Откуда нам было знать?