Горцы. III том. По тропам абрека

Исмаил Акаев

Вниманию читателя представлен долгожданный третий том романа «Горцы». Это книга о борьбе кавказских абреков против произвола властей, о рыцарях чести и доблести, которым не чужды были человеческие чувства — любовь, дружба и ненависть. Вечно гонимые, они не прощали предательство, ценили дружбу и были верны древним традициям гор.Формула прочности — благородства, чести и достоинства, булатным свойством пронизала главных героев этого романа, словно болеть чужой болью для них лекарство…Исмаил Акаев

Борзак на тропе возмедия

I

Две недели, проведенные дома, пролетели для Куты, словно один миг. Давно так долго не задерживался абрек в Довта-Мартане и не хотел обрекать свою семью и своих близких людей опасности. Под покровом ночи, Кута вновь погнал своего верного скакуна в сторону гордой Черкессии. После зажившей раны, после теплых минут, проведенных в семейном кругу, Кута был полон жизненной энергии, силы и безграничной любви к Родине, ради которой он готов был снова и снова выходить на этот тернистый путь народного мщения. Абрек направлялся в сторону горного аула Хатухшукай, где жил его названый брат — черкесский абрек Хапагож. До Куты дошла новость, что во время переправы из Прохладного лошадей Шоптака, он получил ранение и абрек решил навестить своего черкесского брата. Пройдя через Ассинское ущелье, наслаждаясь величественной красотой суровой природы Кавказа, абрек пересек ингушский Джейрах, и поверх крепости Назрань направил коня в сторону Осетии.

Проехав между Владикавказом и Бесланом, Кута вышел на дигорские земли, где проживали его верные друзья, но, чтобы сэкономить время, Кута не стал заезжать к ним, а сразу же поскакал в сторону Кабарды.

Его скакун по кличке Князь, прекрасно знал эти дороги, поэтому даже глубокой ночью с такой легкостью умел ориентироваться и проезжая вброд реку Урух его конь, вдруг, стал ржать и фыркать, показывая своему новому хозяину свое желание — посетить родные места, где он родился и вырос! Ведь они сейчас проезжали совсем рядом в нескольких верстах от поместья Кургако. Да, Кута знал нрав своего коня, купленный у Кургако и подаренный ему князем Бердом Шардановым…

Кута, вдруг, вспомнил тот день, когда он приехал к своему другу Кургако в кабардинский аул Прямая Пядь на реке Урух, чтобы купить себе обещанного Кургаком этого жеребца. В ту же пору туда приехал кабардинский князь Берд Шарданов с желанием приобрести для себя коня… И неизвестно — подумал сейчас Кута — чем бы закончилось в тот день недоразумение, если бы князь Берд Шарданов принял бы условия Куты — сразиться, чтобы решить спор — кому достанется скакун. Мудрость и бесстрашие, и воля к справедливости Берда Шарданова разрешил этот спор благородным поступком князя — он, как оказалось, расплатился за коня в пользу абрека и уехал, ко всему, пожелав видеть Куту гостем в своем доме… — А надо бы, обязательно навестить князя — подумал абрек — да и хороший подарок отвезти своему новому кунаку.

И чтобы успокоить своего верного друга, Кута стал уговаривать Князя:

— Дорогой мой друг, Князь! — обратился Кута к своему коню, гладя его по шее и теребя гриву — сейчас не время, у нас с тобой срочные дела, прости меня, мы обязательно вернемся, и ты увидишь и Кургако своего бывшего хозяина, всех своих друзей скакунов, и мать свою — кобылу Псыдахэ (кабард. Псыдахэ — русск. Красивая река), она наверное тоже скучает по тебе, обязательно дам вам свидится со всеми…

…Левее оставляя Нальчик, Кута направил своего коня в поселение Кучмазукино (на кабард. черкесс. яз. — Кушмэзыкъуей. ныне Баксан), которое находилось на равнине, в 12—15 километрах от Нальчика, к близким друзьям своего отца. Он решил переночевать у них и заодно проведать их. Эти благородные кабардинские князья когда-то стали надежным тылом для его отца.

В синеве разливающегося рассвета гасла последняя звезда, когда Кута увидел знакомые очертания села Кучмазукино. Он осторожно направил коня в сторону дома сына Алхаса Мисоста. Вдруг нарушая утреннюю тишину, раздался чей-то окрик.

