Танкисты Гудериана рассказывают. «Почему мы не дошли до Кремля»

Йоганн Мюллер

Эта книга основана на воспоминаниях немецких танкистов, воевавших в прославленной 2-й Танковой группе Гудериана. В этом издании собраны свидетельства тех, кто под командованием «Schnelle Heinz» («Стремительного Гейнца») осуществил Блицкриг, участвовал в главных «Kesselschlacht» (битвах на окружение) 1941 года, закрыв Минский, Смоленский, Киевский и Брянский котлы, – но так и не дошел до Кремля. В отличие от «невыразимо скучных, как сукно цвета фельдграу» мемуаров самого Гудериана, «читать воспоминания простых солдат и офицеров его Танковой группы гораздо более интересно и поучительно. Фельдфебель или лейтенант расскажут такие детали, которые не видны с высоты генеральского величия. И во многих случаях эти описания красноречивей армейских сводок, ведь если молодой лейтенант говорит, что от его роты осталось всего семь человек, стоит ли верить победным фанфарам?..» Как сражались, побеждали и умирали немецкие танкисты? Благодаря кому 2-я Танковая группа неслась от триумфа к триумфу – пока не нашла коса на камень, а германский Блицкриг не разбился о русскую оборону под Москвой? По чьей вине Панцерваффе так и не дошли до Кремля? Почему их победный марш на Восток обернулся крахом и первым серьезным поражением Вермахта, ставшим началом конца?

Накануне — фюрер приказывает

Рано утром 22 июня 1941 года германские войска перешли западную границу Советского Союза на всем ее протяжении, началась Восточная кампания Вермахта. Было ли это внезапностью? Ни в коей мере. Гитлер давно готовил это нападение. Компьенское перемирие было подписано 22 июня 1940 года, и сразу началась проработка возможностей нападения на Советский Союз. 29 июля начальник ОКХ генерал Гальдер отдает приказ начать разработку конкретного плана войны. То, что директива «Барбаросса» была подписана лишь 18 декабря, ничего не меняет. Как известно, быстро только кошки рожают, а подготовка к большой войне — дело длительное.

Когда некоторые историки начинают рассказывать о миролюбивых планах фюрера, они в качестве железного аргумента приводят приказ о расформировании двух десятков пехотных дивизий. Это произошло летом 1940 года. Однако попробуем разобраться в этом вопросе более детально, потому что он самым прямым образом связан с подготовкой нападения, которая началась в июле 1940 года. Действительно, 13 дивизий так называемой девятой волны формирования были распущены в августе 1940 года, 9 дивизий десятой волны так и не были сформированы. Но что это были за дивизии? Они формировались из призывников старших возрастов, ветеранов Первой мировой и фактически так и оставались ополчением. Зато 21 июля был отдан приказ сформировать 10 кадровых дивизий одиннадцатой волны, в августе за ними последовали 6 пехотных и 4 легких дивизии двенадцатой волны, в октябре 9 дивизий тринадцатой волны, а в ноябре 8 дивизий четырнадцатой волны. То есть вместо 22 дивизий ограниченной боеспособности Вермахт получал 37 новых кадровых дивизий. В 1941 году продолжилось формирование 15 дивизий пятнадцатой волны, то есть, как нетрудно заметить, подготовка шла очень напряженная. В результате к июню 1941 года Гитлер имел 205 пехотных дивизий, что означало предельное напряжение людских ресурсов Германии. Командующий армией резерва генерал Фромм предупреждал, что в маршевых батальонах у него обучается всего 80 000 человек, то есть восполнять потери будет крайне сложно. Собственно, это и произошло во время боев второй половины 1941 года.

Так как главную роль в предстоящей кампании должны были сыграть танковые войска — Панцерваффе, мы уделим основное внимание именно их подготовке. При формировании танковых и моторизованных дивизий возникло множество проблем. ОКХ первоначально планировало иметь 24 танковые и 12 моторизованных дивизий. Напомним, что во Французской кампании участвовало всего 10 танковых и 4 моторизованные дивизии, то есть планировалось значительное увеличение мобильных сил. С одной стороны, решение было оправданным, так как анализ боев показал, что дивизии перегружены танками и плохо управляются, при этом выигрыш в боевой мощи представляется сомнительным. В этом еще предстояло убедиться командирам советских мехкорпусов летом 1941 года. Лишние танки следовало куда-то девать, поэтому в Германии на основе освободившихся танковых батальонов началось формирование новых дивизий. Увы, достаточно быстро выяснилось, что танков и другой техники и вооружений все равно не хватает, поэтому планы пришлось сократить, осталось 20 танковых и 10 моторизованных дивизий. Впрочем, танков не хватало даже для них. Ничем иным нельзя объяснить сохранение в боевом составе почти 900 машин Т-I. Ну не поворачивается язык назвать эту пулеметную танкетку танком. Не от хорошей жизни было введено в состав армии более 900 чешских танков также сомнительного достоинства. Однако французские танки немцы всерьез использовать не стали, ограничившись комплектацией пары вспомогательных батальонов.

