Жизнь Гегеля. Книга первая

Карл Розенкранц

Карл Розенкранц, оставался гегельянцем всю свою долгую жизнь. Биография Гегеля «Hegel Leben» (1844), была работой, которая, как он сам считал, будет главенствовать у него, вплоть до того, что все остальное будет забыто.

краткое изложение первой Книги Карла Розенкранца «Жизнь Гегеля»

Книга Розенкранца «Жизнь Гегеля» состоит из трех «книг», первая охватывает период до его переезда в Йену около 1800 года, вторая — до переезда в Берлин около 1818 года, третья — время пребывания в Берлине.

Главы 1—6 — Молодость Гегеля

В книге 1 20 глав, очень неравномерных по объему, и первые шесть охватывают юность Гегеля до его отъезда в Тюбинген в 1788 году. Розенкранц описывает юность Гегнеля, частично опираясь «семейный альбом», предоставленный ему членами семьи Гегеля. Он описывает младшего брата Гегеля Карла и робкую младшую сестру Кристиану. Психологически можно было бы подумать, что, будучи старшим сыном, Гегель нес бы ответственность и ожидания своей семьи, но это лишь наши предположения. Розенкранц подчеркивает, что отец Гегеля, государственный служащий, имел довольно хорошие связи в Штутгарте, и поэтому Гегель встречался в семейном доме с известными персонажами из придворной и политической среды.

В отношении самого раннего периода жизни Гегеля Розенкранц делает несколько причудливых интерпретаций, например, что признание Гегелем швабского диалекта как отличительного свидетельствует о зачатке самосознания, но вскоре мы переходим на более твердую почву, поскольку Розенкранцу были доступны документальные свидетельства о школьных годах Гегеля.

В школе Гегель читал Цицерона и Шекспира («Виндзорские веселые жены»). Ему рано начинает нравиться история, которую ему преподавали в манере Юма и Вольтера, и он говорит об «утешениях наук среди превратностей жизни» (глава 3). Принципы Просвещения и изучение греческой и римской классики были основой преподавания в гимназии. Ему не нравится суеверие», которое он находит как в христианстве, так и у древних. Далее он читает Псалтирь, «Антигону» Софокла, Гомера и т. д. Он считал, что серьезность и спокойствие греков должны быть восприняты христианством, но в то же время не был некритичным поклонником античности.

Он также читал современные рецензии. Он начал вести листки с цитатами и выдержками из прочитанного, и эта привычка сохранилась у него на всю жизнь. По-видимому, эта привычка функционировала у него как своего рода обычная книга и была схожа с конспектированием лекций, поощряемым в некоторых моделях университетского образования. Это отражало интеллектуальный метод ставить себя на место других, и это тоже осталось с ним.

Его декламация и публичные выступления были и оставались слабыми. Он не повторял, а переосмысливал материал по ходу речи. Розенкранц отмечает, что он хорошо писал — и комментирует, что только глубина его мысли впоследствии помешала этому.

По окончании школы он зачитал замечательную речь о качестве образования в Карлшуле, восхваляя своих учителей, поддержку образования со стороны герцога и противопоставляя ее Турции, — речь, также отличающаяся благочестием.

Розенкранц считает, что личность Гегеля сформировалась к моменту окончания им школы и в дальнейшем не менялась. Он был ученым и научным работником высочайшего класса. Он не представлял себя как философ, но при встрече с ним вы имели дело с цельной личностью. Он считал, что контролируемая им страсть к карточным играм что-то говорит о современности. Меня поражает, что, несмотря на поздний интерес Гегеля к математике и натурфилософии, о научном вкладе в его образование почти ничего не известно.

Глава 7 — Тюбинген

С осени 1788 года Гегель посещал Тюбингенский университет (Штифт — монастырь, благотворительный фонд). На первом курсе он читал курс Шнуррера «История апостолов и псалмов», «Псалмы и католические послания» того же автора и курс Флатта «De Natura Deorum» («Природа богов») Цицерона. Он уже читал Цицерона — значительное ветхозаветное содержание курса было для меня новостью.

На втором курсе он прослушал курсы Рёслера по истории философии и Флатта по метафизике и естественной теологии. Метафизика охватывала бессмертие души, свободу воли. Флатт (ум. в 1821 г.) преподавал кое-что из Вольфа и Канта и считался проницательным критиком Канта с либеральными взглядами — Гегель уже знал «Логику» Вольфа с 14 лет.

На третьем курсе он изучал у Шторра, во-первых, Евангелие, Римлянам и другие послания, а во-вторых, догматику. Атмосфера Шторра во многом была связана с Просвещением, но содержание занятий могло быть педантичным.

О работе самого Гегеля в бакалавриате известно, что он проповедовал на темы Исаии 61.7—8 и Матфея 5.1—16. Оказалось, что это Завет с Израилем и Нагорная проповедь соответственно. Примечательно, что в своей собственной рукописи о жизни Иисуса Гегель просто цитирует Нагорную проповедь, очевидно, не в силах придать ей кантовский поворот, который ему удается ранее. Розенкранц отмечает, что другие проповеди представляют собой сухие и морализаторские интерпретации христианства. Это обычная черта проповедей эпохи Просвещения.

Сохранилась еще одна беседа о преимуществах чтения греческих и римских писателей. Он утверждает, что мы узнаем много нового об обычаях израильтян и являемся проводником философии, поскольку находим «срединный путь», на котором истина находится через взаимные противоречия древних школ. Он также изучал анатомию и ботанику.

В целом, я нахожу примечательным то, что он в значительной степени изучал Ветхий Завет — что, конечно, не отражено в «Феноменологии». Таким образом, может оказаться, что представление о лютеранском христианстве как о сосредоточенном на обетованиях Евангелий, рассматриваемых вне контекста, является чрезмерным и анахроничным.

Глава 8 — Студенческая жизнь

Гегель запомнился как весельчак, участвовавший в попойках, рано встававший, игравший в карты, пренебрегавший поначалу теологией и читавший в основном Канта. Он также читал Руссо и любил дикий язык книги Иова (это в предпочтение Канту). За свою неорганизованность в учебе он отстал от своих студентов (эти места воспринимались серьезно), но потом попытался наверстать упущенное. Он также занимался английским и, по-видимому, французским. Его манера поведения привела к прозвищу «старик» (Лоуренс Дики может рассказать об этом подробнее). Он восхищался девушкой Августиной, как и некоторые другие, но без видимого эффекта.

