Дело Габриэля Тироша

Ицхак Шалев, 2007

В романе, выдержавшем 18 изданий на иврите, описана удивительная, своеобразная и в то же время столь характерная для школьных лет в любой стране мира атмосфера. Это школьные будни и праздники, беспокойное время влюбленностей, сплетен и интриг. И это несмотря на тревожное время, что так напоминает школьные годы в романах «До свидания, мальчики» Бориса Балтера или «Завтра была война…» Бориса Васильева…

Глава седьмая

1

Дер лерер из ништ ду — «Учителя нет» — сказал на идиш столкнувшийся с нами на пути к Габриэлю господин Розенблит. Договорено было с Габриэлем, что в его отсутствие мы должны ждать в его квартире. Старичок сидел на скамейке в наступающих сумерках, и Аарон что-то ему ответил на идиш. Звуки языка идиш из уст Аарона прозвучали в наших ушах столь странно, что все мы улыбнулись.

«Глядите, как амиго мио говорит на идиш», — сказала Айя. Так она называла Аарона, по-испански — «мой друг».

Яир, который вначале пошучивал, вдруг посерьезнел:

«До чего мы дошли, что молодежь сефардского происхождения начинает говорить на идиш?»

«Что ты нашел плохого в языке идиш?» — спросил Аарон, вспомнив деда-ашкеназа. Трудно было заставить согласиться Аарона с любым мнением, оскорбляющим его близких.

«Я знаю?! Я знаю? — начал кипятиться Яир. — Еще немного, и я от тебя услышу о миллионах евреев, говорящих на этом языке, и о великой литературе, которая на нем создана. Все это известно и мне. И вопреки всему этому, идиш для меня — символ галута, точно так же, как долгополые пиджаки и черные чулки детишек района Бейт-Исраэль».

Аарон не был склонен продолжать спор, как и вообще не любил спорить. Мы расселись на скамеечках в комнате Габриэля. Айя же подошла к рабочему столу, разглядывая все, что было на нем. Яир, который не выпустил из себя накопившуюся энергию спора, повисшего в воздухе, удовлетворился обычным своим занятием, в тысячный раз, показывая нам свое умение. Ловкими движениями пальцев соорудил несколько палаток из листков бумаги, которые всегда носил в карманах. Затем расположил эти палатки буквой «п», этаким миниатюрным лагерем. Посреди лагеря воткнул в пустой коробок спичку, имея в виду знамя. После этого поджог одну из палаток, и когда огонь распространился и на другие палатки, Яир закричал: «Пожар в лагере!», и весь спектакль завершился кучкой пепла на полу и обугленной спичкой.

Обычно, после этого начинался спор, сгорел ли это лагерь молодежного движения «Следопыты Йоханана», как провозглашал Яир, чтобы поддеть Дана и Аарона, или движения «Лагеря восходящих», как тотчас исправляли его эти двое, задетых за живое.

На этот раз дело завершилось иначе. Когда Яир закричал «Пожар в лагере», и глаза его вспыхнули хищной радостью истинного поджигателя, мы услышали над собой (ведь сидели, склонившись, на полу) голос господина Тироша, который вошел в комнату неслышно и следил за спектаклем.

«И как же ты пробрался в лагерь? Не было там охраны?»

Он спросил это с абсолютной серьезностью, без намека на улыбку, и смущенный Яир беспомощно пробормотал:

«Не было там часовых. Это же игра…»

«Допустим, не было там часовых, хотя это просто недопустимо. Ну, а что с ограждением? Думал ли ты, как его преодолеть? Не вижу в лагере даже признака на ограждение».

«Это же лагерь движения «Лагеря восходящих», — с издевательской усмешкой сказал Дан, — без часовых и без ограждения».

Яир оплатил ему грозным взглядом, собираясь высказаться по поводу «Следопытов Йоханана», но Габриэль не дал даже на миг соскользнуть спору по крутому склону подковырок и острых словечек.

«Где была палатка командования лагеря?» — продолжил он следствие.

«Я не выделял особую палатку командованию».

«И ты не полагаешь, что следует это знать, прежде чем атаковать лагерь?»

