Грядущая биовласть. Научно-фантастический роман

Исабек Ашимов

Как умирать? По новому или по старинке? Можно ли старость и смерть отодвинуть или, наоборот, придвинут. Ученые разработали нанобиочип-гомеорегулятор, поддерживающий гомеостаз человека, увеличивая «запас прочности» организма. Но, когда он критически оценивает степень «хрупкости» организма тяжелого больного, то запускает эвтанаторную программу. Врач дистанцируется от эвтаназии. Проблема эвтаназии находит свое решение в биочипизации населения планеты, которая, кстати, составляет основу биовласти.

ЭВТАНАЗИЯ: МЕДИЦИНА СДАЕТ СВОИ ПОЗИЦИИ?

Бишкек. 2017 год. Центр неотложной хирургии. Комната отдыха для дежурных хирургов, ночь. Сегодня на редкость дежурство выдалось спокойным. Привезли всего с десяток больных, шесть полостных операций. Последнюю из них закончили два часа тому назад. Все расписали, проверили и сейчас Талип и Эсен, успев еще и перекусить, отпросились у старшего дежуранта прилечь в дежурной комнате. Не спалось.

— Талип! Не спишь?

— Сон не идет. — Ответил он.

— Помнишь лекцию Митина?

— Угу…

— Когда впервые услышал его откровения об эвтаназии, я признаться опешил. А сказал он так: — Контрольным выстрелом для человечества служил и пока служит гуманизм, направленный на выживание обреченных природой особей за счет сильных и жизнестойких. Теперь человечество немного приходит в себя. Появилась слабая надежда на то, что эволюция природы постепенно войдет в свою колею.

— А вспомнил. Кто-то из зала даже крикнул, что он и есть антигуманист. Помнишь?

— Поначалу мне подумалось, что профессор — это и есть тот самый злой гений, для которого человек, его жизнь ничто. Имеет смысл только Природа и ее деяния. Никогда бы не подумал, что так может сказать интеллигентный ученый. — Сказал Талип.

— Поверь и я тогда удивился. — Признался Эсен. — Во все века именно ученое сословие стояла на страже гуманизма. Сколько ученых посвятили свою жизнь и деятельность во имя гуманизма, процветания человечества. Ведь «Все во имя человека!» — это их девиз.

— А есть еще выражение — «Любой прогресс реакционен, если вредит человеку». Мне тогда запали в душу слова Митина: — Сейчас все чаще звучит мысль о несостоятельности гуманизма, о чем свидетельствуют факты появления таких движений и течений, как трансгуманизм, карианство. А помнишь, как смачно он ругал Европу? — рассмеялся Талип. — Он чуть не матерился, награждая Европу эпитетами «загнивающая», «извращенная», «гнилая», «обосранная».

Эсен, повернувшись в сторону Талипа, сказал: — Но ты сам подумай! Действительно, во что превратилась свободная и открытая Голландия, Швейцария? В страну наркоманов, извращенцев, проституток. Но самое страшное — это то, что там дали право гражданам на эвтаназию.

— В том то и дело, когда говорят о загнивающей Европе, мне представляется именно неадекватное государственное решение проблем полового влечения и смерти. — Согласился Талип. — Такие вещи, к сожалению, происходят не только там или в Швейцарии, но и в Литве, Эстонии.

— Обидно, что такую великолепную страну, как Швейцария, превратили в Центр мировой эвтаназии. — С огорчением сказал Эсен. — Самое страшное, программа эвтаназии для иностранцев в стране набирает бешенную популярность. Количество туристов-самоубийц там растет с каждым днем.

— Ты только представь себе! Встать в очередь на самоубийство может не только неизлечимо больной или очень старый человек, а любой желающий отправиться на тот свет. — Сказал Талип и с удивлением спросил. — Ээ… А ты знаешь, что там появился новый феномен?

— Какой феномен?

— Одновременные самоубийства супругов, один из которых смертельно болен.

— А второй?

— Второй или вторая умирает просто из-за солидарности. — Ответил Талип.

— О, Боже! — воскликнул Эсен. — Солидарная смерть? Смерть на поток? Очередь за смертью? Такое трудно осознать. Как вообще стало такое возможным? Куда мы катимся?

— Обстоятельность Европы мы знаем не понаслышке. Ты только вспомни, с какой обстоятельностью и размахом была поставлен поток на смерть в фашисткой Германии. Так, вот в Швейцарии конкурируют между собой шесть организаций, которые оказывают необходимую юридическую и медицинскую помощь желающим покончить с собой.

— Все это не столько милосердие, сколько бизнес-проект, как, впрочем, ежедневный хадж мусульман в Мекку и Медину. — Заявил Эсен.

