Книга о прошлом

Ирина Ринц

Ветви сосудами тянутся в небо Без Неба этой Земли не было бы Земля прорастает в Небо корнями Ему устилает дорогу тенями Встречает его, робкая, вечером Думая, что останется незамеченной Влага небесная на ковре травном Которая дарит этой Земле главное — Жизнь…

Глава третья.Раз наставник, два наставник…

***

Эльгиз неожиданно позвонил и предложил встретиться. Теперь они сидели в какой-то подозрительной — тесной и тёмной — шашлычной, где их приняли, правда, как дорогих гостей и накормили действительно вкусно и щедро — по-кавказски.

Радзинский за последнее время довольно бойко научился изъясняться на фарси, но Эльгиз почему-то предпочёл беседовать с ним по-русски — возможно, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания.

— У меня есть Учитель, — веско сказал он, поднимая на Радзинского испытующий взгляд. Его тонкий нос с горбинкой, длинные ресницы и чувственный рот могли бы показаться излишне слащавыми, если бы не строгая седина в чёрных волосах и не серьёзный пронзительный взгляд тёмных глаз. — Ему уже много лет и он никуда не выезжает из Шеки. Он хочет с тобой встретиться. — Чёрная кожаная куртка Эльгиза слегка скрипнула, откликаясь на движение хозяина. — Оптимально, если ты навестишь его летом. Выкроишь пару недель — хорошо, нет — не смертельно. Хватит и одного дня. Настоятельно рекомендую тебе не отказываться. Если бы ты знал, сколько народу обивает порог его дома в надежде увидеться с ним, ты бы понял, какая честь тебе оказана. Когда будешь готов — позвони. Поедем вместе.

— Спасибо, — сосредоточенно кивнул изумлённый Радзинский, который был уверен, что после его решительного отказа от ученичества азербайджанские друзья навсегда вычеркнули его из своей жизни. — Сделаю всё, от меня зависящее, чтобы эта поездка состоялась, — заверил он.

Эльгиз не смог удержаться от улыбки:

— Как ты теперь осторожно выражаешься…

— А как же! — ухмыльнулся Радзинский. — Я теперь тёртый калач…

Эльгиз был настоящим Мастером по части выбивания всяческой дури из головы. Пообщавшись с ним, любой начинал чувствовать себя голым, беспомощным и жалким. Радзинского в начале их знакомства он высмеивал и унижал совершенно беспощадно, но тот был живуч и рассудителен, и как-то умудрялся извлекать из этого пользу, становясь с каждым разом всё более недосягаемым для эльгизовых атак. Так что зловредный кавказец довольно быстро оставил в покое его самомнение и только изредка позволял себе резкие выпады в сторону «противника» — так, чтобы тот не расслаблялся…

— Тебя что-то беспокоит, — неожиданно нахмурился Эльгиз. — Ты просто весь вибрируешь…

Радзинский сразу помрачнел и потянулся за спасительной сигаретой.

— Не знаю даже, как сказать… — Он как-то так неловко чиркнул зажигалкой, что она выскользнула из пальцев и чувствительно обожгла мизинец. Эльгиз, наблюдая, как Радзинский с досадой шипит какие-то ругательства сквозь зубы и дует на ожог, заметно оживился. Откинулся на спинку стула и с огромным интересом уставился на Радзинского, которого этот факт заставил напрячься ещё больше. Однако он сделал над собой усилие и мужественно закончил, — В общем, столкнулся я с одним человеком — крепко он меня зацепил… А он, похоже, не хочет со мной общаться…

— И чем же он тебя зацепил? — вежливо поинтересовался Эльгиз. Благородная осанка, величавый наклон головы — натуральный шейх. Поневоле начнёшь заикаться от страха под пристальным взглядом такой царственной особы.

Что он там спросил — чем? Вот это сюрприз! Оказывается, Радзинский и сам не знает — чем. Теперь-то он понял, какими бредовыми, с точки зрения Покровского, должны были выглядеть его восторженные дифирамбы в адрес аспиранта.