Во время Французской революции он вместе с Шеллингом (на несколько лет младше его) посадил дерево свободы. Клопшток, Шиллер, Кант и Якоби поначалу приветствовали французскую революцию, видя в ней «подлинно философское зрелище». В Штифте был создан политический клуб. Вскоре власти начали расследование, и некоторые студенты уехали в Страсбург. Вскоре поблизости был расквартирован эмигрантский полк, и начались дуэли. Гегель спорил с отцом об аристократизме последнего, но вскоре ему стали не нравиться такие фразы, как свобода, равенство, права человека, он считал их «пустыми». Это относится примерно к 1791 году, возможно, с некоторыми воспоминаниями чуть более позднего времени.

Глава 9 — Диссертация на соискание степени магистра 1790 года

В этой главе рассматривается диссертация, которую Розенкранц приписывает Гегелю, но которая, по словам французского переводчика Осмо, на самом деле была написана его наставником и обсуждалась Гегелем только после двух лет работы в Штифте. В любом случае она представляет определенный интерес.

Диссертация посвящена «границам человеческого долга, абстрагируясь от бессмертия души» и ставит вопрос о Канте. Аргумент состоит в том, что чувственность и разум настолько переплетены, что являются основой единого, уникального [человеческого] субъекта. Таким образом, не существует *чисто* моральных действий, но скорее можно выделить степени моральной культуры. Аргумент состоит в том, что некоторое чувство долга сохранится, но по шкале от необходимости, полезности, совершенства высшее будет страдать больше всего от отсутствия веры в бессмертие и Божественное провидение.

Отсюда видно, что критика Гегелем стоицизма Канта и исторического подхода к морали была не уникальна для него, а заимствована из исследований его студенческих лет. Розенкранц этого не замечает, поскольку, конечно же, считает, что Гегель написал это сам.

Глава 10 — Диссертация 1793 года

Здесь также речь идет о документе, который, по мнению Осмо, был написан не Гегелем. К сожалению, он не приводит своего источника для обоснования этой точки зрения, но поскольку сам документ представляется менее интересным, я обойду его стороной.

Глава 11 — Гегель, Гёльдерлин и Шеллинг

В упомянутом семейном альбоме Гёльдерлин написал слова Гёте:

Желание и любовь — это крылья.

Которые дают полет великим деяниям

и девиз «Hen kai pan» («Один и все»). Оба они были связаны мировоззрением французских люмьеров (секуляризирующего просвещения во Франции), но в то же время пили культуру Греции. В случае Гегеля это, в частности, означало трагика Софокла. Вскоре Гёльдерлин отправился в Йену (недалеко от Веймера, где останавливался Гёте). Здесь он услышал Фихте, который еще не был уволен, и написал о нем Гегелю. Примерно в это время Гегель также читал Платона, Канта и Якоби.

Шеллинг был на пять лет моложе Гегеля и был сыном прелата, поэтому его лучшие дни в это время были впереди.

Глава 12 — Гегель как воспитатель в Швейцарии осенью 1793 — 1796 гг.

Главное, чего не хватает в этой главе, — упоминания о немецком переводе революционной книги Гегеля о правах граждан Во, на которую ссылаются более поздние биографы. Я не уверен, знал ли Розенкранц об этом и не упомянул, или это было обнаружено только позже — и, конечно, возможно, он упоминает об этом позже.

Розенкранц рассказывает, что Гегель был знаком с политически активным юристом в Штутгарте и художником в Берне (Швейцария), где он преподавал. Он замечает, что Гегель жил во многих интересных городах и не оседал в одном. В 1795 году он посетил Женеву, которая находится во франкоязычной части Швейцарии, а также Бернские Альпы. Таким образом, материал о реакции Гегеля на швейцарские горы относится к 1844 году, когда вышла книга Розенкранца. Я не знал, что он был в Женеве. Он не восхищался ни возвышенностью, ни величием, ни спокойствием гор — они мертвы, говорил он, и ничего не делают для воображения. Зато ему нравились ручьи, как вечное становление, и Розенкранц связывает это со своей философией, как он часто пытается сделать, более или менее правдоподобно. Однако Розенкранц также сообщает, что Гегель сказал, что «физико-теологии нечего сказать в присутствии таких гор», что, как я бы сказал, является мыслью о возвышенном, выступающем под другой личиной.

Ссылаясь на другие фрагменты бернского периода, Розенкранц цитирует Гегеля, противопоставляющего «христианскую легенду» «греческому мифу». Это наводит меня на мысль, что в это время он еще не определился в своих религиозных взглядах. Розенкранц интерпретирует этот текст как указание на то, что «его вера еще в смятении». Конечно, вполне разумно, что со временем взгляды Гегеля могли развиваться, и, похоже, так оно и было. У Лоуренса Дики есть и другая, более ортодоксальная интерпретация этого раннего текста (я думаю, что речь идет о «Фрагментах о народной религии»). В следующей главе он обсуждает прочтение Гегеля в это время.

Глава 13 — Теологические и исторические исследования швейцарского периода

Розенкранц замечает, что работы Гегеля — это продукт артистизма, который помещает индивидуальный факт в универсальный контекст; работы Шеллинга, напротив, являются более спонтанными излияниями радости открытий. Он перемежает свое повествование интересными комментариями такого рода. Он рассуждает о теологии и истории.

Теология

Розенкранц отмечает, что в Швейцарии Гегель «полностью эмансипировался от мертвой теологии Тюбингена». Конечно, это не очень лестно для Тюбингена. Розенкранц объясняет это тем, что центральной для Гегеля стала идея «любви», которую он представлял себе как «бытие с собой в другом» (что означает любовь как идентификацию, я полагаю), на что указывал Христос. Царство любви» (церковь), по его мнению, было слишком ограниченным и ошибочным, поскольку оно отрезало себя от науки, искусства и государства, что, предположительно, является критикой Тюбингена.

Гегель развивает идею «позитивной» религии, в которой внешний авторитет выносит решения по поводу проявлений благочестия. Имеется в виду материал, опубликованный на английском языке в «Ранних теологических сочинениях Гегеля» (изд. Knox, OUP). Однако Розенкранц также описывает некоторые из источников, которые Гегель читал, в том числе:

Мосхайм («Церковная история», предположительно)

Кант

Фихте

Спиноза («Трактат теологии и политики»)

романы Мариво

Книга Мосхайма была стандартной протестантской церковной историей своего времени и также доступна на английском языке. Работы Спинозы, на мой взгляд, более ценны, чем его «Этика», и широко читались в протестантских кругах (хотя и некритично).

В свете отсутствия ссылок на Ветхий Завет в «Феноменологии» интересно отметить замечание Розенкранца о том, что мнения Гегеля о еврейской истории сильно колебались. Так, он пишет об Аврааме и Моисее в «Духе христианства и его судьбе», игнорирует ее в «Феноменологии», рассматривает ее как близкую немецкому духу в «Философии права», сравнивает ее с Грецией и Римом в «Философии религии» и с Персией в «Философии истории». Кое-что из этого объясняется развитием его собственных взглядов.

