Адольф Тьер: судьба французского либерала первой половины XIX века

И. В. Игнатченко, 2017

Книга посвящена одному из наиболее видных политиков Франции XIX века, яркому представителю французского либерализма Адольфу Тьеру. Подавив в 1871 году Парижскую коммуну, Тьер на долгие годы снискал славу Кровавого карлика, жестокого и беспощадного реакционера, и потому серьезного научного изучения его взглядов и политической деятельности не проводилось в России. Предлагаемая работа впервые в отечественной историографии представляет собой попытку показать эволюцию взглядов и политическую деятельность Адольфа Тьера как представителя французского либерализма первой половины XIX века. Для широкого круга читателей, интересующихся историей Франции, политических режимов, общественной мысли и социальной историей.

Глава 2

Между свободой и порядком: эволюция взглядов Тьера в 30 — 40-х годах XIX века

§ 1. Начинающий политик

В октябре 1830 года началась государственная деятельность Адольфа Тьера — он стал депутатом французского парламента. В своей работе «Монархия 1830 года», написанной им в ноябре 1831 года, и в парламентских речах он определил свое отношение к Июльской революции 1830 года и к режиму Июльской монархии.

Причины Июльской революции 1830 года Тьер видел в нарушении королем Карлом X Хартии 1814 года с появлением ордонансов Полиньяка: «Карл Х осмеливался делать, что угодно <…> Он создал знаменитое министерство 8 августа (1829 года. — Примеч. И.И.), которое издало ордонансы, приведшие к Июльской революции и Июльской монархии»^[230]. Стремясь дать объяснение действиям восставших, Тьер всю вину за произошедшее возложил на короля: «Карл Х совершил государственный переворот, а Франция совершила революцию»^[231].

Тьер также писал, что, будь монарх умнее и уступчивее, революции бы не случилось. Даже самые маленькие уступки могли бы сохранить режим Реставрации: «Все говорили, что с честными выборами, парламентским большинством, чьи решения соблюдались бы, министерством, избранным парламентским большинством, и независимой прессой, все были бы свободны, достаточно свободны. Большего никто не требовал»^[232].

Игнорирование мнения депутатов французского парламента явилось, по мнению Тьера, роковой ошибкой режима Реставрации: «Что означают эти слова: не нужно быть похожими на режим Реставрации? Ничего, кроме того, что нужно избежать всех его ошибок. Каковы эти ошибки, господа? До того как установился режим Реставрации, Франция испытала на себе опыт Революции и Империи. Во Франции были превосходные законы, законодательство — творение сорока лет новой жизни, результатом этого стало рождение свободных людей. У Франции еще была четкая административная система. Так чего же не хватало? Настоящей представительной монархии <…> которая единственно могла бы обеспечить благополучие процветающего и спокойного государства. Власть, которая предшествовала режиму Реставрации, оставила в нашем законодательстве радикальный след, заключавшийся в том, чтобы никогда не давать Франции возможность иметь свой парламент <…> Режим Реставрации пренебрег парламентским большинством. В этой единственной ошибке заключаются все ошибки, и именно чтобы наказать этот режим, произошла революция. Какова в таком случае серьезная ошибка, которую следовало избежать? Не нарушать принцип парламентского большинства — большинства, которое является не чем иным, как выражением принципа народного суверенитета. Следовало принять этот принцип…»^[233], — отметил Тьер 29 ноября 1832 года.

В своих выступлениях того времени Тьер не раз обращался к историческому опыту Франции. Он отмечал: «…три опыта были получены нами: республиканский опыт не удался, Империя была случайностью, возврат к ней невозможен; представительная монархия, основывающаяся на божественном праве, на силе из-за рубежа, была изобличена в лицемерии и в обмане; она (такая представительная монархия. — Примеч. И.И.) не смогла удержаться. Теперь мы испытываем представительную монархию, основанную на <…> принципе, без которого пал режим Реставрации. Именно на принципе взаимного договора (между монархом и нацией. — Примеч. И.И.) основана новая монархия. В самом деле, нет никого, кто думает, что Хартия сегодня могла бы быть отнята, как это думали при Реставрации»^[234].

Тьер в своем труде «Монархия 1830 года» написал, что действия короля Карла X «поставили важный вопрос: независим или нет король от парламентского большинства в палатах? Может ли он назначать министров вопреки этому большинству?»^[235]. Он сделал вывод, что режим Реставрации «это не представительная, а консультативная монархия. Все сводится к подаче ремонстраций»^[236]. Таким образом, главное требование Тьера — король должен следовать воле парламентского большинства.

