Боцман, или История жизни рыси

Камиль Фарухшинович Зиганшин, 2019

В повести рассказывается о жизни мощной, рослой рыси, получившей от охотников-промысловиков за шикарные бакенбарды прозвище Боцман. Он был заветной добычей всех окрестных зверобоев. Их профессиональное честолюбие будоражили легенды о подвигах исполинского кота, его дьявольской хитрости и изворотливости. Стремление добыть его подогревались ещё и тем, что рысьи шкуры вошли в моду и цена на них чрезвычайно выросла. А красивый окрас и рекордные размеры шубы Боцмана в любом случае сулили немалые барыши. К тому же за его череп можно было получить не только золотую медаль на выставке охотничьих трофеев, но и побить все прежние рекорды. Коту, конечно, было невдомёк, обладателем каких опасных достоинств он является, но то, что люди настойчиво добиваются его смерти, для него было очевидно – их жестокая воля неотступно преследовало его. Чем завершится этот многолетний поединок?

Братья, образумьтесь!

Часть первая

Изящные косули, спасаясь от въедливых кровососов, лёгкими скачками взбирались по уступам на гору. Они искали продуваемую площадку для отдыха. Внизу тускло серебрились в отсветах дотлевавшего заката пенные бороды речных порогов.

Одна из террас, поросшая кустиками голубики, приглянулась старой оленухе. Косули остановились, осмотрелись, процеживая трепетными ноздрями струйки воздуха. Уверившись, что опасности нет, первым улёгся беспечный молодняк. Оленуха, поджав под себя ноги, легла последней.

Пережёвывая бесконечную жвачку, животные то и дело настораживали длинные уши, вслушиваясь в таинственные шорохи. Однако усталые веки всё чаще прикрывали выразительные глаза. Вскоре табунок чутко спал.

Рослый, мощного сложения самец рыси, прозванный окрестными звероловами за пышные бакенбарды Боцманом, давно наблюдал за ним и теперь бесшумной тенью заскользил по склону к террасе.

Кот уже примерялся к прыжку, как вдруг лапами ощутил необычное подрагивание горы и услышал нарастающий гул. Косули вскочили, заметались по площадке с тревожным сиплым блеянием.

То ли порыв ветра, то ли всесокрушающее время подточили зыбкое равновесие: чудом державшаяся на гребне отрога каменная громада качнулась и покатилась вниз, дробясь о скальные лбы, увлекая за собой новые глыбы вперемешку со срезанными стволами деревьев.

Боцман шарахнулся было в сторону, но край лавины зацепил его и швырнул в нарастающий грохот вслед за окровавленной тушей оленухи…

Камнепад, дымясь серым облаком пыли, достиг подножия горы и, слизнув прибрежные вязы, затих ощетинившимся валом на середине реки.

Полуживой кот, придавленный добела ошкуренной лесиной к груде камней, лежал, не имея возможности пошевелиться, — даже неглубокий вдох причинял невыносимую боль. Под ним многоголосо шумел речной поток. Надежды на спасение не было.

Под утро долина заклубилась быстро густеющим туманом, и через пару часов волнистая мгла поглотила всё вокруг. Но когда, ближе к полудню, сквозь туман расплывчатым пятном робко обозначилось солнце, просочившееся тепло растревожило, всколыхнуло молочную толщу и промозглая муть зашевелилась, поползла мохнатыми космами по лесистым склонам, та́я на глазах. Вскоре солнечные лучи начисто вымели речную долину.

Припекало. Временами к израненному зверю возвращалось сознание, и тогда начинала мучить жажда. Вода текла прямо под ним, но была недосягаема. Вечерняя прохлада только усилила страдания: на запах крови отовсюду со звоном слетались полчища комаров и мошки. Кот на ночь оказался погребённым под этой шелестящей крылатой массой. Тысячи безжалостных хоботков протискивались сквозь густую шерсть и впивались в его кожу. И без того измочаленное камнями тело превратилось в сгусток жгучей боли и нестерпимой чесотки.

Задыхаясь от набившихся в нос и пасть насекомых, Боцман заходился в приступах раздирающего кашля. Ему ещё повезло, что язык обвала вынес его на середину реки: в сыром прибрежном лесу, где сосущей твари куда больше, он вряд ли пережил эту ночь.

