Дизайнер обложки Кассандра Флиге
Иллюстратор Кассандра Флиге
Редактор Василина Орлова
Корректор Софья Ткаченко
© Кассандра Флиге, 2024
© Кассандра Флиге, дизайн обложки, 2024
© Кассандра Флиге, иллюстрации, 2024
ISBN 978-5-0065-1096-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
1
— Это называется «тревогой девятого месяца», — говорит Марина, стряхивая пепел с сигареты. — Когда ребёнку исполняется девять месяцев, он переживает период сильного стресса. Каждый раз, когда мама уходит (просто выходит, чтобы сходить в туалет или принести чистую пелёнку), ребёнок искренне верит в то, что она больше никогда не вернётся. Этот период длится до восемнадцати месяцев. Вы представляете? — Марина приподнимает тонкую тёмную бровь. — Каждый младенец, в среднем, переживает порядка девяти месяцев постоянного страха, — с этими словами она подносит сигарету к губам и затягивается.
У Марины короткие тёмно-синие волосы, немного недостающие до плеч, и огромные карие глаза с опущенными вниз чёрными стрелками. Её ресницы русые, как и отросшие корни волос, а губы накрашены коричневой помадой. Она носит широкие (может, даже мужские) рубашки, через которые видны очертания её сосков, и постоянно курит. Я плачу ей по пять тысяч в час за то, что она рассказывает мне о стадиях принятия, о теории личности и теории бессознательного, о теории психоанализа и страхах младенцев.
— В этом возрасте человек впервые осознаёт, что не властен над многими вещами — говорит Марина. — Он понимает, что может потерять всё, что любит в один момент. «Тревога девятого месяца» объясняется тем, что младенец осознаёт, что уже не является частью матери. Что он может быть брошен в любой момент.
Лак на коротких ногтях Марины облупился, это чёрный лак. На её запястьях широкие браслеты, скрывающие поперечные шрамы. Именно поэтому я выбрал её — она особенная. Она похожа на панка. Она похожа на бармена, на проститутку, наркоманку или на таксиста. На кого угодно, но не на психотерапевта.
— Практически все страхи, преследующие нас во взрослой жизни, являются продолжением этого, самого первого детского переживания, — говорит Марина. — Страх одиночества, страх, что любимый человек уйдёт, страх, что никто не придёт на твои похороны — всё это вызвано нашей детской тревогой, что мама не вернётся. В возрасте девяти месяцев ребёнок начинает орать, стоит матери только отойти от него на несколько шагов, исчезнуть из поля зрения. И вот, что действительно забавно, — Марина наклоняется ко мне через стол и лукаво улыбается. Пепел с её сигареты падает на разбросанные по столу картинки. — Что действительно забавно, так это то, что именно из-за постоянного детского крика и плача многие матери, выйдя из комнаты, не хотят возвращаться к своим детям.
Марина откидывается на спинку кресла и говорит:
— Все наши проблемы тянутся из детства. Мы можем не помнить многих вещей, но они существуют во внутренней памяти. Они влияют на наше сознание, на нашу жизнь.
Мы познакомились с Мариной в этом самом кабинете. Мой лечащий врач, Анатолий Владимирович, посоветовал мне сходить к психотерапевту.
— Вот, — сказал он, протягивая мне картонную карточку с напечатанным номером телефона и адресом. — Это моя племянница. Она поможет.
В тот день мне только поставили диагноз, и я был слишком расстроен для того, чтобы делать предварительные звонки. Я просто приехал туда, поднялся на нужный этаж и распахнул дверь триста восемнадцатого офиса. Без стука.
Марина стояла на кожаном мягком кресле для клиентов и привязывала висельную петлю к перекладине под потолком.
— Вы ко мне? — спросила она.
Я просто кивнул. Я был слишком шокирован происходящим, чтобы что-то сказать.
— Вас прислал дядя?
Я снова кивнул.