Цель Июльской революции 1830 года Тьер видел только в том, чтобы, сохранив монархическое устройство государства, поменять правительство, главу государства, который признал бы требования либеральной оппозиции: «…в стране, где земля полностью распределена, общественные обязанности разделены между всеми поровну, в гражданском кодексе царит равенство; где уголовные законы умеренны и гуманны, где существует Хартия и двухпалатный парламент с ежегодным вотированием бюджета, где единственное различие — различие между избирателем, депутатом, пэром <…> так что же здесь менять? <…> единственное — подавить волю короля и сохранить монархию»^[237].

Но сделать это можно было, только сменив династию. Вот почему Тьер был сторонником Орлеанской династии: «…чтобы эта чисто политическая революция, касающаяся одного только правительства, оказалась полноценной, необходимо было сделать больше, чем поменять короля; надо было поменять династию, перейти от одной ветви к другой; отвергнуть Генриха V, который был легитимен, ради герцога Орлеанского, который не был легитимен и который мог искать свою легитимность лишь у нации»^[238].

Адольф Тьер особо подчеркивал, что к 1830 году политическая система Франции уже полностью сформировалась и поэтому не требовала существенных изменений. «И вот господа! Можно было сказать в 1789 году, когда следовало разрушить феодальный строй; можно было сказать в 1800 году, когда следовало на руинах феодального строя построить новый строй, можно было тогда сказать: следует изменить систему. Но сегодня, после стольких потрясений, после Революции, после Наполеона, после пятнадцати лет представительного правления, сказать, что система нуждается в изменениях, означает не признавать усилий такого количества поколений, истощенных переделыванием нашей конституции. Нет, господа, систему надо совершенствовать, но делать это медленно»^[239], — настаивал Тьер 31 декабря 1831 года.

Революция 1830 года, по мнению Тьера, стала логическим завершением Французской революции 1789 года: «Я — убежденный сторонник того, что называют Революцией, и я нашел в этом Кабинете министров только людей, которые разделяют мое убеждение <…> Для меня Революция началась в 1789 году и закончилась на самом деле только в 1830 году; ибо только лишь в 1830 году Франция получила представительную монархию, которая и была целью этой революции…»^[240].

Тьер отмечал особый характер Июльской революции, ее отличие от Французской революции 1789 года. Он полагал, что задачи революции 1830 года совсем иные, чем у революции конца XVIII века: «Мы говорили, что мы не находимся в 1789 году, что мы не думаем разрушать плохую администрацию, ошибочное и противоречащее времени и нравам правительство; что мы только хотели усовершенствовать администрацию, которая была результатом Революции и Империи; что нашей целью было усовершенствование, а не потрясение, что справедливый социальный порядок был установлен Гражданским кодексом; несомненно, следовало провести некоторые изменения в нем»^[241].

Проводя сравнение революций 1830-го и 1789 годов уже как историк Французской революции 1789 года, Тьер указывал: «Нынешняя революция не похожа и ни в чем не должна быть похожа на свершившуюся 40 лет назад революцию; что ее цель, средства, дух — все должно быть разным. К счастью, вся страна это сегодня поняла. Благодаря правительству, королю, народу наша революция не пролила кровь»^[242]. Подчеркивая мирный характер Июльской революции 1830 года, он развил свою мысль: «Революция 1830 года примирила все режимы и партии. Она ничего не разрушила, кроме династии, кроме отмены некоторых ограничений для осуществления наших политических прав. Она установила нормальную работу наших институтов, парализованных свергнутой династией. В управлении она лишь продолжила дух улучшения»^[243].

Таким образом, революция 1830 года не могла расколоть страну, как это было в 1789 году: «Революция 1830 года не могла встретить такой враждебности и озлобленности. Первый день сражений избавил ее от династии; это сделано, и она больше никого не обезоружила, не ограбила. В 1830 году у духовенства не отбирали имущество, а у помещиков Юга и Вандеи — землю, титулы, их право на феодальные повинности крестьян; у подозреваемых не конфисковали имущество и их не высылали из страны. Ничего похожего на 1789 год»^[244].