Однако тянуть с ответом бесконечно — невозможно. Поэтому приходится нащупывать верные слова прямо в процессе.

— Это я и пытаюсь выяснить, — небрежно бросает Радзинский, всё ещё морщась от боли и посасывая обожжённое место на злосчастном мизинце.

— Занятно, — усмехается Эльгиз. — Может, вместе попробуем? Очень хочется знать, на кого ты меня променял…

Радзинский удивлённо вскидывает брови, пристально всматривается в лицо собеседника, потом с облегчением выдыхает — Эльгиз шутит.

— Меня всё устраивало, — хмыкает он. — Ты сам меня выпер.

— Не меняй тему, — ласково напоминает Эльгиз.

— Ладно. Не обижайся потом, что ничего не понял, — нахально заявляет Радзинский и, наконец, закуривает. Эльгиз терпеливо ждёт. Пыхая сигаретой, Радзинский мычит невнятно, — В общем, он весь такой нездешний: сияющий нимб, белоснежные крылья, всё такое… Но когда я к нему сунулся, он просто сказал открытым текстом: «Пошёл вон». И я пошёл…

— Это всё? — снисходительно смотрит на него Эльгиз.

Радзинский снова затягивается сигаретой и пожимает плечами.

— Я предупреждал…

— Попытайся ещё раз, — сочувственно кивает ему Эльгиз, и Радзинский чувствует себя последним идиотом.

— Хорошо. — Он подвигает к себе пустое блюдце и долго, обстоятельно стряхивает туда сигаретный пепел. — Он меня поднимает. Над землёй. Так понятнее? — ехидно интересуется он.

— Намного, — Эльгиз насмешливо блестит глазами. — Поподробнее об этом, пожалуйста…

Радзинский несколько секунд возмущённо смотрит на него. Затем качает головой.

— Надеюсь, ты не издеваешься. В противном случае ты рискуешь сильно подпортить в моём благодарном сердце светлую память о тебе.

Похоже, Эльгиз в восторге.

— Как витиевато ты обхамил меня, Викентий! — умиляется он, складывая перед собой ладони. — Нет, я не издеваюсь. Мне действительно интересно. Судя по всему, этот человек — Проводник. Кроме того, его духовный уровень должно быть очень высок, если одно его присутствие оказывает на тебя такое мощное воздействие.

— Проводник? — настораживается Радзинский. — Это что ещё такое?

— На этот вопрос, я полагаю, ты и сам в состоянии ответить.

Радзинский озабоченно хмурится, потом вдруг решительно гасит сигарету.

— Спасибо. Ты мне очень помог, — серьёзно говорит он, вставая. «Боже мой! — стучит в голове. — Проводник — вот оно нужное слово! Рядом с ним ведь сердце из груди выпрыгивает, так резко меняется частота вибраций! Он точно тот, кто мне нужен!» — Насчёт поездки — созвонимся. Передай Учителю от меня низкий поклон и скажи, что я искренне благодарен ему за приглашение.

— Викентий! — окликает его Эльгиз, когда, не дожидаясь ответа, Радзинский, наклонившись, торопливо сжимает его в объятиях и широкими шагами направляется к выходу. Тот останавливается и глядит вопросительно. — Познакомишь? — хитро улыбается Эльгиз.

Радзинский, подозрительно прищурившись, замирает. Затем что-то, видимо, сообразив, раскланивается церемонно:

— Я передам Его Величеству Вашу просьбу об аудиенции… — И спрашивает жёстко, — Так ты за этим меня и позвал?

— Может быть… — Эльгиз делает неопределённый жест своей изящной рукой. По глазам видно — Радзинский понял всё правильно. — Но насчёт приглашения — это не шутка…

— Ещё бы это была и шутка… — Радзинский раздосадован и встревожен своим открытием — у него есть конкуренты! Аспирантом интересуется не он один! Непостижимым образом о нём знает Эльгиз, а, значит, и те, кто с ним связан… Кто ещё? Он пару секунд пристально рассматривает коварного кавказца, потом резко разворачивается и, уже не прощаясь, выходит на свежий воздух — к слепящему солнечному свету и оглушительному птичьему гомону.