Взошедшее светило поубавило кровососов, однако на смену им появились мухи. Они садились на разрывы кожи и, откладывая яйца, подолгу копошились в них. На следующие сутки раны побелели от шевелящихся личинок. Выедая подрагивающие волокна мышц, прожорливые червячки проникали всё глубже и глубже. Самые жестокие мучения причиняли личинки, раскормившиеся на разбитом носу. Щекоча до сумасшествия, они вереницей заползали в ноздри, образуя там живой кляп. Теряя последние силы, кот всё реже приходил в сознание. В небе выжидающе парили стервятники — коршуны.

К исходу третьего дня долину накрыли тяжёлые, черногрудые тучи. На ходу дозревая, они обрушили на кота потоки живительной влаги. Прохладные струи уменьшили зуд, принесли некоторое облегчение. Пленник, превозмогая боль, вывернул голову вбок и в таком неудобном положении жадно ловил драгоценные капли.

Дождь шёл всю ночь и всё утро. Река вздулась, забурлила, валуны, уступая её напору, со скрежетом поползли по неподатливому каменистому дну. Высокие буруны уже лизали коту задние лапы. Ужас подступавшей смерти охватил припечатанного к угловатым обломкам пленника.

Вершина ненавистной лесины всплывала вместе с прибывающей водой, и её тяжёлый комель * всё сильнее плющил грудную клетку. Боцман уже почти испустил дух, когда лесина вдруг всплыла целиком и, вытягиваясь по течению, свезла его с камней на быстрину. Поток подхватил полуживого зверя и понёс, то загоняя в пучину, то вышвыривая между коряг и ошкуренных стволов. Давясь и отфыркиваясь, кот ловил редкие мгновения для вдоха.

Впереди показался скалистый прижим с чёрными сотами промоин. Бедолагу несло прямо на отбойное место *. Туда, где река бесновалась в мощных водоворотах. Один из них подхватил рысь и, прокрутив с десяток раз, затянул в карман с водой. Кот, теряя сознание, отчаянно заскрёб острыми когтями по отполированным стенкам и, зацепившись за удачно подвернувшуюся выемку, сумел выбраться на пологий уступ внутри полузатопленного грота.

Долго не мог отдышаться истерзанный зверь. Через полчаса прибывающая вода вновь настигла его и заставила отползти повыше. Здесь Боцман, не торопясь, вылизал раны шершавым мускулистым языком и осмотрелся. В конце мрачного мешка угадывался манящий свет.

Рысь приподнялась и, с трудом переставляя непослушные лапы, побрела по узкому каналу. Шла всё уверенней — тьма с каждым шагом становилась всё прозрачней. И вскоре Боцман оказался на дне конусообразного провала.

Над ним неумолчно шумела промытая, посвежевшая тайга. Ветер, стряхивая последние капли, уносил взлохмаченные пласты низких туч за гребень отрога. В синие разрывы хлынули веером золотистые снопы.

Блаженно жмурясь, рысь долго грелась и обсыхала на солнцепёке. Затем подкрепилась сновавшими в траве мышами и вновь принялась вылизывать гноящиеся, горящие пульсирующей болью раны.

Инстинкт предков поднял кота на ещё слабые лапы и повёл к примечательному овражку. Его вытянутое изголовье покрывали роднички

с вонючей водой и жирным целебным илом. Грязевые ванны не замедлили сказаться: язвы и раны быстро затягивались нежной кожицей.

Добывал пропитание Боцман тут же, в окрестностях ложбины. Поначалу довольствовался пташками и мышами. А на третий день ему крупно повезло. Сопровождая взглядом промятый в податливом грунте свежий след, он заметил копошащуюся в кустах енотовидную собаку. Внезапно появившись перед ней, кот так напугал мохнатую толстуху, что та на какое-то время оцепенела. Придя в себя, попыталась бежать, но неловко оступилась на осклизлой колодине и завалилась на бок. Покорившись судьбе, енот сжался в пушистый ком, смиренно ожидая приближающуюся смерть.

