Элиас (Илья) Бикерман. Петербургский пролог / Elias Bickerman. Petersburg Prologue

Ирина Левинская

Книга посвящена российскому периоду жизни великого историка древности Элиаса (Ильи) Бикермана (1897–1981). В 2010 году A. Баумгартен опубликовал на английском языке его биографию. Однако важная часть жизни Бикермана в ней осталась в тени: Баумгартен не владеет русским языком и не имел доступа к российским архивам, в котором хранятся документы, проливающие свет на события в жизни Бикермана до эмиграции в 1922 году В данной работе на основании архивных документов заполняется эта лакуна, особенно досадная, поскольку российский период имел формообразующее значение для творчества Бикермана, именно годам юности и ученичества в Санкт-Петербурге он обязан основой своего обширного интеллектуального фундамента. Второй задачей книги является опровержение теории Баумгартена, согласно которой в знаменитой книге Бикермана «Бог Маккавеев» строгий научный анализ был подменен личными эмоциями и идеологическими соображениями, уходящими корнями в российское происхождение ученого. Завершается книга переводом одной из статей Бикермана и библиографией его работ. The book describes the Russian period of the life of Elias Bickerman (1897-1981) who was among the greatest historians of the ancient period of his generation. In 2010 A. Baumgarten published a biography of Bickerman. However, Baumgarten did not know the Russian language and had no access to documents in the Russian archives, therefore, he neglects an important part of Bickerman’s life – the period before he emigrated from Russia in 1922. This book, which draws on archival documents, aims to fill this lacuna. It is particularly valuable because the Russian period had an enormous importance for Bickerman’s scholarly work. It was his youth in St Petersburg and his study at Petrograd University that laid the foundation stone for his intellectual development and thus was crucial for his future scholarly achievements. The second aim of the book is to challenge Baumgarten’s theory that in Bickerman’s famous book “The God of Maccabees” personal emotions and ideological considerations, rooted in Bickerman’s Russian background, were substituted for rational historical analysis. The book includes the bibliography of Bickerman’s works and a translation of one of his articles.

Гимназия и пушкинские штудии

Мальчики получали домашнее образование под руководством матери и сестры⁸⁹. К поступлению в школу они были подготовлены достаточно хорошо и вполне могли бы поступить по квоте в казенную гимназию, субсидируемую государством и поэтому гораздо более дешевую, однако отец решил, несмотря на стесненное материальное положение, отдать сыновей в частную школу: оппозиционный журналист хотел, чтобы его сыновья получили более прогрессивное образование.

Первая школа, которую отец выбрал для братьев Бикерманов, была не совсем обычной по тем временам: в ней было смешанное обучение мальчиков и девочек. Не знаю, как Илье, но его младшему брату совместное обучение решительно не понравилось, и спустя много лет в своей автобиографии он писал, что с тех пор навсегда стал непримиримым врагом совместного обучения: «Хотя мы были очень юными, интерес и влечение к противоположному полу было гораздо более сильным, чем к знаниям. Нет наркотика сильнее, чем половые гормоны, и желающий учиться должен заградить свой ум от токсинов»⁹⁰.

Проучились они в опережающей прогресс школе, однако, недолго. Уже в 1909 г. Илья Бикерман поступил «по экзамену» в четвертый класс частной мужской гимназии С. А. Столбцова (затем ставшей гимназией Н. В. Дмитриева)⁹¹, расположенной в самом центре Петербурга по адресу: Невский проспект, 102. Впрочем, респектабельный адрес еще не означал, что владелец гимназии был богат и мог себе позволить арендовать целый дом. Как вспоминает младший брат Бикермана: «Наша гимназия была слишком бедной, чтобы занимать здание или хотя бы квартиру. Занятия продолжались до четырех пополудни, а затем классные комнаты использовались секретарской вечерней школой для взрослых… Наша школа хорошо подготавливала выпускников безо всякого здания. В 1965 г. я посетил места, где она находилась. Этаж, который когда-то занимали две школы, был разделен на многочисленные квартиры. Кинотеатр во дворе, однако, сохранился, хотя и под другим именем»⁹².