— С этим я согласен. Где крутятся шальные деньги, нет места для милосердия. Больше всего самоубийц приезжают из Германии, на втором месте — Великобритания, на третьем — Франция и Италия. Самой популярной организацией для иностранцев считается Dignitas.

— Надо же, даже такие компании имеют свой рейтинг? — удивился Эсен.

— А как же! — воскликнул Талип. — Эта компания поставила на широкий поток различные программы для туристов-самоубийц. Есть свои менеджеры, которые разъезжают по всему миру, агитируя людей на добровольную и очень технологичную смерть в этой стране.

— Бред собачий! Представь себе, что издаются специальные проспекты, памятки, программы, свой менеджмент и все это связано с организацией добровольного или принудительного убийства. — Возмутился Эсен.

— Вот ты представь себя на месте того самого менеджера по смерти. Скажем, в твою обязанность входит организация таких туров. В той или другой стране ты ведешь пропаганду добровольной смерти, встречаешься с потенциальными клиентами, проводишь с ними соответствующую беседу.

— Можно я продолжу дальше? — спросил Эсен. — Итак, клиент созрел, по приезду в Цюрихе клиента встречают, организуют для него ознакомительную экскурсию по стране, затем госпитализируют его в специальные частные гостиницы. Везде встречают с доброжелательной улыбкой, создают комфортные условия, приятный досуг.

— Давай я продолжу, — смеясь, попросил Талип. — Далее следует осмотр у врача и подписание документов, в которых пациент официально соглашается уйти из жизни. Причем та же улыбка, добродушие. После этого больному медики вручают стакан со смертельной дозой снотворного нембутала, который приводит к остановке дыхания во сне. Затем следует организация похорон либо отправка груза номер «200» в страну постоянной прописки. Слышь! Нехилые заботы, а?

— Поверь, эти заботы, оказываются, того стоят. — Ухмыльнулся Эсен. — Везде мани-мани и немалые. В среднем эвтаназия обходится в четыре тысячи евро, а с организацией похорон — еще три тысячи евро. Ну, как? Не хило?

— Да за такие бабки — эти сволочные менеджеры завлекут к себе любого. — Рассмеялся Талип. — А ведь за такие деньги наши соотечественники уезжают воевать в Сирию.

— А знаешь, что самое кощунственное в этом деле? Тем, кто не в состоянии оплатить эвтаназию, независимо от гражданства, государство может выделить специально учрежденные гранты. — Сказал Эсен.

— Даже так? — удивился Талип.

— За год кредитом успешно пользуются, в среднем двести туристов. На организацию смерти зарабатывают не только частные, но и государственные клиники. Вот, что страшно! — воскликнул Эсен.

Талип расхохотался. — Надо же, кредиты! У нас земледельцам кредиты не выдают, а там… — Разумеется, у них будет расти число и кредиторов и заемщиков кредита.

— В том, то и дело!

— Страшно и то, что это явление распространяется как пламя. Сейчас добровольно уйти из жизни иностранцы могут не только в Швейцарии. Эвтаназия в том или ином виде разрешена в Бельгии, Голландии, Люксембурге, а также американских штатах Орегон, Вермонт и Вашингтон. Об этом уже ратуют в Литве, Эстонии. — Перечислял Талип.

— А знаешь, есть явления еще более страшное. Голландский закон разрешает добровольно уходить из жизни и несовершеннолетним. Представь себе, что родные больного могут попросить врача прекратить страдания своего ребенка в возрасте двенадцати-пятнадцати лет.

— Ээ… Такая практика существует у них уже с десяток лет. Не забывай, что вот уже года два, как разрешена детская эвтаназия. — Напомнил Талип. — В феврале 2014 года разгорелся скандал в Бельгии. Принят закон, по которой дети при согласии родителей или в случае недееспособности ребенка сами родители получили право подавать прошение об эвтаназии.

— Это, когда ребенок недееспособен. А когда он дееспособен такое возможно? — спросил Эсен.

— Вполне! — ответил Талип. — Если психолог после общения с ребенком подтвердит, что тот осознает последствия своего решения, эвтаназия будет проведена.

— Вот еще одна страшилка из того же поля. Во Франции и в Великобритании сенаторы уже выступали и выступают за либерализацию законов по внедрению не только пассивной, но и активной эвтаназии. Слышь! Активной эвтаназии! — возмущался Эсен.

— Уму непостижимо тот факт, что дискуссию об активной эвтаназии инициировал во Франции сам президент Франсуа Олланд, ссылаясь на общественное мнение французов. — Сказал Талип. — Тем временем, правительство Германии собирается легализовать пассивную эвтаназию и уже есть множество прецедентов, когда врачи или даже просто опекуны прекращают поддержание жизни пациента, если это соответствует его воле.