Отправившись вечером к месту удачной охоты полакомиться остатками добычи, Боцман наткнулся на убежище ещё одной собаки. Но та настолько глубоко забилась в отнорок между узловатых, бугристых корней тополя, что была недосягаема для крупного кота. Боцман не растерялся и принялся разрывать землю сверху. Чтобы добраться до своей жертвы, ему пришлось вырыть целый котлован. Когда извлекал дрожащую енотовидную собаку, то обнаружил там ещё и вторую — поменьше.

Коту, чтобы насытиться, достаточно было и одной, но он терпеть не мог этих плодовитых чужаков, недавно объявившихся в его владениях, и беспощадно давил их на своей территории.

Уже через неделю после первой грязевой ванны Боцман преобразился, обрёл присущий ему лоск. Надо сказать, что среди своих сородичей он был редким великаном и в то же время стремительным, как ветер. В его грозном облике особенно выделялась характерная голова: округлая и короткомордая, рот и глаза в кайме светлых ободков. Слегка вздёрнутая, после схватки с молодым медведем, верхняя губа, щетинистые усы и вертикальные тёмные полосы у переносицы придавали Боцману свирепое, беспощадное выражение, несколько смягчаемое кокетливыми кисточками из чёрных волос на кончиках подвижных ушей. В мерцающем блеске бронзово-жёлтых глаз угадывалась дикая и независимая натура.

Мягкий, густо-палевый с серебристым отливом мех украшал рассыпанный по всему телу бурый крап. Передвигалась рысь на длинных сильных лапах легко и грациозно, но главное, совершенно бесшумно, что вместе с острым зрением, молниеносной реакцией и острейшими когтями обеспечивало ей неизменный успех в охоте.

Пёстрым потоком текла таёжная жизнь. Мелькали дни, недели, месяцы. То сытые, то голодные, то солнечные, то пасмурные. Незаметно пришло время долгих ночей, породившее трескучие морозы.

Стылыми, звёздными ночами Боцман бродил по лесистым отрогам в поисках пропитания, а с восходом солнца выбирал тихое, защищённое от ветров место с хорошим обзором и дремал под едва гревшими лучами светила.

Как-то на исходе зимы, когда удлиняющиеся солнечные дни вдохнули первый трепет жизни в оцепеневший в спячке лес и южный берег реки оброс тоненькими сосульками, Боцман застал возле недоеденного им беляка кошку с густыми длинными кисточками на ушах. Возмущённый кот резко зафыркал: «Как смеешь?! Моё!»

Кисточка пригнула шею и отползла. Всем своим видом она как бы говорила: «Я, конечно, виновата. Но я так голодна!»

Боцман ещё поворчал для порядка, но гнев его, постепенно слабея, вскоре и вовсе улетучился. Не спеша отрывая куски мяса, он то и дело с интересом поглядывал на незваную гостью. Насытившись, лёг поодаль, милостиво разрешив Кисточке доесть зайца. Случай свёл их вовремя: наступала пора свадеб.

Любовные утехи настроили кота на беспечный лад, и, когда ветер донёс со дна долины чуть различимый звук, похожий на крик человека, он лишь ненадолго навострил уши. Млеющая в ожидании скорой весны тайга и безмятежный пересвист птах быстро заглушили тревогу. Да ещё солнце наконец стряхнуло с себя прилипший клок тучи и весело засверкало слепящим оком. Однако спутница заволновалась и задвигала ушами.

Ветер дул приближающимся зверобоям в лицо, и имей деревья густой летний наряд, они ещё долго продвигались бы незамеченными, но в зимней обнажённости Кисточка заметила какое-то движение в просветах между стволов.

Насторожился и Боцман. Приглядевшись, он увидел, как через разреженный прогал проскочили разношёрстные собаки с крутыми баранками хвостов и, молча рыская в подлеске, начали подниматься в гору. Сами по себе собаки пугали не больше, чем годовалые волки, но Боцман знал, что в тайге за ними всегда следует человек с тускло блестящей палкой. Встревоженные кошки побежали вверх, держась крутых склонов.

Поднявшись на перевальную седловину, Боцман остановился, пропуская Кисточку. Отсюда он разглядел людей, на длинных «лапах» карабкающихся за лайками. Сначала одного, потом второго, третьего. В руках у каждого поблёскивала та самая палка, которой кот страшился больше всего на свете. Он помнил — из них вылетает огонь и острой болью впивается в тело, после чего из раны течёт кровь и пропадают силы. Несмотря на то что двуногие были ещё далеко, это воспоминание подстегнуло Боцмана, и он поторопился за Кисточкой.