Яир не ответил, надеясь, что Габриэль отстанет или начнет относиться ко всему этому, как игре, но надежды его не оправдались. Габриэль продолжал:

«Где оружейная?»

«Но это же лагерь следопытов, а не военный лагерь».

«Я забыл. Мы ведь все еще играем в следопытов и наблюдателей».

Он глядел на нас, как взрослые глядят на малышей, играющих куклами. И все мы почувствовали себя ужасно неловко.

«Ладно. Видели ли вы вообще когда-нибудь военный лагерь?»

Мы рассказали ему о воротах в военный лагерь Алленби по дороге в предместье Иерусалима — Тальпиот, и о звуках горна, доносящихся оттуда. Аарон рассказал о британцах, которые, обнажившись по пояс, делают гимнастику за проволочным ограждением или играют в футбол. Все это были обрывочные впечатления, из которых нельзя было составить цельную картину.

Не думаете ли вы, что в этой стране, полной военных лагерей, вы знаете о них слишком мало?»

Спустя некоторое время мы уже шагали за Габриэлем вверх по дороге, пересекающей предместье Шейх-Джарах. Северо-восточнее этого предместья, на ровной площадке у подножья холма, располагался военный лагерь британцев, который мы обычно видели издалека в окно автобуса, едущего на гору Наблюдателей — Хар Ацофим, или с поворота, идущей параллельно шоссе проселочной дороги. Одно мы знали, что солдаты лагеря соревнуются в футбол с местными еврейскими командами на большом огороженном стадионе у Бухарского квартала. Они появлялись в красно-зеленых майках и черных толстых носках с белой полоской у колен, и их «свечи», когда мяч улетал высоко в небо, пробуждали зависть и страх в сердцах юношей Иерусалима. Несколько таких ударов уже при входе на поле вызывали у нас беспокойство за судьбу наших игроков. Но ребят из команды «Хасмонеи-Макабби» не очень впечатляли эти прямые, как выстрелы, удары или вертикальные свечи, и они упорно и мужественно боролись, и нередко выигрывали. Был среди них защитник, настоящее чудо. Все атаки британцев разбивались об него, как об железный столб и медную стену. Он, этот защитник, быстроногий, низенького роста да еще центральный нападающий и левый полузащитник видятся мне сегодня личностями легендарными, ведущими древние войны между богами Британии и богами Израиля. Детский страх перед британцами я наследовал, вместе со сверстниками, переживая футбольные бои на «поле Маккавеев». Они двигались с такой гордостью и высокомерием, возвышались своим ростом, что мы среди них ощущали себя какими-то пресмыкающимися, видя такими же наших игроков.

Теперь же, при взгляде с крыши полуразрушенного здания на находящийся рядом лагерь, во мне проснулся тот же страх перед великанами. И, вероятно, господин Тирош поставил себе цель — вывести начисто из нас этот страх перед сильным инородцем-блондином, проживающим в военных палатках и вооруженным винтовкой с примкнутым к ней штыком. И попутно извел из нас страх перед представителем другого народа, уроженца этой страны, смуглого, усатого, с ножом в руках. Но все это происходило намного медленней, чем пишется на бумаге.

2

Началась новая глава в нашей жизни с Габриэлем, глава патрулирования и слежения, затем — военных занятий и, наконец, период засад и нападений. Но меня пугает быстрота приближения к финалу, и это сдерживание дается мне с большим трудом, ибо тянет меня, как магнитом к железной стене, к тем ужасным двум ночам, завершившим все наши дела.