Тьер отмечал ограниченный характер преобразований, отсутствие острой борьбы между различными социальными группами. Поскольку революция носила достаточно мирный характер^[245], то поэтому и не должно быть серьезного раскола в обществе, полагал он. Это позволяло надеяться на дальнейшее «поступательное» развитие Франции без насилия и потрясений. «Обещанием Июльской революции было не начинать снова революцию 1789 года с ее крайностями»^[246], — настаивал Тьер.

Отношение нового режима к оппозиционным политическим силам Франции Тьер определил двумя словами: «милосердие и законность»^[247]. Он пояснял: «Революция 1830 года была милосердной. То есть в Париже, как и в провинциях, она должна позволить всем воспользоваться преимуществами законов; говорить, писать, отмечать религиозные церемонии. Это значит, что по всей Франции революция позволит газетам любой направленности осыпать ее самыми грубыми оскорблениями, распространять неверные новости и доктрины…»^[248]. По мысли Тьера, новое государство должно было основываться на либеральных принципах, а значит, все должны иметь возможность свободно выражать свое мнение, «позволить критиковать, лгать, бравировать, ненавидеть, проклинать; позволить каждому исповедовать свою веру, даже если она вредит вашему существованию и процветанию»^[249].

Тьер обещал соблюдение этих прав всем политическим силам в стране, в том числе и легитимистам, и республиканцам. Правительство Июльской монархии действительно обещало всем политическим группировкам возможность воспользоваться своими правами и политическими свободами: «Мы оставили всем партиям право воспользоваться законами, ведь только законы завершают революции»^[250]. По мнению Тьера, установление порядка было неразрывно связано с принятием законов.

В книге «Монархия 1830 года» Тьер употребил выражения «законная» и «легитимная революция». Он поставил важный вопрос: может ли революция вообще быть «законной»? Его ответ — да, некоторые революции могут быть законными, и такой была Июльская революция 1830 года: «Законность революции 1830 года определяется политической необходимостью, которая стала ее причиной»^[251]. Отвечая своим политическим оппонентам, утверждавшим, что новый монарх не был легитимен, Тьер утверждал, что легитимность монарха заключена в воле нации. А эта воля находит подтверждение в том, что население Франции послушно платит налоги, записывается в Национальную гвардию и посылает депутатов в парламент.

На наш взгляд, Тьеру все же не удалось опровергнуть фундаментальный тезис своих оппонентов в «незаконности» Июльской революции. К тому же он не упомянул о том, что из 430 депутатов на заседании присутствовали только 252 парламентария, когда принималась новая Хартия, и только 219 депутатов голосовали за пересмотр Хартии 1814 года^[252].

Значительное место в книге «Монархия 1830 года» занимают размышления о праве нации на революцию. «Когда электорат управляется в духе, противоречащем его интересам, нуждам и высказываемым пожеланиям, он имеет право сбросить это правительство»^[253]. Использование Тьером слова «электорат» знаменует важное изменение в его политическом дискурсе по сравнению с периодом самой революции 1830 года. Тогда в его газетных статьях в подавляющем большинстве случаев фигурировало слово «народ». Электоратом во Франции того времени являлась немногочисленная прослойка зажиточных земельных собственников, промышленной и финансовой буржуазии, составлявшая относительно невысокий процент по отношению ко всему населению Франции. Таким образом, с 1830 года только за небольшой группой крупных собственников Тьер признавал право свергнуть правительство (в том числе и путем насильственных действий). Остальным жителям Франции он отказывал в праве «сбросить это правительство», в праве на «законную революцию».

Важным итогом, достижением Июльской революции 1830 года Тьер считал тот факт, что при Луи-Филиппе представительная монархия стала реальностью, а не иллюзией, как это было при Карле X^[254]. Он утверждал: «Господа, мы долго желали представительного правления как гарантии покоя и свободы для нашей страны. У нас долго была лишь его видимость, наконец, мы получили реальное представительное правление»^[255]. Тьер также отмечал, что «при последнем правительстве у нас был аппарат представительного правительства; были палаты, их слушали, когда у тех было одинаковое с правительством мнение. Но когда в 1829 году это раболепие закончилось, последовало восьмое августа (8 августа 1829 года Карл X назначил Полиньяка премьер-министром Франции. — Примеч. И.И.), а затем и революция»^[256].