Воспоминания младшего брата можно уточнить. Школа действительно не имела собственного помещения и с 1 августа 1907 г. арендовала у статского советника Михаила Владимировича Побединского в помещении С.-Петербургских счетоводных и высших коммерческих курсов М. В. Побединского комнаты в квартирах под № 2, 3 и 9, расположенных в доме, принадлежащем Н. В. Змееву. Все помещения предоставлялись гимназии на время с 9 до 16 ч, в вечерние часы часть арендуемых помещений гимназия также могла использовать по предварительному соглашению с Побединским или его доверенным лицом⁹³.

Учебное заведение, в которое поступили братья Бикерманы, было открыто в 1906 г. и первоначально называлось «Курсы Родительского союза средней школы». Обучение шло по программе старших классов средних учебных заведений. В 1907 г. курсы были приобретены у Н. В. Балаева С. А. Столбцовым и преобразованы в «Частное реальное училище и гимназию Товарищества преподавателей с правами для учащихся». В 1909 г. вновь произошла реорганизация, и учебное заведение стало называться «Частная мужская гимназия с правами для учащихся». В 1915 г. гимназия перешла к действительному статскому советнику Н. В. Дмитриеву и была превращена в мужскую гимназию с правами правительственных гимназий. Она находилась в ведении попечителя С.-Петербургского (Петроградского) учебного округа.

Это было либеральное учебное заведение, в котором к управлению внутренней гимназической жизнью привлекались учащиеся и их родители. Вот как рассказывает о гимназии С. М. Алянский, поступивший в нее в 1906 г., на три года раньше Бикермана: «Эта частная гимназия возникла после революционных событий 1905 года. Основателем ее была группа учителей, уволенных из казенных гимназий за участие в революционном движении или за открыто выраженное к ним сочувствие. К основателям гимназии присоединились и родители гимназистов старших классов, исключенных из разных гимназий за участие в революционных кружках того времени. Уволенные учителя оказались не только передовыми людьми, они были еще даровитыми педагогами, влюбленными в предметы, которые они преподавали нам… В нашем классе было всего пятнадцать гимназистов…». Не только учителя в гимназии были опальными, но и некоторые гимназисты. В ней, например, учился Ю. П Анненков, который «был уволен из казенной гимназии за “политическую неблагонадежность” с волчьим паспортом, то есть без права поступления в другое казенное среднее учебное заведение»⁹⁴.

Когда гимназия была только создана, в ней училось 70 человек (февраль-июль 1906 г.), в 1910/1911 учебном году их число достигло 174, в 1913/1914 г., когда Бикерман ее заканчивал, число гимназистов сократилось до 140 человек⁹⁵.

Обстановка в столбцовской гимназии была гораздо свободнее, чем в казенных. «В школе, — вспоминает Яков Бикерман, — мы должны были учиться, но не обязаны были всегда быть серьезными. Однажды перед началом занятий в класс вошел незнакомый господин, огляделся вокруг и вышел из класса, не сказав ни слова. Он был необычно одет; его огромный свободно развивающийся галстук был не похож на то, что носили наши учителя. Через минуту вошел наш классный наставник и спросил, почему мы не встали при входе нашего нового педагога. Если бы он обратился бы ко всему классу, то никто бы не вызвался ответить. Поэтому он задал свой вопрос мальчику, который стоял к нему ближе всех. Этот мальчик был не слишком сообразительным. Он пытался найти слова и в конце концов выпалил: «Откуда я мог знать, что это учитель? Может быть, это был портной». Несообразность этой гипотезы вызвала громкий смех. Нам объяснили, что загадочный посетитель был новым учителем рисования, и стало понятно, почему он носил столь цветистый галстук»⁹⁶.

Продолжаю цитировать рассказ Алянского: «Нашими новыми преподавателями мы были довольны, но больше всего нам повезло с учителями русского языка и математики. Учитель русского языка Николай Васильевич Балаев заботился не только о том, чтобы мы грамотно писали и умели излагать свои мысли, но больше всего он хотел научить нас самостоятельно мыслить и пробудить живой интерес к литературе. Он рекомендовал нам побольше читать дома. На каждом уроке нам задавали прочитать какое-нибудь произведение, а через два-три урока каждый из нас непременно должен был участвовать в обсуждении прочитанного.

