Зоя Федорова. Если можешь, прости

Ирина Лем (2025)

Последний день жизни Зои Федоровой. Она так хотела уехать к дочери в Америку, но не успела…

Что-то руки озябли. И плечам холодно…

Зоя потерла ладони друг о друга, подошла к батарее под окном — погреться, заодно проверить, работает ли отопление. Прикоснулась и тут же отдернула руку: отопление работало на полную мощность, как всегда в декабре.

Какое сегодня число — десятое или одиннадцатое? Мельком глянула на отрывной календарь, висевший в простенке. Календарь тощий, всего несколько листков осталось — конец года. В глаза бросились две черные единицы, строгие, прямые, как солдаты на параде. Одиннадцать — число, которое в лото «барабанные палочки» называют.

Время? Подняла глаза на антикварные, в узорчатом, деревянном корпусе часы, которые приобрела когда-то у знакомого еврея — искусствоведа. Он уезжал на постоянное жительство в Израиль, дальней дорогой через Вену. Увозил с собой жену и дочь, тащить же имущество не имел ни сил, ни денег — распродал по дешевке. Часы были четкие, «глазастые»: белый фон, черные, выпуклые цифры и стрелки, заметно разные по длине. Они показывали «без пятнадцати два», а между стояло название фирмы «Г-н Мозеръ», написанное по-дореволюционному с твердым знаком.

На три у Зои назначена важная встреча, чем бы пока заняться? Книжку читать неохота, в магазин идти не с руки: увлечется покупками, не успеет вернуться. Подружке Ирине Бугримовой позвонить? Только не сейчас. Она болтать любит, заведет на полчаса песню про любимого льва Цезаря: то у него зуб заболел, то шерсть на животе стала выпадать. Будто других забот нету.

Взглянула еще раз на календарь — что там интересного написано? Нащупала на лбу очки, опустила, прищурилась, прочитала между датами «1917 — 1981»: Шестьдесят четвертый год со дня Великой Октябрьской социалистической революции. Далее стояло время восхода-захода солнца и луны — совершенно бессмысленная информация, которая присутствовала во всех советских календарях. На нижней половине листка «важное» сообщение: «55 лет со дня создания Кипрской Коммунистической партии» и рисунок — загорелый дядька в панаме, с гроздью винограда. Неподходяще выглядит он для суровой русской зимы. Лучше бы шапку-ушанку надел…

На улице прямо-таки крещенские морозы, а на душе у Зои — тепло, отрадно. Сердце греет ожидание: скоро, очень скоро она увидится с самыми дорогими людьми — дочерью и внуком. Виза получена, билет куплен, восемь деньков осталось подождать. Поскорей бы они прошли, тянутся как недели.

Соскучилась она по кровиночкам родненьким, исстрадалась в разлуке. Виктория с Крисом живут далеко — на другом континенте, за тридевять земель и океаном. В государстве, которое родина считает врагом номер один, ведет с ним холодную войну и гонку вооружений. Обыкновенным гражданам поездки туда запрещены, официальным — в сопровождении кагэбэшников, артистам — по особому распоряжению министра культуры. Даже если на руках вызов от родственников, получить разрешение на выезд почти невозможно. Сплошная нервотрепка, на луну легче слетать.

Эх, политика… Сколько судеб из-за нее разрушено или не состоялось.

Вроде, цель — навредить врагу, а получается — страдают свои же.

Какой в том смысл? Зоя не знала. И не хотела знать. Судьбе было угодно, чтобы Виктория жила на родине отца, в Америке. У нее все благополучно: замужем, растит сына, иногда снимается, правда — во второстепенных ролях. И то хорошо, иностранцам на большее рассчитывать не приходится. Других советских актеров там вообще не признают и не приглашают даже в эпизоды, хотя на родине имели невиданный успех.

У них незавидная судьба: уехали, прежние связи порвали, в Америке не прижились. В Союзе их заклеймили «предателями», обратный въезд запретили. Друзей и родных держат «под колпаком».

Иметь родственников за границей предосудительно, хуже, чем за решеткой. За то Зоя попала в категорию «неблагонадежных». Но разве желание повидать близких автоматически означает намерение изменить Родине? Вопрос без ответа: никогда не знаешь — что на уме у советских «компетентных органов».

Могли бы скидку сделать на ее известность, не устраивать препон, не унижать подозрительностью. Она уже три раза навещала дочь, ни в чем предосудительном замечена не была: контактов с «предателями» не искала, порочащих интервью не давала, секретов не открывала. Да и какие она знала секреты? Разве что — кто из актеров спит с чужой женой во время выездных выступлений. Секрет Полишинеля.

Но нет, органы не делают исключений, каждого желающего выехать за рубеж подвергают тотальному контролю. Каждый раз одно и то же. В рамках проверки на благонадежность запрашивают кучу бумаг, часто бессмысленных: характеристику с места работы, справки с места жительства, о составе семьи. Обязательство вернуться в срок заставляют подписывать. Каждый раз беготня по инстанциям, выстаивание в очередях — испытание на прочность.

Эти очереди, неподвижные, изогнутые змеей, воняющие летом — потом, зимой — нафталином, Зоя ненавидела люто. После них теряла трудоспособность на целый день — возраст давал о себе знать, тюрьма не прошла беследно. Вернется домой, упадет на диван и не шевелится, прислушивается к боли: шею свело, переломанные пальцы ноют, голова тяжелая, напряженная как чугунный чан, кажется дотронешься — загудит.

Боевая энергия ее поубавилась, покоя хочется.

Но жаловаться Зоя не любила и не собиралась. Мороку с добыванием визы забывала, как только садилась в самолет. Еще не взлетев, ерзала в кресле нетерпеливо — скорей бы уж приземлится. Когда в окошке появлялись поля нью-йоркского аэропорта с крошечными самолетиками в ряд, сердце вскакивало с места и неслось галопом.

А когда заключала дочку и внука в объятия, радость била через край. Зоя не постеснялась бы прямо в аэропорту пуститься в пляс, только строгий взгляд зятя останавливал.

В машине садилась сзади, вместе с Викторией, держала ее за руку, не сводила глаз. Какая же она красавица! Умница, талантливая — самое лучшее от родителей взяла. После отъезда из Союза похорошела, поправилась, значит, заботы не тяготят. Рассказывает — с мужем-пилотом полмира объездила. Ну слава Богу, пусть в любви и достатке поживет, за себя и за мать.

Насколько счастливы были встречи, настолько грустны расставания. Жили бы они поближе, Зоя так не расстраивалась. Слезы рекой, вопросов куча — когда теперь снова увидятся? Выпустят ли ее в следующий раз из страны? Не скончается ли она прямо в очереди за справками-документами?

Дочка предлагала остаться у нее навсегда, на законном основании: Зоя — женщина в возрасте, Виктория — ее единственное дитя. Имеет право взять маму к себе, как нуждающуюся в присмотре. В международном праве «воссоединение семьи» называется, против него даже КГБ бессильно.

Конец ознакомительного фрагмента.