Забери нас

Казимир Яворскисс, 2021

За маской ничем не примечательной семьи скрывается насилие и тотальный контроль. Женя не может рассказать миру о своей жизни и плывет по холодному течению тирании. Но надолго ли? Содержит нецензурную брань.

Посвящается тому, кто вернул меня к жизни

Все персонажи вымышлены. Любое сходство с реальными людьми является случайным.

Кровь из носа

Наш дом стоял недалеко от выезда из города, в небогатом частном секторе. Сам частный сектор представлял собой довольно унылое зрелище: старые деревянные жилища с древними обитателями. В этом пейзаже встречались и дома, обшитые сайдинг-панелями молочного цвета. В одном из таких жили мы.

На дворе стоял ноябрь. В одной лишь рубашке, джинсах и носках я выскочила во двор, пытаясь оторваться от разъяренного отчима с ножкой от старого стола. Главная цель — перелезть через забор к соседям — старикам, которым примерно 70-80 лет. Как они меня могли защитить — мало волновало. Только казалось, у этих малознакомых мне людей будет безопаснее, чем дома.

Я взбираюсь по мешкам с цементом, чтобы дотянуться до забора и внезапно чувствую резкую тупую боль в затылке, заставляющую меня потерять координацию. Момент — я лежу на холодной ноябрьской земле, покрытой инеем. На секунду я не поняла, что происходит. Голые деревья угрожающе тянули замерзшие ветки к холодному небу. Оно было пустым и серым, как будто в нем увядала сама жизнь. Еще мгновение — и я обнаружила рядом с собой злосчастную ножку стола.

Я услышала его шаги. Он приближался. Невозмутимо и угрожающе. Попытка встать была прервана его ногой на моей груди, прижимающей меня к земле.

— Сучка ты такая, думала, убежишь от меня? — в голосе слышался зверь, рвущийся наружу через человеческую плоть и разум.

— Мне больно…, — еле слышно сказала я без надежды на то, что он отступится. Он надавил сильнее.

— Еще раз попытаешься отключить телефон вне дома — я придушу тебя, тварь. Тебе ясно?

— Ясно, — еле слышно и покорно отвечаю я.

Так и живем.

Я испытываю мощный внутренний протест, когда говорят, что семья — главная ценность в жизни человека. Кажется, домашние насилие в этом случае игнорируется или попадает под формат «бьет значит любит». Что ж, такая логика с натяжкой подходит под главенство семейных ценностей.

Почему мы так живем?

Мать ушла от отца, когда мне было 11, а моему брату — 2, к своему любовнику, с которым они вскоре поженились. Хлопнув дверью, она сказала, что отец на протяжении всего их союза был «рогатым», и что мы — не его дети.

Его терпению можно было только завидовать. Моя мать часто истерит из-за мелочей, плачет, орет. Папа говорил, что «это просто сложный период в жизни», хотя мне казалось, что этот период длится всю ее жизнь.

Отец любил ее, но в какой-то момент устал. На протяжении 2 последних лет жизни орать стали оба, но с разницей в том, что папа срывался на нас лишь несколько раз. В отличие от матери он умел контролировать себя. А те несколько раз… никто не идеален, и это нормально.

Когда мама с папой разошлись, мы переехали к ее любовнику, он же будущий муж, — Стас.

Он никогда не пытался нам с маленьким братом Костиком понравиться. Вел себя не показательно для подрастающего поколения еще с тех пор: выражался крепким словом при нас, пил, курил на наших глазах так, будто бы мы его приятели; нормальным делом было получить неслабый подзатыльник просто за то, что посмотрел на него не так.

Когда Стас скрылся за углом дома, я тихонько поднялась с земли. На животном уровне мне было страшно спровоцировать звуки, на которые он мог отреагировать и вернуться. Но листва не шуршала; она была холодной и мокрой, часть пристала к одежде. Теперь я по-настоящему ощутила суровость промозглого ноября: все тело била неконтролируемая дрожь из-за холода, что вонзился сотнями копий. Попыталась пошевелить пальцами ног, не понимая, в каком состоянии ступни, но я их почти не чувствовала.

Я поплелась домой в надежде, что он не запер дверь. Нередко после подобных инцидентов мне приходилось карабкаться по трубе на 2 этаж в свою комнату через окно. Каково же было мое облегчение, когда она так легко поддалась. Слава богам! Впервые за долгое-долгое время я испытала радость от того, что дома.

В этой доме была на удивление маленькая прихожая. Почти как предбанник. Стены были обиты лакированным деревом и неустанно посылали «привет» из начала 00-ых. Тусклая желтая лампочка не добавляла оптимизма этому интерьеру. Слева располагалась кухня-гостиная в таких же желто-коричневых тонах и оттенках. Мне никогда не нравилось это место.