В результате на 1 июня 1941 года в Вермахте числилось: 877 Т-I, 1074 Т-II, 170 35 (t), 754 38 (t), 350 Т-III с 37-мм пушкой, 1090 Т-III с 50-мм пушкой, 517 Т-IV, 330 командирских танков и 377 StuG-III. Впрочем, в действующих частях находилось около 3500 танков, причем немцы постарались оставить легкие танки в тылу. Скажем, лишь 180 Т-I находилось во фронтовых частях. К этому количеству, естественно, следует добавить танки союзных армий, которые в массе своей были еще хуже немецких Т-I и Т-II. Но в целом можно считать, что немцы накануне нападения имели чуть более 4000 танков.

Зато с противотанковыми орудиями дело обстояло хуже некуда. Формально Вермахт имел около 15 000 противотанковых пушек. Вот только их ценность была почти нулевой, так как из них лишь 1000 пушек имела калибр 50 мм, а остальные были злосчастными 37-мм «дверными колотушками», почти бесполезными в бою против новых советских танков.

Но это еще далеко не все. Как-то незаметно выясняется, что немецкие танковые дивизии не имели четкой штатной структуры. Хотя во всех дивизиях был ликвидирован второй танковый полк, почему-то сохранились четыре штаба бригад. И если три из них просто не успели расформировать, так как они принадлежали дивизиям, воевавшим во Франции, то появление бригадного штаба в 18-й танковой дивизии выглядит необъяснимым казусом. Зачем в октябре 1940 года формировать дивизию с двумя танковыми полками, в то время как в остальных дивизиях второй полк распускается?! Впрочем, в марте 1941 года 28-й танковый полк расформировали, но штаб бригады остался.

Дальше — больше. Оказывается, что танковые полки могли иметь в своем составе либо два, либо три батальона, причем эти батальоны также были различными! В двухбатальонном полку они имели по четыре роты, а в трехбатальонном — только три. Не было единообразия и в пехотных бригадах. Например, лишь 6 из 20 бригад получили роту тяжелых пехотных пушек. В артиллерийских полках лишь первые 10 дивизий имели роту 10-см пушек, в остальных ее заменяют ротой 105-мм легких гаубиц. Такое же разнообразие можно видеть и в противотанковых батальонах, где причудливо перемешаны 37-мм, 50-мм пушки с добавлением трофейных 47-мм из разных стран. Численность танков каждого типа в полках также варьировалась в очень широких пределах.

Лихорадку переформирований, которая трясла Панцерваффе осенью 1940 года, прекрасно иллюстрируют события в 3-й танковой дивизии, которая позднее попала в XXIV корпус (механизированный) группы Гудериана. Это была одна из самых заслуженных и опытных дивизий с богатым боевым опытом.

Все началось с того, что у дивизии отобрали штаб 3-й танковой бригады, для того чтобы на его основе сформировать штаб 5-й легкой дивизии. Вместо него 3-я танковая получила штаб 5-й танковой бригады, который был сформирован III военным округом. В чем смысл такой рокировки, остается загадкой. Так как 5-й танковый полк был отправлен в Африку, в распоряжении дивизии остался лишь 6-й танковый полк. Зато она получила батальон так называемых «подводных танков» (об этом мы еще поговорим позднее) — танковый батальон С, который стал III батальоном 6-го полка. В результате получился первый из трехбатальонных полков Панцерваффе.

Взамен танкового дивизия получила второй стрелковый полк. Теперь, по советским меркам, она стала мотострелковой, но никак не танковой. Это был 394-й стрелковый (Schutzen) полк, получивший штаб 394-го пехотного (Infanterie) полка 209-й пехотной дивизии. III батальон 3-го стрелкового полка стал I батальоном новой части. II батальон был сформирован из II батальона 243-го пехотного полка, бывшего 1-го полка территориальной полиции в Данциге. 13-я рота 325-го полка 228-й пехотной дивизии стала 13-й ротой нового полка.

Артиллерии также досталось по полной. I батальон 75-го артполка отправился в Африку. Вместо него дивизия получила 714-й батальон тяжелой артиллерии на конной тяге. Его спешно перевели на механическую тягу, перевооружили гаубицами leFH 18 и дали номер убывшего батальона. III батальон артполка, вооруженный тяжелыми гаубицами sFH 18, был сформирован из II батальона 49-го артполка. Для корректировки и управления огнем полк получил 327-ю батарею управления.

В Африку отправились еще два батальона — 39-й истребителей танков и 3-й разведывательный, но, разумеется, дивизия получила замену. Это были 1-й (моторизованный) разведывательный и 543-й истребителей танков. Увы, оба они были тоже только что сформированы из резервистов. Хуже того, оба батальона получили машины старых моделей, так как главным фактором была скорость переформирования дивизии. Саперный и связной батальоны пострадали меньше, они передали 5-й легкой дивизии по одной роте и, что самое грустное, замены не получили. Все ограничилось простой сменой номеров рот.

Вдобавок ко всему прочему сменился командир дивизии. Генерал-майор Штумпф, который командовал дивизией с момента ее создания, был переведен в только что сформированную 20-ю танковую дивизию. 13 ноября 1940 года командиром 3-й танковой дивизии стал генерал-лейтенант Вальтер Модель.

Это очень интересный нюанс, который незаметен при простом перечне частей и соединений. Как-то неожиданно оказывается, что старая кадровая танковая дивизия, сформированная несколько лет назад, в действительности почти на две трети состоит из зеленых новобранцев. Поэтому заявления русских историков, что дивизии Красной Армии не имели боевого опыта, нужно считать несостоятельными.