«Прости, аспирант», — мысленно обращается он к Николаю. — «Обещаю, что через меня до тебя никто не доберётся». И, подумав, уверенно добавляет: «Но от меня ты никуда не денешься. Дочитывай свои книжки»…

***

В родном институте было пустынно. Пахло нагретым на солнце деревом, старыми книгами, пылью. Радзинский, одетый с заграничным шиком, выглядел в этом замшелом интерьере совсем не академично и уж абсолютно не по-советски.

— Викеша, если текста не будет до конца недели — я с Вами больше не работаю, — любезно сообщил ловко схвативший его за локоток Мюнцер. Его живые чёрные глаза смотрели на Радзинского с юмором, и этот факт позволял надеяться, что хитрый старый еврей только пугает его суровыми крайними мерами.

— Исаак Израилевич, Вы же знаете, что я не подведу! — горячо заверил Радзинский, столкнувшийся с Мюнцером почти у самого выхода из института — сбегая по лестнице, он едва не сбил с ног щуплую птичью фигурку уважаемого коллеги.

Мюнцер склонил голову набок, ужасно напоминая какую-нибудь большеносую тропическую птицу — попугая или тукана — и ехидно заметил:

— Вы уж постарайтесь, Викентий Сигизмундович. Довольно уже на аспиранток распыляться. Помните у Толстого — Алексея Константиновича: «У курицы один и тот же вкус, Что с чёрным ли хохлом она, что с белым!»…

Радзинский от души расхохотался, глядя на Мюнцера с искренней признательностью — умел старый плут в двух словах обрисовать суть проблемы, которая состояла в том, что старший научный сотрудник Радзинский — шалопай и бабник. И выезжает только на врождённых способностях, природном очаровании и редкостном везении — баловень судьбы.

— Я работаю над этим. Честное слово, — ухмыльнулся Радзинский. — Но согласитесь, что один только вид красивой женщины парализует работу мозга — шансов устоять практически нет.

— Вы серьёзно полагаете, что человек думает мозгом? — снисходительно поинтересовался Мюнцер. И похлопал своими пушистыми ресницами — что ни говори, а глаза у него, действительно, были красивые.

Эти слова, скорее всего, были шуткой, но для Радзинского вопрос о степени свободы человеческих существ был больной темой, поэтому он, не задумываясь, ответил:

— У меня на этот счёт есть большие сомнения. Большинство людей — марионетки — сами не знают, что и зачем делают. Потянешь за ниточку и…

Мюнцер взглянул на него с интересом:

— Вы вольнодумец. Как я и предполагал.

— Так это была провокация? — расхохотался Радзинский.

— В некотором роде, — охотно согласился Мюнцер. — И в связи с этим я посоветовал бы Вам быть осторожнее. — Улыбка внезапно исчезла с его лица, а взгляд стал непривычно жёстким. — Вы слишком много говорите — не там, где надо и не с теми. Вы меня понимаете? — нахмурился он.

Радзинский помрачнел.

— Даже так? — Он помолчал, переваривая эту неприятную информацию. — И на сколько же я наговорил?

— На парочку доносов хватило. Скажите спасибо, что с начальником первого отдела меня связывают давние дружеские отношения, а та склочная особа, которая эти пасквили настрочила, давно уже имеет стойкую репутацию человека не совсем психически здорового…

— Просто не знаю, как Вас благодарить! — с чувством выдохнул Радзинский, осознав, наконец, степень катастрофичности ситуации. — Спасибо огромное! — Он порывисто прижал ладонь к сердцу и страстно заверил, — Я Ваш должник…

— Пустяки, юноша, — отмахнулся Мюнцер. — Научный руководитель не бывает бывшим…

— Боюсь, что Вы скорее исключение из правила, — горько усмехнулся Радзинский. — И кому же я обязан столь пристальным вниманием к своей скромной персоне?