Мать, как обычно, смотрела отечественные сериалы по телеку. Экран освещал темную «запущенную» комнату: где попало валялись рубашки Стаса, на кофейном столике образовалась горка немытой посуды, а подле матери валялась пустая банка с антидепрессантами. Она принимала их уже лет 10. Поначалу, когда мы жили с отцом, мать обходилась одним курсом раз в год-полтора. После рождения близнецов прием таблеток стал бесконтрольным. Я перестала обращать на это внимание ровно так же, как и она на мою жизнь.

Заметив меня, бредущую неуверенной, пошатывающейся походкой, она перевела на меня невидящий взгляд:

— Э-э, ты чего еле ползешь? И почему ты грязная, как свинья?

— У благоверного своего спроси, который запустился мне ножкой стола в голову.

— А-а-а, — неуверенно произнесла она, — за дело, значит. Нечего телефон отключать в него дома. Если с тобой что-то случится, мы об этом по крайней мере узнаем.

Мне нечего было на это ответить.

Наши телефоны должны быть всегда при нас, но не дома. Дома их использование запрещено и карается в лучшем случаем матюками с ядовитой слюной, которой Стас невзначай плюется, когда орет.

На телефонах установлена программа, позволяющая определять местоположение, прослушивать нас в любое время, удаленно подключаться к системе.

Если мы самостоятельно вне дома отключаем телефон, то первое подозрение — мы что-то замышляем: побег из дома, туки-туки в полицию или что-то незаконное.

Паранойя — страшное дело. Или это такая форма садизма?

Можно подумать, что Стас работник органов, крутой ФСБшник, но нет. Он обычный владелец небольшого бизнеса — сети автосервисов по области, но со связями, где надо. Поэтому, когда я еще зарекалась об обращении в надлежащие органы, он говорил: «Да кто тебе поверит? Кто ты такая? Сопля зеленая, и больше никто. А у меня авторитет. Я позвоню ментам и скажу, что ты сама себя калечишь, депрессия подростковая, сложный период. И они тебя заберут в психушку. Кто кого еще тут застучит…»

Появившись в своей комнате, я застала Костика. Он сидел в узком проеме между стеной и кроватью, подживая колени к груди, погруженный в себя.

— Костян, что ты тут делаешь? Иди к себе давай, мне нужно переодеться и душ.

— Он снова орал на тебя. И бил. Я видел, как он швырнул ножку. Не надо было тебе убегать, — он беззвучно и горько заплакал. Бедный ребенок. Этот тиран искалечил его психику целиком и полностью.

В первые годы жизни Костик был таким жизнерадостным карапузом, а сейчас, когда я смотрю на него, я не верю в это. Не могу. Он стал замкнутым, забитым, мало разговаривал. Стас считает его аутистом. Мать предлагала показать его специалисту, но тот по понятным причинам не давал ей это сделать. Иначе образ благополучной семьи треснет по швам и все говно вывалится наружу, а последствия всплывут в виде «дела» на Стаса.

Я обняла его. Он должен чувствовать любовь, чтобы не очерстветь и окончательно не уйти в себя. Я стараюсь об этом заботиться и провожу с ним каждый день, хотя бы короткое время вместе. Я стараюсь не думать о том, каким он будет, когда вырастит. Потому что знаю ответ и вижу этот образ. Моя задача — минимизировать урон.

— Женя, у тебя снова кровь из носа идет, — подняв голову, пролепетал он, — она капает на меня.

Печальный опыт

Следующий день в школе выдался довольно насыщенным. 8 уроков, 5 из которых — профильные — информатика и математика, затмевают собой вчерашний день. Навалившийся груз усталости и неизбежности огромного домашнего задания заставляют забыть о невзгодах. За это я и люблю школу.

Здесь хорошо.

Но болтать с одноклассниками мне не хотелось. Пустые беседы заставляют глубже погрузиться в размышления о своих проблемах, поэтому я упорно бьюсь над олимпиадной задачей с интегралами, а в наушниках играет трек «Broken Soldier» от The Black Angels.

И в тот момент, когда на горизонте сознания замаячило слабым тусклым светом решение, ко мне подсела Дарина. Оно развеялось как дым.

— Женьк, оцени мем, это прям про нашего историка!

В открытой вкладке заметок был вопрос: «Ты в порядке? Пронесло с отключением телефона?»

–Ха-ха-ха, в его духе, — переворачивая страницу тетради, я пишу: «Нет. Он полчаса орал как резанный, потом взял ножку стола и пошел на меня. Я попыталась убежать к соседям. Не успела. Он запустил мне в голову этой ножкой».

Она подняла на меня свои красивые голубые глаза, полные тревоги.

Я быстро дописала: «Но я в порядке. Затылок немного болит, скоро пройдет. Не переживай».

