Спаси меня

Ирма Грушевицкая

– Ты спасла мою сестру, Тереза. Никто этого не забудет. Ни я. Ни они. Парень кивает на своих друзей, а я смотрю в лицо каждому: запомнили ли? Запомнили. Мне было двенадцать, когда Тимур Яворский дал это обещание. Прошло время, и теперь спасать нужно мою семью. Хватит ли мне мужества просить о помощи сейчас, когда мы выросли? И что потребует от меня тот, кто теперь предпочитает держаться в тени?

Глава 15

— В паре миллиметров от позвоночника вошло. Чуть инвалидом девку не сделали.

— Бессонов, чудила, перепрессовал.

— Давно говорю: посади ты его под замок, собаку бешенную. Он только по «стрелкам» ходок. В мирное время такого на улицу выпускать нельзя.

— Не могу. В «поле» работы много. Дни такие, сам понимаешь. Все ресурсы стягиваю.

— Это-то понятно. Напряжение чувствуется.

— А когда было иначе, Петь?

— Да уж. Такова реальность.

— Девчонка как?

— Жить будет. Неделю тут подержишь. Потом домой отвезёшь долечиваться. Я буду приходить на перевязку. Противостолбнячную ей ввёл, посижу ещё часок, посмотрю на реакцию. Родным сообщили?

— Нет. Говорит, одна живёт.

— Вы хоть документы у неё проверили? На вид школьница ещё.

— Рошанского за яйца подвешу, если так.

— Я не школьница, — решаю вмешаться. — И я не сплю, если что.

Я лежу на той самой кровати в комнате наверху. Лежу на животе, потому как на спине у меня дыра размером с замочную скважину. Так сказал доктор, которого Гера зовёт Петей.

Петя похож на профессора мединститута: в костюме, тонких очках, с аккуратной стрижкой и красивыми руками. Я подмечаю это, пока он перевязывает мне колени.

Та ещё была операция!

Мне больно лежать, больно сидеть. На ногах я тоже стоять не могу. Гере пришлось держать меня под мышки, как провинившегося кота.

Пока с помощью Нуркан с моей спины срезали платье и бельё, пока стягивали порванные колготки, я мужественно боролась со слезами. Проиграла, когда перекись проникла в раны.

— Что с твоими коленями? — спрашивает доктор.

— Упала.

— Это я понял. А до этого? Они совсем недавно зажили.

— Значит, и раньше падала. Падучей страдаю.

— Употреблять слова, значения которых не знаешь или не понимаешь до конца — крайне неосмотрительно. Падучая — это эпилепсия. Даже в шутку не желай себе этого.

— Языкастая, — комментирует из-за спины Гера. По голосу слышно, что он улыбается. Мне бы обернуться, посмотреть, на месте ли его щербинка, но я точно не буду этого делать.

Ещё когда летела головой вперёд, поняла, что ни о чём никого здесь просить не стану. Прийти в «Точку» было большой ошибкой. Кто такой Волочков, против этих бандюганов? Мелкий пакостник, только то! И о чём просить? Наказать его? Погрозить пальцем и заставить всё вернуть? Судя по тому, как привыкли действовать эти люди, там никаких разговоров и убеждений быть не может — сразу в расход.

Пойду ли я на это? Смогу ли жить с мыслью, что виновна в гибели пусть даже общеизвестного гада? С чем легче смириться — с собственным малодушием или трусостью? Пришло время решать.

Вот я и решаю. Лёжа в той самой испугавшей меня комнате на той самой, повергшей в шок, кровати.

Поначалу вообще всё равно было, куда меня несут. Да и потом тоже. Спину разрывало от боли так, что даже подташнивало. Или это от ржавчины, забившей носовые пазухи аж до самого горла? Кровь для меня всегда пахнет именно ржавчиой.

Бельё на этот раз тёмно-синее, непривычно прохладное и с запахом ополаскивателя. Значит, стирают, не выкидывают. Аромат «Морозное утро». Мы тоже таким пользуемся, и этот факт немного успокаивает. А, может, это действие одного из уколов, которых мне сделали штук пять, не меньше.

— Значит, поживёшь пока здесь, не школьница. Нуркан за тобой присмотрит.

Нуркан — это хорошо. С Нуркан я договорюсь. Именно её руки натягивают на низ моей спины простынь, прежде чем достать из-под живота обрывки платья. Я достаточно посветила трусами перед малознакомыми мужчинами, так, что до сих пор при воспоминании об этом заливаюсь краской.

Лифчик мой они тоже разрезали. Не пережил он этой ночи. Очень и очень жаль, хороший был, добротный. Покупала, думала, что сносу не будет. А вот же ж…

— Может, всё же сообщить кому-то? — в который раз интересуется Гера.

— Нет, — твержу я и удивляюсь, почему под таким словом так тяжело ворочается язык.

Всё-таки, лекарства.

Просыпаюсь от ещё одного укола.

Надо мной стоит Нуркан.

— Это антибиотик, — говорит она и аккуратно тянет из меня шприц, зажимая место укола ватным тампоном. — Инъекция два раза в день. Чтобы не было заражения. Порез глубокий.

— Спасибо, — шепчу. — Вы тоже доктор?

— Медсестра. Тридцать лет по операционным.

И вправду: незаменимый сотрудник.

— Как тебя угораздило-то? — спрашивает.

Вместо ответа я тяну жалостливо:

— Мне домой надо.

— Пётр Сергеевич сказал лежать. Можешь на всю жизнь инвалидом остаться.

Верю, что могу. А ещё верю, что Юлька с ума сойдёт от страха, если утром не вернусь. Позвонить не могу: остатки моего обычного кнопочного телефона, раздавленного при падении, покоятся где-то в карманах бывшего платья.

Доверится Нуркан? Да или нет?

Воспоминания, как она гнала меня из комнаты, перевешивают сомнения.

— Сестра будет волноваться, если не вернусь.

— Скажи адрес. Я предупрежу.

— Только не говорите никому, пожалуйста. Не хочу, чтобы они знали.

Очень неудобно смотреть на человека, когда лежишь на животе. В поле зрения только кант платья и ноги, обутые в чёрные пластиковые тапки. Нуркан предана Герману и этому месту. Не переборщила ли я, ненамеренно его очерняя?

Я замираю в ожидании вердикта.

Женщина медлит несколько минут, прежде чем осторожно опуститься на край кровати. Её рука так же осторожно ложится на мою голову.

— Нехорошее это место, Таня. Зря сюда пришла.

— Уйду, — обещаю. — Сегодня бы и ушла, но видите вот…

Я замолкаю, поражённая неожиданной лаской от почти незнакомого человека.

— Герман неплохой парень. Сильный. Справедливый. И люди вокруг него тоже неплохие. Но молодые они ещё. Глупые. Творят дела, за которые спрос обязательно будет. Ответят ли?

— Я за помощью к ним пришла, — неожиданно для себя признаюсь. — Сестру мою обидели, а у неё ребёнок маленький.

— Неужто, сами не справитесь? Молодые. Здоровые.

— Теперь думаю, что да.

— Вот и правильно. В долгу здесь быть нельзя. Я схожу к ней, предупрежу. Вещи тебе принесу. А потом помогу уйти.

Нуркан тяжело поднимается на ноги, а я тяну руку и хватаю её за подол.

— Почему вы мне помогаете? — Не спросить не могу, хотя и не ожидаю честного ответа.

Но он честный настолько, что даже пугает.

— Потому что могу. И потому что моей дочке никто не помог.

Мне остаётся только думать, что случилось с дочерью Нуркан, и молиться, чтобы дни вынужденного затворничества прошли для меня без последствий.