Пока же мы сидим с Габриэлем на крыше полуразрушенного здания, стоящего на подъеме дороги из предместья Шейх-Джарах, и наблюдаем за палатками и бараками воинского лагеря. Место наблюдения, кажется мне, выбрано удачно. Арабский квартал заканчивается за нами. Нет ни людей, ни домов, мешающих нашим наблюдениям ни справа, ни слева, и крыша высока и удалена достаточно, чтобы дать хорошую перспективу. Мы видим забор из колючей проволоки. Ворота. Будку часового и его самого, с винтовкой в руке, спокойно беседующего с другим солдатом. Вглубь лагеря от забора идут прямые дорожки между палатками и бараками. По краям этих дорожек тянутся окрашенные известью камни. На отдельной площадке выстроились рядами воинские машины. То там, то тут выходят из бараков и входят в них люди. Часть из них одета в форму, — длинные брюки и свитера цвета хаки, другая — в долгополые плащ-палатки, скрывающие фигуры. За бараками, частью ими скрытая, чуть видна пустая площадка по краям которой — шеренга деревьев. Все это видно глазу и четко различается. Но есть еще нечто, скрытое, не видное глазу, и об этом нам рассказывает Габриэль. К примеру, назначение бараков, которые ничем не отличаются друг от друга. Барак начальника лагеря отмечен флагом на флагштоке и большой доской объявлений и приказов, на которую Габриэль обращает наше внимание. От этого барака и к нему движется редкая цепочка людей с различными знаками отличия, разъясняемыми нам Габриэлем. У барака, тарахтя, останавливается военный мотоцикл, и мотоциклист быстро вбегает в барак. К воротам подходит строем взвод во всеоружии и в плащ-палатках, часовой отдает им честь особым образом. Господин Тирош сопровождает эту сцену разъяснениями, не упуская ни одной вещи и ни одного движения этого взвода на границе лагеря, говорит кратко и по делу. К этому мы уже привыкли на уроках.

«Ну, и как ты атакуешь такой лагерь?» — внезапно обращается он к Яиру.

«Чего вдруг мне надо его атаковать?»

«Предположим, выяснится необходимость его атаковать. Что ты будешь делать?»

«И вправду…Не знаю. Думаю, что не смогу», — бормочет Яир явно заплетающимся голосом. — «Там слишком много людей и оружия».

Через несколько лет, в дни Второй мировой войны, я с Аароном оказались на военной службе в Египте. Какое-то время находились в районе огромных воинских складов у Тель-Кабира, видели квадратные километры, заставленные бронетранспортерами и орудиями, горы обойм и пулеметных лент, горизонт, скрытый за тысячами джипов. Помню, как Аарон, который, как и я, был членом подпольной организации «Борцы за свободу Израиля» — «Лоха-мей херут Исраэль», сокращенно ЛЕХи, смотрел на этот грандиозный ландшафт орудий уничтожения, бормотал про себя в полной депрессии. «И ты собираешься воевать с британцами, украв у них один джип и одну пулеметную ленту…». Он горько рассмеялся и махнул безнадежно рукой. Хлопнул я тогда его по плечу: «Помнишь, что сказал Габриэль, когда мы впервые наблюдали за военным лагерем британцев с крыши в Шейх-Джарахе?» Он повернулся ко мне, лицо его просветлело от слов, которые я ему напомнил. Это были слова Габриэля, обращенные к Яиру:

«Смотри, можно одолеть сто вооруженных людей одной единственной гранатой. Не пугайся массы людей и массы оружия. Тебе надо лишь напасть внезапно и в том месте, где они вообще не ожидают. Неожиданное нападение заставляет людей забыть, как снимают предохранитель у винтовки, а внутренний предохранитель заставляет их застыть в страхе. Понял? Необходимо всего лишь ввести их в шок, заставить онеметь».

Были в лексиконе Габриэля определенные слова, при произнесении которых мне, казалось, слышался звук металла. Когда он произносил слова «Шок, застыть, онеметь», это было подобно щелканью затвора.

Вечерело. Из лагеря донеслись звуки горна. В лагере началась суматоха. Из всех палаток и бараков вышли люди с котелками для еды и выстроились очередью у большого барака, являющегося столовой. У входа толпилось множество людей в плащ-палатках, и все говорили одновременно.

«Вот, — продолжил Габриэль свое обращение к Яиру, — представь себе, как несколько гранат летят в толпу, сколько котелков тогда взлетит в воздух».

«Вы их ненавидите, не правда ли?» — это была Айя, весьма редко обращающаяся к Габриэлю.

«Вовсе нет. У меня лишь одно желание, чтобы они убрались отсюда и предоставили нам самим разбираться в деле с нашими двоюродными братьями».

Он улыбнулся и жестом показал, что надо спускаться с крыши.