— Кута! Неужто ты?

Схватившись за карабин, Кута резко оглянулся, готовый в любое мгновенье нажать на курок и увидел Тембота — троюродного брата Мисоста. Кута быстро спустился с коня и сразу же оказался в братских объятиях, счастливого от встречи кабардинца.

— Да ты мало того что жив, еще и здоров! Глазам своим не верю! — рассмеялся Тембот. — Мы слышали, что ты очень сильно ранен и вместе с Мисостом и Таном собирались к тебе в Довта-Мартан.

На шум Тембота высыпали горцы с соседних домов, но Кута был спокоен, потому что знал, что в этом кабардинском ауле ему никогда не будет угрожать опасность. Пока он разговаривал с Темботом, кто-то из горцев успел сообщить Мисосту, что в Кучмазукино прибыл Кута. Мисост, словно вихрь в ту же минуту оказался здесь и крепко обнял чеченского абрека.

— Ассаламу Алайкум, брат! Как же я счастлив, что вижу тебя живым и здоровым — не мог нарадоваться кабардинец, а потом, обращаясь к остальным горцам сказал:

— Кута очень уставший после долгой дороги, поэтому дадим ему сначала отдохнуть, а вечером соберемся все у меня. Горцы согласившись с этим решением, разошлись в ожидании интересного вечера, наполненного теплом воспоминаний. В Кабарде очень сильно уважали чеченского абрека, поэтому каждый хотел соприкоснуться с его мужеством, услышать из его уст интересные истории из жизни.

Во дворе Мисоста стояла тишина, нарушаемая лишь редкими звуками природы. Издревле так заведено, что для кабардинцев гость — святое, поэтому каждый в доме Мисоста и стар и млад пытался охранять священный покой гостя. Но Кута не долго находился в плену сладких снов. Мысли, как заплутавшие путники бродили в его голове.

Здесь, в этом доме, провел тридцать лет своей жизни его отец, гонимый судьбой и врагами, так и не нашедший покоя, но ни за что не сошедший с выбранного им пути и исполнивший свое слово. Поэтому и был этот аул, этот дом так свят и дорог сердцу Куты. Он здесь относился ко всему с таким глубоким трепетом, словно оказался на священных землях Мекки. На этой кровати, наверное, засыпал его отец.

— Интересно, о чем же были его мысли? Была ли в его душе надежда на счастливое будущее, или же каждый миг его жизни был наполнен ненавистью к врагам и желанием им отомстить? — думал Кута. Каждый раз, попадая в этот дом, абрек искренне бывал благодарен кабардинцам, сохранившим эту комнату без изменений. Кута будто находил в этих стенах строгий образ своего отца, так рано ушедшего из его жизни, чьей любовью и теплом он волей жестокой судьбы так и не успел насладиться. Мысли абрека прервали чей-то стук в дверь. Это оказывается был Мисост.

— Ассаламу Алайкум! Я, наверное, разбудил тебя. Удалось ли хоть немного отдохнуть? — присел Мисост рядом с Кутой на край кровати.

— Ва Алайкум Ассалам! — встал Кута, приветствуя кабардинца. — Я очень хорошо выспался. Знаешь, в этом доме мне не хочется долго спать. Здесь я как будто чувствую отца, словно в этих стенах бродит пьянящий запах его непростой жизни, словно его мысли и мечты как птицы кружат рядом со мной, ведь, наверное, в его жизни помимо жажды мести были и простые человеческие мечты?! — вздохнул абрек.

— В Кучмазукино гостит мой дядя — двоюродный брат моего отца Жанхот, сын Атажуко. Он был близок с твоим отцом и знает о нем очень много. В молодости они вместе с моим отцом много раз гостили у Маьхьди. Сегодня Жанхот будет у нас… — сказал Мисост, а их разговор прервал мелодичный голос муэдзина, призывающего мусульман на дневной намаз.

— Мы будем ждать тебя в большом доме, там и совершим вместе намаз, а потом пообедаем. Скоро и лекарь придет, чтобы осмотреть твою рану — сообщил Мисост.

Во время обеда в доме Мисоста собрались все благородные представители рода Кушмэзыкъуевых. Среди них был и старец Жанхот, и двоюродный брат Мисоста Тауби, а также Аслангирей, Джиляхстан, Закирей, Гошанашхо, Тембот и Тан. Кута первым делом приветствовал старца Жанхота.

