Сказки гор и ручьёв

Кармен Сильва, 2021

Имя Кармен Сильвы, автора многих задушевных стихотворений и изящных рассказов, давно уже пользуется громкой известностью в литературе. Имя это избрала своим псевдонимом румынская королева Елизавета (1843-1916). Выйдя замуж за Карла Гогенцоллерна, ставшего королём Румынии, Елизавета уделяла большое внимание литературным занятиям. Она не только писала рассказы, стихотворения, сказки и романы, но и переводила произведения французской и румынской литературы на немецкий язык.

Вирфул ку Дор

Однажды в Синайи был большой праздник, и молодежь, веселясь, водила среди улицы хору^[2], да такую веселую и оживленную, какой еще никогда не бывало: но день был праздничный, и монастырские монахи ради праздника не поскупились угостить поселян досыта и на славу. Гостей в Синай по случаю праздника собралось со всех — окрестных, как ближних, так и дальних — сел и деревень. — Были тут гости из Изфора и Поеаны-Цапулуи^[3], из Камарника и Предеала, и даже из некоторых местностей по ту сторону гор.

День был жаркий, солнце нестерпимо жгло и пекло, и молодые девушки, разгоряченные вдобавок и пляской, поснимали свои головные платки, да и парни сдвинули на затылок свои разукрашенные цветами шляпы с широкими полями.

На траве, с обеих сторон от плясавших, любуясь родным национальным танцем, группами стояли молодые матроны с грудными детьми на руках, и стройные фигуры молодых этих жён в длинных полупрозрачных белых покрывалах, красиво мелькая и там и сям, казались издали яблонями в цвету.

От весёлого топота плясавшей молодежи, ее оживлённого говора и звонкого молодого смеха гулом стоял на улице шум. Грациозно и легко порхали молодым девушки, еле-еле касаясь земли красивыми маленькими ножками, быстро мелькавшими из под узкой юбки. Их белые рубашки были богато расшиты золотом и разноцветными шелками; на шее блестели ожерелья из золотых монет. Не прерываясь шла пляска под немолчные звуки гуслей. Ключом кипела молодая жизнь, и безостановочно, словно кровь в жилах, кружилась молодежь то одною длинною сомкнутою цепью, то несколькими отдельными большими и малыми кругами.

А между тем, немного поодаль, опираясь на длинный посох, стоял молодой красивый пастух и быстрым взглядом своих больших и черных, как спелая ежевика, глаз обводил толпу плясавшей молодежи. Своей фигурой — статной и стройной — он напоминал молодую ель. Из-под белой барашковой шапки густой волною падали до плеч черные кудрявые волосы. Его рубашка сурового цвета была перехвачена у пояса широким кожаным кушаком; ноги были обуты в сандалии. Быстрым и проницательным взглядом окинув толпу веселившейся молодежи, он уставился глазами в одну из молодых девушек и долго, не отрывая глаз, смотрел на нее пристально и нежно. Но молодая девушка, казалось, не обращала никакого внимания ни на него, ни на его горячий взгляд. Она была очень хороша собою, эта молодая девушка; прекраснее всякого цветка, красивее альпийской розы, нежнее и воздушнее эдельвейса. В ее больших красивых глазах искрилось два огонька: один в чёрном зрачке, другой в тёмно-золотистом венчике, окружавшем этот зрачок. Белые ее зубы так и сверкали каждый раз, как раскрывала она свои коралловые уста; волосы у неё были совсем черные с отблеском, как та пропасть, на дне которой, сверкая, бежит прозрачный ручеёк, и красовавшийся у неё на голове венок из полевых цветов не блёк и не вял, словно придавала она ему и свежести, и жизни. Стройный стан её был до того тонок и гибок, что казалось, его можно было бы сломать рукою; а между тем о необычайной силе её ходили целые рассказы. Да, красива, очень красива была Ирина, и Ионель, любуясь ею, был не в силах оторвать от неё глаз. Но вот и он приблизился, наконец, к толпе молодежи и схватил Ирину за руку. Лукаво улыбаясь, взглянули на Ирину молодые девушки; Ирина же — та слегка покраснела.