По убеждению Тьера, с восшествием на престол нового монарха, Луи-Филиппа Орлеанского, ситуация изменилась. Тьер утверждал 1831 году, что «новый король не рассматривал нашу Хартию как подаренную им, но он рассматривал себя как сторону, связанную договором, которая не может его изменить без воли всех сторон, то есть двух палат; считал обязательным обращаться к парламентскому большинству в палатах по всем вопросам, и чтобы что-то получить был обязан договариваться с парламентским большинством посредством министерства, сформированного в его рядах»^[257].

В 1834 году Тьер отмечал: «Скажут ли вам эти министры (назначенные при Июльской монархии. — Примеч. И.И.), как министры Реставрации:

“Король нас назначил. Вы можете отклонить тот или иной закон, но нас назначили, и мы останемся министрами”. Нет, господа, они вам скажут: “Король нас назначил, но мы будем просить поддержки у палат. Лишите нас этой поддержки ясно и недвусмысленно, и мы уйдем в отставку”. Представительная монархия оформилась во Франции в тот день, когда министры стали опираться не только на назначение короля, но также стали просить поддержки у палат»^[258]. «Вот тот принцип, — говорил он, — который вскрывает разницу между представительным правительством Карла Х и представительным правительством Луи-Филиппа, разницу между иллюзией и реальностью»^[259].

Одновременно Тьер подчеркивал, что приглашение на трон либерального правителя не было единственным изменением в Хартии: «Эта исключительно политическая революция содержала в себе и другие изменения: моментально была снята масса ограничений, которые без революции могли быть отменены лишь со временем. Также убрали статью 14, что позволило дать палатам законодательную инициативу снизить возраст депутата с 40 до 30 лет, а возраст электората — с 30 до 25 лет; понизить выборный ценз для депутата с 1000 до 500 франков, а ценз электората с 300 до 200 франков; расширить полномочия местных органов власти в провинциях, учредить институт Национальной гвардии; внести изменения в текст Хартии. Короче, одним росчерком пера добились того, на что потребовались бы годы»^[260].

По мысли Тьера, основными чертами представительной монархии являлись: во-первых, наследственный и обладающий неприкосновенностью король; во-вторых, ответственные перед парламентом министры; в-третьих, наличие двухпалатного парламента; в-четвертых, ежегодные голосования по налогам; наконец, в-пятых, свобода прессы^[261].

Особое место во взглядах Тьера на представительную монархию занимал принцип парламентского большинства в палатах, который он определял как «выражение принципа народного суверенитета»^[262]. Этот принцип, по его мнению, должен был являться основополагающим для развития системы парламентаризма при Июльской монархии: именно палаты большинством голосов указывают королю на министерство, которое король должен назначить по представлению палат, доверив ему руководство страной. Это министерство должно быть ответственным перед палатами, которые его избрали (élire): «Мы говорим, что к мнению палат всегда нужно прислушиваться <…> граждане посредством своих представителей обсуждают свои дела — депутаты назначают (nommer) министров в результате своего влияния на власть»^[263]. В данном случае речь идет о министерской ответственности, которая основана на принципе парламентского большинства. Если большинство высказывается против министерства, последнее должно уйти.

Для либерала Тьера значение палат в политической системе Франции было крайне важным фактором политической жизни его страны. Не случайно он написал: «Ради принципа парламентского большинства стоило сделать революцию, сбросить с трона одного и посадить другого»^[264]. Тьер считал, что при представительном правлении «никакой важный политический законопроект не может быть принят, если его не обсуждают в палатах»^[265].

Институт наследственного пэрства — еще одна дискуссионная проблема 30-х годов XIX века. Надо сказать, что согласно статье 23 Хартии 1814 года назначение пэров Франции принадлежало королю, их количество было неограниченным, и король мог назначать их пожизненно или по наследству на свое усмотрение. Согласно статье 68 Хартии 1830 года, принятой 14 августа 1830 года, вышеназванную статью 23 следовало пересмотреть в 1831 году^[266]. 27 августа 1831 года премьер-министр Франции Казимир Перье предложил законопроект, по которому за королем сохранялась исключительная привилегия выбирать пэров, не ограничивая их числа, но отменив при этом наследственность. Отмена наследственного звания пэра вызывала наибольшие споры в обществе. Большая часть депутатов (включая и самого Казимира Перье) лояльно относилась к идее наследственного звания пэра. Но, как писал депутат А. Калмон, современник тех событий, ее отмены «требовал народ в своих манифестациях»^[267]. Главе правительства было сложно через четырнадцать месяцев после Июльской революции защищать положение о наследственности палаты пэров. Поэтому Казимир Перье был вынужден пойти навстречу этому требованию.