Первое время непривычные для нас занятия проходили вяло, но Балаев терпеливо и настойчиво помогал нам преодолевать застенчивость и исправлял наше косноязычие. Заразительная увлеченность Николая Васильевича и его упорство скоро сказались: к следующему учебному году уроки русского языка стали для большинства из нас самыми интересными и увлекательными. Влюбленный в поэзию, учитель не пропускал урока, чтобы не прочитать нам что-нибудь из Пушкина или Лермонтова, а из современных поэтов он иногда читал нам Блока, при этом он каждый раз обращал наше внимание и призывал вслушиваться в музыкальный строй и ритм поэзии.

А однажды Балаев пришел к нам в класс торжественный, веселый и сказал:

— Сегодня у нас большой праздник. Запомните этот день: сегодня двадцать шестое мая — день рождения нашего Пушкина. Сегодня я хочу прочитать вам отрывки из “Евгения Онегина”, сколько успею за урок.

Балаев читал нам наизусть отрывок за отрывком, читал вдохновенно и музыкально. До сих пор я слышу эту напряженную тишину в классе и музыку стихов Пушкина»⁹⁷.

При активном участии Николая Васильевича Балаева ученики класса, в котором учился Алянский, организовали в гимназии внеклассный литературный кружок, к участию в котором Балаев привлек учеников из других классов и даже из других гимназий. К тому моменту, когда Бикерман поступил в гимназию, Балаев в ней уже не преподавал, но он не был единственным блестящим преподавателем русской литературы в гимназии. В своих воспоминаниях младший брат Бикермана упоминает Вениамина Краснова⁹⁸, еще одного исполненного энтузиазма учителя литературы в гимназии Столбцова. Превосходным преподавателем литературы был и сам Сергей Аникеевич Столбцов⁹⁹. Характерно, что первой научной работой Бикермана, написанной шестнадцатилетним гимназистом, были «Пушкинские заметки»¹⁰⁰.

Статья юного Бикермана состоит из двух частей: «Кто такой Вершнев?» и «К датировке оды “Вольность”».

В первой он высказывает и аргументирует гипотезу о том, кто являлся прототипом Вершнева, упомянутого в двух набросках к «Египетским ночам» («Мы проводили вечер на даче у княгини Д.», «Ах, расскажите, расскажите»). До этого считалось, что Пушкин в этом персонаже изобразил «одного из глубокомысленных сотрудников “Московского вестника”», без уточнения, кого именно¹⁰¹. Бикерман назвал имя: Владимир Павлович Титов. Титов был воспитанником Благородного пансиона при Московском университете, участником кружка «любомудров», сотрудником «Московског вестника» и чиновником Московского архива Министерства иностранных дел. После того как он перебрался в Петербург, Титов поступил на службу в Азиатский департамент того же министерства. Он занялся изучением восточных языков в Школе восточных языков, где особенно отличился в изучении арабского. Позднее он сделал блестящую дипломатическую карьеру, сначала в качестве генерального консула в Дунайских княжествах (в Бухаресте), а затем как посланник в Константинополе и Штутгарте. С 1856 г. он в течение двух лет является воспитателям наследника престола и его двух братьев. В 1863 г. он стал членом Археографической комиссии, а в 1873 г. ее председателем. В 1865 г. Титов назначается членом Государственного совета, а затем председателем Департамента гражданских и духовных дел. Титов был блестяще и энциклопедически образован и обладал феноменальной памятью. Не чужд он был и сочинительству. Под претенциозным псевдонимом-паронимом Тит Космократов¹⁰² он опубликовал в молодости несколько повестей. Осенью 1828 г., услышав рассказанную Пушкиным у Карамзиных «сказку про черта, который ездил на извозчике на Васильевский остров», записал ее, показал запись Пушкину, внес некоторые поправки и опубликовал под названием «Уединенный домик на Васильевском острове»¹⁰³.