— Да будет добрым твой день, Жанхот! Как я счастлив видеть тебя в добром здравии. Ты нужен не только одной Кабарде. Весь Кавказ нуждается в твоей мудрости. Если бы враги не мешали, тебя необходимо было возить по всему Кавказу, чтобы ты подрастающему поколению рассказывал о взаимотношениях наших отцов, о том как они помогали друг другу и поддерживали братские отношения. — сказал Кута.

— Живи с добром, дорогой Кута! Как же мы счастливы видеть тебя в Кабарде. Наверное, ты хочешь исполнить заветы своего отца. Маьхьди всегда мечтал объединить лучших сынов Кавказа в борьбе против наших врагов. Его мечта не исполнилась, но зато есть ты и мы верим в тебя. Кавказцы готовы встать за тобой, по крайней мере адыги всегда будут на твоей стороне. А теперь, давайте все за стол! — пригласил Жанхот гостей к обеденной трапезе.

— Кута, все, кто собрался здесь твои верные братья. Мы ни разу не разочаровали твоего отца и сделаем все возможное, чтобы и ты не потерял наше доверие — обратился к абреку Мисост.

Пообедав, горцы пили ароматный чай из горных кавказских трав. Все смотрели на Жанхота в ожидании, что он очередной раз поведает что-то интересное. Таков он старый обычай Кавказа, будь то на похоронах или на свадьбе, всегда давать слово старцу, чтобы молодые могли питаться его мудростью. Жанхот понял, что горцы жаждут его совета, его рассказов или жизненных историй. Окинув всех взглядом, он начал свой разговор, обращаясь к Куте:

— Мисост говорил мне, что ты хочешь узнать как жил твой отец в Кабарде, какими тропами ходил здесь и какую память оставил о себе. Вся Кабарда была наслышана о его безграничном мужестве, однако в моей памяти навсегда остался один очень яркий фрагмент из его жизни… — улыбнулся Жанхот. Кажется, старец уже был в плену своей памяти.

— Кута, твой отец Маьхьди был очень своеобразным человеком. Вы чеченцы очень несдержанные, с тяжелым характером люди, но в нем было заложено какое-то удивительно крепкое терпение. Он мог провести целый день, не произнося ни единого слова, уходя в глубину самого себя. Не знаю, возможно, он был таким из-за пережитого горя, но то умиротворение и покой, что жили в нем, очень сильно обманывали его врагов. Именно во время борьбы просыпалась в нем чеченская дерзость и отвага. Мой отец очень много рассказывал о его мужестве, но сегодня я хочу поведать вам историю, свидетелем которой был лично я сам. Вместе с отцом Мисоста Алхасом я с раннего детства был очень сильно привязан к твоему отцу. В то время он жил в Кабарде, исполняя данное собой слово отомстить за невинно убиенных жителей Довта-Мартана. Вместе с ним иногда бывали и чеченцы, в большей степени его двоюродные братья по матери Нохмарза и Ахмарза, но в основном Маьхьди сопровождали кабардинцы из рода Кучмазуковых. Русские военные уже знали, что за ними охотится опьяненный жаждой мести чеченец, поэтому особо тщательно с помощью обученных собак охраняли свой стан. Много раз Маьхьди возвращался с тяжелыми ранениями, волоча за собой безжизненные тела верных друзей, но при этом, у него даже в мыслях ни разу не возникло желания свернуть с пути возмездия. Самой большой преградой для него были эти обученные собаки, которые даже на далеком расстоянии учуяв запах приближающихся абреков, поднимали лай, от которого просыпались солдаты и офицеры.

Однажды в наш аул приехал в гости один балкарский старец из Приэльбрусья. В тот же день, сюда прибыл и Маьхьди, с которым был один раненый чеченец и его остальные друзья кабардинцы. Очередной раз потерпевшие неудачу горцы, поведали старику, с каким коварством и хитростью обошлись с ними русские военные.

— Вам нужен волк! — внимательно выслушав их, сказал старик. Все вопросительно посмотрели на него, а балкарец продолжил — если с вами будет волк, собаки, учуяв запах, испугаются и не поднимут лай.

Идея балкарца бесспорно была замечательной, но где же найти волка, да и какой волк будет ходить за ними по пятам, исполняя их прихоти.