Адольф Тьер в своей речи в палате депутатов 3 октября 1831 года защищал идею наследственного пэрства, от которой правительству под давлением народных масс пришлось отказаться. При этом он ссылался на английский опыт как на идеальный тип правления, который «соединил дух последовательности и постоянство аристократии с энергией демократии». Вывод Тьера сводился к необходимости наличия в политической системе Франции «посредника между монархией и демократией», которого он видел в палате пэров. Однако из его выступлений остается непонятным, почему палата пэров должна была оставаться именно наследственной — на этот вопрос Тьер так и не ответил.

Тем не менее Тьер настаивал на необходимости принятия закона о наследственности палаты пэров. В противном случае, считал он, Июльская монархия может пойти по пути американской политической системы, что, по его мнению, было неприемлемо для Франции^[268]. Между американской и английской системами французский либерал отдавал предпочтение последней, так как считал ее проверенной и доказавшей свое превосходство в течение длительного времени. Американская система еще не продемонстрировала свою прочность, считал Тьер. К ее недостаткам он относил прежде всего то, что в Америке «вся исполнительная власть зависела от результатов выборов».

Адольф Тьер, призывая следовать английской модели политического устройства, был непоследовательным, так как не учитывал, что в Великобритании, которая казалась ему идеалом политического устройства^[269], уже в 1832 году был принят «Акт о реформе», по которому голосовал каждый тридцатый британец^[270]. В то же время во Франции вплоть до свержения Июльской монархии голосовал только один из 155–165 французов^[271]. Разрыв между так называемой pays réel (все население) и pays légal (граждане, имевшие право выбирать) был колоссальным.

Необходимо отметить, что в представлениях Тьера представительная монархия была неразрывно связана с цензовыми выборами: «Следуя вашей логике, каждый индивид в силу своего существования составляет часть общества и в силу своего существования имеет право быть избирателем <…> Я повторяю, мы не считаем, что он является избирателем по праву. Избирателем является тот, кто полезен своей стране. Избирателями могут быть только те, кого страна посчитает полезным и кого страна объявляет таковым в соответствии с законом. В обществе 33 миллиона индивидов. Вероятно, нельзя их всех собрать, ибо одну часть составляют люди, лишенные политических прав. Другую часть составляют в том числе шахтеры, недееспособные старики, люди, у которых нет будущего, просвещенности, которые, обливаясь потом, едва сводят концы с концами — эти люди не могут быть допущены к осуществлению избирательных прав, общество их отвергает. Вы называете это ограничением, мы называем это принципом полезности <…> общество объявляет избирателями тех, кого оно считает способным, и никого другого»^[272].

Фраза Тьера, указывающая на уровень образования, просвещенности, по-видимому, означает, что он склонялся к идее голосования «талантов», на чем будет настаивать уже в 40-е годы XIX века. Всеобщие выборы пугали его, так как судьба страны зависела бы от необразованных людей, не имеющих политической культуры, подверженных влиянию собственных эмоций и речей демагогов.

Тьер высказывался за те изменения в избирательной системе, которые произошли в 1830 году: «Снижение возраста до 25 лет, а ценза до 200 франков удовлетворило всех здравомыслящих людей, исключая сторонников всеобщих выборов; эти цифры были зафиксированы самой оппозицией в 1830-е годы»^[273]. Но он выступал категорически против еще большего увеличения числа избирателей и проведения в будущем избирательной реформы: «Не цифрами решается подобный вопрос, а осторожностью, знанием своей страны. Осторожные люди, которые хотят вести свою страну по пути свободы, знают, что по этому пути идут только шаг за шагом, вначале дают ей одну степень свободы, а потом, когда она сможет ее выдержать, ей дают другую степень свободы. Это проверяется не ранее, чем через три года <…> На настоящий момент число избирателей нам кажется достаточным, было бы неосторожно бесконечно расшатывать основы общества»^[274].

Свое нежелание расширять избирательный корпус Тьер объяснял прежде всего недостатком образования соотечественников. По его мнению, это приводило к отсутствию просвещенности, что в свою очередь необходимо для того, «чтобы интересоваться политическими вопросами»^[275]. Он считал, что преимуществом действовавшей избирательной системы являлась стабильность режима: «…пока власть находится у среднего класса, который хочет порядка, потому что он все потерял бы при беспорядке, нет опасности для Революции и для Июльского правительства <…> Вы хотите забрать власть у мудрых и умеренных классов, чтобы ее получили неспокойные и пылкие классы…»^[276].