Что касается собственно христианства, то Розенкранц отмечает, что «Мессия» Клопштока появился в 1773 году вместе со многими подобными работами, и Гегель тоже пишет «Жизнь Иисуса», в которой он рассматривается как учитель нравственности, исключая чудеса и игнорируя «Письма Павла». В Тюбингене Гегель предпочел Иисусу Сократа, поскольку Сократ не проводил никаких церемоний и не привязывал к себе учеников, но в Берне он меняет свое мнение. С ноября 1795 по апрель 1796 года он пишет «Критику позитивной религии» (по-английски «Positivity of the Christian Religion»), в которой задается вопросами: как возможна народная религия? как удовлетворить воображение и понимание? каково соотношение общественной и частной религии? как должны быть связаны церковь и государство? Чем глубже была его любовь к «историческому Христу», говорит Розенкранц, тем больше он разочаровывался в доктрине. Конечно, это делает Гегеля родоначальником всего направления мысли об «историческом Иисусе», каковым он и был на самом деле. Гегель пишет о том, что нельзя заставлять чувственность подчиняться фиксированной доктрине или иметь воскресное и будничное «я» вне связи друг с другом. Он считает раннехристианскую общину благ неприменимой в современном государстве и утверждает, что «христианское равенство» часто является пустым символом.

История

Обращаясь к истории, Гегель в это время читал:

Гиббон — «Упадок и падение» (знаменит своим рассказом о происхождении христианства)

Монтескье — «Склонность к любви».

Юм — История Англии (консервативное изложение своего предмета)

Шиллер — Тридцатилетняя война (чтобы мы не забывали, что Шиллер был также историком)

Рейналь — История двух Индий

Наряду с вышеперечисленным он читал историю церкви и менее известные немецкие тексты. Он сделал набросок того, что он считал главными страстями, действующими в истории (предположительно, честолюбие и т. п.). Многие афоризмы, написанные им в это время, были опубликованы в книге Hoffmeister Dok [umente…]. Мне неизвестно, чтобы этот материал появлялся на английском языке. Розенкранц отмечает, что наибольшее стилистическое влияние на Гегеля оказал Кант. Гегель также вынашивал некоторые политические планы и читал Бенжамена Констана, которого он продолжал читать до последних дней своей жизни. Констан был критиком революции, и это, возможно, повлияло на более консервативные аспекты мышления Гегеля.

Глава 14 — Переписка Гегеля и Шеллинга (1794—95)

В этой главе представлены четыре ранних письма Гегеля к Шеллингу из бернского периода жизни Гегеля, то есть до знаменитого письма, написанного незадолго до того, как он присоединился к Шеллингу в Йене. Первая часть книги Розенкранца охватывает период до переезда в Йену около 1800 года, когда началась его публичная жизнь. Интересным в этих главах является то, в какой степени они воспроизводят материал, который, как часто думают, не был напечатан до XX века Нолем и другими в Германии. На самом деле большая его часть была доступна в Розенкранце, либо в кратком изложении, либо в оригинале. Другой интересный момент — это собственная точка зрения Розенкранца на развитие Гегеля, часто в виде кратких замечаний в начале глав.

Розенкранц начинает с того, что, хотя Гегель углублял свои знания, размышляя над прочитанным, он делал это без внешних насильственных изменений направления. Гегель прогрессирует, а не скачет из крайности в крайность, как он выражается. На мой взгляд, это указывает на некую смесь исторического метода и спокойного или ученого нрава Гегеля, который остается рядом с фактами, которые он поглощает. Розенкранц также выражает это, говоря, что Гегель «сделал себя чужим для самого себя», основываясь на наблюдении.

Находясь в Берне, Гегель изучал Шеллинга, Канта и Фихте, Платона, Аристотеля и Спинозу. Конечно, многие работы Фихте и тем более Шеллинга к этому моменту еще не были опубликованы. Далее Розенкранц иллюстрирует свой взгляд на Гегеля сравнением с Шеллингом, ссылаясь на Карла Бахмана, который в 1810 году сравнил Шеллинга с Платоном, а Гегеля с Аристотелем.

На английском языке это сравнение было использовано Хатчесоном Стирлингом в его книге «Тайна Гегеля» (1865). Розенкранц говорит, что Шеллинг порвал с субъективным идеализмом, но часто только путем предчувствия: цитируя поэтов и используя схоластические термины (часто на латыни). В 1792 году Шеллингу была присуждена докторская степень, а в 1793 году он опубликовал свою работу. Гегель написал ему в следующем году. Розенкранц воспроизводит письма Гегеля, но не ответы Шеллинга — Шеллинг к тому времени, конечно, был еще жив и затаил некоторую обиду на Гегеля и, возможно, не позволил бы этого. Из четырех писем:

Первое письмо (декабрь 1794 г.) мало что значит. Гегель пишет новому знакомому, спрашивает о должности и об ответах Канту по вопросам религии, о новостях о французской гильотине и т. д. Шеллинг отвечает.

Во втором письме (январь 1795 г.) он сообщает, что (Гегель) изучает Канта и считает, что было бы «интересно» потревожить кантовскими идеями «теологов» в их «готическом храме». Он упоминает «Критику всякого откровения» Фихте (1792), которую поначалу приняли за работу Канта. Он спрашивает, насколько, отталкиваясь от кантовского морального закона, мы можем пересмотреть идею Бога. Он по-прежнему говорит о разуме, свободе и «невидимой церкви» как о главных словах. Шеллинг отвечает.

В третьем письме (апрель 1795 г.) он обращается к политике и презрительно отзывается о самоизбирающемся «суверенном совете». Он предсказывает, что Кант вызовет революцию идей в Германии, хотя идея Бога как «абсолютного Я» останется эзотерической. Он изучает «постулаты практического разума» Канта (то есть Бога, свободу и бессмертие) вместе с несколькими печатными листами Шеллинга и собирается углубиться в «Wissenschaftslehre» Фихте (1794), говоря, что люди будут испытывать головокружение от чрезвычайной высоты, с которой пишет Фихте. Идеи человеческого достоинства и свободы пустили корни, и в этом смысле он связывает свой политический опыт с тем значением, которое он приписывает философии Канта. Здесь философские доказательства, религия и политика идут рука об руку. Он не одобряет тот факт, что церковь учит человеческой испорченности в угоду деспотизму. (Если позволите, это раннее свидетельство того, что «революция идей», о которой говорится в «Науке логики» и других работах, была начата Кантом и с которой он связывает политическую реформу. Мне также кажется, что это немного жестко по отношению к церкви, учитывая, что правители были подвержены первородному греху в той же степени, что и управляемые, но мы должны позволить Гегелю говорить о своем собственном опыте). Гегель также ссылается на «Письма об эстетическом воспитании человека» Шиллера и упоминает, что Гёльдерлин учился у Фихте в Йене.