— Медики то понятно, но когда опекуны имеют право прекратить жизнь — это страшно! А вообще насколько правильно ссылаться на общественное мнение? Разумеется, люди, испытывающие страдания или же видящие своими глазами страдания близких и родных, проголосуют за безболезненную смерть. Но, это же, их субъективное решение. Почему общество должно идти на их поводу? — задавался вопросом Эсен.

— Согласен с тобой. Самое страшное то, что такую инициативу выдвигают и к этому призывают сами медики — представители, казалось бы, самой гуманной профессии в мире. Представляешь? В 2012 году уролог Кристиан Арнольд признался в том, что за последние годы помог около двести безнадежным пациентам совершить безболезненное самоубийство.

— И что? И каково общественное мнение? — спросил Эсен.

— Ты не поверишь! — воскликнул Талип. — Арнольда поддержали многие врачи. А активист Немецкого общества за гуманную смерть Антон Вольфарт заявил, что «каждый человек должен иметь право помочь ближнему расстаться с жизнью», поэтому мне совершенно непонятно, почему это должно быть запрещено врачу, который располагает самыми лучшими средствами обеспечить достойный добровольный уход из жизни».

— Урод! Именно вот такие живодеры загоняют медицину в тупик. — Возмущался Эсен.

— Доктор Менгель им не урок, — сказал Талип, — и, вообще, история не учит.

— Представь себе, что раньше профессия врача отличалась сакральностью, так как была направлена за сохранение жизни, во что бы то ни стало. А теперь? И вообще, что с нами происходит?! — возмутился Эсен.

— Медицинская профессия остается сакральной, но теперь с другой ориентацией — на смерть. — Грустно вздохнул Талип. — Честное слово, я не предполагал, что медицина, так скоро коммерцианализируется. Все о чем мы с тобой говорили — это не что иное, как бизнес-проект от медицины. И это очень грустно.

— Когда я узнал, что в Германии появились сайты со стандартными формулярами, в которых пациент может изложить свою волю на случай смертельной болезни или недееспособности, я в начале опешил. — Признался Эсен. — Как это можно? Всего лишь нужна подпись пациента или его опекуна, заверенная нотариусом?

— И что?

— Подписать такой документ ринулись не мало, не больше десять миллионов немцев. Представляешь?

— Вообще, рынок, бизнес и медицина — по сути, несовместимы. Я имею в виду по целям. — Сказал Талип. — Все мы знаем трагедию одного известного медика — профессора Каракулова. Мне думается, что его жизнедеятельность должна стать хрестоматийной для всей современной медицины.

— Почему?

— Этот известный ученый, опытный хирург в начале 90-х годов прошлого столетия, видя какая трансформация, происходит в хирургической профессии под влиянием рынка и новых технологий, долгие годы целенаправленных исследований посвятил проблеме индустриализации и индивидуализации хирургии, социализации хирургической деятельности, а в целом формированию философско-методологического основания хирургии рубежа XX — XXI веков.

— А в чем трагичность этого ученого? — переспросил Эсен.

— А в том, что он одним из первых осознал тотальную смену взглядов, отношений, идеалов и норм хирургической деятельности в результате диктата рыночной системы.

— И что?

— Он выступал, убеждал, наконец, требовал, но все оказалось безнадежной попыткой удержать хирургию в морально-нравственных рамках профессиональной деятельности.

— Его не поняли и не поддержали. Так?

— Но, похвала ему в том, что он сумел создать, так называемый «осевой принцип современной хирургии», показал, каким должен быть современная хирургия и сам хирург. К нему прислушаться бы.

— То есть, трагедия его в том, что его мысли, его суждения остались не понятыми?

— Да! Так оно и есть. — Признался Талип. — Даже хирургической профессуре показалось, что автор слишком теоретизирует хирургию и слишком драматизирует ситуацию вокруг современной хирургии. Вот так, понятия о хирургической чести были утеряны, традиции ушли в небытие, возобладали новые ценности.

— И что потом?

— Каракулов, наверняка, сломался, смирился с этим, воспринял это как личную трагедию ученого и принял решение отойти от хирургии. Помнится, на Конгрессе хирургов страны «Хирургия рубежа XX и XXI веков», где он выступал с программным докладом, ему задали вопрос: В чем основная причина того, что вы решили отойти от хирургии? Ответ прозвучал так: «В хирургии развелось слишком много сук!».

— О, я помню этот момент! — воскликнул Эсен. — Сказав эту фразу, профессор еще минуты две молчал и нервно сжимал в руках микрофон, как бы потеряв дар речи. В зале воцарилась тишина, все были в ожидании. Что же он скажет дальше? Но, докладчик, молча сошел с трибуны.

— Уже потом он признался, что в этот момент, боясь сорваться и высказать горький упрек: «В хирургию хлынули отъявленные мошенники, для которых не имеет значение, что представляет собой хирургия и ее служитель — хирург. Для них важно то, что на операциях можно неплохо заработать и выстроить свой бизнес». — Сказал Талип.