3

Мы начали выходить с Габриэлем за пределы города, принюхиваясь к свежеиспеченному хлебу в печах арабских пекарен. Псы в арабских селах встречали нас неистовым лаем, холодная свежая вода из колодцев в ту дождливую зиму утоляла жажду. Мы и раньше совершали школьные экскурсии вокруг Иерусалима, но нынешние походы отличались от тех, как разведка военного подразделения от детской экскурсии следопытов. Габриэль учил нас основам топографии и умению ориентироваться на местности, прокрадываться в одиночку и продвигаться по вражеской территории. При этом рассказывал об исторических местах, которые вставали на нашем пути. Именно он, а не господин Карфаген, впервые показал нам, что названия арабских сел вокруг нас происходят от библейских названий древних еврейских поселений. Он всегда носил с собой затрепанный ТАНАХ, читая нам строки оттуда, касающиеся мест или пейзажа, окружающих нас, причем, правильно произнося гортанные буквы «айн» и «хет», чему открыто радовался Аарон. Загадка того, как мог научиться правильному сефардскому произношению молодой наш учитель из Берлина, была еще достаточно легкой в сравнении с другими загадками, которые вились и окутывали его облик и его действия. Мы уже привыкли к этому и не старались даже их разгадывать. Только Яир не уставал удивляться, добавляя иногда к этому наивно выражаемому удивлению и небольшое расследование. Когда мы оказались на меловой горе, севернее Иерусалима, именуемой Тель-Аль-Пол, Габриэль рассказал нам о раскопках, произведенных здесь знаменитым американским библеистом Олбрайтом, который определил, что это, по сути, библейский холм царя Саула — Гиват Шауль, при этом, указывая вдаль на окружающие арабские села, называл их по именам.

«Когда вы репатриировались в страну?» — внезапно задал ему вопрос Яир, не относящийся, казалось бы, к теме.

«Три года назад».

«И всего за три года вы успели выучить иврит, и географию страны, и распорядок в английской армии, и имена арабских сел и…» — Яир сам удивился этому перечислению, и осекся.

«Часть вещей я знал еще там, за границей. И, кроме того, нет никакого чуда в том, что один из нас знает страну и ее врагов. Удивляться бы надо было незнанию всего этого».

Габриэль понизил голос и добавил:

«Страна эта наша. Вот, село Мухмас это наш Махмеш. Аната — наша Анатот, где, кстати, родился пророк Иеремия. А за ними, севернее, множество арабских сел, и все, по сути, наши. До Дамаска и реки Евфрат. Так что это совсем никакое ни чудо — знать свою страну».

Слова его были просты и понятны, так, что какое-то время мы не видели в них ничего удивительного. Но тут же впилось в нас хищными своими клыками отрезвление.

«Но ведь страна эта не пуста», — с неожиданной для самого меня дерзостью сказал я, — вы полагаете, что горстка евреев Иерусалима, Тель-Авива и Хайфы сможет забрать страну из рук ее хозяев, даже если у этой горстки есть историческое право на эту землю?»

«Речь идет не о горстке евреев, а обо всем великом еврейском народе!»

Фразу «великий еврейский народ» Габриэль произносил особым тоном и с особой силой, как тот, кто провозглашает, что в руках его мощное оружие. Остальные наши учителя употребляли это понятие, рисуя великие трагедии и страдания народа. Потому патетика Габриэля не виделась мне отражающей реальность. Я не осмелился сказать ему, что удивительно, как именно он, бежавший из страны, в которой еврейский народ подвергался периодической резне, так верит в силу евреев.

«Вы еще не знаете, на что способны евреи. Народ Израиля потряс основы режимов, которые были во много раз мощнее банд шейхов и эфенди, — царьков, которые властвуют сейчас на этих землях от Нила до Евфрата. Если мы соберем здесь еврейских революционеров со всех мест рассеяния, а их тысячи, перед их мощью никто не устоит. Даже британцы. Наш народ обладает невероятной силой, говорю я вам, и тут нет никаких преувеличений!»

«Но где он, этот народ, — не сдавался я, — почему он не едет сюда?»

«Вопрос к месту, — признался Габриэль, — но в будущем он вернется. Желая того или не желая. Большими потоками и малыми каплями. А до тех пор придется нам самим сделать часть работы для этого».

