Последний дракон

Йон Колфер, 2020

Было время, когда, паря в небесах, он поливал огнем разъяренные толпы, теперь же он прячется от туристических речных теплоходов и крайне неохотно покидает свое кресло. Это некогда великолепное огнедышащее создание ныне обитает в рыбацкой хижине, где прикуривает «Мальборо» от сыплющихся из носа искр и пьет «Абсолют». Более того, он давно и плотно подсел на «Нетфликс»… На протяжении веков Виверн, лорд Хайфайр, вселял страх в сердца людей. Теперь его зовут просто Верн. Он выжил, но даже моря алкоголя не могут заглушить тоску в его душе – последний в своем роду, последний дракон. Дни славы Верна давно прошли. Или нет? Содержит нецензурную брань!

Глава 3

Хук был продажным копом, на этот счет никаких сомнений, но и у продажности есть уровни. Патрульный, который то и дело берет кофе за счет заведения — это одно, а если взять констебля, который методично злоупотребляет возложенными на него полномочиями, чтобы отправлять на тот свет наркоштурманов по заказу криминальных царьков, то у продажности откроются совершенно новые глубины.

Побуждения — вот, что выделяло Ридженса среди прочих. Всякий коп, которому приходилось сидеть перед конгрессиональным комитетом или комиссией Службы внутренней безопасности, в конце концов стыдливо мямлил в микрофон заявление из серии: «Я стал полицейским, чтобы помогать людям, мэм. Не знаю, когда же все поменялось».

У Ридженса Хука ничего не менялось. Он с самого первого дня нацелился преумножить собственный достаток — ну, или даже до этого первого дня, говоря откровенно. То, как закаливались амбиции Ридженса — сюжет самый что ни на есть библейский. Его папашей был мнимый проповедник из Хомстеда, Флорида, который никак не мог собрать большую паству в связи со своей фанатичной приверженностью букве Библии, в основном ранним главам. Джеррольд Хук мог бы захомутать и побольше народу в Миссисипи, но ребята из Флориды предпочитали обеленную версию Иисуса, который не обличал их зимние пальто с меховой подкладкой потому, что Левит порицал одеяния, сотканные из не одного материала. А выходцы из северных штатов не стали бы терпеть проповедника, выбивавшего из их рук чизбургеры, ведь Исход провозглашает, что запрещено употреблять мясо и молочку за один прием пищи.

Юному Ридженсу оставалось лишь придерживаться папашиных ветхозаветных взглядов, и это серьезно отразилось на его отрочестве. То, что связано с пивом и причиндалами, даже не обсуждалось, а будь все проклято, если для подростка они не составляют весь мир. Ридженс пошел по традиционному пути неприкрытого бунтарства и за старания получил в награду порку, в буквальном смысле — во дворе перед домом, на глазах у друганов, за попирание Второзакония тем, что стал распутным пропойцей. Юный Ридженс с красным, как его же задница, лицом подумал: «На хер это дерьмо, я этого сраного святошу грохну и зарою».

Проповедника Джеррольда Хука угнетало то, сколь глубоко людям плевать на его служение, и в конце концов он стал все больше причащаться вином, а оттуда быстро перескочил на бурбон. А уж от бурбона до ненависти к самому себе всего несколько часов сна. А эта самая ненависть к самому себе распространилась, как это обычно происходит, на жену и детей. Однажды ночью, после восьми часов проповедей, которые ей выплевывал прямо в лицо пьяный человек божий, Сельма Хук не выдержала. Она забрала дочь, Марту-Мэри, и больше не давала о себе знать.

Ридженса она взять позабыла.

От него одни беды.

На мальчике клейма было негде ставить: сгусток ненависти с бурлящий внутри жестокостью, похожий на лайнбекера. Сельма Хук знала, что придет час расплаты, и не хотела, чтобы Марта-Мэри стала ему свидетелем.