— А Вы приглядитесь к тем бойким дамам, которые работают с Вами в одном секторе, — добросердечно посоветовал Мюнцер. — К тем особам бальзаковского возраста, которые в силу действия возрастного фактора не вызывают у Вас резкий паралич головного мозга одним своим присутствием…

— Ясно, — коротко хохотнул Радзинский. Он смотрел теперь на Мюнцера с некоторой опаской. — Я приму меры…

— Какие, позвольте узнать? — насторожился Мюнцер.

— Хм… нестандартные… — Радзинский прикусил было язык, но — слово не воробей…

— Викеша, — прокашлявшись, вежливо начал Мюнцер. — Я уже давно хотел поговорить с Вами на эту деликатную тему. Желательно, конечно, не в этих стенах, но раз уж к слову пришлось… — Мюнцер поджал губы, с сомнением оглядывая атлетическую фигуру своего ученика — надо сказать, соответствующую самым высоким античным образцам фигуру. — К Вашей завидной активности не мешало бы приложить хотя бы немного благоразумия, — наконец, решился он. — В определённых кругах Вы уже стали знаменитостью. Вас это не пугает?

— Я не совсем понимаю… — пробормотал Радзинский, отказываясь верить, что, казавшийся абсолютно погружённым в науку, академичный, суховатый Мюнцер говорит с ним об этом! Впечатление такое, будто ходил до сих пор по заколдованному замку, и вот — чары спали. Все, кто находился вокруг, явились в своём подлинном и весьма неожиданном облике.

— Всё Вы прекрасно понимаете, — безжалостно гнул свою линию Мюнцер. — Вы хоть отдаёте себе отчёт в том, насколько Вы заметный?! С Вашими способностями, с Вашим напором, с Вашими внешними данными, в конце-то концов!.. — Он сердито ткнул Радзинского указательным пальцем в грудь. — А Вы осознаёте, как сильна зависть в этой среде?! И какими ужасными последствиями это может быть для Вас чревато?.. Нет, конечно, Ваша искренность в стремлении приобщиться к истинному знанию делает Вам честь, но зачем так откровенно подставляться под удар?! Самоуверенность — та же глупость, — горячился Мюнцер, насколько возможно сдержанно помахивая рукой перед носом онемевшего от изумления Радзинского. — Как умно Вы себя вели, когда были аспирантом! Я просто нарадоваться не мог, видя, как ловко Вы обходите все подводные камни на Вашем пути, как трезво, тонко — дипломатично, но при этом безжалостно — ведёте дискуссию. Как не даёте не малейшего шанса Вашим недоброжелателям неподдельным стремлением выполнить свою работу безупречно… Вы серьёзно полагаете, что, распив с кем-то пару бутылок водки, а затем снисходительно сообщив собеседникам, мол «лажа всё это — то, чем вы, ребята, занимаетесь», что, таким образом, Вы приобретаете себе союзников?!

— Я вообще не рассуждал об этом в таком ключе, — нахмурился Радзинский.

— Ну, да! Вы решили, что попали на другую планету, населённую честными и благородными искателями Истины, — ехидно заметил Мюнцер, склоняя голову набок.

— Уф-ф-ф… — Радзинский провёл по лицу рукой. — Поверить не могу… — Конкретизировать свои сомнения он не решился — всё-таки и у стен есть уши…

— Викеша… — Мюнцер взглянул на него умоляюще, уморительно сморщив при этом нос. — Успокойте меня — Вы ведь нашли, что искали? — Он смерил весёлым взглядом окончательно ошалевшего Радзинского и снисходительно пояснил, — Ваша, хм… светская активность в последнее время заметно снизилась. Напрашивается вывод, что Вы таки обрели свой Грааль. Я сейчас не имею в виду Ваши успехи в фарси… — многозначительно добавил он.

Потерявший дар речи Радзинский автоматически кивнул и Мюнцер со вздохом облегчения деликатно потрепал его по плечу.