Так я делилась с Дариной своей историей. Она знала все и молчала как партизан. Я ее об этом однажды попросила.

Первый побой я получила в 12 лет, и это была смачная тяжелая пощечина. Отшатнувшись, я влепилась в угол стены прямо лбом. Тогда Стас меня предупредил, что, если хоть заикнусь Дарине об этом, то об этом пожалеет сама Дарина и ее семья. Ах, да, и я, в первую очередь.

Но у Дарины поистине талант хранить секреты. Во время пустой болтовни мы иногда ведем переписку о «запретном».

Мы не можем говорить об этом даже в самом укромном уголке. В любой момент он может послушать запись телефона или подключиться онлайн.

Убрать телефон подальше и уйти тоже нельзя, он связан с фитнес-трекером на моей руке. Разность локаций будет заметна, а значит, я в очередной раз получу за это.

— Говорят, скоро вашу профильную группу будет вести новый информатик из какой-то IT-компании, — снова переключилась Дарина на «легальное» общение.

— Слышала, глупости какие-то… Насколько нужно быть хреновым специалистом, чтобы на полставки в школу устраиваться.

— Он будет здесь, кажется, только одно полугодие в рамках учебного эксперимента. Его направляет сама компания для «пиара». А школа заинтересована в том, чтобы проверить, сдадим ли мы лучше экзамены, если нас будет обучать «практикующий» специалист.

— Кто это тебе рассказал? — с недоверием подняла я глаза на Дарину.

— Саша Корсакова, которая ведет колонку новостей на школьном сайте. Она все узнает первая.

— А если, мы, наоборот, запорем экзамен, значит, эксперимент провалился, а жизни наши покатятся по наклонной? — саркастически замечаю я.

— Наверное. Для школы мы, ученики, — участники эксперимента. Таких, как мы, было тысячи, и тысячи еще придут учиться. Трудоемко и затратно по времени воспринимать нас как личностей. Понимаешь?

— Еще как.

Урок физкультуры я провела в глубокой задумчивости о возможном побеге. Эта задачу было труднее решить, чем математическую олимпиадную, и последствия ее решения могут быть куда серьезнее.

К слову, на физкультуру я не хожу с 12 лет. Стас заботливо похлопотал о справке, подтверждающей, что я астматик. Но причина была в другом. Если бы учителя и ученики видели мои синяки, родители были бы частыми гостями в кабинете директора и их хлопоты были бы связаны уже с органами опеки. Поэтому Стасу было куда проще достать мне справку, нежели нести ответственность за свои действия.

Вернемся к побегу.

Я совершила только 2 попытки.

Первую — в 13 лет, когда стало очевидно, что мы с Костиком не в сказку попали. Цель была с первого взгляда проста: поехать после школы к отцу, а не домой.

Приехав в свой родной дом — квартиру, в которой я жила с самого рождения и до разрыва родителей — я обомлела, увидев незнакомых людей перед собой. Помню, что хотелось разрыдаться прямо на пороге. Папа переехал неизвестно куда, и я не знала, увижу ли я его когда-нибудь или нет. И тогда я в первый раз для себя поняла, что отец — куда ближе мне, чем мать. Меня не покидало горькое, тягостное ощущение, что я потеряла его навсегда.

В тот день я узнала, что в телефоне установлено специальное ПО, которое отслеживает мое перемещение, «подслушивает», ведет журналирование всех моих действий внутри смартфона.

В тот день я получила закрытый перелом ноги. Как сказал Стас, «чтобы неповадно было».

Вторая попытка побега произошла 2 года назад. Я выбрала в качестве профильных предметов изучения — математику, информатику и физику и делала в них неплохие успехи. Но тут к делу подключился Стас. Ежедневные оскорбления в духе «Ты же баба, какая тебе информатика? Что? Самореализация? Замуж выйдешь, детей рожать будешь — вот тебе самореализация, твое истинное бабье предназначение. И стряпню готовить» не предавали мне веру в человечество и в свое светлое будущее.

Кажется, он считал одного себя выше всего рода женского, раз мог так легко истолковывать предназначение человека.

Однажды он напился. Мне выпало несчастье появиться у него на глазах, и Стасу показалось забавным — кидаться в меня посудой. Одну тарелку я не пропустила, и она разбила мне в кровь локоть. Маленький кусочек керамики было крайне неудобно извлекать пинцетом впоследствии.

Когда я все-таки скрылась с поля его видения, он окончательно рассвирепел и начал кричать: «Юлька, паскуда! Вернись сюда! Вернись, тварь, я тебе все ноги переломаю! Думаешь, самая умная, да? А че нам московским?». Дальше, уже со слов матери, он пытался пойти за мной, но спустя несколько шагов равновесие подвело его, он упал в осколки тарелок, наблевал на себя и отключился.