Этот самый час наступил, наверное, полгода спустя. Шесть месяцев, как мальчик и мужчина жили одни в сколоченном из досок жалком подобии городской церкви с облупленной краской и шпилем, который был не более чем стопкой поддонов. Среди прихожан числились только бездомные, пьяницы и торчки. И даже эти бедолаги считали, что старина Джерри Хук совсем себя запустил — большую часть времени пил и гонял мальчишку за мнимые в основном несоблюдения бесконечных правил.

Казалось, Джеррольд изо дня в день все больше едет крышей по Иисусу. Он принялся внушать массовке «Ходячих мертвецов» в количестве дюжины или около того, обитавших у него на скамьях, ревностную веру в то, что его избрал сам Бог для чего-то суперважного.

Когда со стороны Багам резво двинулся ураган Эндрю, Джеррольд понял — вот оно.

И сказал сыну, которого это как-то не волновало: «Мы будем стоять бок о бок в храме и выстоим, пусть он будет разрушен, и тогда они узрят».

Тут Ридженс мигом запарился, потому что если он правильно понял папашину тираду, ураган они будут пережидать в церкви, слепленной из фанеры и ржавых гвоздей, пока остальные к черту эвакуируются из Доджа.

«Да ну на хер», — подумал Ридженс.

И напал на отца.

По крайней мере, попытался. Ридженс был здоровяком, но Джеррольд — крупнее. Сын успел разок неплохо врезать, а потом папаша-проповедник вырубил его Библией короля Якова.

Очнулся Ридженс на алтаре. Вокруг бушевал Армагеддон, а над, собственно, алтарем стоял полоумный папаша — голый — и взывал к Господу, мол, дай мне знак.

«Знак? — подумал Ридженс. — Какой на хер знак? Кто-то тут кого-то наебывает».

И на кой ляд батя вообще жопой светит?

Все это не имело для Ридженса ни грамма смысла, однако он знал, что подступающий ураган, который выворачивал мир наизнанку, уж точно отправит их обоих на тот свет, каким бы он ни был. И если мысль о рае и могла послужить кому-то утешением, пока Эндрю распаковывал над ними церковь, раздирая ее на зубочистки, Ридженс почти мечтал, чтобы вся эта штука с раем оказалась фуфлом, просто ради последней мысли его папаши из серии: «О, черт. Я был неправ».

Новый порыв урагана Эндрю ударил по отцу и сыну, пробив пол и отправив обоих в подвал, там они и лежали, усыпанные обломками и пытавшиеся отдышаться, пока над ними бушевала ярость природы. Чудесным образом оба Хука выжили.

По крайней мере, на тот момент.

Первым пришел в себя Ридженс. Он стоял над отцом, раздумывая: «А может, папаша таки был прав. Может, Иисус нас уберег».

А потом Джеррольд Хук открыл глаза и сказал: «Ридженс. Как жаль, что тебя не забрал Господь, чтобы мое спасение стало еще более чудесным. Да и от безнадежной личности средь паствы бы избавился».

Ридженс взял обломок доски, всадил отцу в сердце, как вампиру, а потом лег рядом на земляной пол дожидаться помощи.

Именно тогда, под небом, которое рвалось на части, Ридженс усвоил, что сквозь самые большие тучи пробиваются ярчайшие лучи света — если тело готово извлечь из хаоса выгоду.

«У меня дар», — осознал Ридженс. И дар этот — не обосраться, когда весь мир в истерике. Годами позже инструктор в Ираке бросил цитату, точно уловив суть: «О, если ты спокоен, не растерян, когда теряют головы вокруг…»^[2].

Продолжение старого английского стиха не то чтобы подходило целям Ридженса, потому он взял нужную часть и закончил следующим образом: «Если ты спокоен, не растерян, когда теряют головы вокруг, то можно сделать большие деньги».