В эту минуту гусляры вдруг смолкли. Молодые парни принялись в последний раз кружить своих дам, и тут Ионель резким движением дёрнул Ирину за руку. Многозначительно было такое его движение. Однако же Ирина не рассердилась, а только пожала плечами и захохотала.

— Ирина, — вполголоса сказал ей Ионель, — ты видишь вон те поблёкшее листья, что желтеют на том буковом дереве? Не значит ли это, что наступила для меня пора спуститься с моим стадом с горы в долину, в Бараган, а не то, может статься, и в Добруджу, и, стало быть, до весны мы друг с другом больше не увидимся. Итак, скажи ты мне на прощанье доброе словечко, дабы мог я быть спокоен сердцем и не трепетать при мысли, что ты будешь дарить здесь других парней своими взглядами и улыбками.

— Что же мне тебе сказать? Ведь ты же меня нисколько не любишь и очень скоро позабудешь.

— Я готовь скорее умереть, чем забыть тебя, Ирина.

— Это только одни слова, а я словам не верю!

— Что же должен я сделать для того, чтобы поверила ты моей любви?

Ирина искоса посмотрела на Ионеля, причем в глазах ее сверкнул огонёк, и затем сказала:

— То, чего сделать ты не в состоянии.

— Нет, я готов сделать для тебя всё! — медленно и как бы бессознательно проговорил Ионель.

— Неправда! Например, остаться на зиму на горе один без овец — ты не в состоянии, так как для тебя расстаться с твоим стадом тяжелее и больнее, чем расстаться со мною.

— Остаться без моих овец! — промолвил Ионель и тяжело вздохнул.

— Ну, вот видишь ты? — засмеялась Ирина. — Единственное, чего я от тебя желаю, это то, чтобы остался ты там, наверху, на горе один, без твоего стада; ты же сделать для меня даже и этого не можешь! Слова, одни пустые слова!

— А если я это сделаю? — бледнея, проговорил Ионель и крепко стиснул зубы.

Тут молодые девушки и парни, с самого начала обступившие Ирину и Ионеля и слышавшие весь этот разговор, принялись все поочередно кричать ему; «Не делай ты этого, Ионель! Не делай!».

Подошёл к Ионелю и старик пастух с густыми нависшими бровями и головою, убелённою серебристою сединою и, положив руку на его плечо, сказал ему:

— Не гоняйся, Ионель, за молодыми девушками и не слушай ты их речей. Они разобьют тебе сердце, а потом сами же насмеются над тобою. Разве ты не знаешь, что пастуху, покинувшему своих овец, остается только лечь и умереть?

Затем, обратившись к Ирине, старик сердито погрозил ей кулаком и сказал:

— Ты воображаешь себе, что можешь — потому что красива и пригожа — позволять себе все, чтобы ни взбрело тебе на ум, и что ничто никогда не покарает твоего своенравства. Но знай, что всякое злое дело, которое ты делаешь, ты его делаешь, прежде всего, самой себе.

Ирина засмеялась.

— Да ведь никто же не неволит его оставаться, a мне он и вовсе не нужен, — сказала она и затем, круто повернувшись, побежала за монастырь к роднику, чтобы напиться.

Но Ионель ничьих советов не послушал и бледный, и сумрачный направился по дороге к горе. Проходя же мимо Ирины, он только махнул ей рукою.

— Не надо, не делай ты этого! — крикнула она ему вслед и тут же, обратившись к подругам, стала с ними вместе чему-то смяться.

— Не делай этого! Не делай! — увещевал его и ворчун Пелеш.