«И к этому вы готовите нас?»

Это сказал Дан, который, обычно, редко открывал рот, но уж если что-то произносил, это было неожиданно и весомо.

«Да!» — сказал Габриэль, — сжав губы, словно боясь к этому добавить какие-то ничего не значащие слова.

Воцарилось молчание. В единый миг прояснились некоторые недопонимания, сменившись еще большими неясностями. Такой оказалась, в конечном счете, цель нашей «совещательной группы» по изучению крестовых походов, почти тайком собирающейся в квартире Габриэля. Ведь именно этой цели посвящены были наблюдения за военным лагерем британцев и походы между арабскими селами, по границе между коленом Вениамина и коленом Иегуды. Теперь понятно было, зачем двигались мы между холмами и скалами, пробирались ползком по краю хребта, чтобы даже тени наши не возникали над его краем. Раньше мы знали лишь то, что выбраны в «узкий кружок». Цель его стала нам ясной лишь теперь. Вероятно, все же мы были слишком легковесны и молоды, чтобы почувствовать всю тяжесть ответственности и весомость обязанностей, которые возложил на нас наш учитель. И мы бормотали про себя: «Не слишком ли серьезно это дело для семиклассников?»

Первым пришел в себя и как бы встряхнулся Яир.

«Господин Тирош, — обратился он к Габриэлю низким голосом, — вы же знаете, что существует особая организация, отвечающая за воинскую подготовку молодежи. Никто не делает это в индивидуальном порядке и по своему усмотрению».

Габриэль не торопился с ответом, как бы взвешивая слова, дав Яиру возможность добавить:

«Я имею в виду «Хагану»».

Это слово, сказанное им почти шепотом, разбудило во мне воспоминания детства в ставший знаменитым год тысяча девятьсот двадцать девятый — Тарпат по древнееврейскому календарю. Поздней ночью кто-то постучал в дверь и позвал отца. Мне удалось выскользнуть вслед за ним на улицу, где собралось несколько беседующих мужчин. Меня не столько занимал их разговор, сколько поблескивающая рукоятка пистолета у одного из них за поясом. Эта черная твердая рукоятка притягивала мой взгляд, мысли, стремления души в те летние ночи, разрываемые выстрелами. В свете сообщений о резне в Хевроне и слухах о погроме в Цфате, эта рукоятка служила залогом, что такие страшные события не произойдут в нашем квартале. С тех пор образ «Хаганы» представлялся мне неизвестным мужчиной с пистолетом за поясом. И к желаниям детства добавилось одно главное стремление: вырасти и получить или достать пистолет. В нашем седьмом классе из уст в уста передавался слух о том, что скоро мы вступим в «Хагану», на вопросы об этом восьмиклассники предпочитали набрать в рот воды.

«Не думаю, что наши занятия могут в чем-то помешать делам «Хаганы», — сказал Габриэль, — нет ничего плохого в том, что вы обретете определенный опыт перед вступлением в ее ряды. Наоборот, это поможет вам войти в отборную ее часть».

Я почувствовал, что такая формулировка ослабляет цель, к которой ведет нас наш учитель, и потому спросил:

«Но вы имеете в виду более широкую цель, чем сделать нас лучшими бойцами «Хаганы», не так ли?»

«Цель моя одна: когда придет ваше время взять в руки оружие, вы должны быть к этому готовы».

Для меня это было недостаточно. Требовалось еще какое-то дополнительное объяснение:

«Вы бы хотели, чтобы мы были способны силой оружия добиться тех целей, которые мы обсуждали?»

«Душой и сердцем».

Он был по-настоящему взволнован, и в первый раз мы были свидетелями того, как металлические нотки в его голосе сменились иными звуками, подобными тем, которые извлекают из струн. Именно этим он в единый миг обаял наши сердца, изгнав из них последние крохи сомнений и возражений. Свет зеленых его глаз словно бы разлился, охватив нас всех и замкнув, подобно радужному вееру крыльев, которые складывает и которыми скрадывает павлин отдельные цвета. То, чего он не достиг, обращаясь к нашему уму, достиг сейчас этим эмоциональным обращением к нашим юношеским чувствам верности каждому слову, исходящему из его уст.