Идентификация прототипа, которую сделал Бикерман, вполне очевидна: в одном из вариантов Пушкин называет своего персонажа воспитанником Московского университета, «архивным юношей» и вместо Вершнев ставит фамилию Титов. Поэтому неудивительно, что примерно в то же самое время, что и Бикерману, эта идея пришла в голову Д. Философову. Его статья «Тит Космократов» была напечатана 17 июня 1913 г.¹⁰⁴, т. е. раньше, чем работа Бикермана, но после того, как тот сдал ее в журнал¹⁰⁵. Это отождествление сейчас ни у кого не вызывает сомнения и указывается в комментариях к пушкинскому тексту как на само собой разумеющееся без ссылок на статьи Бикермана и Философова.

Следует отдать должное тому, с каким профессионализмом написана заметка Бикермана-гимназиста. Он дает подробную биографическую справку о Титове, а далее пытается понять, что за человек скрывается за скупыми строками формуляра карьерно успешного чиновника. Бикерман изучает дневниковые записи современников Титова и его письма. Особенно его интересует степень знакомства Титова с античной культурой, поскольку пушкинский Вершнев демонстрирует в ней изрядные познания. Выясняется, что Титов настолько глубоко знал античную культуру и языки, что современники прозвали его эллином.

Однако, несмотря на все таланты и образованность, Пушкин относится к Вершневу, прообразом которого послужил Титов, с нескрываемой иронией. Бикерман не ставит прямо вопрос о том, почему это происходит, но это его явно заинтересовало, и в одном из примечаний он цитирует характеристику, данную статьям Титова Н. П. Колюпановым в «Биографии А. И. Кошелева»: «Титов не имел литературного таланта и оригинальные его статьи… щеголяют тщательно выглаженным слогом, но страдают бедностью или туманностью содержания». От себя Бикерман добавляет: «Как это характерно для Вершневых!»¹⁰⁶

Справедливости ради следует отметить, что сам Титов к своей эрудиции и «убийственной памяти» относился весьма критически: «При нынешнем удобстве быть начитанным мне случалось видеть людей, одаренных счастливой памятью: благодаря статистическим таблицам, они наизусть перескажут вам народонаселение государств, их долги и доходы, квадрат почвы, длину рек, площадь морей — и при этом не имеют ни о чем зрелого понятия… Есть превосходные умы, удачно развившиеся, несмотря на такой (светский) образ жизни; но их немного. Подумаем о большинстве: оно состоит из умов посредственных, и к числу их сочинитель этой статьи охотно себя относит»¹⁰⁷.

В конце статьи Бикерман объясняет, почему его заинтересовала проблема прототипа: «…Установление ряда прообразов пушкинских типов дало бы любопытный и богатый материал для чрезвычайно интересного вопроса о психологии творческого процесса. Это нам поможет уяснить, “каким образом ваятель в куске каррарского мрамора видит сокрытого Юпитера”, каким образом разносторонний Титов отливается в законченную форму Вершнева и в многогранном Толстом-Американце улавливается общечеловеческий тип Загорецкого»¹⁰⁸.

Вторая часть «Пушкинских заметок» посвящена уточнению датировки оды «Вольность». Хотя на автографе оды стоит дата 1817 г., значительная часть исследователей считала, что стихи были написаны двумя годами позднее. Бикерман подробно рассматривает доводы сторонников более поздней даты и один за другим их опровергает. Его вывод однозначен и категоричен: «…Дошедшая до нас ода “Вольность” написана в 1817 году, и предположения об описке или намеренном искажении даты поэтому не только надуманы, но и досадно-излишни и нецелесообразны»¹⁰⁹.