В четвертом письме (август 1795 г.) Гегель упоминает ранние работы Шеллинга «Я как принцип философии» и «Возможность формы философии вообще» и выражает беспокойство, что люди не откажутся от идеи не-Я даже тогда, когда идеи Канта станут достоянием гласности. (Если позволите, я еще раз вмешаюсь, это кажется достаточно правдоподобным и является одним из центральных недостатков немецкой идеалистической традиции с тех пор и до наших дней). Гегель упоминает о выступлениях против Фихте в Йене и, что интересно, называет себя слабым в церковной истории. Глава обрывается с окончанием четвертого письма.

Глава 15 — Переписка Гегеля с Гёльдерлином

Розенкранц рассказывает, как Гёльдерлин нашел для Гегеля другую работу репетитора во Франкфурте-на-Майне в Западной Германии, которую Гегель принял под честное слово Гёльдерлина — немного заложника фортуны, как можно подумать, и читателю остается ждать, как все обернется во Франкфурте.

Розенкранц воспроизводит в этой связи письмо Гегеля, которое он датирует летом 1796 года, но Осмо считает, что его следует отнести к ноябрю 1796 года, поскольку оно отвечает на письмо Гёльдерлина, датированное октябрем 1796 года. В письме Гегель пишет, что учитель должен формировать характер, но может делать это только в гармонии с родителями, и он предстает как весьма проницательный и говорящий из опыта, что, конечно, так и было. В вопросах зарплаты он охотно полагается на Гёльдерлина, что звучит как наивность. Семья, в которой ему предстоит жить, — это Гогели.

Наконец, Розенкранц воспроизводит стихотворение Гегеля «Элевсис», которое он датирует августом 1796 года, и интерпретирует его в контексте своей привязанности к Гёльдерлину.

В строках самой поэмы Гегель говорит о свободе и отдыхе, которые дает ему ночь от суеты дневного мира (возможно, это отголосок его перегруженного рабочего дня в Берне). Ему нужна «свободная истина», а не мир с догмами — ученый может стремиться только к любви и мудрости, а не быть игрушкой торговца или софиста, — и Гегель беспокоится о своей способности говорить о том, что он понял о бесконечном. И снова глава обрывается с окончанием поэмы.

Глава 16 — Жизнь репетитора во Франкфурте-на-Майне: Новый год 1797 — конец 1800 года

После пребывания в Берне в Швейцарии Гегель вернулся к своей семье в Штутгарт, где, как мы узнали от его сестры, он был замкнут и угрюм. Затем он отправился на север, во Франкфурт, в надежде найти больше свободного времени, книг и стимулирующих собеседников. Он остановился в купеческой семье Гогелей на Росмаркт — смею предположить, что во время войны RAF разбомбили эту квартиру, но я думаю, что дом Гете уцелел, так что никогда не знаешь. Розенкранц отмечает, что этот же город был колыбелью и поэзии Гете, и философии Гегеля. Однако позже выясняется, что он неверно относит некоторые тексты йенского периода к Франкфурту, так что этот вывод не вполне обоснован. По той же причине неправомерен и его вывод о том, что Гегель действительно имел больше досуга во Франкфурте, хотя, возможно, он все же верен. Тот факт, что мнение его сестры не подтверждается, мог бы позволить более благосклонно отнестись и к бернскому периоду, но мне сказали, что бернский период впоследствии был исследован самостоятельно.

Во Франкфурте, говорит Розенкранц, спекулятивный талант Гегеля обрел крылья, а его политические амбиции не угасли. Однако опять же неправильное распределение текстов ставит под сомнение первое из этих утверждений. В политическом плане друг погиб в битве при Ваграме, сражаясь с Наполеоном в составе гессенского полка.

Гегель снова встретился с Гёльдерлином и стал свидетелем его «катастрофического» романа с Сюзеттой. Он также познакомился с герром Синклером, который выражал беспокойство по поводу субъективности идеализма. Он также познакомился со многими другими людьми, о которых помнят меньше. Позднее Синклер изложил свои идеи в книге «Истина и определенность» (1811). Гегель был восприимчив к такому «христианскому романтизму», как его описывает Розенкранц. Не думаю, что Синклер когда-либо широко обсуждался на английском языке.

Розенкранц описывает мысль Гегеля как перешедшую в это время от рационализма и Фихте к «спекулятивному мистицизму». И снова явная ошибка в датировке текстов подрывает надежность этого заключения. Гегель говорит о Церере, богине зерна (плодородия), в своей ранней поэме «Элевсис», а теперь обращается к поэзии природы. В одном из ярких образов он говорит, что «весна грозит…», а в другом — что природа зимой скорбит. Возможно, это предвещает его готовность вчитывать смыслы в природные явления, хотя, конечно, не оправдывает ее.

Глава 17 — Политические исследования

Розенкранц обобщает политический опыт Гегеля в это время, отмечая, что он был выходцем из семьи чиновников и видел университетский город Тюбинген, а затем патриархальную наследственную аристократию Берна. Франкфурт, напротив, управлялся денежной купеческой аристократией. Гегель восхищался (смешанной) английской конституцией, как это было принято в то время, а также развитием там коммерческих отношений. Он следил за дебатами по английскому закону о бедных в журналах (Р не упоминает, в каких именно, что очень жаль, поскольку в наши дни они в основном доступны в Интернете) и прусскому гражданскому кодексу. Он также знал о спорах по поводу уголовных наказаний, включая одиночное заключение. (Если позволите, я вмешаюсь,

очень вероятно, что это ссылка на английского тюремного реформатора Говарда, который пытался реформировать тюрьмы путем введения одиночного заключения, которое оказалось хуже для заключенных, чем некоторые из наказаний, которые оно заменяло, хотя и имело благие намерения.)

Во Франкфурте Гегель написал комментарий к «Принципам политической экономии» Стюарта (1767), используя немецкий перевод (Тюбинген, 1769-72). По словам Осмо, этот комментарий ныне утрачен. Важно, что не все труды Гегеля дошли до нас, и Розенкранц является ценным источником информации об утраченном материале. Например, этот утраченный комментарий оправдывает использование Лоуренсом Дики сравнения со Стюартом, которое также развивается в книге Поля Шамли «Экономическая политика и философия Стюарта и Гегеля» (Париж, 1963). Это наводит меня на мысль, что Гегель, возможно, был не в ладах с основным направлением либеральной мысли по этому вопросу, идущим от Адама Смита. В утраченном комментарии рассматриваются некоторые аспекты гражданского общества, которые вновь появляются только в «Философии права» (1821), в том числе:

разделение труда

государственная власть

помощь бедным и полиция

налогообложение.