Но Ионель даже не слыхал, что говорил ему бурливый поток, и под горячими лучами полдневного солнца начал подниматься в гору, проходя горными лужайками, приютившимися под тенью громадных вековых елей, a затем пошёл буковым лесом, держа путь к пастушьей хижине, близ которой находились и его овцы и из которой при его приближении с весёлым лаем выбежали ему на встречу его верные собаки.

Приласкав кудластых своих псов, он начал кликать свою миоритцу^[4]: «Брр, брр, ойтца!»^[5] На этот клич вместе с ягнёнком прибежала к нему овца и позволила ему впутать себе в волну ту гвоздику, что украдкой похитил он у Ирины.

Попросив остальных пастухов захватить с собою в долину и его стадо овец, он сказал им, что сам придёт туда попозднее, так как обязан сперва выполнить некое данное им обещание.

С изумлением выслушали его товарищи-пастухи.

— Если же я совсем не приду, — добавил он в заключение, — то вы скажите, что меня на свадебный пир пригласила злая кручина тоска.

Затем, взяв с собой свой пастуший рожок, он пошёл дальше, вверх по горе, и все шёл, пока не добрался до самой ее вершины, с высоты которой увидал весь край по ту сторону Дуная до самых Балкан. Здесь он остановился и, приложив к губам свой рожок альпийского пастуха, огласил воздух протяжным, жалобным звуком. После этого он увидал бежавшую к нему со всех ног одну из любимых своих собак, которая добежав до него, начала, виляя хвостом и жалобно визжа, тащить его за рубашку, тянуть вниз с горы, к овцам, так что бедный Ионель, не зная как ему от неё отвязаться, решился, наконец, хотя и со слезами на глазах и с болью в сердца, прогнать от себя верного пса с помощью угроз, брани и камней.

Таким образом, удалив от себя последнего своего друга, Ионель остался один и одинокий стоял теперь среди горной пустыни. Под ним, плавно рассекая воздух, медленно кружились два альпийских орла, и это было единственное, что нарушало царившую кругом мертвую тишину.

Тяжело вздохнув, Ионель растянулся на невысокой траве, и еще долго вздыхал, прежде чем, наконец, заснул весь измученный тоской и душевным томленьем. Когда же он проснулся, то увидал себя окружённым целым морем носившихся вокруг него мягкими клубами облаков, которые, подступая постепенно всё ближе и ближе к нему, сперва отдельными и быстро сменявшимися грядами, вскоре, однако же, начали мало-помалу сгущаться в одну плотную неподвижную и непроглядную стену, которая скоро как бы совсем и навсегда отрезала его от всего остального мира.

И вдруг среди этой непроглядно туманной мглы перед ним стали обрисовываться определённые очертания, и вокруг него, держа друг друга за руки, начали носиться красивые женские образы в белоснежном чудно светящемся одеянии. Ионель потер себе глаза в уверенности, что это грезится ему обольстительное сновидение, и в ту же минуту до слуха его долетели чарующие звуки дивного пения. Нежно и мягко и будто где-то далеко-далеко звучали эти голоса. Но скоро весь этот рой воздушных созданий, обступив его со всех сторон и с любовью простирая к нему объятия, начал звать его к себе.

— Ко мне, ко мне, прекрасный юноша! Пойдём со мною! — Так наперерыв друг перед другом манили его эти восхитительные женские образы.

Но Ионель в ответ на их призывы только головою качал.

— Напрасно, юноша, отвергаешь ты нас. Мы подарим тебе столько счастья, столько радостей, что ты навеки забудешь о долине, — напевала ему одна из чудных дев, и с этими словами, рассеяв одним движеньем руки вокруг себя густой туман, она явила перед ним просторную горную лужайку, всю пестревшую такими чудными цветами, каких никогда еще не видывал он; среди же этой зеленой лужайки красовалась сплетенная из роз прелестная пастушья хижина, а рядом с нею, искрясь на солнце и влажной пылью орошая зеленевшую кругом мураву, ключом бил прохладный родник.