Атажуко быстро подсел к старику и сказал:

— В горах Балкарии точно можно было найти волчонка. Как же он нам нужен! Как бы найти его?

Маьхьди, как обычно молча всех слушал.

Задумавшись, балкарский старец сказал:

— Вам нужен волчонок, но чеченцы никогда не смогут оторвать детеныша от матери. Не в правилах чеченцев держать волка в неволе.

Довольный его разговором, Маьхьди сказал:

— Ты видимо хорошо знаешь характер нашего народа. Так же как и нас никто в этой жизни не сумел приручить волка, потому и выбрали никогда никем не покоренные чеченцы именно этого зверя своим символом…

II

Этот разговор у них произошел в начале весны, а спустя несколько месяцев в наш аул снова прибыл балкарский старец. Заходя во двор Кучука, он громко крикнул:

— Где ваш чеченец? Я ему волчонка принес!

Все высыпали на улицу. Маьхьди тоже оказался дома. Горцы подумали, что старый балкарец решил подшутить над ними, но когда он развязал мешок, из которого на них посмотрели яркие и полные особенной дерзостью глаза маленького волчонка, все поняли, что старик оказался прав. Злым рычанием волчонок не подпускал никого к себе близко.

— В наших горах из-за сильных дождей вышедшая из берегов река, кажется, смыла их логово. Этого волчонка нашли одного на берегу реки. Я специально приехал сюда, чтобы отдать его тебе. Вырасти его и посмотри что у тебя получится. Волк обязательно поймет волка. Никто на этой земле еще не смог приручить волка и ты тоже не сможешь, но если он увидит в тебе волчий характер, он поймет, что ты не хочешь сделать из него раба, и тогда он станет для тебя верным другом. А ты, будучи чеченцем, никогда не будешь подавлять волчью волю, так как знаешь цену свободе…

Маьхьди осторожно взял на руки волчонка и пристально посмотрел ему в глаза. И в этих глазах одинокого мстителя горела одна единственная просьба — помоги мне отомстить за невинно пролитую кровь чеченцев. Ты же волк! В тебе же живет душа моего народа, так встань вместе со мной на этот путь, благослови меня на возмездие!

Борзак… — так назвал Маьхьди свою неожиданную находку, стал для чеченца практически смыслом жизни. Он ухаживал за ним словно мать за новорожденным, отдавая всю свою заботу и тепло. Маьхьди ни разу не ругал волчонка, не повысил на него голос, так как знал, что волк — это не собака, и он никогда не простит даже косой взгляд в свою сторону. Для одинокого абрека, в одночасье лишившегося всей своей семьи, этот такой же, как он одинокий волчонок стал единственным смыслом жизни.

Прошел ровно год. Борзак взрослел. И каждой ночью Маьхьди слышал тоскливый вой молодого волка, который пронимал его до костей. Борзак был очень привязан к Маьхьди. Когда его не бывало дома, он даже не притрагивался к еде и очень сильно тосковал по нему, а Маьхьди не знал что делать. И днем, и ночью он думал о Борзаке, а его этот тоскливый вой постоянно звенел в его ушах, словно укор. Чеченец считал себя виноватым перед волком, и в один из дней, наконец решился отпустить его на свободу.

На рассвете вместе с горцами из аула Кучмазукино Маьхьди выехал в горы, чтобы навсегда отпустить Борзака.

Они дошли до густого предгорного леса. На арбе послушно сидел в деревянной клетке сидел Борзак, горделиво оглядывая все вокруг себя, словно чувствуя эту скорую встречу со свободой. Маьхьди осторожно открыл клетку и сказал:

— Уходи, Борзак, ты теперь свободен! Прости меня, если сможешь!

Молодой волк соскочил с арбы и дико оглядывался вокруг, словно не мог даже поверить, что он действительно на свободе, будто не мог надышаться этим чистым горным воздухом. Он беспокойно оглядывался вокруг, не зная какую выбрать для себя из тысячи опасных троп Кавказа, раскинувшихся перед ним.

— Уходи, Борзак! Пусть будут свободны твои дороги! — печально крикнул Маьхьди, словно навсегда расставался с единственным другом.

Волк медленно пошел в сторону леса, а потом, сделав несколько шагов оглянулся.