— Ох, — она с сожалением посмотрела на свои руки, держащие удавку, и слезла со стула. Только тогда я заметил, что на ней нет обуви. Всё это время она стояла на кресле в бледно-голубой рубашке, в узких брюках со стрелками и в ярко-розовых носках. — Проходите, — сказала Марина, доставая из-под стола чёрные кожаные ботинки.
С тех пор я хожу к ней дважды в неделю. Снова и снова тащусь после работы в этот маленький, пропахший насквозь сигаретами и мятной жвачкой офис, весь усыпанный обёртками от конфет и шоколада.
— Вы держитесь за людей, Николай, — говорит Марина. — Вы боитесь, что все вас бросят, и вы останетесь наедине с собой. Вы боитесь, что вам придётся выбирать свой путь самостоятельно, не опираясь на мнение окружающих.
Она смотрит на меня так, словно ждёт, что я как-то отреагирую. Но я молчу. Я не издаю ни звука и не шевелюсь. Я здесь для того, чтобы слушать о страданиях младенцев.
Марина тяжело вздыхает и бросает недокуренную сигарету в свою чашку с кофе.
— Давай потрахаемся, — говорит она, неотрывно глядя куда-то вглубь меня. Туда, где хранятся во внутренней памяти мои детские воспоминания. — Это помогает, правда.
Мы едем к ней домой. Марина живёт в однокомнатной квартирке, которая досталась ей после смерти бабушки. В этой квартире последний раз делали ремонт больше двадцати лет назад: когда-то белые обои пожелтели и обвисли, линолеум истёрся, а холодильник гудит так, что, кажется, будто он вот-вот взорвётся или улетит в космос. Плафоны и люстры покрыты толстым слоем пыли, по полу валяются крошки хлеба, фантики и шкурки от мандаринов.
Вместо кровати у Марины раскладной диван. Красный, застеленный белым, идеально чистым и ещё пахнущим кондиционером, постельным бельём. Стоит нам только переступить порог комнаты, как Марина рывком снимет с себя рубашку. Мы спешно помогаем друг другу раздеться и, оставшись совсем голыми, набрасываемся друг на друга, словно пьяные неуклюжие подростки
— Подожди, — говорит Марина, высвобождаясь из моих объятий. Она отползает немного в сторону и достаёт из придиванного шкафчика помаду. Марина улыбается, усаживаясь на меня сверху. — Давай попробуем кое-что, — говорит она и красит мне губы чёрной помадой. Я не против. Я здесь для того, чтобы отвлечься. Я здесь потому, что «это помогает».
Закончив с моими губами, Марина выбрасывает помаду и целует меня. Когда она отстраняется, весь её рот, её подбородок и нос покрыты чёрно-коричневыми пятнами. Я сам целую Марину в шею, двигаюсь дальше, вдоль спины, и на её бледной коже остаются неровные чёрные мазки.
— Вот так, Коля, — говорит она. — Просто расслабься.
Мой отец любил повторять, что татуировки и пирсинг — признак предрасположенности человека к суициду. У Марины нет татуировок. И нет пирсинга. Зато на её руках, выше локтя и на запястьях, шрамы от порезов бритвой. На её теле шрамы от вырезанных бритвой звёздочек, крестов и треугольников.
— Вот так…
Секс превращает незнакомцев в сиамских близнецов. Ещё полчаса назад я был совсем один, а теперь Марина подо мной, Марина на мне, она повсюду. Её тело пахнет дешёвыми духами, теперь её тело — это продолжение моего тела. На моём языке пряный вкус крови — это я прокусил Марине губу. Откуда-то издалека до меня доносится её голос — голос женщины, подо мной. Я не понимаю — говорит она или просто стонет. Меня здесь нет, я младенец, забытый в колыбели. Я ребёнок, воспитанный улицами. Реальности нет — есть только ощущения:
Марина подо мной, Марина на мне, Марина повсюду. Мы сиамские близнецы.