Все это отлично иллюстрирует состояние Вермахта перед началом операции «Барбаросса». Техники, вооружения и солдат отчаянно не хватало, немцы собирали все, что только могли. Как выясняется, лишь 46 дивизий были оснащены исключительно немецким оружием, остальные имели некую сборную солянку. 84 пехотные дивизии и 3 моторизованные были оснащены иностранным транспортом. Вообще к июню 1941 года Вермахт имел более 2000 типов автомобилей, 70 моделей орудий и 53 модели зениток. Несмотря на все усилия, «моторизованный» Вермахт широко использовал конную тягу — 119 дивизий были «оснащены» лошадьми, а у 77 из них подразделения снабжения катались на телегах. Большинство артиллерийских полков запрягали в передки лошадей и мулов.

Во что выливалась подобная «механизация», рассказывает рядовой Эдмунд Бонхоф: «Моторизованные части могли катить и катить, но мы со своими лошадьми не могли угнаться за ними. В конце концов мы на некоторое время остановились. Довольно долго мы думали, что про нас просто забыли. Нам не подвозили припасы, и продуктов не хватало. Поэтому мы перешли на подножный корм. К счастью, стояло лето, и мы нашли картофельное поле. Мы выкапывали картошку, потому что были голодны. Это была война. Ты делаешь все, что можешь, только чтобы выжить».

В отношении танков имеется одно совершенно непонятное обстоятельство. Как известно, во время Советско-финской войны опытные образцы танков КВ, СМК и Т-100 были направлены в 91-й танковый батальон 20-й танковой бригады. 17 декабря 1939 года СМК подорвался на мине и был тщательно осмотрен финнами. На следующий день КВ принял участие в бою в районе Бабокина, получил несколько попаданий снарядов 37-мм противотанковых пушек, которые не помешали ему действовать. Поэтому совершенно непонятно, почему появление советских танков оказалось сюрпризом для немецких солдат и генералов. Либо финны не поделились информацией со своим союзником, либо поделились, но соответствующие бумаги благополучно легли под сукно. Поэтому мы можем лишь гадать, почему основным противотанковым орудием Вермахта так и осталась несчастная 37-мм «дверная колотушка». Можно предположить, что немцы рассчитывали на встречу с единичными экземплярами советских тяжелых танков, что и подтвердила эта конкретная атака. Во всяком случае, во Франции ровно десять штук совершенно неуязвимых Char 2C никак не помешали танкеткам того же Гудериана. Действительность оказалась суровой…

Впрочем, в такой же непредусмотрительности можно упрекнуть и советских генералов. Как известно, в марте 1940 года Германию посетила госкомиссия для закупки новейших образцов военной техники. Почему-то основное внимание было уделено авиации и флоту, а танки комиссию почти не интересовали. Было куплено всего лишь три штуки Т-III. Можно предположить, что они не впечатлили делегацию — слабая броня, слабая пушка. Однако же были у них и свои преимущества по сравнению с советскими танками! Самый простой вопрос — плохой обзор из всех танков, включая новейшие КВ и Т-34, — мог быть заметно улучшен путем добавления командирской башенки. Причем это такая модернизация, которая не требует ни большого времени, ни больших денег. Т-III командирскую башенку имел, а вот на советских танках она появилась лишь в 1943 году. Почему?! Ссылки на малочисленность экипажа безосновательны. На французских танках того времени экипажи были еще меньше, но командирская башенка имелась. Про установку рации мы даже не говорим.

Всего к началу операции «Барбаросса» Германия развернула (не считая войск союзников) 148 дивизий, в том числе 17 танковых и 13 моторизованных, 3 050 000 солдат, 3350 танков, 7184 орудия. Войска имели около 600 000 машин и 625 000 лошадей. И все-таки в победном угаре германские генералы всерьез рассчитывали обойтись тем, что имеется. Генерал Йодль утверждал, что для операции «Барбаросса» хватит 160 дивизий и старой техники. Зимняя кампания не рассматривалась в принципе, хотя некоторое количество зимнего обмундирования было заказано — для оккупационной армии, которая не должна была превышать 40 дивизий.

Учитывая большое количество новобранцев, в войска была направлена директива сосредоточить усилия на закалке солдат, так как в России им придется обходиться даже без элементарных удобств. Люди и лошади тренировались в совершении длительных маршей и на всякий случай учились действовать в условиях применения противником химического и биологического оружия. Вообще-то очень интересный момент: оба противника страшно боялись, что в ход пойдут отравляющие газы. Солдаты долго таскали на боку противогазные сумки, которые в итоге оказались одинаково бесполезны и для русских, и для немцев. Вермахт готовился отражать массированные атаки противника, состоящие из нескольких густых цепей пехоты, поддержанных танками. Требовалось наладить взаимодействие всех систем пехотного оружия, чтобы отразить подобную атаку. Кроме того, солдат приучали к самому неприятному и непривычному для них — неизбежному рукопашному бою, а также учили не бояться ночных боев. Почему-то считалось, что русские особенно умело ведут ночные бои. Командование предупреждало, что, несмотря на все недостатки, Красная Армия оснащена гораздо лучше, чем все предыдущие противники Вермахта. Солдат учили бороться с танками с помощью подрывных зарядов. Тоже интересная деталь — судя по всему, германские генералы не заблуждались относительно возможностей своей 37-мм противотанковой пушки в борьбе с русскими танками. Вермахт учился действовать в лесной местности, которая практически отсутствовала на западных театрах. Кроме того, предполагались столкновения с партизанами, а потому офицерам, вплоть до высших, жестко приказали иметь при себе личное оружие.