Адольф Тьер боялся, что если каждый француз будет участвовать в голосовании, то правительство будет всегда «составляться исходя из пристрастий одного дня»^[277]. 15 апреля 1833 года он заявил в парламенте, что «бедные классы <…> являются главной опорой любого правительства» и тотчас же добавил: «…так как они поставляют солдат государству и формируют большую часть налогоплательщиков»^[278]. Но Тьер отказывал им в участии в политической жизни страны: «Надо все делать для бедных, кроме того, как давать им решать важные вопросы»^[279]. Таким образом, его позиция в этом вопросе была скорее консервативной, он постоянно выступал против расширения избирательного корпуса.

Еще одной важной проблемой является отношение Тьера к проблеме народного и теократического суверенитета. В первую очередь необходимо отметить, что он отрицал правомерность теократического суверенитета — то есть суверенитета, основанного на божественном происхождении власти монарха: «Представительная монархия, основанная на принципе божественного права, с правительством, которое опиралось на ультрамонтанство^[280], заграницу, была невозможна…»^[281].

Также негативно Тьер относился и к идее народного суверенитета. Он утверждал: «При Реставрации монархия находилась под влиянием злых намерений, под игом одной партии, партии прошлого. Эта партия, которую называют ультрароялистской, говорила, что над Хартией существует суверенитет, который мог аннулировать саму Хартию <…> Сегодня у нас есть партия, которая нам говорит, что наряду с суверенитетом Хартии существует другой суверенитет <…> партия, которая хотела бы, как ультрароялисты, каждый день изменять избирательный закон; партия, которая также требует тайных обществ, которая требует от вас развязывания войны <…> партия, которая говорит нам, что революция была совершена исключительно ею и для нее; партия, которая требует от вас пролития крови (имеются в виду республиканцы. — Примеч. И.И.)»^[282].

Адольф Тьер называл народный суверенитет «народным абсолютизмом», сравнивая его с королевским абсолютизмом: «…мы отвергаем принцип народного абсолютизма, такого же опасного и необоснованного, как королевский абсолютизм…»^[283]. Он признавал только принцип национального суверенитета: «Что касается национального суверенитета, мы его признали, и всегда будем признавать. Именно на принципе национального суверенитета основан трон…»^[284].

В своих выступлениях Тьер часто ставил знак равенства между народным и национальным суверенитетами, называя народный суверенитет национальным, поскольку, как он считал, «слово “национальный” включает в себя все части общества…»^[285]. На самом деле Тьер лукавил, подменяя принцип народного суверенитета принципом национального суверенитета. Под национальным суверенитетом он понимал только электорат, так называемую pays légal, которая обладала правом избирательного голоса: «…палаты формируют национальный суверенитет»^[286]. Иными словами, вся власть должна была принадлежать не pays réel (все население), что предполагал народный суверенитет, а только pays légal (граждане, имевшие право выбирать).

Главным достижением Июльской монархии, как уже отмечалось, Тьер называл окончательное утверждение во Франции представительного правления. Это, по его мнению, идеальная форма правления, которая позволяла надеяться на мирное и поступательное развитие Франции. В то же время существенной особенностью Тьера как либерального политика было то, что он склонялся не просто к представительной монархии, но скорее даже к парламентской монархии, то есть шел дальше многих французских либералов в своих политических требованиях. Следует заметить, что многие идеи Тьера о характере французской политической системы созвучны представлениям левого либерала старшего поколения Бенжамена Констана, изложенным в его трактате «Политические принципы»^[287]. Это и двухпалатный парламент с наследственной палатой пэров, и политически весомая нижняя палата, национальный суверенитет и внимание к роли общественного мнения в политической системе. Таким образом, допустимо заключить, что с точки зрения государственного строительства в начале 30-х годов XIX века Тьер был носителем леволиберальных взглядов.

Взгляды Адольфа Тьера по вопросу о политической системе во Франции серьезно отличались от правых либералов, идейным вдохновителем которых был Франсуа Гизо. Так, Гизо считал, что король имеет право назначать министров, лишь считаясь с мнением палат, но не подчиняясь воле большинства. Напротив, Тьер был убежден, что король обязан следовать воле парламента, а Кабинет министров должен отчитываться за свои действия не перед королем, а перед парламентом. Таким образом, он отводил королю очень ограниченные властные полномочия.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

230

Thiers A. La monarchie de 1830. P. 14.

