Дикарь

Карина Демина, 2022

У него осталось лишь имя и еще горячее желание убить мага, что превратил его в создание быстрое, смертоносное и абсолютно преданное хозяину. Правда, с преданностью дело как-то не заладилось, но стоит ли о том говорить? Вот Миха и не стал. Просто подождал удобного момента, чтобы перерезать глотку магу и свалить из проклятого города. Куда? Не важно. Мир велик, а на просторах Империи, глядишь, и сыщется место для дикаря с легкой амнезией. Если же нет, то Миха что-нибудь придумает. В конце концов, какие у него варианты?

Глава 5

Миха увернулся от хлыста, ощутив, как лизнул щеку рассеченный воздух, и припал к земле. Сегодняшний противник был куда опаснее всех тварей, с которыми Михе приходилось встречаться.

— Что скалишься, урод? — с вялым любопытством поинтересовался бритоголовый гигант. И хлыстом пошевелил. Хлыст этот, толстый, перетянутый бронзовыми колечками, казался живым.

И послушным.

Бритоголовому. Вот он, лежавший вроде бы спокойно, взлетел, чтобы коснуться плеча Михи, рассекая и кожу, и мышцы.

Рык в горле сам собою перешел в визг, и Миха покатился по земле.

— Шевелись, тварь. А то хуже будет, — гигант, темная кожа которого лоснилась от пота и масла, не шелохнулся, а хлыст вновь взлетел, готовый обрушиться на многострадальную спину Михи.

К вечеру раны затянутся.

Всегда затягиваются. И он, свернувшись на соломенной подстилке, будет ощупывать кожу, уже почти не удивляясь тому, что подобное возможно. На коже и следов не останется.

Вечером.

А утром все начнется сначала.

Миха увернулся от хлыста, правда, вылетев за пределы очерченного на камнях круга, за что и был наказан. Вспыхнули огнем наручи, завоняло паленой кожей, и Миха завыл от боли.

Твари.

Какие же они твари!

— Давай, хватит бегать, — кинул гигант, сплюнув сквозь зубы. Зубы он подтачивал, а еще покрывал тонким слоем позолоты. И теперь они сияли, что солнце.

Выбить бы.

И вцепиться бы уроду в горло. Он близко. Но близость обманчива. Миха знает.

Пробовал не раз. И еще попробует.

Он скользнул в границу круга, отрешаясь от боли, заглушая уже ставший привычным страх. Тело желало отдыха. Но те, кто дрессировал Миху — а иным словом происходящее и назвать-то не выходило — имели собственные планы.

— Ишь, глазищами зыркает. Говорить-то умеет? — бросил гигант.

— Должен. Но пока упрямится, — ответил маг, наблюдавший за избиением.

Маг держался за пределами круга, на расстоянии безопасном. Был он молод. Красив. И раздражал что видом своим, что любопытством. Пожалуй, раздражал едва ли не сильнее старшего, который появлялся редко и большей частью по делу. Правда, дела его оборачивались для Михи новой болью, что лишь укрепляло принятое некогда решение выдрать магу глотку.

И этому, второму, тоже.

— Ничего. Выбьем, — пообещал гигант в сторону. И снова свистнул хлыст. Правда, теперь Миха уловил движение его краем глаза и успел увернуться, а потом подкатиться ближе. И еще.

Шаг назад.

Два вперед.

И в сторону. Танец, мать его. Безумный танец на грязной, пропитанной кровью земле. И гнилая солома липнет к ногам. Звенят от натуги мышцы. Тело сопротивляется. Тело боится рассыпаться. Но Миха не позволяет отступить. Он ныряет под удар, чтобы резко, рывком, сократить расстояние между собой и гигантом, на лице которого, кажется, появляется выражение крайнего недоверия.

А руки сами впиваются в шею.

Такую короткую, украшенную такой толстой, удобной цепью шею, чтобы… вспыхнули треклятые браслеты. Миха стискивает зубы. Эту боль он готов перетерпеть, главное ведь — добрался.