— Теперь мне понятно! Действительно это трагедия честного и прогрессивного ученого. — Сказал Эсен.

— Прежде всего, честного человека, влюбленного в хирургию. — Поправил его Талип. — Этот человек, по сути, один из немногих, которые сумели выразить хирургию в мыслях.

— Мне думается, что со временем история медицины и науки рассудит об истинной значимости ученого-медика с основательной философской и методологической подготовкой, сфера интересов которого является активная теоретизация основ перспективных научно-медицинских специальностей, повышение их методологического уровня, а также формирование философского их основания. — Сказал Эсен.

Оба ненадолго замолчали, каждый думая о чем-то своем. Молчание прервал Эсен.

— Итак, ты считаешь, что эвтаназия постепенно оформится в бизнес-проект?

— На это есть все основания. — Сказал Талип. — Интересно, а существует ли опыт эвтаназии в России, в странах СНГ, в том числе в Кыргызстане? Митин еще тогда говорил, что существует.

— Как будто ты не знаешь? — удивился Эсен. — Сколько раз приходилось слышать от врачей на приеме, когда «скорая» привозила стариков: «Он или она итак умрет — без операции либо после операции. Зачем привезли?». Это на врачебной практике, а в масштабе государства, не принимая никаких мер по улучшению состояния здравоохранения и медицинской помощи населению или более того, не разрабатывая соответствующие законы, к сожалению, мы вольно, невольно допускаем ту самую пассивную эвтаназию. Причем, крайним всегда оказываются медики.

— Об этом я знаю. Я имел в виду опыт активной эвтаназии.

— Ты подожди. Такими темпами, с таким отношением к человеческой жизни мы очень скоро догоним Европу. — Усмехнулся Эсен. — Чиновники еще не понимают, что отказывая человеку в квоте на высокотехнологичное лечение, государство применяет к нему как раз ту самую пассивную эвтаназию, включая детского возраста. Разве не так?

— Я согласен. Государство, разводя руки перед пациентом, у которого отказали почки или печень, а ему необходима пересадка соответствующего органа, практикует принудительную эвтаназию. Это же очевидно! — сказал Талип.

— Вот в этом отношении, когда по телевидению объявляют, что тому или иному пациенту требуется дорогостоящее лечение за границей, а потому просят сбросится на средства, меня это очень огорчает. Неужели государство не понимает, что этим самым он получает пощечину за свою несостоятельность? — возмущался Эсен.

— Это и есть самая настоящая пощечина государству и обществу в целом! — возмущался и Талип. — Более того, как можно понять тот факт, что пересадку органов в нашей стране передоверили частным клиникам.

— А что, такое уже принято?

— Да! Недавно, депутатская группа, идя на поводу одного ушлого депутата-бизнесмена, внесла поправку в соответствующий закон. — Сказал Талип.

— Получается, этот депутат проталкивал свои интересы?

— А как же!

— Получается, что соответствующие специалисты, я имею в виду, трансплантологи, промолчали? — усомнился Эсен.

— Разумеется, они не оставались безропотными — объясняли, убеждали, требовали, настаивали. А что толку? Все решилось там на верху.

— Между тем, трансплантация органов, как, впрочем, эвтаназия, имеет такую же опасность, как скатится по наклонной — черный рынок органов, преступная пересадка, коммерционализация. Ведь так? — спросил Эсен.

— Да! В том и другом случаях с течением времени в обществе найдут морально-этические оправдания. Вот, что страшно! — воскликнул Талип.

В ту ночь Эсену и Талипу не спалось, еще долго не утихал спор между ними о проблемах эвтаназии, об отсутствии государственных гарантий, о недостаточности гуманизма. Действительно, с момента своего появления эвтаназия всегда представляла собой огромный клубок моральных, теологических, медицинских и юридических проблем. Критики утверждают, что ей могут злоупотреблять родственники, уставшие ждать наследства или просто не желающие ухаживать за пожилыми людьми. В то же время сторонники эвтаназии уверяют, что выбирая между смертью от продолжительной и мучительной болезни в больнице, в окружении чужих людей, многие предпочтут быстрый и безболезненный переход в иной мир в домашней обстановке.

Для многих, решившихся на эвтаназию, важную роль играет и то, что они избавляют не только себя от мучений, но и своих близких от проблем по уходу за больным. Это личное, конкретное. Но, самое страшное, если эвтаназию возводят на уровень политики. Программа умерщвления инвалидов и психически больных, по мнению руководителей третьего Рейха, «идеально вписывалась» в идеологию о «расовой чистоте». А ведь эвтаназии подверглись более двести тысяч человек. Даже такая трагедия не учит, к сожалению, человечество.