Точно такая же неготовность отличала и Люфтваффе. За прошедший год количество самолетов практически не увеличилось. В мае 1940 года Люфтваффе имели 4782 самолета, в июне 1941 года — 4882. Но даже из этого количества против Советского Союза было развернуто лишь 59 процентов. В Западной Европе остался 3-й Воздушный флот, на Средиземном море воевали Х авиакорпус и ряд других подразделений, сколько-то самолетов осталось в Германии. При этом немцы полагали, что в европейской части Советского Союза имеется 7500 самолетов, а их общее количество равняется 10 500. Просто не знаешь, смеяться или плакать, глядя на эти цифры. Но при этом генерал Люфтваффе Ешоннек уверенно заявил Гальдеру: «Эксперты ожидают, что противник сосредоточит атаки против наших авангардов, но мы отобьем их благодаря нашему превосходству в технике и опыту». Впрочем, командующий 2-м Воздушным флотом Кессельринг был более сдержан: «Я получил приказ от главнокомандующего Люфтваффе прежде всего добиться превосходства в воздухе, и если получится, то и господства. Мы должны были поддерживать армию, и прежде всего танки, в ее боях с русскими. Любые другие задания приводили к распылению сил, и их следовало избегать». То есть, как ни парадоксально, удары по коммуникациям считались делом второстепенным и необязательным.

Кстати, существует интересное негласное деление. Операциями на Восточном фронте занималось Верховное командование сухопутных сил (ОКХ — генерал-фельдмаршал Браухич, начальник штаба — генерал-оберст Гальдер), а остальными театрами — Верховное командование вооруженных сил (ОКВ — генерал-фельдмаршал Кейтель, начальник штаба — генерал артиллерии Йодль). Причем парадокс ситуации заключается в том, что формально более низкая инстанция ОКХ не подчинялась ОКВ, из-за чего постоянно возникали проблемы и трения.

Во многом такое легкомысленное отношение к предстоящей войне объяснялось полным провалом немецкой разведки, в особенности отдела «Иностранные армии «Восток» подполковника Кинцеля, который кормил командование сказками о неготовности и слабости Советского Союза. К началу войны немцы предполагали встретить около 200 дивизий, а когда выяснилось, что в действительности их около 360, это стало страшным шоком. Когда Гудериан заявил, что, по его мнению, русские имеют около 10 000 танков, его обвинили в паникерстве и пораженчестве. Интересно, что сказал бы Браухич, если бы знал, что в действительности Советский Союз имеет около 24 000 танков?! Точно так же были недооценены силы советских ВВС. О промышленном потенциале Советского Союза немецкое командование в течение всей войны не имело даже отдаленного представления.

Впрочем, ничуть не лучше действовала советская разведка, которая впала в противоположную крайность — многократно преувеличила силы немцев. (Получается, что советские историки не кривили душой, когда писали о тысячах немецких танков и самолетов, они просто опирались на фантазии ГРУ и других разведок. Над утверждением, что план «Барбаросса» лег на стол Сталина за полчаса до того, как его подписал Гитлер, не стоит даже и смеяться. — Прим. пер.) Хорошим показателем блаженного неведения советского командования является то, что оно даже отдаленно не представляло состава сил и дислокации 2-й танковой группы генерал-оберста Гудериана, которой предстояло сыграть главную роль во многих сражениях 1941 года.

Отчасти здесь виноват бардак, который царил в Вермахте. Германская армия всегда славилась железным порядком и организованностью, можно даже сказать заорганизованностью. Однако в годы Второй мировой войны в ней несколько неожиданно появилась тенденция формировать временные соединения, не имеющие ничего общего со штатной структурой. Продолжительность существования этих импровизированных подразделений, частей и соединений была различной, как самыми различными были и их размеры — от усиленного батальона до группы армий. При этом немцы использовали несколько разных названий, зависящих от размера такого формирования. Самыми первыми появились так называемые боевые группы — Kampfgruppe, обычно это был сводный батальон или полк.

Собственно, изначально предполагалось, что авангардом танковой дивизии станет боевая группа в составе танкового полка, батальона пехоты на бронетранспортерах с приданными артиллерийским батальоном, ротой саперов и ротой противотанковых орудий. Вторую группу предполагалось формировать вокруг штаба стрелковой бригады из оставшихся подразделений.

Позднее стали мелькать дивизионные и корпусные группы — уже просто Gruppe, хотя иногда в состав «корпусной» группы командование ухитрялось включить несколько корпусов. И еще позднее появились временные сводные армии, получившие название Armee-Abteilung. То есть термин «Abteilung», который обычно переводят как батальон или дивизион, получил расширенное толкование.

Ну и уже совершенно неожиданно обнаруживается, что немецкие танковые группы, впервые появившиеся во Франции весной 1940 года, по своему статусу не более чем корпусная группа, хотя по размерам они не уступают никакой армии. Наверняка вам будет интересно узнать, что к началу операции «Барбаросса» в Группе армий «Центр» 2-я танковая группа генерала Гудериана была подчинена 4-й армии фельдмаршала фон Клюге, а 3-я танковая группа генерала Гота точно так же была подчинена 9-й армии генерала Штраусса.