Краем глаза он замечает, как подается вперед маг. Вскидывает руки, шевелит пальцами, будто воздух щупает. Хрипит, наливаясь кровью, бритоголовый. Цепь его вдавливается в горло, а хлыст выскальзывает из рук.

Губы кривятся. И Миху обдает гнилым дыханием. А в следующее мгновенье уродливые толстые губы складываются в усмешку, и Миха не успевает понять, что происходит.

Огромные лапы обхватывают его голову.

Дергают.

Миха рычит. А треклятый негр бьет. Лбом. В лицо. И кажется, хрустят кости…

— Не повредите образец! — кричит маг, правда, как-то не слишком убедительно. А Миха захлебывается собственной кровью. Его же отрывают, швыряют на землю, и тяжелая, обутая в кованые железом ботинки, нога впечатывается в ребра.

— Выживет, — хрипло отвечают магу. — Шустрый… семя шакала. И упертый. Хорошо.

— Вы как, мастер?

— Жить буду. Но нет, видели? Удивил… может пусть и не говорит, но двигается-то, двигается как! — теперь, кажется, Михой восхищались. Правда, это не помешало опять пнуть его под ребра. — Вставай.

Миха попытался.

Кажется, сломан нос.

И не только. Зуб, стоило прикоснуться, выпал. А снизу клык шатался. В голове гудело. Ныли ребра.

— Странно, что защита сработала так слабо.

— Сработала, вона, попалило изрядно. Снимите вы эту пакость. Все одно толку мало. Чувствительность-то, чай, снизили, — негр присел на корточки и сунул палец под браслет. — Но ничего, поработаем, глядишь, и сделаем человека.

— Скорее бы, — маг тоже подошел.

Он ступал мягко, осторожно, но все одно двигался громче этого вот, с хлыстом.

— Времени почти не осталось.

— Ничего. Сколько есть, а все наше. Водицы ему дайте, и пусть передохнет, подумает.

На Миху вылили ведро воды.

Хорошо.

Пить хотелось жутко. Убивать тоже. Но пить — сильнее.

Верховный разглядывал шкатулку. Обыкновенная. Ладони две в длину, ладонь в высоту. Дерево, покрытое лаком. Ни резьбы, ни инкрустации. Только хитрый замок поблескивает, так и манит открыть.

Открыть можно.

Верховному. И человеку, которому тот доверит дело столь важное.

Верховный поморщился. Больше всего ему хотелось шкатулку эту сжечь, а пепел развеять у подножия пирамиды. Но он давно уже научился справляться с собственными желаниями. А потому лишь откинул крышку да сухим пальцем провел по одинаковым кругляшам камней.

И вновь же, ничего-то в них нет.

Обыкновенный горный хрусталь, которого в Империи изрядно, только гранить его не стали, но отшлифовали. И сделался хрусталь серым, нехорошим. Такой и в руки брать неприятно.

В дверь поскреблись.

— Заходи, — велел Верховный, не сомневаясь, что и тихий голос его — уж третий день как ныло противно горло — будет услышан.

И не ошибся.

— Я принес теплого молока, — произнес Нинус, глядя в пол.

Тихий.

Смиренный.

Умный, иначе не продержался бы столько. Опасный. И невидимая рука сдавливает горло.

— Благодарю, — Верховный провел по пустым кристаллам. Наполняясь божественной силой, те меняли цвет. Одни становились ярко-зелеными, ярче драгоценных изумрудов, другие полыхали алым, третьи делались черны, что первозданная Бездна.

Нинус отпил глоток из кубка и лишь затем подал Верховному.

— Вам не нравится это? — позволил он себе вопрос, как-то уловив, что Верховный пребывает в подходящем для беседы настроении.

— Не нравится.

— Но и отказаться мы не можем? — он ступал почти беззвучно. Босые ноги его с одинаковой легкостью скользили что по камню, что по драгоценным коврам.

— К сожалению. Император сказал свое слово.