Аргументы юного Бикермана показались убедительными М. А. Цявловскому. В 40-х гг., работая над книгой «Политические стихотворения Пушкина», он подробнейшим образом останавливается на проблеме хронологии оды. В 1962 г. его вдова пушкинистка Т. Г. Цявловская опубликовала эту часть рукописи под названием «Хронология оды “Вольность”»¹¹⁰. Вот как Цявловский отзывается о статье Бикермана:

«Вопросу о времени написания оды посвящена специальная заметка И. И. Бикермана в издании “Пушкин и его современники” (вып. XIX — XX, 1914, стр. 55 — 62). Автор заметки доказывал несостоятельность всех доводов Лернера и Морозова в пользу датировки оды 1819 г. Так, относительно ссылки Лернера на свидетельство Вигеля, что ода “написана через три года после выхода Пушкина из лицея” Бикерман правильно заметил: “Ф. Ф. Вигель не указывает точно даты написания оды, но говорит, что ‘ничего другого в либеральном духе Пушкин не писал еще тогда’ (“Записки”, VI, стр. 10) — это более походит на 1817 г., чем на 1819–1820 г.”. Об указании Лернера на письмо Карамзина к Дмитриеву от 19 апреля 1820 г. Бикерман также совершенно правильно писал: “Ссылка на Карамзина основана на недоразумении. Вот дословно, что́ говорит Карамзин: ‘служа под знаменами либералистов, он (Пушкин) написал и распустил стихи на вольность, эпиграммы на властителей, и проч. и проч. Это узнала полиция etc. Опасаются следствий…’. Здесь нет и намека, что “Вольность” относится к 1819 г. или 1820 г. Говорится лишь, что полиция узнала об оде в 1820 г. Но та же полиция узнала о ‘Гавриилиаде’ только через 6 лет после написания, когда она успела дойти до штабс-капитана Митькова”.

Неосновательным находил Бикерман и ссылку Лернера на упоминание в оде А. Шенье. Указав, что отнесение стихов о “возвышенном галле” впервые бездоказательно сделано Ефремовым и столь же бездоказательно повторено другими издателями, Бикерман указывал, что в одной из копий оды эти стихи отнесены к Пиго Лебрену¹¹¹.

Довод Морозова, что тон и склад совершенно не подходят будто бы к тону и складу лицейских или близких к лицейской поре стихотворений Пушкина, Бикерман считал “очень спорным”. “Напротив, — писал Бикерман, — Пушкин сам дал своей оде справедливое определение: ‘прекрасно, хоть она писана немного сбивчиво, мало-обдуманно’. Именно такая сбивчивость, малообдуманность должна была быть в политических идеалах Пушкина 1817 года. Воспевание отвлеченной законности, элегические надежды на конституцию — как все это по политической энергии ниже не только ‘Вольности’ Радищева, но и пушкинского же ‘Любви, надежды, гордой Славы’ с его энергичным призывом ‘Россия вспрянет ото сна и на обломках самовластья напишет наши имена’”. Приведя восемь (17–24), по определению Бикермана, “туманных” стихов (“Увы! Куда ни брошу взор… И к славе роковая страсть”), автор замечал: “‘Так он писал темно и вяло’, иначе нельзя определить стихи ‘Вольности’, где Пушкин высказывает свои идеалы. С другой стороны, крайняя умеренность оды не позволяет ее относить к 1819–1820 гг.”. “Умеренность” оды Бикерман видит в осуждении убийства Павла I и казни Людовика XVI, “причем, совершенно аналогично реакционерам реставрации, владычество Наполеона представляется карой божьей за смерть Людовика XVI”. Приведя VII и VIII строфы (стихи 49–64) оды, Бикерман утверждает, что “ненависть к Наполеону, которой дышит только что приведенная строфа VIII, — все это гораздо ближе к 1815 г., чем к 1820 г. Стоит сравнить только с VIII строфой ‘Вольности’ ‘Наполеон на Эльбе’, как будет видно сходство настроений. ‘Европа, мщенье, мщенье! Рыдай, твой бич восстал — и все падет во прах, все сгибнет’…Наполеон — ‘ужас мира, стыд природы’ ‘Вольности’ аналогичен ‘свирепошепчущему’, ‘губителю’, ‘бичу’, ‘хищнику’ ‘Наполеона на Эльбе’, ‘ужасу мира’ — Наполеону в оде ‘Принцу Оранскому’ (1816). Так что и по настроениям ‘Вольность’ ближе к 1815 г., чем к 1820 г., и, вероятнее, может относиться к 1817 г., чем к 1819 г.”.