И все-таки перед началом операции «Барбаросса» 2-я танковая группа представляла собой определенную силу. В ее состав вошли: XXIV (моторизованный) корпус генерала танковых войск барона Гейр фон Швеппенбурга (3-я и 4-я танковые, 10-я моторизованная, 1-я кавалерийская и 267-я пехотная дивизии); XLVI (моторизованный) корпус генерала танковых войск фон Фитингофа (10-я танковая дивизия, полк «Гроссдойчланд», дивизия СС «Дас Райх»); XLVII (моторизованный) корпус генерала танковых войск Лемельсена (17-я и 18-я танковые, 29-я моторизованная и 167-я пехотная дивизии); XII армейский корпус генерала пехоты Шрота (31, 34, 45-я пехотные дивизии). В резерве группы находилась 255-я пехотная дивизия.

Однако взгляните на состав танковых дивизий:

3-я: T-II — 58, T-III (37) — 29, T-III (50) — 81, T-IV — 32, Ком. — 15;

4-я: T-II — 44, T-III (37) — 31, T-III (50) — 74, T-IV — 20, Ком. — 8;

10-я: T-II — 45, T-III (50) — 105, T-IV — 20, Ком. — 12;

17-я: T-I — 12, T-II — 44, T-III (50) — 106, T-IV — 30, Ком. — 10;

18-я: T-I — 6, T-II — 50, T-III (37) — 99, T-III (50) — 15, T-IV — 36, Ком. — 12.

А теперь решайте сами, была эта сила грозной или нет. Но главным козырем танкистов Гудериана был, разумеется, боевой опыт.

Но все это разговоры о железе. А что думали и чувствовали люди перед началом новой войны? Рядовые солдаты и офицеры были преисполнены оптимизма и веры в гений фюрера, хотя не понимали толком, зачем нужна эта война. Генералы позволяли себе некоторые сомнения, но лишь до определенного предела. Вот что думал «простой немецкий генерал» Вальтер Неринг, командир 18-й танковой дивизии:

«21 июня был получен приказ внезапно атаковать Советский Союз в воскресенье 22 июня в 03.15. К приказу было приложено обращение Гитлера к войскам. Также до солдат были доведены два политически мотивированных приказа, касающихся жестокого обращения с захваченными комиссарами Красной Армии и гражданским населением. Их казнь была запрещена Верховным командованием Вермахта, чтобы избежать подрыва дисциплины германских войск.

Таким образом, жребий был брошен — война. Решение Гитлера после нескольких месяцев размышлений было твердым. Имелся ли шанс изменить ход вещей? Можно ли было избежать страданий народов обеих стран? Имелся некоторый оптимизм, когда вспоминалась бескровная оккупация Судетской области осенью 1938 года. Но, может, повторится ситуация 25 августа 1939 года, когда начало войны было отсрочено на несколько дней уже после выдвижения германских войск к польской границе?

В этот момент решение должны были принимать гражданские лидеры страны. Преимущество гражданской власти над военными — это основа правопорядка. Только глава государства имеет доступ ко всей информации, позволяющей принять далеко идущие решения.

Поэтому командир дивизии, который отвечает за доверенных ему солдат, сохраняет серьезные опасения касательно решений главы государства.

Советско-германский пакт о ненападении, подписанный 23 августа 1939 года, был встречен исключительно хорошо. Все были убеждены, что пришел конец советско-германской вражде. С этого дня оба партнера начали взаимный обмен всевозможными товарами — еще одна обнадеживающая инициатива. Обмен продолжался до 21 июня 1941 года и принес огромную пользу Германии, так как с осени 1939 года были разорваны все связи с Западом.

Не следует забывать еще одно последствие этого пакта — он позволил Гитлеру добиться успеха в Польше. Но, может быть, Сталин и Молотов таким образом лишь пытались отвлечь внимание Гитлера от своей собственной страны?

Наконец, не следует забывать обращение Гитлера к народу в 1938 году, в котором он говорил, что у Германии больше нет территориальных претензий.

И зачем нужно было продвигать войну на восток, тогда как на западе она уже шла от Северного полюса до Ливии?

Более того, совершенно необходимо рассмотреть развитие ситуации и с другой точки зрения. Несмотря на дружеские договоры, возникли политические разногласия между Германией и Советским Союзом. О них нельзя забывать, особенно учитывая долгосрочные эффекты. После совместной кампании против Польши Сталин насильственно присоединил независимые государства Прибалтики, а следующей весной использовал политическое давление для аннексии румынской провинции Бессарабия. 30 ноября 1939 года Сталин атаковал маленькую независимую Финляндию, чтобы продвинуть советские границы далеко на запад. Хотя советские войска, плохо вооруженные и отвратительно руководимые, заплатили огромную цену кровью, советское политическое руководство в конце концов достигло своей цели. Во время визита Молотова в Берлин в декабре 1940 года он выдвинул новые требования, которые затрагивали немецкие интересы, например, в отношении Балкан и Дарданелл. Оставался открытым вопрос, как все это может быть достигнуто.