Молоко, смешанное с топленым жиром и медом, имело тот отвратный привкус, который долго потом не сходил с языка.

— Присядь, — велел Верховный.

И Нинус поклонился. Он опустился на ковер, растянувшись в позе покорности.

— Не надо. Не сейчас. Я знаю, что с тобой беседовал Император.

Спина вздрогнула.

Он и вправду надеялся, что Верховный настолько ему доверяет, чтобы вовсе не приглядывать?

— Я был тверд в своей вере.

— Не сомневаюсь.

Когда-то, очень давно, он сам, не будучи Верховным, вот так же подносил теплое молоко. И вновь же мешал его с жиром и медом.

Хорошее сочетание. Терпкое. Многое позволяет скрыть.

— Но что ты думаешь сам?

— Думаю?

А пальцы вытянутых рук подрагивают. Страшно? Ничего, этот страх не идет ни в какое сравнение с другим. Верховный позволил себе улыбнуться. Какое удивительное заблуждение. А главное, распространенное. Он ведь тоже полагал, что, достигнув вершины, станет свободен. Прежде всего от страха.

Вышло наоборот.

— Что ты думаешь о магах? Об их предложении? О том, что они нужны нам?

— Я…

— Ты ведь думал об этом? Не разочаровывай меня, Нинус. И разогнись уже. Я не собираюсь тебя убивать.

Вряд ли Верховному поверили, но спину Нинус распрямил. Так-то лучше. Всяко удобнее беседовать с человеком, нежели с его спиной.

— Император прав. Маги нужны нам.

— Нам?

— И нам тоже, — ответил Нинус с необычайным упрямством. — Вам ли не знать, сколь многие недовольны. Не только границы великой Империи ослабли, но и границы веры.

Он стиснул кулачки.

А ведь верит. Искренне верит. Эта искренность, эта уверенность, что именно они, избранные отцом-Солнцем, благословенные светом его, и держат на плечах своих мироздание, когда-то и привлекла внимание. С той поры прошел не один десяток лет, но вера никуда не исчезла.

Хорошо ли это?

— Вам ли не знать, что все реже люди заглядывают в храмы. Все меньше жертвуют. Что утратили они страх перед Богами. Что все чаще раздаются голоса, которые призывают остановить жертвоприношения! — это Нинус почти выкрикнул. — И все меньше тех, кто верит, что так нужно! Что не по воле своей, не по прихоти совершаем мы это!

Верховный склонил голову.

Так и есть. И даже здесь, в самом сердце Империи, в Благословенном городе, эти голоса слышны, что уж говорить о провинции?

Путь бескровного служения.

Принцип добровольности.

Ересь!

— И чем нам помогут маги?

— Многим, — Нинус сложил руки на коленях. Поза его по-прежнему выражала почтительность, но ныне в ней не осталось ничего-то раболепствующего. — Сотворенные магами ищейки не знают устали. Они способны держать след и по камню, и по воде. Их зелья любого заставят говорить правду. Их големы разрушат любое убежище, любую крепость. Мы пройдем по лесам и горам. Мы вырвем ересь, выжжем её, не оставив никого, кто усомнился бы в величии Богов!

Верховный прикрыл глаза.

— А еще их фокусы легко выдать за чудо, — сказал он тихо. — Простонародью ведь нужны чудеса, верно?

— Они глупы, что мулы. Но пахать поле лучше на довольном муле.

— Верно. Как хорошо все складывается.

Нинус нахмурился.

— Вопрос лишь в том, насколько их хватит. Чудеса? Их продадут нам охотно. И големов. И ищеек. А еще тех, кто держит в своих руках и големов, и ищеек.

Верховный подавил вздох.

Рано ему еще уходить. Нинус умный мальчик, но, как ни печально признать сие, слишком уж одержимый верой. Для жреца это неплохо. Для Верховного жреца — непростительно.

Он с радостью броситься выкорчевывать ересь, оставив храмы на откуп магам.

Нельзя.

И неужели Император не видит? Не понимает?