Тем временем свора вышла на их «горячий» след и, разразившись азартным лаем, ринулась в погоню. Кошки поначалу легко отрывались от преследователей на своих мохнатых лапах-снегоступах, но, непривычные к продолжительному бегу, быстро утомились.

Вязкие, выносливые лайки* на глазах сокращали разделявшее их расстояние и гнали уже «по-зрячему». Собаки теперь не лаяли, а, распалённые видом беглецов, захлёбываясь, рыдали от страсти. Боцман знал, что они, так же как и волки, не умеют лазать по деревьям. Ища спасения, кот взлетел на огромную суковатую берёзу. Изрядно отставшая, задыхающаяся Кисточка, следуя его примеру, тоже взобралась на первое попавшееся дерево.

Набежавшая свора окружила затаившуюся в развилке кошку. Злобный лай зазвучал часто и исступлённо. Он нёс охотникам весть: «Зверь остановлен, поторопитесь!»

Появление запаренных хозяев собаки встретили невообразимыми прыжками и яростным клацаньем клыков на окружённую беглянку. Каждая из них стремилась убедить своего властелина в том, что именно она настигла и загнала свирепо шипящую добычу на развилку дерева и заслуживает в награду самый лучший кусок мяса.

Бежавший впереди охотник с рыжей бородой во всё лицо устремил палку на Кисточку. Полыхнул язык пламени, грянул гром. Кошка взвыла от пронзившей грудь боли, рванулась было по стволу выше, но обмякшие лапы судорожно царапали пустоту — она летела вниз.

Боцман, увидев рыжебородого зверобоя, вскинувшего воронёную палку в их сторону, громадным прыжком сиганул на белую перину и под прикрытием густого пихтача * ушёл незамеченным. Иногда он оглядывался, надеясь увидеть бегущую следом Кисточку, но ему в морду неслись только удары грома. И невдомёк было ему, что это добивали его подругу.

Удалившись на безопасное расстояние, кот в ожидании спутницы залёг в непролазном буреломе, но она так и не появилась. С наступлением ночи рысь, покружив по лесу, вышла к тому месту, где их загнали на деревья, и застыла в немом ужасе.

Лунный свет озарял неестественно вывернутое тело Кисточки — без головы и шкуры. Обнажённые мышцы с желтоватыми отметинами подкожного жира уже прихватило морозом.

Вокруг на истоптанном снегу валялись обслюнявленные бумажные трубочки с едким запахом дыма. Они походили на белых, с чёрными головками, червей.

Боцман несколько минут вглядывался в обезображенную Кисточку. Затем повернул голову в ту сторону, куда ушли люди и собаки. Кот не умел плакать, но его пылающие зелёным огнём глаза застлал влажный туман. Он смертельно возненавидел Рыжебородого, поднявшего на них громовую палку, и противную, тошнотворную вонь от белых «червей» на снегу.

После гибели подруги Боцман как-то сник. Всё окружающее казалось ему теперь враждебным и неприветливым. Отрешившись от всего, кот часами угрюмо лежал на снегу. Прежде он так и жил — одиноким, мрачным отшельником, а с Кисточкой успел оттаять, привязаться к нежной спутнице. Но её так быстро не стало…

Известно — время лучший лекарь. Мало-помалу пробуждался интерес к жизни и у Боцмана.

В тайгу пришла весна. Из-под ужимающихся и оседающих под лучами ожившего солнца сугробов зазвенели ручьи. Облезли до черноты опушки. Покорствуя напору живительных соков, ветви сосен затопорщились розово-кремовыми свечками, щедро припудренными белой пыльцой. В полдень разомлевший лес источал горьковато-смоляные запахи, от которых сладко кружилась голова.

Однажды, после долгой прогулки по гребням кряжей, притомившийся Боцман спустился к реке, полной предзакатной тишины, покоя и свежести. Вылизав языком взъерошенную ветвями шерсть и помыв лапами морду, он распластался на тёплом стволе поваленной ольхи возле устья ручья, обозначенного широким полукружием разноцветной гальки. Отдыхая, он блаженно жмурился от ласковых переливов нескончаемых водяных бликов.