Наконец, опровергнут был Бикерманом и главный довод в аргументации Лернера и Морозова в пользу 1819 г. — упоминание оды в переписке Вяземского с Тургеневым. Приведя соответствующие места из писем, Бикерман показал, во-первых, что они свидетельствуют лишь о том, что до 5 августа 1819 г. кн. П. А. Вяземский уже хорошо знал “Оду на свободу”, и, во-вторых, что “стансы на С.”, о которых идет речь в письмах от 22 октября и 1 ноября 1819 г., — не ода, а какое-то другое стихотворение. Какое именно, Бикерман не определил, ослабив этим убедительность своих выводов.

На основании всего приведенного для опровержения аргументации Лернера и Морозова Бикерман утверждал, что “предположения об описке или намеренном искажении даты поэтому не только надуманны, но и досадно излишни и нецелесообразны. Дошедшая до нас ода ‘Вольность’ написана в 1817 году — таков наш вывод”.

Признавая весьма убедительными доводы Бикермана и располагая в пользу пушкинской датировки оды 1817 г. еще рядом фактов и соображений, о которых речь впереди, я во всех шести изданиях Госиздата и в двух изданиях (девятитомном 1935–1938 гг. и шеститомном 1936–1938 гг.) “Academia” собрания сочинений Пушкина “Вольность” помещал среди стихотворений 1817 г. Так же датирована она Б. В. Томашевским и в первом варианте под его редакцией (совместно с К. И. Халабаевым) однотомного собрания сочинений Пушкина в шести изданиях и во втором (“юбилейном”) варианте в двух изданиях, а затем и последующими редакторами сочинений Пушкина и биографами.

Необходимо дополнить и развить высказанные Бикерманом подтверждения правильности датировки, сделанной дважды самим Пушкиным».

И далее Цявловский приводит ряд дополнительных аргументов в пользу 1817 г. как даты написания оды.

Датировка, которую отстаивал Бикерман, признало большинство пушкинистов, включая Б. В. Томашевского, Н. В. Измайлова. Г. А. Гуковского, Т. Г. Цявловскую, В. В. Пугачева. Однако у ранней датировки оказались и противники. Наиболее энергично и аргументированно против нее выступил Ю. Г. Оксман. 7 января 1964 г. он прочел доклад во Всесоюзном Пушкинском музее, который был подробно изложен В. В. Пугачевым в статье «К вопросу о политических взглядах А. С. Пушкина до восстания декабристов»¹¹². Первая часть доклада, посвященная собственно проблеме датировки, была опубликована уже после смерти Ю. Г. Оксмана в сборнике статей, посвященном его памяти¹¹³. Во время обсуждения доклада позицию Оксмана поддержал Л. П. Гроссман.

Сторонником поздней даты оказался и В. Б. Шкловский, попутно совершивший открытие в пушкинистике, которое он, впрочем, объявил «вековой традицией», отказавшись от лавров первооткрывателя.

Примечания

89

Two Bikermans. P. 90.

90

Там же.

91

В представленных в университет документах Бикерман назван выпускником гимназии Н. В. Дмитриева (бывшей С. А. Столбцова), см.: ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. Д. 67391. Л. 5.

92

Two Bikermans. P. 92. Имеется в виду кинотеатр «Колизей», малый зал.

93

ЦГИА СПб. Ф. 762 Оп. 1. Д. 7. Л. 120–121.

94

Анненков Ю. П. Дневник моих встреч: Цикл трагедий. Т. 1. Л.: Искусство, 1991. С. 53.

95

ЦГИА СПб. Ф. 762. Оп. 1. Д. 19. Л. 9.

96

Two Bikermans. P. 93.

97

Алянский С. М. Встречи с Александром Блоком. М., 1972. С. 7.

98

Two Bikermans. P. 96.

99

См., например, восторженные воспоминания Н. А. Афанасовой (Колюбакиной) (Жизненный путь. СПб., 2005), которая училась в женской гимназии, где также преподавал Столбцов: «Нашим любимым учителем был филолог Сергей Аникеевич Столбцов. Он привил горячую любовь к родной литературе. Мы ждали его уроков, ловили каждое его слово, зачитывались классиками, изучали Тургенева, Гоголя, Пушкина, Толстого. Под его руководством у нас организовался литературный кружок из учениц 6-го и 7-го классов.