— Уходи, Борзак! Уходи! Ты свободен! — снова крикнул ему Маьхьди и молодой волк исчез в густом предгорном лесу Кабарды. Маьхьди долго смотрел ему вслед. Сколько мыслей витало в его голове. Как же он завидовал этому волку — свободному и молодому, ведь он уже давно был скован цепями собственной клятвы…

Проводив молодых горцев, Маьхьди вместе с Кучуком решили навестить своего кунака, который жил отсюда неподалеку. Друзья прекрасно провели у него время и на следующее утро возвращались домой. По традиции кунак решил их проводить. В его сопровождении они выехали на конец села. Маьхьди и Кучук только хотели распрощаться со своим кунаком, как услышали людские крики. Недолго думая, всадники повернули коней. Через некоторое время они увидели бегущего на встречу пацаненка.

— Что там случилось? — крикнул ему Кучук.

— Волка поймали! — бросил на ходу мальчишка.

Маьхьди словно обдало жаром. Обжигая коня ударом хлыста, он вихрем помчался в ту сторону, где он как понял, приключилась беда с его верным другом. За ним поскакали и друзья. В окружении торжествующих от удачной травли горцев, лежал весь окровавленный Борзак, который из последних сил скрипел зубами, давая понять, что воля его не сломлена, сколько бы ран ни было на теле.

— Борзак! — крикнул Маьхьди, врываясь в толпу. Услышав родной голос, волк забился, пытаясь встать, но снова обессиленный рухнул на землю.

— Придержите своих собак! — прикрикнул на людей Кучук, а Маьхьди осторожно опустился рядом с раненым волком. Он быстро осмотрел тело волка, пытаясь оценить степень тяжести его ран.

— Что здесь произошло? Зачем вы сотворили над ним такое? Он же совсем молодой! Почти щенок! Чем он мог вам помешать? — со злостью спросил Кучук у людей, окидывая взглядом каждого.

— Вчера его учуяли собаки на окраине села. Он разорвал двух собак. Мы даже удивились, что волк так близко подошел к селу, и думали, что он убежит в лес. Но сегодня на рассвете собачий лай поднял на ноги все село, поэтому мы и вышли, чтобы устроить засаду незваному гостю. Мы-то думали, что это видавший виды, матерый волк, а на деле оказался почти щенок — виновато опустив голову, ответил один из горцев.

Кучук протянул ему руку:

— Не переживай. Вы ни в чем не виноваты. Если вы позволите, мы бы забрали его отсюда.

— Конечно! Нет проблем — обрадовался кабардинец.

Борзак еле дышал. Учитывая сколько ран, было на его теле, не было даже крохотной надежды, что волк может выжить. Горцы завернули раненого волка в тряпку и передали его, сидящему на коне Маьхьди. Он бережно взял этот сверток и словно ребенка прижал его к сердцу. Борзак смотрел на него потухшими глазами.

— Сейчас ты поймешь меня, Борзак. Сегодня сплелись воедино наши с тобой жизненные дороги. Вот так и мне когда-то судьба преподнесла свою горькую чашу, которую мне до сих пор приходится пить. Знаешь, сколько раз в этой жизни вокруг меня смыкался круг голодных собак, и я оставался один на один с лицом своей жестокой судьбы. Поэтому я так сильно нуждался в тебе, но ты меня не понял. Ты был слишком молод, тебя звала свобода, и потому тебе казалось, что я держу тебя в неволе. Каждую ночь ты так тоскливо выл, что я, не выдержав натиска твоей боли, решил отпустить тебя, но судьбе видимо было угодно вновь свести нас на жизненной арене. Прошу тебя, не умирай! Тебе нельзя умирать! Из последних сил цепляйся за эту несправедливую, коварную жизнь. И я знаю, что ты победишь, что ты будешь жить, потому что ты, как и я обязан отомстить, а это мой друг, очень серьезный повод, чтобы любить жизнь. Желание отомстить — это самое сильное на земле лекарство, которое может вернуть к жизни даже того, кто стоит на краю бездны своего конца — Маьхьди разговаривал с волком словно с человеком, и кажется тот его действительно понимал, ведь как говорил балкарский старец, лишь волк поймет волка…

Маьхьди все свои силы начал отдавать, чтобы вернуть молодого волка к жизни и ему это по воле Аллаха удалось. Однако Маьхьди все равно не знал, что на душе у волка, и каким будет его следующий выбор — безграничная свобода или верность человеку, спасшему его жизнь?