Я решила, что, если не получилось в первый раз найти отца, нужно бежать к бабушке. «Отключка» Стаса стала идеальным поводом.

Тогда стояла теплая летняя ночь. Я покидала все необходимые вещи в рюкзак, вылезала в окно, аккуратно по сливной трубе перебралась вниз. Со всех ног бросилась бежать в другую часть города.

Сладкий запах свободы вскружил голову. На улицах было тихо. Иногда проезжали редкие машины и появлялись такие же редкие прохожие. Стас говорил, что в городе ночью появляются пьяницы, наркоманы, насильники. Вспоминая об этом, я после коротких передышек вновь переходила на бег. На удивление, я чувствовала себя спокойно. Относительно спокойно. Даже на малоосвещенных улицах было комфортнее, чем в собственной спальне.

Возможно, я бы добралась до бабушки, если бы совершенно не забыла про одну важную деталь — чертов фитнес-трекер.

Примерно на половине пути меня настигла полицейская машина. Я игнорировала ее. Попросту не думала, что меня может разыскивать полиция. Но когда из машины выскочила мать в домашней одежде, вся растрепанная, с опухшим от слез лицом, я опешила. Просто не знала, что дальше делать: попытаться скрыться во дворах или посмотреть, что будет дальше. Пока я раздумывала, она подбежала ко мне. Вела себя она крайне странно: бросилась обниматься, лобызаться. Я впала еще большее оцепенение. В ее глазах мерцали маленькие огонечки безумия, отчаяния и одержимости, с которой она изо дня в день жила со Стасом. Я почувствовала что-то неотвратимое и неизбежное, повисшее как камень на шее.

Она взяла меня за руки, быстро, как припадочная, зашептала:

— Поехали домой, Женечка, умоляю, поехали. Если он узнает, нам с тобой не жить. Давай вернемся как можно скорее. Все будет хорошо, если мы успеем, обещаю. Ну же!

— Ничего не будет хорошо. Я не хочу возвращаться. Неужели ты не понимаешь, то, что он делаем с нами, ненормально? — из глаз прыснули горькие, горячие слезы — отчаяние, которое поглощало все мое самоуважение, превращая в смиренное животное из года в год, — почему ты этого не видишь? Отпустите меня. Я никому ничего не расскажу. Обещаю.

— Мы не можем отпустить тебя, мы же любим тебя! Он оберегает тебя как собственную дочь. Ты просто пока не понимаешь этого, глупенькая.

— Это не любовь! Нельзя унижать, избивать человека, которого любишь. Пожалуйста, отпустите меня. Я уйду к отцу или бабушке, не пропаду.

Услышав последнюю фразу, мать переменилась в лице. Былое отчаяние сменилось на суровость и отвращение.

— Нет, — отрезала она, — быстро в машину.

— Я все расскажу полиции.

— Тебе никто не поверит. Ты — никто, а мы — взрослые люди, и знаем подход к таким же людям. Хоть сейчас все им выкладывай, только ты ничего не получишь взамен. А твою неблагодарность Стас тебе моментально припомнит, уж поверь. Недавно, кстати, он говорил, что неплохо было бы тебя показать психиатру. Странно ты себя ведешь в последнее время. Видишь то, что хочешь видеть.

Этот намек укрепил мое неверие в светлое будущее. Вообще в какое-либо будущее. Временами я сомневаюсь, а точно ли этот человек — моя мать? Родная мать? Обычно принято считать маму самым близким и дорогим человеком на свете. Так нам говорят все и везде: в детском саду, школе, с экранов телевизоров и по другим каналам массмедиа. Это точно не мой случай.

Я подчинилась.

На следующий день, придя из школы, я обнаружила Стаса в своей комнате. Я вновь ощутила то самое неизбежное и неотвратимое. Теперь мне хотелось забиться в угол от этого чувства и молить о пощаде.

— Ты вчера сбежала из дома, вырубив меня тарелкой.

— Нет, я этого не делала, честное слово. Ты сам кидался в меня посудой, а потом упал в осколки. Посмотри камеры, в конце концов!

— Не указывай мне, что делать. Как бы то ни было, ты сбежала из дома. Второй раз. Ты должна уяснить, что так делать нельзя, — он пододвинул ко мне стул, — сядь.

— Зачем?

— Сядь, я сказал! — рявкнул он на меня, — ты живешь в моем доме. Я содержу тебя. Я позволяю тебе существовать на таком уровне, о котором многие, ох, поверь мне, очень многие только мечтают в своих засранных хрущевках. А ты, маленькая тварь, это не ценишь. Нехорошо.

В руке у него был какой-то черный предмет. Я не поняла, что это.

Конец ознакомительного фрагмента.