Мы собирались по вечерам раза два в месяц.

Я очень любила эти вечера, насыщенные какой-то юной, наивной, далекой от жизни романтикой.

Во всей гимназии тихо и темно. Мы собирались в маленьком зале приготовительных классов. Пока еще нет Столбцова, кто-нибудь, чаще всего Шура Висленева, садится за рояль, играет классиков — Чайковского, Глинку, Рахманинова. Музыка еще больше настраивает на романтический лад. Читаем и обсуждаем романы Тургенева. Переносимся в мир людей сороковых годов, в мир Рудина, хорошо отображенный в «Истории русской интеллигенции» Овсянико-Куликовского. Кружок этот просуществовал недолго и распался. Участие в нем принимали немногие. Это был замкнутый круг, считавшийся элитой, спаянных крепкой дружбой учениц».

В письме к брату от 8 февраля 1976 г. Бикерман пишет о том, что всегда был плохим учеником и что Столбцов отозвался о нем как о занимающем третье место в классе… с конца (Baumgarten. Elias Bickerman. P. 28). Это не помешало ему, впрочем, окончить гимназию с весьма достойными оценками (см. с. 74, прим. 156).

100

Пушкин и его современники. Материалы и исследования. Вып. 19–20. СПб, 1914. С. 49–62. Статья была передана в журнал до 17 июня 1913 г. (Пушкинские заметки. С. 54. Прим. 5).

101

Бикерман. Пушкинские заметки. С. 49 сл. Бикерман ссылается на: Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. 2. СПб., 1889. С. 71.

102

Владимир Титов поменял местами свое имя и фамилию и перевел имя на греческий язык в соответствии с народной этимологией — «владеющий миром» (этимологически первая часть др.-русск. Володимѣръ, цслав. Владимѣръ связана с цслав. владъ (власть), а вторая родственна гот. — mērs (великий), ирл. mór, már (большой, великий), соответственно имя означает «великий в своей власти», см. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 1. М., 1986. С. 326, 341, окончание — мир возникло под влиянием мир «спокойствие; вселенная»).

103

Черейский Л. А. Титов // Черейский Л. А. Пушкин и его окружение. Л., 1989. С. 435. С 1912 г. эта повесть печатается под именем Пушкина с соответствующими разъяснениями.

104

Речь. № 162. 1913.

105

См. выше, прим. 100.

106

Пушкинские заметки. С. 53. Прим. 1.

107

Фомичев С. А. В. П. Титов // Русская фантастическая проза эпохи романтизма. Л.,1990.

108

Бикерман. Пушкинские заметки. С. 55.

109

Бикерман. Пушкинские заметки. С. 62.

110

Цявловский М. А. Статьи о Пушкине. М.: Изд-во АН СССР, 1962. С. 66 — 81.

111

Действительно, на двух списках оды стоит имя Пиго Лебрена, это явная ошибка: журналист Пиго Лебрен перепутан с Экушаром Лебеном, который писал революционные оды. Идентификация «возвышенного галла» до сих пор является спорным вопросом, см.: Фатов Н. Н. Дискуссионные вопросы в связи с «Вольностью» и «Деревней» Пушкина // Научные доклады высшей школы. Филол. науки. № 4. 1961. Под «возвышенным галлом» Н. Н. Фатов вслед за Ю. Г. Оксманом понимает Руже де Лиля; другие предложенные исследователями кандидатуры: Андре Шенье (см., напр.: Слонимский А. Л. О каком «возвышенном галле» говорится в оде Пушкина «Вольность» // Пушкин. Исследования и материалы. Т. IV. М., Л: Изд. АН СССР, 1962. С. 327–335), Экушар Лебрен (Б. В. Томашевский).

112

Ученые записки Саратовского юридического института. Вып. 18. Саратов, 1969. С. 201 — 228.

113

Оксман Ю. Г. Пушкинская ода «Вольность» (К вопросу о датировке) // Проблемы истории культуры, литературы, социально-экономической мысли. Межвузовский научный сборник. Вып. 5. Часть 2. Саратов, 1989. С. 3–33.