Снова собрались горцы во дворе Мисоста где жил Маьхьди. Окрепший Борзак внимательно окидывал всех своим гордым, дерзновенным взглядом, словно действительно был готов к принятию самого важного решения в своей жизни.

Маьхьди опять открыл деревянную клетку:

— Борзак, уходи, если хочешь. Я снова оставляю тебя свободным! — сказал Маьхьди.

Борзак осторожно вышел из клетки и полной грудью вдохнул чистый горный воздух, в котором витал этот необъяснимый вкус дикой свободы, а потом, подойдя к Маьхьди, сел рядом с ним, уткнувшись мордой в его ноги. Все поняли, что волк сделал свой выбор в пользу чеченца. Маьхьди опустился рядом со своим другом и, прижав к себе его лохматую голову прошептал:

— Не унывай, Борзак! Мы с тобой еще заставим трепетать сердца врагов. Я ведь тоже также свободен и одинок как и ты!

— Эх чеченцы! Не зря же нарекли вас волками! — засмеялся Атажуко. В тот вечер кабардинцы устроили большой пир в честь дружбы волка и чеченца.

III

Через несколько лет Борзак стал матерым волком. Он действительно оправдал доверие Маьхьди и стал для него верным другом и братом. Многим врагам устраивали они вместе засады, многим смог отомстить Маьхьди, благодаря волку. Русские узнали про Борзака. Они мечтали избавиться от него даже больше чем от Маьхьди. Власти даже установили цену за его голову, которая ничем не уступала цене за голову самого рьяного абрека. Всю свою жизнь, молодость, душевный покой, физическое здоровье — все отдал Маьхьди, чтобы отомстить каждому, кто отдавал приказы истребить его село в тот роковой вечер, когда он в одночасье лишился жены и пятерых детей. В течение тридцати лет всех нашел Маьхьди и всем отомстил как и давал слово самому себе. Остался один лишь казак майор. Маьхьди даже в город Царицынь отправился в поисках него.

Майор оказывается и не был так далеко от своего преследователя, вышедшего на тропу народного мщения. Военному деятелю, с честью исполнившему свой долг, выделили земельный надел на Юге России. Так, майор поселился жить в Кубанской станице. Он теперь был полностью свободен от военных обязательств и с головой ушел в семейные заботы, всецело наслаждаясь домашним уютом на той земле, которую он и его сотоварищи так щедро облили кровью.

Но однажды поздним летним вечером, возмездие постучало в его двери — Маьхьди вышел на его след. Это был последний, финальный шаг на тридцатилетнем пути отмщения чеченца. Маьхьди высоко задрав голову, пристально посмотрел в небо, усыпанное мириадами звезд, словно умоляя его благословить себя с честью завершить задуманное. Вместе со своими верными друзьями, Маьхьди зашел во двор. В тот вечер с ним был и двоюродный брат Нохмарза. В окне майора горел свет. Он лежал, развалившись на мягкой постели, готовый отойти к ночному сну. Вокруг него ходила молодая, миловидная женщина, а с соседних комнат раздавались полусонные детские голоса. Не было в этом ничего особенного или сверхъестественного — так живут на земле тысячи семей, так жил когда-то и Маьхьди. За тридцать лет окаменевшее сердце чеченца, не дрогнуло, не сжалось, не заплакало от боли, увидев сегодня счастье врага, который когда-то лишил его счастья…

Он возведя курок, медленно вошел в дом. По всему телу разлилась какая-то приятная истома, от осознания того, что в эти минуты он окончательно исполнит данное Богу и самому себе слово, которое он пронес на протяжении тридцати лет. Кабардинцы, которые были с Маьхьди окружили дом майора. Когда Маьхьди вошел — вооруженный, с диким, блуждающим взглядом, словно зверь, учуявший запах крови, майор все понял. Он понял, что пусть и через долгие годы, но час расплаты все же настал. Облокотившись о стену, стояла, побелевшая от страха его жена, притихли испуганные дети. Ни кровник, ни враг не выронили ни слова и молча смотрели друг на друга. Майор был лишь удивлен, как так бесшумно зашел чеченец, что даже собаки не учуяли его. Маьхьди поднял ружье, но ситуация изменилась в доли секунды — в комнату вошел самый младший сын майора. В его синих, словно небо бездонных глазах не было ни капли страха. Он был слишком мал, чтобы понять происходящее и взобравшись на колени к майору, стоявшему на шаге от смерти, так сильно прижался к его груди, будто не мог насытиться отцовским запахом, а потом улыбнулся Маьхьди, который Божьей карой вошел в их дом в этот безмятежный летний вечер. Глаза ребенка смотрели прямо в душу чеченцу, и он понимал, что огонь, горевший в его сердце на протяжении тридцати лет, тушит эта чистая синева детских глаз…