К этому же времени относятся краткие изложения «Критики практического разума» Канта (1788) и других поздних юридических и моральных трудов Канта (например, «Метафизики нравов»). Как и в своих более поздних опубликованных взглядах, Гегель считал, что существует изначальное единство морали и позитивного права, которое он выражал терминами Leben («жизнь») и Sittlichkeit (обычно переводится как «этика»). Ему не нравилась деградация природы, подразумеваемая в абсолютизме кантовской морали долга. Он также не согласен с доктринами права и морали Канта, которые оставляют государство и церковь взаимно независимыми. Для Гегеля церковь всеобъемлюща, и рассматривать церковь и государство как не связанные друг с другом — значит просто не воспринимать ни одну из них всерьез. (Если позволите, это кажется мне совершенно ошибочным, поскольку он путает принципиальный отказ церкви действовать силой с отсутствием серьезности. В то время в Европе это был живой вопрос).

Также во франкфуртский период Гегель работал над эссе «Германская конституция». Здесь он смутно противопоставляет неопределенную внешнюю надежду и неадекватную ей устойчивую внешнюю политическую реальность. Германский император перестал быть источником права («Recht») и превратился в частность среди частностей; тогда как характер права должен быть универсальным. Таким образом, универсальное в Германии присутствует только как мысль, а не как реальная действительность. (Вновь вмешаюсь: эта книга была переведена Т.М. Ноксом и, если я правильно помню, содержит довольно много эмпирического материала).

Наконец, Гегель также написал в более практическом политическом ключе эссе «О том, что вюртембергские магистраты должны избираться народом». Однако друзья предложили внести правки, а затем посоветовали отказаться от публикации. Розенкранц описывает его как колеблющегося между Платоном и Руссо (я не совсем понимаю, что это значит). Он вызывает общие образы лицемерия, отбрасывающего справедливость ради корысти — это похоже на тот тип юношеского идеализма, который он позже охарактеризовал в «Добродетели и пути в мир». Однако этот текст был более адекватно прокомментирован в другом месте, так что я придержу своих лошадей.

Глава 18 — Возвращение к критике позитивной религии

В 1799 и 1800 годах политика вновь уступает место религии в мыслях Гегеля, но на этот раз в более умеренном духе, в котором есть роль для «позитивности», то есть для вторжения внешнего факта в виде как традиционного доктринального содержания, так и публичного выражения. Точная автобиографическая достоверность этой хронологии с тех пор подвергалась сомнениям из-за вопросов датировки текстов, однако здесь я излагаю историю в изложении Розенкранца. Основной текст, с которым он имеет дело, действительно датирован.

Таким образом, Гегель встает на позицию «философии религии», в рамках которой разрабатывается понятие религии и в свете которой интерпретируются ее исторические проявления. В подтверждение этого Розенкранц ссылается на «систему-фрагмент» 1800 года. Позже она была опубликована Германом Нолем в книге Гегеля «Theologische Jugendschriften» (1907) и доступна на английском языке в конце книги Т. М. Нокса «Early Theological Writings» (1948).

Гегелевская концепция религии выглядит следующим образом: мы помещаем Бога вне себя и относимся к нему, хотя и с ЛЮБОВЬЮ, как к чему-то бесконечному, единому и живому. Конечное как ЖИЗНЬ (я выделяю некоторые ключевые термины заглавными буквами) тем самым поднимается над противоположностями и таким образом видит или различает бесконечное. Словарь Гегеля здесь утверждает (практическую, ментальную) «жизнь» как основной контекст, в котором возникают и обретают смысл конкретные понятия. Здесь, продолжает Розенкранц, даже оппозиции жизни (в ограниченном биологическом смысле) и смерти или мысли и того, что есть, должны быть отброшены; истинное бесконечное нельзя держать на расстоянии как один из терминов в оппозиции, которую МЫ придумали. В этот момент Гегель противопоставляет разум (который держится за бесконечное) и понимание (которое проводит различия). Розенкранц называет это описание Гегеля «абстрактной характеристикой» религии.

Развивая тему «позитивности» (внешности), Гегель теперь считает, что религия нуждается в «объективном фокусе» (culte/cultus) — как, например, в храме — который связан с субъективностью (то есть религиозным сознанием, проникнутым значимостью внешних фактов церемонии и т. д.). Условия религии, по его словам, заключаются в освобождении от «абсолютной объективности» и забот конечной жизни. В этом контексте смысл жертвоприношения состоит в отказе от конечного, в отбрасывании всего конечного как реального. Кроме того, то, что не приносится в жертву, теряет свою особенность, будучи РАЗДЕЛЕННЫМ. (Если позволите вмешаться, тема «жертвы» часто отмечается как нечто предполагаемое и постоянно присутствующее в древнем мире, от Авраама до греческого парня, который принес в жертву свою дочь Ифигению в начале Троянской войны, и до самого Искупления — в некоторых интерпретациях. Даже мы говорим о «принесении себя в жертву» ради цели, что, на мой взгляд, одновременно и одно и другое. Кроме того, проницательная интерпретация Гегеля о разделении была для меня новой и кажется весьма правдоподобной).

Песня, танец и радостное чувство привносят в игру субъективность. Здесь Гегель цитирует фразы из «Обращения к публике» Фихте (1799), сочинения, которым закончилось его пребывание в Йене; а также строки «То, что не охватывает небо небес, находит свое место в сердце Марии». Этот текст (системный фрагмент) датирован сентябрем 1800 года.

Глава начинается в этом мистическом ключе с замечания о том, что «бесконечное не есть совокупность конечного» (ибо это лишь «конечное бесконечное», так сказать). Это похоже на то, что иногда говорит Боб Уоллес, и звучит как значительное развитие идей как бесконечности, так и тотальности, которые являются довольно ключевыми для Гегеля еще со времен его «hen kai pan» (все и одно).

Глава 19 Система

Это одна из самых длинных глав в книге Розенкранца. Однако в ней много интересной информации с точки зрения понимания Гегеля. К сожалению, Розенкранц помещает эту главу перед главой о смерти отца Гегеля, хотя она посвящена ранней системе Гегеля после его переезда в Йену около 1800 года, который был разрешен только благодаря наследству, полученному от отца. Другими словами, Розенкранц неверно датирует йенские рукописи Гегеля более ранним франкфуртским периодом. Рудольф Хайм совершил ту же ошибку в 1857 году. Это, конечно, предполагает, что принятая сейчас датировка по Йене верна. Французский переводчик Осмо ссылается на статью Киммерле в Hegel-Studien 4, где приводятся доказательства этого вывода.