Но этой ночью в байу реки, когда его мощное тело сгруппировалось в шести футах под водой, а на голову летел его собственный катер, Ридженс Хук понимал, что на кону стоит не только бабло. Травмы юности преподнесли ему дар хладнокровия, которым он воспользовался, чтобы рвануть от греха подальше. Во всяком случае, от этого конкретно. В греховном меню той ночью была масса блюд, например, водяной щитомордник, которому Хук чуть не засадил кулаком в пасть, выбираясь на берег, или двенадцатифутовый аллигатор, ошарашенный внезапным пробуждением и жаждущий укусить чью-нибудь задницу, но слишком окосевший, чтобы поймать констебля в фокус. И, в довершение всего, когда Ридженс Хук выволок себя из вспененной жижи, он встретился нос к носу с кабаном, который, лишь взглянув на его смертоубийственное выражение лица, решил отвести красные глаза и попятиться.

Хук проламывал себе путь сквозь заросли камышей, и с каждым взмахом кулаков ярость его разгоралась все сильнее. Он бесился из-за лодки, да: вот тебе и обработал Элоди широким жестом. И он бесился из-за огневой мощи за кучу бабла, которая с ней утонула. Но пуль еще будет много, лодок тоже, в этой глуши их в избытке. Собственно, надувная лодка Уилларда Карнахана так и болталась за поворотом, и Хук поспорил бы на собственный жетон, что в ее закромах полным-полно оружия. И бутылочка Уиллардова самогона пришлась бы очень даже кстати для согрева.

Что на самом деле пошатнуло самообладание Хука, так это его собственный конфуз. Что, черт возьми, произошло? Все, что он мог предположить — это будто гранату дернули обратно за ниточку. А за его многолетний, крайне богатый опыт со снарядами такого дерьма тупо не бывало. Эта граната не связана с независимой системой управления. Куда ее человек направил, туда и летела.

До сегодняшнего дня.

Хук схватился за два кипариса и, перетащив себя через насыпь, вылез на твердую землю.

«Как-то недостойно, — подумал он, — лежу тут на пузе, как труп к берегу прибило. И, что хуже, я тут как на ладони».

Хотя, быть честным, недостойная поза волновала его куда больше.

«Две пули в башку, вот так меня и найдут».

Поэтому Ридженс Хук поднялся, стряхнул с себя куртку — и, наверное, десять фунтов болотного дерьма с ней вместе.

— Ну чо, вперед, мудила! — крикнул он полупрозрачным занавесям испанского мха. — У меня есть еще что показать!

Правда: Хук был готов биться лицом к лицу. Сержант-инструктор еще в Полке однажды заметил: «Ты как тот сраный Халк, а, рядовой Хук? Чем больше на тебя лью говна, тем больше у тебя этого блеска в глазах. Одобряю, рядовой. Ты прямо машина для убийств, а, пацан?».

И Хук ответил: «Так точно, сержант. Машина для убийств, вот кто я».

Ответил он не громко, как вымуштровали. А очень тихо, как будто слова шли из самого сердца.

Сержант чуть не наложил в камуфляжные штаны и Хука больше особо не доставал.

С тем же блеском в глазах Хук больше всего на свете теперь хотел перерыть вдоль и поперек весь этот унылый остров и отловить пацана Айвори.

Но…

Но парочка взрывов могла привлечь внимание.

А пистолет несомненно забит дерьмом.

И пацан Айвори уже, вероятно, на пути к ближайшей гавани Пети-Бато, на посудине, которая его сюда принесла, ведь о том, что она проплыла мимо, Ридженс соврал.

Разумным шагом было подняться по реке на лодке Уилларда и, может, перехватить того, кто снимал его на видео. Это было самым разумным шагом.

— Будь молодцом, сержант Ридженс, — сказал он себе, подражая своему иракскому инструктору, полковнику Фараиджи. — Сохраняй спокойствие.

Хук зажмурился и сосчитал до десяти, глубоко дыша носом — расслабляющее упражнение, которому научился у шлюхи из Французского квартала. Когда он открыл глаза, внутренний убийца на время затаился.

«На время, — подумал Хук. — Но здесь что-то произошло, и я выясню это».

Примечания

2

Пер. С. Маршака.