Пойму * заливал свет тлеющего заката. Чуть слышно прошелестела в траве гадюка. Она соскользнула по наклонной каменной плите в воду и, высоко подняв головку, поплыла на другой берег. Выбежал из кустов к реке горностай в бурой летней шубке и принялся жадно лакать воду.

Ни юркий зверёк, ни Боцман не видели сквозь отсвечивающие гребешки переката тёмной спины тайменя. Речной великан живой торпедой пронёсся под водой несколько метров и, окатив берег крутой волной, тут же исчез. Вздрогнувший кот оторопело уставился на голый, мокрый речной валун, где только что стоял горностай…

Боцману уже изрядно приелась зайчатина, которой питался последние месяцы, и он решил побаловать себя олениной, но косули никак не попадались — после многоснежной зимы они стали крайне редки. Исходив окрестные распадки * и горы, кот всё же высмотрел под скалой одного упитанного бычка. Подкрасться к нему из-за окружавших скалу курумников * было невозможно: увидит издалека и умчится, играючи, высокими прыжками-дугами.

Зная, что оленёнок рано или поздно обязательно пойдёт к ручью на водопой, кот нашёл проход, который тому не миновать. Забравшись на дерево, он затаился на толстой ветке среди листвы. Над головой что-то затрещало. Рысь невольно сжалась, но, подняв глаза, увидела падающий с верхушки дерева полусгнивший сук — «ложная тревога».

Прошло часа четыре, а Боцман всё ещё терпеливо лежал в засаде. Но вот наконец послышался едва уловимый стук копытец. Бычок шёл осторожно — оберегал от веток молодые, ещё покрытые опушённой кожей, вилообразные рожки с тремя небольшими отростками. Рысь стрелой сорвалась с дерева и, обрушившись всей своей массой на кирпично-ржавую спину косули, разом прокусила клыками позвонки. Косуля упала. Тут же попыталась вскочить и, как обычно, умчаться легко и свободно, но только что полные сил мышцы не повиновались.

Полакомившись сочным, парным мясом, Боцман завалился на спину и, лениво разметав на траве лапы, стал кататься с боку на бок, то выгибаясь, то надолго замирая.

После обильной трапезы хотелось пить. Кот оттащил остатки косули под буреломный отвал, почистил о сухостоину когти, с наслаждением потёрся о бугристую кору и спустился наконец к горному ключу. Заходя в воду, вспугнул маленьких уток-чирков. Те улетели вниз по течению плотной стремительной стайкой.

Утолив жажду, рысь укрылась от слепней под разлапистой елью. Нежась в её прохладе, сытая и благодушная, она наблюдала, как вылетают из воды и с причмокиванием ловят насекомых шустрые хариусы, как по воронёной поверхности рассыпаются серебристыми молниями испуганные мальки. Внезапно откуда-то сверху лёгкой, прозрачной тенью неслышно соскользнула скопа. Слегка чиркнула по волнистой ряби переката, и в её крючковатых когтях забился, сверкая перламутром, нерасторопный хариусёнок.

Но недолго Боцман пребывал в блаженном состоянии. С того места, где лежала косуля, послышался характерный шум: кто-то явно терзал недоеденную тушу.

Пришлый кот даже не соизволил поднять морду при появлении хозяина добычи, а только глянул исподлобья. Столь дерзкого поведения Боцман стерпеть не мог и яростно зашипел на наглеца. Тот в ответ разинул пасть, обнажив чёрные, выкрошившиеся зубы.

Внимательно разглядев облезлого, с прогнувшейся спиной незнакомца, кот сообразил, что перед ним совершенно дряхлый старик.

Боцман хорошо знал закон тайги — прав сильнейший, но не мог унизить себя дракой с беззубым зверем. Он просто подошёл к косуле с другой стороны, и коты, то и дело искоса поглядывая друг на друга, мирно потрапезничали. Вскоре пришелец насытился и, поблагодарив взглядом, удалился, а хозяин примостился подремать на выворотне *. В это время к косуле, привлечённый кровавым потаском *, приближался… медведь.