Соответствующий материал с тех пор был опубликован на английском языке в США (System of Ethical Life, Jena Logic and Metaphysics). Однако, как я уже говорил, для восприятия Гегеля важно, что писатели XIX века уже имели к нему доступ через Розенкранца, и это — откровенно говоря — в гораздо более доступной форме, чем современные английские переводы. Кроме того, насколько мне известно, ранняя натурфилософия не была переведена на английский язык.

В этой главе также есть некоторые биографические и общие интерпретационные материалы. Розенкранц говорит, что «стремление к системе» (которое Гайм позже осудил в Гегеле) росло в нем очень медленно. Розенкранц говорит, что он отталкивался от конкретных фактов и только потом искал принципы.

Находясь во Франкфурте, Гегель покупал книги Шеллинга, Платона и Секста Эмпирика. Отношения Гегеля и Шеллинга хорошо известны, но интересно иметь свидетельства того, что Гегель продолжал работать с ними до 1800 года. Лекции Гегеля о Платоне хорошо известны, но интерес к Сексту Эмпирику представляется мне особенно интересным, поскольку он проливает свет на гегелевскую концепцию диалектики. У Платона диалектика, безусловно, есть, но это не такая наука, как у Секста, поскольку у Платона она выходит из уст Сократа в готовом виде, и вы никогда не знаете, показывает ли Сократ все свои карты, когда ведет диалог. В своих трудах («Против логиков», «Против физиков», «Против музыкантов» и т. д.) Секст различает догматиков (например, Аристотеля), которые думают, что знают, тех, кто считает знание невозможным и поэтому не задает вопросов, и собственно скептиков, которые считают, что на самом деле не знают, но продолжают задавать вопросы на том основании, что знание может быть возможным. Кант использует это в начале «Критики чистого разума» (1781), и очевидно, что немцы хорошо знали скептицизм (в 1794 году вышла книга на эту тему). Об этом стоит знать, поскольку многие англоязычные авторы, описывая источники гегелевской мысли, похоже, не обращают внимания на Секста. Гегель использовал свои знания о нем в своем раннем эссе «О древнем и современном скептицизме». Секст описывает многочисленные «тропы» (повороты) или аргументы против реальности знания (например, что оно включает в себя бесконечный регресс неисследованных предположений), и они имеют некоторое сходство с чертами зрелой диалектики Гегеля.

Розенкранц отмечает, что Гегель стремился к точности выражения больше, чем Шеллинг, пытаясь концептуально разделить логику и разум и связать их с природой. Философия Гегеля — это не критика, основанная на логике, противоречащей здравому смыслу (неоплатоническая теология с «понятием» в качестве перводвигателя). По сути, это философия разума в том смысле, что она необходима для возникновения понятия природы и идеи как логики (идея на этом жаргоне — содержание философии). Поэтому молодой Гегель не был занят подведением фактов под логическую схему. Напротив, его интересовало все, но основное внимание он уделял истории как работе разума и религии как наиболее универсальному выражению представления разума о своей сущности.

Для Гегеля философия была целым (как у Платона), и отсюда возникла идея системы. Теософская отправная точка вскоре была разорвана диалектикой. К концу швейцарского периода среди его работ мы находим выдержки из рейнского мистика Мейстера Экхарда и других. От символизма треугольников и квадратов Гегель переходит к христианской Троице как основополагающему аспекту христианства. (Если позволите, это похоже на то, что Гегель отходит от своей ранней «Жизни Иисуса», в которой Иисус является своего рода кантовским пророком, в сторону более ортодоксального понимания Евангелий. Понятие разума требует внешнего представления, и идеи любви и самого разума соперничают в рукописном материале как формы представления. Во всяком случае, именно такой вывод я делаю из довольно туманных полутеософских размышлений Розенкранца).

Теперь я перехожу к изложению Розенкранцем рукописей Гегеля, которые представляют большой интерес.

Содержание рукописей

Рукописи, которые описывает Розенкранц, включают в себя:

Логика и метафизика (102 листа)

Система этической жизни (30 листов).

Однако первая из них включает в себя натурфилософию. Гегель отождествляет философию с самопознанием Абсолюта, которое он разделяет на Чистую Идею, ее реализацию в природе и возвращение к большему самопознанию в разуме. При чтении этой главы я не заметил никакого обоснования этого отождествления, поэтому я просто отложу его в сторону как предполагаемое знание и отмечу, что оно влияет на лексику следующих разделов. Я считаю, что знание — это прежде всего аспект практической деятельности существ. В это время Гегель смешивает феноменологические элементы со своими изложениями. Он попытался разделить их только после публикации «Феноменологии».

Природа, таким образом, мыслится Гегелем в этот момент как Другой разума. Вчитывание смысла в природу — это своего рода самопреодоление разума на теологическом уровне по образцу немецких мистиков. Разум реализует себя в природе, но делает это не как разум. Он осознает себя как жизнь, но приходит к самопознанию только через историю. В этом ключе есть еще многое, что я опускаю.

Логика и метафизика

Гегель начинает свой текст с «Логической идеи». В это время он различает логику понимания (Аристотель) и логику разума, которую он называет метафизикой. В этой последней метафизической логике он проводит различие:

Категории бытия

Отношение

Пропорция (мышления и бытия)

1. Его понятие бытия включает в себя качество (детерминированность/недетерминированность), ограничение и количество. Розенкранц связывает это с платоновским «Филебом», в котором ограниченное и неограниченное порождают меру. Здесь также прослеживается влияние Канта, хотя Гегель ставит качество выше количества и пытается вывести количество из качества, в то время как у Канта они воспринимаются как элементарные категории, существующие бок о бок. Противопоставление идеального и реального в этой точке породило бы идею предела, в которой Идея присутствует только как запредельное или Должное.

2. Переходя к отношениям, Гегель обсуждает субстанцию, причинность и взаимное действие в дискуссии, которая опирается на ответы Канта, Фихте и Шеллинга на Юма. Он не принимает понятия субъекта и предиката как должное, как это делает обычная логика. Он видит во взаимности связь между онтологическим и логическим. Если Спиноза начинал с субстанции и применял категории понимания внешним образом, то для Гегеля субстанция — это субъект. Происходит своего рода соревнование субъекта и предиката. Здесь присутствует пресловутая двусмысленность логического и психологического субъекта.

3. Переходя к пропорции, Гегель пишет здесь о методе, в который он включает определение, деление и доказательство. Я отнесся к этому с некоторой теплотой, поскольку в логике, которую я изучал, этими предметами пренебрегали, и они лучше представлены у Аристотеля в их практическом значении.