Или и видит, и понимает? Он ведь тоже не глуп. Стравить жрецов и магов, чтобы пользоваться и теми, и другими? А после подмять под себя? Сложно.

И тяжело.

Верховный допил молоко и, позволив нарушить молчание, велел:

— Иди. Передай там, что завтра я буду готов вернуть их… добро.

Камни все еще хранили холод.

Завтра. Завтра Верховный поднимет шкатулку на вершину пирамиды. Поставит её на золотое блюдо, на то, куда позже лягут и сердца. Наверное, можно было бы отыскать иное место.

Спрятать.

Укрыть от взгляда богов.

Но Верховный не захотел. Напротив, в самый первый раз, когда он отнес шкатулку наверх, он надеялся, что боги оживут. И поразят наглеца.

Не поразили.

Статуи остались недвижимы. И глаза их, выточенные из цельных драгоценных камней, не ожили. Солнце не рухнуло на землю. Не ударили молнии. Не разверзлись небеса.

Ничего-то не произошло.

Снаружи.

— Они желали бы узнать, сможете ли вы взять больше камней? И готовы платить за помощь.

— Чем?

Не хватало принимать плату. Или все-таки только и оставалось, что плату принимать? Может, правы те, кто говорил, что истинная Империя давно мертва?

— Они знают, что золото мира и без того принадлежит Отцу-Солнцу. А потому просят вас принять две дюжины крепких рабов. Это воины-северяне, именующие себя норраман. Они свирепы и храбры. И каждый в бою поразил не менее трех наемников. А потому их сердца полны живого пламени.

Хороший дар.

Правильный.

И тем смущает. Проклятые маги знают о храмах и вере куда больше, чем следует.

— Хорошо, — Верховный прикрыл глаза.

— А еще, — Нинус слегка запнулся. — Они умоляют вас не отвергать вот это.

Он вытащил темно-зеленый камень, вставленный в золотую пластину. Пластина пестрела письменами, но прочесть написанное Верховный не мог.

Надо будет поискать среди храмовых невольников кого-то, кто знал язык магов.

— И что это?

— Это жизненная сила, воплощенная в камне. Она будет питать ваше тело, и недуги, вас снедающие, отступят, — Нинус вытянул руку, а другую приложил к груди. — Я хочу, чтобы вы жили! Жили долго и во славу Богов!

Необычайное признание.

— Почему?

Амулет раскачивался на толстой цепочке. Манил. Просил взять себя в руки, обещая, что отступят и слабость, и предательская дрожь в руках. Спина разогнется. И уйдет холод, что пробирается в кости, несмотря на меховые одеяла и покрывала из тончайшей шерсти.

— Неужели не желаешь занять мое место?

— Нет, — Нинус мотнул головой. — Я не справлюсь. Я хочу, чтобы вы жили. И долго. Чтобы одарили меня копьем и щитом. Чтобы позволили выступить за веру. Я желаю под вашей рукой бороться с ересью, ибо она суть яд, который точит сердце Империи!

Камень блеснул.

И Верховный поднялся.

— Верховный жрец из меня не выйдет. Я слишком прямой. Неудобный. Я не понимаю в политике. Я не буду угоден Императору. Я недолго продержусь на вашем месте. А на своем принесу пользу. Вам и вере.

Пальцы коснулись амулета, и их обдало теплом. Волна его прокатилась по телу, снимая боль. И впервые за долгие годы развернулись легкие, застучало ровно сердце, будто ожило, наконец.

Верховный едва сдержался, чтобы не отбросить проклятую вещь.

Они думают, что его можно купить этим вот?

Хотя… пожалуй, что можно.

Хитрые твари.

И Нинус прав. Он не справится. Не с ними.

Верховный надел цепочку.

— Хорошо, — он наклонился и коснулся лба жреца собранными в щепоть пальцами. — Я благословляю тебя. А им скажи, чтобы прислали кого-нибудь, кто будет таскать эти шкатулки. Не стоит нам самим лишний раз их трогать.