231

Ibidem.

232

Thiers A. La monarchie de 1830. P. 14.

233

Thiers A. Discours parlementaires de m. Thiers. Vol. 1. P. 479.

234

Ibid. Vol. 2. P. 282.

235

Thiers A. La monarchie de 1830. P. 13.

236

Ibid. P. 14.

237

Thiers A. La monarchie de 1830. P. 40.

238

Ibid. P. 41.

239

Thiers A. Discours parlementaires de m. Thiers. Vol. 1. P. 284.

240

Ibid. Vol. 2. P. 398.

241

Ibidem.

242

Thiers A. La monarchie de 1830. P. 51.

243

Thiers A. La monarchie de 1830. P. 51.

244

Ibid. P. 49.

245

Хотя на баррикадах в июльские дни погибли почти 3000 человек (см.: Tulard J. Les révolutions 1789–1851. P. 328.), но Тьер умалчивал об этом в своих выступлениях и в книге «Монархия 1830 года».

246

Thiers A. La monarchie de 1830. P. 48.

247

Ibid. P. 47.

248

Ibid. P. 53.

249

Ibid. P. 50.

250

Thiers A. Discours parlementaires de m. Thiers. Vol. 1. P. 56.

251

Thiers A. La monarchie de 1830. P. 35–39.

252

Thureau-Dangin P. Histoire de la monarchie de Juillet. Vol. 1. P. 28.

253

Thiers A. La monarchie de 1830. P. 35–39.

254

Thiers A. Discours parlementaires de m. Thiers. Vol. 1. P. 46; Thiers A. La monarchie de 1830. P. 34.

255

Thiers A. Discours parlementaires de m. Thiers. Vol. 1. P. 46.

256

Ibid. Vol. 1. P. 124.

257

Thiers A. La monarchie de 1830. P. 33.

258

Thiers A. Discours parlementaires de m. Thiers. Vol. 1. P. 408.

259

Thiers A. La monarchie de 1830. P. 34.

260

Ibid. P. 41.

261

Ibid. P. 8.

262

Thiers A. Discours parlementaires de m. Thiers. Vol. 1. P. 479.

263

Ibid. Vol. 1. P. 124.

264

Thiers A. La monarchie de 1830. P. 34.

265

Thiers A. Discours parlementaires de m. Thiers. Vol. 1. P. 511.

266

Cahen L., Mathiez A. Les lois françaises de 1815 à 1914, accompagnées des documents politiques les plus importants. P., 1933. P. 68; Duguit L., Monnier H. Les constitutions et les principales lois politiques de la France depuis 1789. P., 1915. P. 216.

267

Thiers A. Discours parlementaires de m. Thiers. Vol. 1. P. 151.

268

Ibid. Vol. 1. P. 187.

269

Ibid. P. 150.

270

Ibid. Vol. 9. P. 30.

271

Бриггс Э., Клэвин П. Европа нового и новейшего времени. С 1789 года и до наших дней. М., 2006. С. 89.

272

Thiers A. Discours parlementaires de m. Thiers. Vol. 1. P. 532.

273

Thiers A. La monarchie de 1830. P. 37. Напомним, что по Хартии 1814 года депутатами могли стать лица в возрасте не моложе 40 лет и уплачивающие в виде налогов не менее 1000 франков.

274

Thiers A. Discours parlementaires de m. Thiers. Vol. 2. P. 183.

275

Ibid. P. 185.

276

Ibid. P. 401.

277

Ibid. Vol. 1. P. 217.

278

Ibid. P. 174.

279

Ibid. Vol. 9. P. 30.

280

Ультрамонтанство (от лат. ultra montes — за горами, то есть за Альпами, в Риме), религиозно-политическое направление в католицизме, сторонники которого отстаивают идею неограниченной верховной власти Папы Римского и его право вмешиваться в светские дела любого государства.

281

Thiers A. Discours parlementaires de m. Thiers. Vol. 2. P. 282.

282

Ibidem.

283

Ibidem.

284

Ibidem.

285

Ibidem.

286

Ibid. Vol. 1. P. 124.

287

Констан Б. Принципы политики // Классический французский либерализм. Сборник. М., 2000. С. 289.