— Рад за Вас. Надеюсь, мои предостережения не пропадут даром… — Он вопросительно выгнул бровь и, дождавшись от собеседника повторного кивка, бодро попрощался, — Так Вы обещали, Викентий! Чтоб к концу недели текст был…

***

К Покровскому Радзинский в этот раз не пошёл. Купил пива, разложил по тарелочкам закуску и устроился в мягком кресле у журнального столика в библиотеке. Сидел, смотрел, и ничего перед собой не видел. Осушая очередной бокал, он пытался унять внутреннюю дрожь, от которой самым натуральным образом тряслись руки. Боялся подумать и страшился поверить, что достиг желанной цели. Мюнцер — старый, добрый Мюнцер, ненавязчиво опекающий его почти уже десять лет оказался частью того мира, куда Радзинский так настойчиво пытался проникнуть — получается, что с чёрного хода. У парадного все эти годы его терпеливо ждал Исаак Израилевич.

И Эльгиз… Интересно, они с Мюнцером знакомы?

Обида на этих двоих довольно быстро преобразовалась в ярость, и Радзинский кинулся к телефону. Он в бешенстве накручивал телефонный диск — то один, то другой номер — но снова и снова слышал в трубке только ровные, бесстрастные гудки. Это привело его в совершеннейшее неистовство, и он со злостью шваркнул телефонный аппарат об стену — тот с тихим звоном брякнулся на пол. Красный пластиковый корпус обзавёлся очередной внушительной трещиной — ну, да, Радзинский порой был крайне несдержан и это был далеко не первый случай, когда он терял над собой контроль и начинал швыряться вещами.

Осознав, что уровень освещения вдруг резко изменился, и теперь всё вокруг обволакивают блёклые сумерки, Радзинский чертыхнулся и пробежался по квартире, щёлкая выключателями — света нигде не было, значит, снова выбило пробки. Чувство вины заставило его присмиреть — опять психанул, и оставил весь подъезд без электричества. Вздыхая, Радзинский поднял с пола телефон, убедился, что тот работает, и набрал номер диспетчерской.

— Здравствуйте, девушка, — елейным голоском проговорил он. Перед его мысленным взором медленно проявился облик полной, крикливой дамы с короткими, пережжёнными перекисью волосами. Её неспешно поглощало вязкое, медовое облако. — Срочно нужен электрик. Конечно, записывайте адрес…

***

Пурпур рассвета медленно разливался за окном, когда Радзинский с хрустом потянулся и встал, наконец, из-за стола. Он не спал всю ночь. Попросту не ложился, чтобы к утру закончить работу. Зато теперь у него на руках был веский — на сотню машинописных страниц — повод посетить своего бывшего научного руководителя.

Но сперва нужно вытряхнуть из пепельницы окурки. Сварить себе кофе покрепче. От привычных монотонных движений ещё больше хочется спать. Крутые бока медной турки жарко горят на солнце — это зрелище тоже почему-то усыпляет. Кофе поднимается шапкой — так медленно, медленно… Чёрт! Едва не убежал…

Горечь обжигающего напитка бодрила, но не прогоняла сон окончательно. Радзинский подумал немного и добавил в кофе молотого чёрного перца — этот рецепт он позаимствовал у одного итальянца. Вкусно не было, зато сон как рукой сняло. Тем не менее, сесть за руль он не решился. Поехал на метро и задремал-таки под перестук колёс так сладко, что едва не пропустил нужную остановку…

Мюнцер жил в старом доме дореволюционной постройки — жёлтом, с обшарпанной белой лепниной по фасаду. Кажется, здесь обитали ещё родители Исаака Израилевича. Во всяком случае, часть мебели в квартире была антикварной и выглядела так, словно вросла в обжитое пространство всеми своими оббитыми углами и резными завитушками.

— Викентий, как Вы не вовремя! — Мюнцер встретил его на пороге, запихивая в вырез уже застёгнутого пальто полосатый мохеровый шарф и зажимая портфель под мышкой. Прихожая за его спиной была погружена во мрак. Только из приоткрытой двери в конце коридора просачивалась полоска света, позволяя разглядеть ворох одежды на вешалке и изящные женские сапоги у стены, свесившиеся набок высокими голенищами.