— Пойдём, пойдём, там будем мы жить с тобою, — звала его сладкозвучная красавица.

— Нет, нет, ты иди ко мне, — перебила её другая из них и, говоря это, на его глазах воздвигла из туманных клубов светящееся здание, которое, искрясь и сияя в солнечных лучах, переливалось всеми цветами радуги. Все было уютно и мягко внутри этого дома, как будто и стены его и пол были сотканы из самой тонкой волокнистой шерсти; с потолка же одна за другого падали крупные капли, и, упав, каждая из этих капель порождала либо цветок, либо травку.

— Здесь поселимся мы с тобой, — сулила ему чародейка. — Я облеку тебя в такой же наряд, в каком красуюсь я сама! — и, сказав это, она обвила ему и голову, и шею длинною цепью из алмазных капель.

Но Ионель одним движением нетерпеливо стряхнул их с себя.

— Только одной женщине принадлежит право наряжать меня: невесте моей, — мрачно проговорил он.

— В таком случае твоей невестою хочу быть я! — прозвучал голос третьей. — Гляди, вот мое приданое! — и, вздымая мелкими клубами туманные массы, она начала превращать их в овец, число которых, быстро увеличиваясь, вскоре покрыло собою не только одну эту гору, но и соседние и даже самый небосклон. Ослепительною белизной отличались красивые эти овцы с золотыми и серебряными бубенчиками на шее; из-под копыт же их зеленела трава.

Лицо молодого пастуха на минуту было просветлело. Но затем, движением руки оттолкнув от себя соблазнительную картину, он сказал:

— Есть у меня только одно стадо, мое собственное, и никаких других стад иметь я не желаю.

После этого туман вокруг него стал еще более сгущаться и темнеть, и скоро Ионель увидал себя окружённым черными грозовыми тучами. Еще одно мгновение — и засверкала молния; вдали раздались раскаты грома, и среди этих раскатов молодой пастух услыхал голос, говоривший:

— За то, что осмелился ты, дерзкий человек, выказать нам свое пренебрежение, мы обрекаем тебя на гибель!

Тут грянул новый удар грома, но с таким оглушительным треском, что казалось, будто вся гора должна от него потрескаться и рассыпаться. Однако же, после этого страшного удара гроза пронеслась дальше, по направлению к долине, между тем как на Ионеля стал падать снег, сперва небольшими редкими снежинками, но затем, повалив все более и более частыми и крупными хлопьями, вскоре покрыл все горы, а с ними и черные кудри, и красивое лицо Ионеля, пушистой снежной пеленой.

Однако через насколько минут среди этой снежной метели вдруг еще раз раздались какие-то неземные звуки, среди которых Ионелю чудились порою то флейта, то альпийский рожок, то какое-то необыкновенно благозвучное пение, a вместе с тем перед глазами его встал нечеловеческими руками сооруженный дворец, до того блестящий и лучезарный, что молодой пастух, поражённый этим блеском, невольно закрыл глаза. Когда же он опять их открыл, то увидал, что в чудном дворце этом собрались целые мириады ярких звёзд с луною во главе, которая, восседая на мягком возвышении, любовалась ими, смотря, как они, то сплетаясь длинной вереницею, то рассыпаясь отдельными кругами, плясали хору. И чем больше темнел небосклон, тем больше звёзд прибавлялось в лучезарном дворце, и каждый раз как мигала луна, та или другая звёздочка спешила слететь с небесной тверди во дворец.