Услышав сквозь сон оглушительный хруст мозговых костей, Боцман поначалу только облизывался, но довольное урчание косолапого обжоры наконец разбудило его. Во вспышке слепящего возмущения кот бесстрашно подскочил к грабителю и впился испепеляющим взглядом в крохотные медвежьи глазки. Напружинив лапы, он приготовился биться за свою добычу.

В ответ из широко разверзшейся пасти вырвались низкие громоподобные раскаты. Этот рёв и мощные клиновидные клыки охладили праведный гнев кота: здравый смысл ему не был чужд. В бессильной ярости и обиде закружил он вокруг мародёра, но, сознавая неоспоримое превосходство медведя в силе, отступил с притворным равнодушием, тем более что туго набитое брюхо не располагало к рискованной схватке.

Всё лето Боцман провёл в покое и достатке. Вольготная жизнь никем не нарушалась. Волки и медведи заставляли проявлять известную осторожность, но кот избегал лобовых столкновений. Впрочем, и те не искали встречи с ним. Каждый ходил своей дорогой, уважая права соседа.

В тайге лишь с людьми он никак не мог ужиться, хотя никогда не посягал на их интересы, а, завидев, первым уступал дорогу. Эти существа всегда были агрессивны и при каждом удобном случае выпускали из своих железных палок разящий гром, к счастью, без последствий для него.

В тот год кот больше ни разу не слышал и не видел их до той поры, пока не опали листья, а земля и деревья не укутались в белые одежды. Хотя молодой снег вскорости растаял, спокойная жизнь кончилась. Вновь по отрогам и распадкам потянуло дымом, забрехали злобные псы, загромыхали тускло блестящие палки. Только теперь Боцману показалось, что армия зверобоев и их верных прислужников — собак стала ещё многочисленней.

Умудрённый кот мастерски ухитрялся не попадаться на глаза промысловикам, за что заслужил репутацию зверя-невидимки. В то же время, невзирая на печальный опыт, он не мог избавиться от присущего ему любопытства: люди манили его своей непостижимостью. По ночам Боцман спускался с гор то к одному, то к другому охотничьему логову. На подступах к ним он натыкался на мёрзлые ободранные тушки, в основном соболей и резко пахнущих норок. Беличьих не было. Видимо, их съедали собаки. Мясом же соболей и норок они брезговали.

Выбрав место поукромней, кот подолгу наблюдал за загадочной жизнью двуногих.

Любил он ходить и по лыжному следу: ему было интересно знать, что делают охотники в его владениях. Кот изучил повадки промысловиков, а некоторых даже знал в лицо. Охотничьи ловушки и приманку возле них, чуя, что они таят смерть, Боцман рассматривал издалека. Случалось, в ловушке ещё бился соболь или норка, реже колонок или горностай. Обессилев в бесплодных попытках освободиться, они через день-два коченели.

В один из таких обходов после лёгкой пороши Боцман явственно уловил аппетитный запах. Неподалёку от лыжного следа под деревом парил в воздухе, слегка покачиваясь, здоровенный косой. Недоумению кота не было предела: чего это вдруг длинноухий кружится над снегом, словно птица? Ему не хотелось есть, но это его извечное любопытство…

Боцман прикинул — если встать на задние лапы, то до косого можно дотянуться. Мелкими семенящими шажками он приблизился к «летающему» зайцу — и тут же отпрянул от внезапной боли: на левой передней лапе, повыше широкой ступни, сомкнулись железные челюсти.

Человек, поставивший ловушку, был, конечно, искушённым в своём деле промысловиком, но он не учёл, что Боцман намного превосходит силой своих собратьев. Уже через час капкан был сорван с поводка, и рысь на трёх лапах бежала прочь от страшного места, в сторону безжизненного поля каменных россыпей, раскинувшихся под высокими скалистыми вершинами — туда, куда охотники и собаки никогда не заходили.

Ловушка с обрывком поводка цепко сидела на ноге, и её тарелочка при каждом прыжке вызванивала о железную станину «тринь-дзинь, тринь-дзинь».

Добравшись до хаотичного нагромождения обломков скалы, Боцман залез в пустоту между угловатых глыб. Здесь, в относительной безопасности, потрясённая и измученная рысь забылась тяжёлым сном. К болезненной хватке железной пасти она притерпелась и спала на удивление долго. После сна происшедшее уже не казалось таким страшным, и кот вознамерился во что бы то ни стало избавиться от неудобной, причиняющей сильную боль побрякушки: она мешала ходить и своим позвякиванием могла вспугнуть добычу.