— Я пытался до Вас дозвониться. Вчера, — мрачно сверкнул глазами Радзинский. Похоже, разговор откладывался — это раздражало его не на шутку.

— Как жаль! — сокрушённо завздыхал Мюнцер. Впрочем, сожаления в его взгляде при этом не было ни капли. — Сара, я ушёл! — крикнул он куда-то вглубь квартиры.

— Хорошо, — приглушённо донеслось в ответ.

Самое интересное, что жену Исаака Израилевича звали совсем не Сара, а Лидия Матвеевна. Но никак иначе Мюнцер свою супругу никогда не называл. Это было частью какой-то игры, в суть которой бывший ученик посвящён не был.

— Я принёс текст. — Радзинский хмуро протянул Мюнцеру картонную папку.

— Викентьюшка! — Исаак Израилевич, казалось, был растроган. — Какое похвальное рвение! Кладите сюда — я по дороге как раз посмотрю. — Он раскрыл перед молодым коллегой свой портфель.

— Когда мы сможем поговорить? — угрюмо поинтересовался Радзинский, неотступно следуя за бодро сбегающим вниз по лестнице Мюнцером — стук мюнцеровских каблуков рассыпался по подъезду горохом, в то время как шаги Радзинского напоминали тяжёлую поступь Каменного гостя.

— Да хоть сейчас! — Исаак Израилевич радушно улыбнулся, толкая ведущую на улицу массивную дверь подъезда. — Что с Вашим лицом? — изумился он, разглядев, наконец, при дневном свете помятую физиономию своего протеже.

— Неважно. — Радзинский зачем-то пригладил свои роскошные русые волосы. — Я хочу спросить, зачем Вам понадобилось дурачить меня десять лет. Ведь Вы, получается, знали, чем я интересуюсь, и даже не попытались помочь.

— Викентий, — Мюнцер остановился и укоризненно поглядел в покрасневшие после бессонной ночи глаза Радзинского. — За эти десять лет Вы не задали мне ни одного вопроса, в ответ на который я мог бы сказать Вам что-то существенное на интересующую Вас тему. Из чего я делаю вывод, что не я должен наставлять Вас на путь истинный.

— Вот как… — У Радзинского как-то внезапно кончились все аргументы. И гневный запал улетучился, оставляя после себя звенящую пустоту в голове. Тогда он просто повернулся и пошёл прочь прямо по щедро разлившейся по тротуару сверкающей талой воде, перемежающейся островками почерневшего снега.

Незнакомый человек с чеховской бородкой и кроткими оленьими глазами неожиданно преградил ему путь. Хлипкое интеллигентское телосложение не помешало ему вцепиться в рукав изумлённого Радзинского так, что не оторвать.

— Викентий! — Сзади налетел запыхавшийся Мюнцер. — Вы что — обиделись?! Почему Вы ведёте себя как ребёнок?! Митенька, отпустите его, — велел он незнакомцу. Тот послушно разжал пальцы, но продолжал глядеть на Радзинского настороженно, готовый в любой момент снова схватить объект при попытке к бегству.

— Эх, Викентий… Зря я Вам навязался вчера со своими советами… — тяжело вздохнул Исаак Израилевич, жалостливо глядя на своего великовозрастного питомца. — Садитесь в машину. — Он подтолкнул Радзинского в спину. — Будем исходить из того, что случайностей не бывает. Особенно в духовной жизни. Вы явно не принадлежите к нашей традиции, но судьба почему-то упорно нас сталкивает. Пора разобраться в этом вопросе…

***

В машине Радзинский уснул.

— Посидите пока тихонько. Я Вашу работу полистаю… — Мюнцер зашуршал страницами. Этой паузы было достаточно, чтобы крепкий сон мгновенно сморил Радзинского, как пригревшегося у материнской груди младенца.

«Коль доди, дофэк: питхи ли, ахоти, раэйати, йонати, таммати…»(1). Слова звучали, как заклинание. И голос произносящего их напряжённо звенел со всё возрастающим накалом. «Им тимцу эт доди, ма таггиду ло? Шэхолат ахава ани…»(2)¹.