Угрожало немецким интересам и вмешательство Советского Союза в югославские дела весной 1941 года, когда Гитлер решил было заключить договор с этой страной. Но в конце концов Югославия отказалась присоединиться к Тройственному пакту, и в апреле 1941 года Германия и Италия вторглись в эту страну. Кризис в отношениях Германии и Советского Союза стал заметно острее.

Политическая напряженность, к несчастью, стремительно нарастала, пока не возникла реальная угроза войны. Россия постоянно перебрасывала войска к западной границе. Германия в качестве меры предосторожности была вынуждена принимать ответные меры. Политические инициативы русских рассматривались как попытка замутить воду, пока идет наращивание вооружений. Если Гитлер так и не сумеет окончательно решить свои проблемы на Западе — Англия упрямо не желала сдаваться, — тогда Сталин в конце концов станет решающей силой в Европе. Смертельная опасность войны на два фронта нависла над Германией, как это уже было в годы Великой Войны, причем против значительно превосходящих сил, так как Англия могла рассчитывать на помощь Соединенных Штатов.

Гитлер, который являлся главой государства и главнокомандующим германскими вооруженными силами, верил, что он может и должен предотвратить эту угрозу путем быстрого разгрома России как потенциально главного союзника Англии. Поэтому он решил начать превентивную войну после визита Молотова, который еще больше обострил кризис. В этой войне можно было рассчитывать на более верный успех, чем в борьбе на море и в воздухе против Англии. После необычайных успехов в кампаниях, которые велись до сего дня, фюрер был убежден, что сможет повторить то же самое в России. Верховное командование Вермахта (ОКВ) разделяло это убеждение. Однако внутри армии царили несколько иные настроения. Было видно несколько совершенно очевидных трудностей, с которыми предстоит столкнуться: обширные русские территории; почти неистощимые резервы подготовленного личного состава; хорошо развитая промышленная база, которая уходила далеко за Урал; слабо развитая дорожная сеть, следствием чего являлась сильная зависимость моторизованных соединений от погодных условий.

Прежде всего нужно было помнить, что все предыдущие операции велись на крайне ограниченной территории. Теперь уже нельзя было рассчитывать быстро прорвать вражескую оборону, окружить и уничтожить вражеские силы, используя механизированные и танковые соединения. А без этого операции становились просто бессмысленными.

В России ситуация была прямо противоположной. Постоянно существовала опасность, что твои собственные силы разойдутся по множеству направлений и снабжать их на огромной территории будет исключительно сложно.

Нам сообщили, что Россия имеет 96 пехотных и 23 кавалерийских дивизии плюс 28 механизированных бригад. Германия могла противопоставить этому 110 пехотных, 20 танковых и 12 моторизованных дивизий. Немцы, как уже отмечалось, были лучше подготовлены, лучше оснащены, лучше организованы, имели лучших командиров. Кроме того, нужно помнить об их боевом опыте.

Мы знали, что русские имеют танки новых моделей, однако считалось, что их совсем немного. Немецкое командование полагало, что новые 5-см танковые и противотанковые пушки сумеют справиться с этой угрозой.

Советский солдат считался упорным бойцом, но командиры низшего и среднего звена были абсолютно безынициативны. Высшее командование считалось ослабленным сталинскими чистками. Советские ВВС считались вполне современными и сильными, однако Люфтваффе все-таки превосходили их.

В соответствии с взглядами немецкого командования план действий был основан на внезапности, широком маневре моторизованных соединений и сосредоточении сил на направлении главного удара.

Я, как командир дивизии, знал, что сформированы три группы армий — «Север», «Центр» и «Юг», целью которых были Ленинград, Москва и Киев соответственно. Понятно, что главный удар наносился в центре силами двух танковых групп. 2-я танковая группа генерал-оберста Гудериана была развернута по обе стороны от Брест-Литовска, в 3-я танковая группа генерал-оберста Гота находилась севернее. Группе армий «Юг» была передана 1-я танковая группа генерал-оберста фон Клейста, а Группе армий «Север» — 4-я танковая группа генерал-оберста Гёппнера.

Предполагалось прорвать оборону русских танковыми клиньями, которые выйдут на оперативный простор в тылу и обрушат оборонительную систему серией ударов. Полевые армии должны были следовать за ними с максимально возможной скоростью, чтобы развить первоначальный успех танковых сил и добиться победы. Верховное командование рассчитало, что на все это потребуется от шести до восьми недель самое большое. Кампания будет закончена к началу осени. О подготовке к зимней кампании даже и не думали.

Назначенные цели уводили группы армий по расходящимся направлениям, что противоречило основным принципам стратегии. Судя по всему, Гитлер был совершенно уверен в своей правоте, а потому пошел на невыгодное положение, рассчитывая быстро завершить кампанию.

Разумеется, командира дивизии больше интересовали вопросы тактики, чем проблемы высокой политики и большой стратегии. Меня больше заботило, как сумеют солдаты выполнить свои задачи, если Группе армий «Центр» предстоит пройти через Минск (350 километров), Смоленск (700 километров) до Москвы (1100 километров).

Перед началом каждой большой операции существует много нерешенных вопросов. Главным из них был следующий: как будет сражаться этот новый противник? Но имелись и другие. Сумеем ли мы достичь внезапности, несмотря на сосредоточение огромных сил? Как будут вести себя машины на скверных дорогах, для которых они не предназначались? Удастся ли вовремя доставлять совершенно необходимые топливо и боеприпасы? Эти и многие другие вопросы мелькали в уме командиров накануне начала операции. Причем на эти вопросы следовало бы ответить до начала наступления.