Даже после такой боли и горя, оказывается, не окаменело сердце Маьхьди. Перед его глазами встал тот роковой летний вечер, который навсегда перевернул его жизнь — эти маленькие ручки его пятерых детей, которые так и окоченели вцепившись в холодеющее тело матери, улыбки, навсегда застывшие на их круглых лицах, этот черный дым, застилавший предгорные холмы родного Довта-Мартана, повсюду валявшиеся тела его односельчан. Интересно, что было на сердце его семьи в тот момент? Кричали ли они его имя в предсмертном бреду? Просили ли милости у врага? Его жизнь ведь тоже была когда-то такой же благодатной и счастливой. Сколько раз он спешил к дому после тяжелых полевых работ, и сердце как в первый раз так радостно билось, видя этот маленький огонек в окне его дома, через которое он различал очертания красавицы жены, суетящейся по дому, слышал родные голоса сыновей и дочерей. Но все это в один момент рухнуло, превращая всю его, некогда спокойную жизнь в одно дикое желание отомстить. На протяжении этих долгих тридцати лет скитался он по всему Кавказу, уничтожая одного за другим тех, кто отдавал приказы на эту карательную экспедицию в Довта-Мартан. Оставалось лишь сейчас взвести этот курок и та тяжелая ноша мести свалится с его плеч, и он в назначенный срок с чистой совестью уйдет в Праведный мир, чтобы увидеть там отмщенных жену и детей. Но в глубины его истекающего кровью сердца, смотрели эти синие глаза ребенка. Он все сильнее и сильнее прижимался к отцу, словно чувствуя скорую разлуку, не мог насытиться его теплом. Вдруг неожиданно для всех, приводя в изумление самого майора, его жену, и наблюдавших с улицы за этой картиной, кабардинцев, чеченец опустил оружие. Он подошел к сидящему на коленях майора ребенку, и погладил его по русым волосам. Ребенок смеялся, застенчиво пряча свою головку на груди отца…

Маьхьди вышел. Никто в доме не шелохнулся с места, лишь выглянувший в окно майор увидел как его двор покидают несколько всадников, а среди них, словно жеребенок, ластящийся к кобылице, подпрыгивая, бежал какой-то зверь.

— Неужто волк? — изумился майор, а потом убедился в своих догадках, вспомнив, что ни одна собака не издала даже писка, когда незваные гости заходили в его двор.

Небо было чистым и звездным, словно ничего и не произошло, а Маьхьди в ту ночь окончательно завершил свой тридцатилетний путь возмездия. В его душе прощение оказалось сильнее жажды мести. Из чего было сделано его такое крепкое, но при этом умеющее прощать и любить сердце?

Через несколько лет русские убили Борзака. Вот так и остался Кута твой отец без верного друга и собрата, а этот эпизод из его жизни я запомнил навсегда. Как же не случайно в этой жизни твое мужество. Ты семя достойного племени! — старый Жанхот встал, завершая свой рассказ. За ним встали и остальные горцы.

— Сколько планируешь у нас пробыть? — спросил Жанхот.

— Я планирую сегодня уехать. Я увидел вас всех, отведал вашего хлеба, а вечером можно и тронуться в путь.

— Сегодня мы не отпустим тебя. Скоро лекарь придет, чтобы осмотреть твою рану. А завтра на рассвете мы вместе выедем из Кабарды. Со мной будут Тембот и Тан. И мы вместе проводим тебя до твоего друга Хапагожа. — сказал Мисост. Жанхот кивал головой, одобряя его предложение.

— Передай большой салам нашим братьям черкесам, и обязательно, по обратной дороге заезжай в Кушмэзыкъуей! — сказал старец, называя свой аул настоящим названием на кабардинском языке.