Розенкранц утверждает, что Гегель оперирует идеей Абсолюта или Высшего бытия как чего-то, благодаря чему конечные суждения оказываются несостоятельными. Однако он признает, что формулировка текста «очень неясна». Должен сказать, что я читал английский перевод текста, который резюмирует Розенкранц, около двадцати лет назад и практически ничего в нем не понял, кроме отдельных слов и того, что было заимствовано у Канта, так что извлечь хоть что-то из этих текстов — достижение Розенкранца.

Философия природы

Рассуждая о природе, Гегель пытается вывести ее из разума, поскольку он рассматривает разум, а не Идею как конкретную тотальность. Розенкранц отмечает, что здесь Гегель испытывает трудности со словами. Он приводит тексты, в которых Гегель говорит о разуме как о применении таких идей, как причинность, субстанция, взаимность, качество, количество, бесконечность, к бытию, отличному от него самого, — то есть к природе, — и вводит тему жизни. Он отличает философский способ рассмотрения природы от обычного, но в высшей степени абстрактного. Розенкранц считает, что Гегель заимствует здесь из «Тимея» Платона и что его мысль имеет относительно мало общего с «Натурфилософией» Шеллинга, фактически только то, что является общим с эмпирической наукой того времени. Шеллинг фокусируется на динамике и химии, Гегель же начинает с Целого и механики. Абсолютный разум предстает как Эфир (который Энке и Ганзен представляли как постоянную среду). Гегель же описывает его как бесконечную упругость. Это технический термин Ньютона.

Изложение начинается с бесконечного пространства и заканчивается на Земле. Звезды — это бесконечная множественность. Гегель заявляет:

«Сокращение исконной чистоты эфира есть первый момент отрицания, точки, звезды, простого равенства с собой, подавляющего всякое различие, света, распространяющего себя абсолютно». Звезды — лишь формальное выражение понятия бесконечности, абсолютной множественности, в то время как их количество — это неограниченное движение к внешнему. Их бесконечность — это отрицательный выход за пределы, множественность единств без единства в той же мере, что и количество без тотальности. Эта бесконечность сама по себе иррациональна, это возвышенность, настолько же пустая, насколько ее изумительное созерцание лишено мысли. [Звезды] представляют собой немые иероглифы вечного прошлого, которое имеет свое настоящее и свою жизнь только в познании этого письма».

Это свидетельствует о том, что антипатия к ложному бесконечному возникла у Гегеля довольно рано. В это время Гегель, таким образом, разграничил натурфилософию на:

Система Солнца

Система Земли

Система Солнца рассматривает время и пространство как моменты движения. )Если позволите, это, кажется, происходит от идеи Аристотеля о том, что время — это мера движения, и мне кажется, что имеет смысл видеть происхождение абстрактных идей в более конкретных явлениях. Это, по крайней мере, внятный интеллектуальный проект). В Солнечной системе он рассматривает Солнце, кометы, Луну и планеты по их характерным видам движения. Он сравнивает их с силлогизмом с солнцем в качестве универсального среднего термина. Представление о звездах как о других солнцах, по-видимому, отсутствует.

В системе земли Гегель выделяет механические, физические и органические явления. Под механическими он понимает тело, удар, падение, а в качестве видов движения — баллистику, маятник и рычаг. Это кажется мне восхитительно энциклопедичным, но неясно, что философское созерцание должно добавить к эмпирической классификации. Под физическими явлениями он применяет идею процесса. В рамках этой общей идеи он обсуждает азот, флогистон (который, как объясняет Розенкранц, является кислородом), водород и углекислый газ. Он ссылается на «Тимей» и аристотелевские противопоставления воздуха, огня, земли и воды. Четыре элемента также фигурируют в дискуссиях о море, вулкане, атмосфере и твердой земле. Он выявляет противоположности в соли, сере, металле и глине. Розенкранц описывает это эссе как «пылкое, восторженное, дерзкое и поэтичное», хотя здесь уместны и менее добрые слова. Он говорит:

«Нет ничего более ложного, чем представление о Гегеле, который в „Философии природы“ полностью опирался бы на Шеллинга».

В своих поздних работах о природе Гегель стал более осмотрительным и осторожным. Розенкранц приводит описание Гегелем роли огня в мире природы, чтобы проиллюстрировать силу его прозы и его манеру приписывать значение природным явлениям. Огонь предстает как абсолютная сухость, которая переходит от кристаллизации к горючести, и Гегель называет комету, молнию, обычное горение и вулкан различными его проявлениями, степенями и комбинациями. Розенкранц видит в этом спекулятивную элегию.

После этого из гранита и глины возникает почва, которая является основой органической жизни, в которой присутствуют металл, сера, соль и земля. Он упоминает мел и кремень. Металлы он трактует по их удельному весу и реакции на кислород, как, например, ржавчина. Земля как совокупность и результат всех этих процессов — универсальный индивид, и у нее есть история (имеется в виду, предположительно, геология).

В общем, Гегель сочетает качественные и количественные понятия, и в результате получается своего рода поэтическое изложение эмпирических классификаций и наблюдений за природными явлениями, с некоторыми усилиями по логической классификации материала. Мне кажется, что Гегель ослеплен тем, что видит звезды и их возвышенность только с субъективной точки зрения. В его время велась дискуссия о множественности миров, к которой он мог бы отнестись более творчески. Эти отрывки будут интересны тем, кто интересуется «Философией природы» Гегеля, поскольку они показывают его идеи на более ранней стадии развития, чем в более поздней «Энциклопедии».

В завершении этой главы Розенкранц обсуждает здесь текст, известный нам как «Система этической жизни». Гегель разрабатывает здесь концепцию этической жизни (Sittlichkeit), которую он позже оформил под названием «Естественное право». Он пренебрегает антропологией и психологией, ограничиваясь кратким рассмотрением искусства и религии. Понятие этической жизни должно быть конкретным и тем, от чего отталкиваются абстрактные право и мораль. Это неявная критика безжизненной этики Канта и непрактичной политики Фихте. И все же, говорит Розенкранц, он остается относительно платоником.

Этическая жизнь

Гегель начинает с того, что всеобщее и особенное должны быть представлены как тождественные в абсолютной этической жизни, хотя сами по себе они различны. Он называет всеобщее Интуицией, а особенное — Понятием. Развиваемые идеи строятся иначе, чем в более поздней «Философии разума», но все же узнаваемы. Это:

Этическая жизнь как отношения (труд, собственность, семья)

Негативная (совесть, преступление и возмездие)

Абсолютная этическая жизнь (народ, классы, конституционное правительство).

Это немного отличается от «Философии права», где семья находится в начале третьей части, а не в конце первой. Интересно, что первая идея Гегеля была не самой лучшей.