Перед глазами возвышалась колесница. Она была такой огромной, что Радзинский не мог охватить её одним взглядом. Он чувствовал себя букашкой, которая упёрлась усиками в спицу колеса и для неё это — целый мир. Само колесо для неё не существует. Как, впрочем, и колесница.

«Рошо — кетэм паз, кевцотав тальталим, шехорот каорэв, эйнав — кейоним…»(3). Почему-то было ощущение, что все части колесницы состоят из букв, как материя — из атомов. И каждая буква — отдельная вселенная. Радзинский почувствовал себя лёгким, как воздушный шарик. Он летел сквозь пространство и маленькие, большие, огненные, влажно мерцающие и льдисто поблёскивающие буквы неслись ему навстречу. Алеф, далет, мем(4). Йод, Хей, Вав, Хей…(5) Перед ним вырисовывался силуэт гигантского человека, восседающего на троне. Позвоночник этого существа напоминал дерево. Голову его венчала корона. Сердце Радзинского размягчилось от внезапно нахлынувшей жгучей любви к царственному незнакомцу и растаяло как воск. Он растворился в сиянии прекрасного венца и исчез в бесконечности. Эйн Соф…(6)²

***

Открыв глаза, Радзинский долго не мог понять, почему Исаак Израилевич Мюнцер выглядит так неправильно. Он помнил, что тот должен быть одет в светлую льняную хламиду и расшитый камнями нагрудник, а с пальцев его должно капать благоуханное масло. Сидевший сейчас перед ним щуплый человечек в неброском сером костюме был карикатурно носат, подвижен и весел. И ничем не напоминал ту величественную фигуру, которая упорно возникала перед мысленным взором Радзинского.

Об этом вопиющем несоответствии пытливый востоковед напряжённо размышлял и в тот момент, когда садился, озираясь, под заинтересованным взглядом Исаака Израилевича на диване в собственной гостиной, (где непонятно как оказался). И когда шёл на кухню, куда Мюнцер молча его за собой поманил. И когда пил крепкий, заваренный старшим товарищем чай, утоляя неожиданно зверский голод заботливо приготовленными уважаемым коллегой бутербродами.

В памяти всплывали мифические, никогда в реальности не происходившие события. Незнакомые люди, чинно сидящие за столом. Во главе стола — Мюнцер, которого все присутствующие слушают с глубочайшим вниманием.

Радзинский откуда-то знает, что они собираются несколько раз в неделю — примерно в два-три часа ночи — и занимаются до утра — изучают Каббалу.

И что такое Каббала Радзинский тоже теперь знает — это Карта для тех, кто хочет вернуться домой.

— Я не вписался в Вашу компанию? — отрывисто спрашивает Радзинский. Мюнцер неопределённо пожимает плечами и ободряюще улыбается. — Я помню, что сам отказался, — хмурится Радзинский. — Заявил, что у меня другая… — Он замялся — ему было неловко от этого высокопарного слова, но он всё-таки с усилием произнёс, — миссия… Узнать бы ещё, что я имел в виду, — опуская голову, уныло пробормотал он себе под нос.

Исаак Израилевич неожиданно оживился.

— О-о-о! Вы очень скоро это поймёте! Если, конечно, сумеете расположить к себе одного ранимого, замкнутого молодого человека…

Примечания

1

1"Голос возлюбленного моего, который стучится (в дверь): отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя…" — (древнеевр.). Песнь Песней, 5,2.

2"Если встретите возлюбленного моего, что скажете ему? Что я больна любовью…" — (древнеевр.). Песнь Песней, 5,8.

2

3 «Голова его — чистое золото, кудри его волнистые, чёрные, как ворон, глаза его — как голуби…» (древнеевр.). Песнь песней 5, 11—12.4 Буквы древнееврейского алфавита, из которых состоит слово «адам» — человек.5 Буквы Тетраграмматона — непроизносимого Имени Божьего.6 «Ничто», «бесконечность» (буквально — нет конца) — (древнеевр.). Последняя из сфирот в Каббале.