Боцман сел, чтобы задними лапами стянуть дуги, туго зажавшие переднюю конечность. Капкан, сдирая шкуру, медленно сползал, но, достигнув широкой ступни, застрял. Тогда сметливый зверь опустил длинную пружину в щель между камней и потянул лапу на себя. Верхняя доля пружины, получив упор, стала прижиматься к нижней, и чем сильнее тянул Боцман, тем слабее становилась хватка. Наконец она ослабла настолько, что лапа выскользнула из стальной челюсти.

После этого происшествия рысь, чтобы не стать жертвой новых хитростей двуногих, удалилась на не посещаемый зверобоями голец, державно господствовавший над окрестными вершинами, и, промышляя куропаток, жила безбедно, несмотря на свирепствовавшие там ветра и трескучие морозы.

Пониже, в ельниках, стекавших зелёной лавой по горным ложбинам, обитали маленькие безрогие олени — кабарожки *. Коту порой удавалось полакомиться их суховатым, но нежным мясом.

Привыкнув к тому, что на Лысой горе снежный покров нарушается лишь следами крохотных копытец кабарги да набродами куропаток, Боцман был крайне удивлён, когда увидел округлые вмятины рысьих следов. Дня два назад кошка — а это была именно кошка! — прошла по гребню кряжа в сторону холмистой долины.

Кота вдруг охватила неясная, сладостная истома. Покинув было след, он вернулся обратно и пошёл по нему не останавливаясь, ступая точно в отпечатки лап самки. Прерывистая стёжка привела на пологие увалы, где к ней присоединялись с разных сторон следы трёх котов. В разгар ночи, по резким и страстным воплям, далеко слышным в тишине промороженной тайги, Боцман нашёл всех четверых на лесистом скате. Завидев изящную самку, он пришёл в ещё большее волнение.

Очаровательная кошечка в дымчато-серой шубке сразу определила в новичке достойного и надёжного покровителя и сама подошла к нему, не дожидаясь от него традиционных любезностей, сопутствующих церемониалу ухаживания. Прежние кавалеры увязались было за ней, но Киса резко обернулась и неприязненно зашипела на отвергнутых ухажёров.

Молодая пара надолго удалилась в непролазную глухомань. Осчастливленный Боцман, будучи вообще-то весьма молчаливым существом, от избытка чувств время от времени издавал низкие протяжные вопли. Подруга вторила ему тихим грудным голосом. Эти душераздирающие любовные арии, по всей видимости доставляющие удовольствие самим исполнителям, заставляли остальных обитателей тайги замирать в страхе.

За время затяжной свадьбы к восхитительной Кисе не раз пытались приблизиться новые поклонники, но Боцман никого не подпускал к своей возлюбленной. Для этого ему не было нужды вступать в драку: его размеры и свирепый взгляд отрезвляли претендентов в женихи лучше любой затрещины.

Лишь один длинноногий кот бурой масти, поскитавшись по распадкам и отрогам в безуспешных поисках другой самки, через неделю вернулся и разыскал любезничавшую парочку. В прежние годы у Бурого при встрече с Боцманом начинала холодеть спина, но за последнее время он изрядно заматерел, налился силой. И теперь, с вызовом глядя на соперника, пошёл в атаку.

Боцман, вздёрнув короткий хвост и развернув наружу уши, приготовился дать отпор самоуверенному нахалу. Они встали друг против друга, перекатывая тугие бугры мышц. Распушив щетинистые усы, взгорбив спины, коты долго разогревали себя, нагоняли на противника страх утробным завыванием. Наконец стали сходиться, то бросаясь, то отскакивая, с каждым разом сокращая расстояние. Внезапно, словно сговорившись, они сцепились в яростно ревущий шар, а через несколько секунд так же быстро распались на отдельные, непримиримо шипящие половины.

Первый натиск ошеломил отвыкшего от сопротивления Боцмана и пробудил в нём настоящую злость. Обменявшись ударами, они вновь сплелись и закрутились многолапым колесом, безжалостно раздирая шкуры друг друга когтями.

Конец ознакомительного фрагмента.