Этическая жизнь как отношения рассматривает категории, развивающиеся через взаимодействие с природой и желаниями других людей до момента возникновения общественных институтов. Это предполагает отрицание, которое включает в себя конфронтацию и дифференциацию до тех пор, пока не возникнет абсолют как разрешение, т. е. наделение каждого своим должным в большем целом, которое может быть логически разделено. Абсолютное этическое принимает форму законодательства. Гегель связывает правительство с потребностями, справедливостью и образованием. Здесь Розенкранц воспроизводит текст Гегеля, но со значительными сокращениями и интерпретациями. Под заголовком «Потребности» он считает, что неравенство должно быть умеренным. В разделе «Справедливость» он обсуждает конституции, гражданское и уголовное право, развитие законодательства и войны.

Религия

В последней части «Системы этической жизни», ныне утраченной, Гегель рассуждает о философии, религии и искусстве как о проявлениях национального духа, но в столь общих выражениях, что трудно понять, имеется ли в виду Греция, Израиль или современная Европа. Розенкранц обсуждает разделы, посвященные религии. Она принимает три формы, которые Гегель заимствует из натурфилософии:

Естественная религия

Различие и примирение

Христианство

Религиозное сознание содержит как умозрительную Идею, так и эмпирическую психологию народа, чей живой Бог здесь присутствует. Жертвенность переходит от мысли к делу. Гегель заявляет:

«Этот поступок, ирония по отношению к тленным и полезным делам человека, есть примирение, основополагающая идея религии».

Естественная религия появляется первой, но вскоре Рим вытесняет самостоятельную жизнь из отдельных народов. Естественная религия является пантеистической — она рассматривает саму природу как священную, и мы находим нашу жизнь с богами выраженной в прекрасной мифологии.

Вскоре, однако, это становится воспоминанием, поскольку единство разума и его реальности нарушено. Рим уничтожил изначальную индивидуальность народов. Поэтому примирение ищется во всеобщности, и изначальная индивидуальность вновь возникает на Небесах.

В-третьих, абсолютная уверенность Христа в примирении стала основой универсальной религии, зародившейся в самых окаянных народах, ибо глубина их боли придала Его голосу истину, которую мог услышать каждый. Его уверенность в сочетании с недоверием привела к смерти. Природа была лишена божественности, и только Христос был божественен. Крест вселенского государства символизирует недоверие к миру. Гегель писал:

«Мысль о том, что сам Бог умер на земле, служит лишь для того, чтобы выразить ощущение этой бесконечной боли; точно так же, как то, что он восстал из гроба, выражает ее примирение».

Религия, таким образом, должна вызывать боль, чтобы обеспечить примирение:

«Древнее проклятие, которое тяготело над всем, разрушено. Вся природа обретает милосердие, и ее боль смягчается».

Естественная религия выражала себя через искусство в мифологии. Христианство выражает себя в идеях, например, в Троице. Примирение выражается в идее Любви, которая одухотворяет Божью Матерь. В католицизме эта религия становится прекрасной. Поэзия посвящения подавлена в протестантизме, который наложил на религию отпечаток общей субъективности. Он переводит религию в ключ ностальгии и обращает свое внимание на повседневную жизнь. Розенкранц отмечает, что Гегель не перешел, как некоторые в это время, в католицизм, хотя и рассматривал протестантизм как еще одну конечную форму наряду с ним. Скорее, он считал, что третья форма христианства возможна при посредничестве философии. Розенкранц цитирует его слова:

«Можно не возрождать и не калечить ушедшую красоту, а просто признать необходимость ее исчезновения как предвестия чего-то лучшего, что займет ее место. Таким образом, природа примиряется, но сама по себе остается чем-то профанным».

Он воображает, что свободный народ может рефлексивно постичь более истинную форму освящающего духа и что в этом состоит задача философии. На мой взгляд, это звучит слишком амбициозно.

Глава 20 Смерть отца и выход из тени

Гегель узнал о смерти отца из письма своей сестры Кристианы. Он унаследовал 3 154 флорина. В паспорте — ведь Германия тогда еще не была единой — его рост составляет пять футов два дюйма, но Розенкранц говорит, что в то время в Германии футы не были стандартизированы. Отсутствие стандартных мер напоминает мне об экономической отсталости Германии. Например, французы примерно в это же время ввели метрическую систему. Я всегда представлял Гегеля довольно высоким в среднем роде, возможно, потому, что на портретах он кажется ниже ростом. Его волосы были каштановыми, а глаза — серыми.

Гегель готовится к отъезду в Йену и пишет Шеллингу 2 ноября 1800 года. Это знаменитое письмо, в котором он пишет, что ему интересен Бамберг, но он ищет хорошее пиво. Он добавляет, что это нужно для его здоровья и что он также хотел бы посетить католический город, чтобы поближе познакомиться с религией. Он намерен посвятить себя учебе, которую уже начал до литературного вихря в Йене. Его также беспокоит стоимость жизни. В заключение он замечает, что размышляет над тем, как вернуться от науки к жизни людей, и видит в Шеллинге достойный пример для подражания. Я не могу удержаться от мысли, что в этом, возможно, есть отголосок пещеры Платона.

Впечатления и ответы на данный момент Книга Розенкранца имеет своего рода спиральную структуру, поскольку он рассматривает взгляды Гегеля на религию, политику и т. д. на разных этапах его жизни. Поэтому я двигаюсь дальше, не надеясь разрешить все вопросы, возникшие в ходе дискуссии на данном этапе, исходя из того, что дальнейшее изложение Розенкранца, возможно, прольет столько же света, сколько мой рассказ о первых впечатлениях. Розенкранц предлагает лестницу от «обыденного сознания» к гегелевской системе, своего рода более доступную версию того, что «Феноменология» рекламирует, но не всегда оправдывает себя из-за своей заумной структуры и форм выражения.

Несмотря на это, два заключительных замечания, относящихся к недавним комментариям [в списках рассылки Гегеля], заключаются в том, что, во-первых, я по-прежнему считаю, что в 1790-х годах был период, когда Кант обращался к религии со всей силой своего пиетистского происхождения и авторитетом своих лет (и до того, как можно было сказать, что он дряхлеет или его силы значительно уменьшаются) и когда Гегель все еще был впечатлен и пытался переосмыслить довольно поверхностные (по сути, просветительские) версии христианства, где взгляды Канта обладают большей проницательностью, чем у Гегеля. Во-вторых, что касается вопросов церкви и государства, то в обоих терминах есть значительная двусмысленность (государство понимается как действующее через правовые санкции, но содержание закона может быть весьма разнообразным по своим религиозным последствиям, например), которая оправдывает более исторический подход к их разграничению. Поэтому более поздние идеи Гегеля, когда он больше читал, скорее всего, будут более интересными. (Кстати, я не знаком с идеей о том, что церковь сама по себе является таинством, хотя, думаю, это связано с тем, что Гегель вскоре говорит о католицизме как о воплощении идеи красоты).