Каждый солдат на фронте подготовился как можно лучше. И каждый солдат знал, что начнется завтра.

Нужно было верить политическому и военному руководству Гитлера, который до сих пор шел от одного успеха к другому, часто вопреки мнению политиков, генералов и адмиралов.

То, что происходило ранее, казалось настоящим чудом. Простой солдат не мог видеть всей картины в целом. Он должен был доверять мудрости политического лидера, который заранее взвесил все «за» и «против» перед тем, как принять столь ответственное решение. Он действовал, опираясь на волю народа, который избрал его подавляющим большинством голосов.

Поэтому у простого солдата не было никакого выбора. Завтра, 22 июня 1941 года, он пойдет вперед, повинуясь присяге и клятве на верность фюреру и рейхсканцлеру, которую он произнес перед знаменем».

Молодые солдаты и офицеры были настроены легкомысленно и оптимистично, их не терзали лишние сомнения. «Фюрер приказывает — мы исполняем!» Вера в фюрера вела немецких солдат вперед. В солдатской присяге на первом месте стояла верность фюреру германской нации и лишь потом богу и фатерланду. «Мы приносили свою любовь фюреру, который был для меня вторым богом. Когда мы говорили о его великой любви к нам, к германскому народу, я с трудом удерживал слезы», — вспоминал рядовой Метельман. Результаты первых недель войны во многом способствовали увязанию этой казавшейся непоколебимой веры. Тот же Метельман писал: «В детстве мы редко могли поиграть в футбол по-настоящему, но Гитлерюгенд дал нам все необходимое. Мы получили казавшиеся несбыточной мечтой гимнастические залы, плавательные бассейны, даже стадионы теперь были открыты для нас. Никогда в жизни у меня не было настоящих каникул — наша семья была слишком бедна для такой роскоши. При правлении Гитлера я мог за небольшую цену отдохнуть в горном лагере, на реке или у моря». Вполне понятно, что простые солдаты безоговорочно шли за «лучшим другом германских физкультурников».

Наступление Вермахта во Франции, наложенное на карту России

Ханниг Кароделл: «Да, мы все верили, что война оправданна. Мы думали, что Советский Союз готовится напасть на нас. Англичане это уже сделали. Вскоре после кампании во Франции меня послали на побережья Ла-Манша, где я увидел южное побережье Англии и меловые утесы Дувра. Это заставило меня поверить, что вскоре мы форсируем пролив. Я был страшно расстроен, когда нашу дивизию отозвали, многие из нас проклинали Гитлера за то, что он лишил нас шанса. Но мы не слишком долго о нем думали. Для нас он был «сухопутной крысой». Мы говорили: «Сухопутная крыса боится моря». Мы не слишком верили ему. В конце концов, мы служили фатерланду».

Вольфганг Рейнхардт: «В действительности я не воспринимал это совершенно всерьез. Мне было всего 16 или 17 лет, и войны я не видел. Мы рвались на фронт. «За фюрера, народ и фатерланд» — таким был наш девиз. Мы были зелеными сопляками и ничего другого не знали. Клятва, которую мы принесли, ясно говорила, что другого пути у нас просто нет. Даже много лет спустя я помню ее слова: «Я приношу эту священную клятву богу. Я клянусь в безоговорочном повиновении фюреру германской нации и верховному главнокомандующему армии и, как смелый солдат, готов пожертвовать жизнью».

Нас не интересовала политика. В действительности мы плохо знали политическую сцену в Германии и что на ней происходит. Большинство людей заявляло, что о таких вещах лучше не говорить дома. Это было опасно. Мы никогда не знали, кто может подслушивать. Но мы знали, что должны победить, и, когда Гитлер утверждал, что мы выиграем войну, что у нас хватит оружия для этого и что мы отомстим, мы ему верили. В нас это вдалбливали».

Однако имеется один крайне неприятный нюанс, о котором страшно не любят писать немецкие генералы, и Гейнц Вильгельм Гудериан в этом случае не исключение. Как нетрудно догадаться, речь идет о так называемой «Директиве об обращении с политическими комиссарами». Это один из тех скользких вопросов, касаясь которых предпочитают лгать обе стороны.

Гитлер выступал перед высшим генералитетом с программной речью. Позднее генерал Кейтель вспоминал: «После длинной тирады о личном опыте, который он приобрел, и о сделанных выводах Гитлер закончил заявлением, что предстоит война за выживание, и потребовал, чтобы они отбросили все устаревшие традиционные представления о рыцарстве и общепринятых правилах ведения войны, так как большевики давно о них забыли». Заметки Гальдера, сделанные в тот же день, но несколько позднее, были еще более откровенными: он отметил, что Гитлер обрушился «с резкими обвинениями на большевизм, назвав этот режим преступным. Коммунизм является смертельной опасностью для нашего будущего. Мы должны забыть идею солдатского братства. Коммунист не будет товарищем ни до боя, ни после него. Это будет война на уничтожение». Позднее в этой речи Гитлер вернулся к теме «уничтожения большевистских комиссаров и коммунистической интеллигенции… Комиссары и сотрудники ГПУ являются преступниками, и с ними следует обращаться соответственно». Кейтель писал: «Создалось впечатление, что его речь произвела на аудиторию совсем не то впечатление, на которое он рассчитывал, хотя никто не осмелился открыто протестовать. Фюрер завершил свое незабываемое обращение памятными словами: «Я не ожидаю, что мои генералы меня поймут. Но я ожидаю, что они будут исполнять мои приказы».