Промеж этих звёзд были и самые мелкие, которые точно дети, катились кубарем и развились, играя у ног луны. Другие же, напротив, выступали очень плавно, величаво волоча за собою длинный, предлинный шлейфа, длиною с Бучдеш и светящейся лентой обвивавшей собою горные вершины. Хвост этот несли далее миллионы крошечных звёзд в лучезарном одеянии, в сияющих венках и блестящих коронах. Сами собою расширялись ворота замка, при каждом появлении которой либо из таких крупных звёзд, а одна из них, вступив в чертог, приказала луне сойти с возвышения и служить ей. Затем, поманив к себе Ионеля, звезда эта сказала:

— Пойдём со мною, дитя Земли! Твоею подругой неразлучной стану я, и будешь ты со мною вместе носиться по Вселенной. Мои звёздочки будут, тебе слугами, а сам ты, как звезда самосветящаяся, будешь утопать в сиянии.

Между тем Ионель. сам того не замечая, приблизился к входу в сияющий чертог и тут, очарованный, остановился, прислушиваясь к обольстительным речам, который лились под звуки стройного мелодичного хорового пения звёзд. Но вдруг на него глянула Луна и своим взглядом так живо в эту минуту напомнила ему Ирину, что он, схватившись за сердце, поторопился воскликнуть:

— Если бы даже и весь мир лежал у ног моих, то и его отнёс бы я моей Ирине в дар!

Как только он проговорил эти слова, со всех сторон поднялся шум, грохот и страшная трескотня. Звезды, шумя, понеслись бесконечно длинною вереницею обратно вверх к небесам; дворец распался, и под развалинами его был погребён Ионель, между тем как с высоты печально взирала на эти груды обломков бледная луна.

Тем временем, горные духи, маленькие гномы, услыхав у себя над головою этот страшный треск и грохот, поспешили выкарабкаться из недр гор и взобраться наверх, чтобы удостовериться, не грозит ли их обители какая-либо опасность. Но тут они наткнулись на громадную груду обломков, состоявшую из одних драгоценных каменьев, и обрадованные драгоценной находкой, принялись прилежно собирать самоцветные камни, которые перетащили затем во внутрь горы, где сложили под высокие массивные каменные своды. Подбирая таким образом обломки дворца, маленькие гномы нашли бедного Ионеля, который до того поразил их своею красотою, что они почувствовали к нему жалость и, убедившись, что жизнь еще не совсем покинула его, перетащили и его, хотя и с большим трудом, в свою подземную обитель, где заботливо уложили на свежий мягкий мох.

После этого гномы, притащив воды из своих холодных и горячих источников, вымыли его и затем перенесли на берег громадного многоводного озера, питающего своими водами все земные реки и моря, ручьи и озера. Тут они его погрузили в воду, и Ионель, с первого же раза как окунули его добрые горные духи в это озеро, открыл глаза и, совершенно здоровый и бодрый, долго с удивлением смотрел вокруг себя.

Удивление молодого пастуха было весьма понятно. Над головой его, образуя неизмеримо высокий блестящий свод, слоями лежали одна над другой громадные каменные глыбы различных горных пород; внизу у ног его расстилалось бесконечно широкое озеро, ни конца, ни края которого не видать было, словно наполняло оно собою всю внутренность земного шара; а вокруг него, суетясь, бегали, карабкались, лазили и копошились тысячи и тысячи гномов с длинными бородами и огоньками, светившимися у которых на голове, у которых около пояса. Двигаясь длинными вереницами, большинство этих горных духов переносило драгоценные камни и, обмыв их в озере, от чего камни начинали блестеть ещё пуще, складывали отдельными грудами под своды. Иные же из них, причалив к берегу на плотах, выгружали камни совершенно неизвестных пород, тогда как некоторые другие, нагрузив плоты как бы для далёкого плавания, напротив, отчаливали от берега.

Не взирая на беготню, суматоху и шум, ни на минуту не прекращавшиеся под массивным сводом и вскоре совершенно оглушившие Ионеля, и на беспрестанное мельканье многих сотен огоньков, от чего в глазах у него зарябило, вся эта толпа подземных горных карликов, казалось, в точности знала, что ей надо было делать, за исключением, однако же, тех нескольких гномов, что стояли около молодого пастуха и положительно не знали, что им с ним делать.

Но вот Ионелем внезапно овладело непреодолимое желание уйти вместе с собиравшимися отчалить гномами в неведомую для него даль и, рванувшись вперёд, он подбежал к одной из тех плоских ладей, что стояли у берега, совсем готовые к отплытию. Но в эту минуту из глубины озера показалась очаровательно красивая женщина, имевшая поразительное сходство с Ириною, и протянула к нему свои объятия.

— Ирина! — воскликнул Ионель и готов был уже броситься к ней в воду, как вдруг двадцать сильных рук удержали его на берегу, между тем как чьи-то другие, не менее сильные руки принялись очень усердно осыпать его побоями. Видя, однако, что красавица всё продолжает нежно манить его к себе, Ионель начал всеми силами от них отбиваться. Но схватившие его гномы держали его крепко и не выпускали. В своей ярости они уже было принялись даже побивать его камнями. Однако же тут из толпы гномов отделился один с короною на голове и, выступив вперёд, властным голосом приказал им остановиться, a затем обратился к Ионелю:

— Ты ошибаешься, Ионель, — сказал он ему. — Твоей невесты здесь нет. Женщина эта — моя суженая, и уже не один год жду я её к себе.

При этих словах красавица капризно нахмурилась, что чрезвычайно было ей к лицу, и затем, погрозив пальчиком, нырнула обратно в волны. Король вздохнул, вздохнул и Ионель, а за королём, как добрые верные подданные, вздохнули и все остальные гномы, причём камней, однако же, из рук не выпускали, держа их наготове на тот случай, если бы последовало решение предать молодого пастуха смертной казни.

Но король, пожалев красавца, приказал, прежде всего, скорее омыть ему раны, из которых ручьём текла кровь, водами горных целебных источников, a затем отвести его — помолодевшим и похорошевшим — обратно на ту горную вершину, на которой был он найден. При прощании же он ему сказал:

— Тяжелый совершил ты, Ионель, проступок, изменив своему долгу в угоду красивой женщине. Прекрасен и велик твой подвиг преданности и любви; но — увы! — его затмила измена, и как бы ни было для меня понятно то чувство, что побудило тебя на такую измену, однако же избавить тебя от того наказания, которое ждёт тебя, не в моей власти.

Удрученный тяжёлым предчувствием, вступил Ионель на пустынную горную вершину, вокруг которой носились зловещие черные тучи и неистово ревела и шумела буря.

С каждой минутой крепчал ураган, неистово свирепствуя, словно желал низвергнуть бедного скитальца с высоты горной вершины в пропасть и таким образом превратить в бесчисленное множество атомов, и Ионель, крепко уцепившись руками за скалистый выступ и блуждающим взглядом озираясь во все стороны, стоял в ожидании увидать перед собою появление каких-либо новых вражьих сил, новых опасностей, новых искушений. Но вдруг ему почудилось, будто буря начинает его клонить всё более и более к земле, будто разрывает она ему сердце на куски, будто умирает он с горя и тоски. Тут он еще крепче ухватился за выступ; но и скалистый выступ под его напором, казалось, начинал уступать.

И в эту минуту еще раз послышались ему среди завываний расходившейся бури то ласковые и нежно его манившее призывы, то суровые угрозы, изрезавшиеся то одним голосом, то разом многими голосами. Затем в ушах прозвенело несколько оглушительных ударов тромбона, от которых в голове его произошло сильное сотрясение и, вдруг, вся его пламенная любовь к Ирине превратилась в жгучую, непримиримую ненависть к ней за то, что послала она его с улыбкой на устах навстречу верной смерти. Конечно, он выдержит и, верный своему слову, останется здесь до конца! Но зато же и с каким презрением и навсегда распрощается он с бессердечной красавицей, когда с наступлением весны спустится, наконец, в долину! Видно не судила ему судьба иметь жену по сердцу, и потому отныне он посвятит все свои заботы одним лишь стадам своим, так малодушно им покинутым!