А вот что пишет об этом сам Гудериан: «Другой приказ, также получивший печальную известность, так называемый «Приказ о комиссарах», вообще никогда не доводился до моей танковой группы. По всей вероятности, он был задержан в штабе Группы армий «Центр».

Таким образом, «Приказ о комиссарах» тоже не применялся в моих войсках. Обозревая прошлое, можно только с болью в сердце сожалеть, что оба эти приказа не были задержаны уже в главном командовании сухопутных войск. Тогда многим храбрым и безупречным солдатам не пришлось бы испытать горечь величайшего позора, легшего на немцев.

Независимо от того, присоединились ли русские к Гаагскому соглашению о ведении войны на суше или нет, признали ли они Женевскую конвенцию или нет, немцы должны были сообразовывать образ своих действий с этими международными договорами и с законами своей христианской веры».

Он открыто лжет, вот несколько свидетельств немецких офицеров: «Я протестовал против него и заявил: «Нет, я не буду его исполнять». Многочисленные друзья решили поддержать меня, о чем я и доложил командиру полка. Он выслушал меня с мрачным выражением лица. Судя по всему, он нас прекрасно понимал». «Приказ был таков, что нам не дали довести его до солдат в письменном виде. Но мы должны были отдать его устно перед началом атаки и довести до уровня роты». Усомниться в словах Гудериана заставляет еще одна маленькая деталь. По свидетельству самих немцев, в 1941 году лишь два генерала на весь Вермахт предпочитали фашистский салют обычному отданию чести. Это были фельдмаршал фон Рейхенау и генерал-оберст Гейнц Вильгельм Гудериан. Ну и, соответственно, крайне сложно предположить, чтобы убежденный фашист не исполнил приказ своего фюрера.

В то же самое время лгут и советско-российские историки. Этот приказ сформулирован крайне невнятно и путано, что необычно для немецкого штаба. При желании его можно трактовать любым образом, что, скорее всего, и было предусмотрено. Главное же то, что приказ не требовал немедленного расстрела комиссаров. В точных формулировках он звучал так: «Комиссары не могут считаться военнопленными, и обращаться с ними как с военнопленными нельзя. Их надлежит немедленно отделить от остальных пленных. В случае сопротивления, саботажа или подстрекательства расстреливать». То есть там, где обычный пленный получил бы карцер или что-то подобное, для комиссаров предусматривался только расстрел. И если такие расстрелы производились сразу на поле боя, это была творческая инициатива цивилизованных и культурных офицеров Вермахта, правильно понявших невысказанное пожелание командования. Например, именно так действовал командир XLVII корпуса генерал Лемельсен, издавший приказ о расстреле политических комиссаров и партизан. В результате изворотливость авторов хитроумных формулировок в Нюрнберге оценили по достоинству.

Впрочем, рядовые солдаты также считали эти расстрелы не только оправданными, но и необходимыми. «Я был убежден, что мы должны отбросить большевиков. Для этого потребовались две мировые войны! Хуже того, в мирное время большевики уничтожили восемь миллионов человек. Вот каковы они! Я нахожу позорным, что немецкого солдата называют убийцей!» (Все эти воспоминания ясно доказывают, что зомбирование людей было изобретено не вчера и действовало очень эффективно задолго до появления киселевского НТВ. — Прим. пер.)

Однако эту точку зрения разделяли далеко не все. Лейтенант Губерт Беккер: «Мы не понимали смысла русской кампании с самого ее начала, никто не понимал. Однако у нас был приказ, и мой долг, как солдата, обязывал этот приказ исполнить. Я был инструментом государства и обязан исполнить свой долг». Дисциплина оставалась превыше всего, поэтому в войсках приказ о комиссарах даже не обсуждался. «Мы даже не допускали, что солдат будут использовать ненадлежащим образом. Мы, как германские солдаты, служили своей стране, защищали свою страну, неважно, где именно. Никто не хотел этих сражений, никто не хотел этой войны, так как мы знали от своих родителей и участников Первой мировой войны, во что все это выльется. Они часто повторяли: «Если это случится, последствия будут фатальными». Но в один прекрасный день нам приказали выступать. Сопротивляться этому? Никто и никогда!»

Роковой день приближался. Вот что вспоминает один из солдат 4-й танковой дивизии: «20 июня. Со вчерашнего дня мы находимся на исходном рубеже в нескольких сотнях метров от Буга. Война с Россией — неужели это возможно? Мы выкопали укрытия для защиты от шрапнели и замаскировали наши машины так, что их невозможно было увидеть. Все спокойно. Ни лучика света, ни малейшего звука, ни самолета, ни солдата. Ничего не видно и не слышно. Мир вокруг нас словно застыл. Ни единого движения. Нас окружает тревожная тишина, которая неприятно давит на всех. У нас ощущение, будто от ада нас отделяет всего несколько часов. Что принесет нам ближайшее будущее? Мы об этом не говорили. Грудь словно сдавило, а леденящий холод пробирает до самых костей».