Тут из глубины того скалистого утеса, за который он цеплялся, раздался вдруг густой звучный голос:

— Мне принадлежишь ты, о, юноша, и нет для тебя возврата! В моих объятьях останешься ты навсегда.

При этом скала превратилась вдруг в женщину колоссального роста, которая, заключив Ионеля в каменные свои объятья, каменными устами припала к его устам.

Весь похолодев от страха, молодой пастух, было сделал попытку вырваться, убежать — и не мог!

— Кто ты такая? — с ужасом спросил он ее. — Неужели весь ад сговорился погубить меня? Кто же ты, если только ты не сама Вельва?

Но тут каменное чудовище превратилось опять в утёс, и из глубины его, покрывая собою и свист и завывание бури, прозвучали слова:

— Я тоска-кручина, и моим стал ты отныне и навеки, ибо последние лобзавшие тебя уста были моими устами!

В эту минуту буря вдруг стихла, и яркий солнечный луч, взглянув из-за расходившихся туч, упал на бледное истомленное лицо молодого человека, который, опираясь на длинный альпийский пастуший рожок, неподвижно стоял, устремив свой неподвижный взгляд вниз в долину, в ту сторону, где протекает Дунай. Он не дышал, этот человек, не двигался, и биение сердца не вздымало рук, скрещённых на груди, и только порою чуть заметное вздрагивание черных длинных ресниц свидетельствовало, что жизнь еще не совсем его покинула. А между тем вокруг него всё начинало пробуждаться: все заколыхалось, зашевелилось, ожило. Тая, потекли ручьями и снега и льдины, а из-под них, зеленея, стала пробиваться молодая травка. Но всё также неподвижно продолжал стоять Ионель. Стряхнув, с себя сухие листья, лес распух, покрылся молодыми почками, слегка зазеленел. Но и этого Ионель, казалось, не заметил.

Но вот до горной вершины стали доноситься и веселое щебетанье пташек, и журчание горных ручейков под тёплым весенним дождём. Однако и к этому остался глух Ионель. Тщетно собралось вокруг него, чтобы его разбудить, все живое: словно окаменелый, продолжал он стоять всё также неподвижно и всё также пристально смотрел только вниз, в долину, туда, где синел Дунай.

Но вдруг лицо его оживилось, в глазах блеснул радостный огонёк, на щеках выступил чуть заметный румянец и, протянув руки и вытянув шею, он начал прислушиваться к позвякиванию приближавшихся бубенчиков, к лаю знакомых овчарок. Ещё минута — и он разглядел свое стадо! Тут, схватив свой пастуший рожок, он уже было поднёс его к губам, чтобы сыграть ему привет, как вдруг хватился за сердце и с восклицанием: «Умираю!» — замертво свалился на землю.

И сколько ни лизали ему руки и ноги его верные псы, — и как жалобно не блеяла над ним, любимая его миоритца, — как ни окликали его, называя по имени, товарищи его пастухи, он все также неподвижно продолжал лежать с застывшею на устах блаженною улыбкой, и лежал, не шевелясь и никому ничего не отвечая. Тут же рядом с ним лежал сломанный альпийский его рожок. Но ничто вокруг него не сохранило и тени каких-либо следов той душевной борьбы и тех нравственных мук, какие вынес молодой пастух. Тело его схоронили на том же самом месте, где было оно найдено, и с тех пор вершина эта называется Вирфул ку Дор — вершиною тоски-кручины.

Уж не раз восходила я на эту вершину и видела могильный его холм, а также и то, что по склонам горы и поныне все также пасутся стада овец.

Примечания

2

Румынский народный танец.

3

Овечья лужайка.

4

Молодая ягнившаяся овца.

5

Ягнёнок.