Наследники и самозванцы. Книга пятая

Ирина Костина

1740—41 года. Анна Иоанновна, умирая, назначает регентом над младенцем-императором ненавистного всем Бирона. Но его недолгое правление обрывает дворцовый переворот. Столица ликует. И только канцлер Остерман знает, что близится беда: Швеция грозит не только войной, но и новым переворотом с возведением на престол царевны Елизаветы. В такое смутное время приятели-офицеры отчаянными поступками пытаются противостоять несправедливости. А Василий, возвращаясь из ссылки, попадает в новую авантюру.

1740 год

Франция

После заключения мира между Россией и Портой через посредничество Франции его величество король Людовик XV отправил к петербургскому двору посла.

Надо напомнить, что отношения между Францией и Россией были запутаны и недружелюбны ещё с польского конфликта 1733 года. При осаждении Данцига, армия Миниха взяла в плен французское войско по неосторожности вместе с французским дипломатом Маньяном. В Версале по этому поводу сочли себя оскорблёнными. И с тех пор вот уже семь лет, как при русском дворе не было представителя Франции.

Но в улаживании русско-турецкого военного конфликта, русская царица (по настоятельному совету Остермана) выразила надежду на посредничество французского короля. И это послужило приглашением к возобновлению дипломатических отношений, от которого Франция не отказалась.

После подписания Белградского мира, от России к Версальскому двору был направлен в качестве посла молодой князь Кантемир, а в ответ король Людовик XV уполномочил к должности французского посланника в Санкт-Петербург маркиза де ля Шетарди.

Французский посланник очень пышно оформил свой приезд; таково было указание его правительства. Версаль, и на берегах Невы, должен блистать.

С Шетарди приехала целая свита: двенадцать секретарей, шесть капелланов, пятьдесят лакеев. Он привез с собой пятьдесят тысяч бутылок шампанского, которое тут же заменило на императорском столе венгерское вино. С ним прибыл известный на весь Париж повар; Шетарди видел в своём визите не только дипломатическую миссию, но и миссию просвещения — учить русских модным французским манерам, искусству одеваться и готовить пищу.

Санкт-Петербург, дом французского посланника Шетарди

Шетарди был не в духе. Губы его вздрагивали, изгибаясь в гримасе недовольства.

Бедный камердинер, наблюдая отражение хозяина в зеркале, в очередной раз поправил маркизу кружевной воротничок. Но Шетарди отмахнулся от него и кликнул секретаря:

— Жак!

Камердинер покорно отступил, а на пороге мгновенно возник секретарь.

— Письма есть? — строго осведомился маркиз.

— Нет, Ваша милость.

— Кто-нибудь собирается нанести мне визит? Или, может, оставил приглашение?

— Никто, Ваша милость, — секретарь с трудом сохранял почтительную мину, так как данная процедура уже повторилась трижды за утро.

— Это просто чёрт знает что! — взорвался тот.

Шетарди мнил себя успешным дипломатом; восемь лет он был посланником в Берлине и снискал себе известность ловкого человека и увлекательного собеседника. И назначение ко двору Российскому считал миссией сложной и ответственной.

Французский парламент был уверен — если, в случае смерти Анны Иоанновны, её племянница наследует трон, то Австрия приобретёт безграничную власть в руководстве русской внешней политикой. А такого величия своему закоренелому врагу Франция позволить не могла! И потому главной миссией Франции было — не допустить на русский престол Анну Леопольдовну.

Преследуя эту цель, кардинал Флери советовал Шетарди осторожно разузнать о настроении умов в России и выявить среди русских вельмож представителей оппозиции.

Шетарди следовало распознать оппозиционеров и войти к ним в доверие, внушив, что французское правительство готово оказать им содействие и стать идейным вдохновителем государственного переворота в России.

Итак, шёл третий месяц пребывания Шетарди в Петербурге. А выполнение его дипломатической миссии не продвинулось ни на йоту. Пытаясь выявить настроение умов при царском дворе, маркиз «сломал голову».

Анна Иоанновна оказывала ему почести в соответствие его статусу, ничем не ущемляя его прав в сравнении с иными послами. Её племянница Анна Леопольдовна, будучи беременной, вела тихий образ жизни; шумным увеселениям она предпочитала уединение на своей половине дворца, проводя время в компании одной лишь фрейлины Менгден. Присутствуя на куртагах, принцесса держалась в тени тётушки и помалкивала. То есть ничем не выдавала стремления к наследованию престола. Равно, как и её супруг, принц Антон-Ульрих. Тот, по наблюдению Шетарди, вовсе не пользовался ни авторитетом среди русской знати, ни доверием императрицы; ему было не позволительно даже присутствие на заседании Кабинета министров. При этом принц вёл себя тихо и непритязательно.

Лишь две исполинские фигуры отчётливо прорисовывались на мозаичном поле внутренней политики: Бирон герцог Курляндский и канцлер Остерман. И, если первый мозолил глаза тем, что всё время был на виду, хоть и старался казаться лишь тенью императрицы; то второй же был не виден вовсе, но был настолько вездесущ, что присутствие его невольно ощущал кожей каждый, даже пребывая в кругу домочадцев.

А царевна Елизавета (которую Флери видел в качестве оппозиции) не оправдывала ожиданий. Дочь Петра вела скромный образ жизни в небольшом дворце с маленьким штатом прислуги. И, хоть была стеснена императрицею в вольности и в денежных средствах, но делала вид, что всем довольна.

Чем живут и что думают, русские вельможи выяснить тоже не удалось по одной простой причине — за три месяца пребывания Шетарди в Петербурге ни один (!) представитель местной элиты не изъявил желания нанести ему визит или же прислать приглашение в свой дом.

Ничего подобного с ним прежде не случалось; в Берлине, он был избалован вниманием немецкой аристократии, там его почта ежедневно изобиловала карточками с приглашениями и просьбами о визитах. Маркиз блистал нарядами и красноречием на балах в лучших домах Европы. И он решительно не понимал, ЧТО происходит с ним здесь, в России?

Что за дикие нравы в этой стране?! Шетарди бесился. Он был уверен: не проявлять интереса к послу — всё одно, что выказывать неуважение его королю. Сделать же самому первым визит в дом какого-нибудь русского князя маркиз считал ниже своего достоинства, а посему сидел дома один, как сыч и срывался на прислугу.

Сегодня чаша терпения переполнилась. И он с твёрдым намерением решил объясниться с Остерманом по поводу своего вынужденного уединения. В конце концов, он готов был от него потребовать, чтобы тот приказал местным вельможам посещать французского посла под угрозой жалобы его своему королю.

Шетарди велел закладывать карету, чтоб ехать на Невскую набережную, к дому канцлера. Вот, кстати, тоже пример чудачества, неподдающийся французскому разуму — русского канцлера невозможно было встретить при дворе; он вёл государственные дела исключительно в домашней обстановке.

дом канцлера А. И. Остермана

Андрей Иванович Остерман, сидя в своём неизменном кресле, без парика, в вытертом алом халате, кутаясь в шерстяной плед, с притворной учтивостью выслушал излияния обиды напыщенного француза. И вежливо пообещал уладить создавшуюся ситуацию.

Когда Шетарди удалился, канцлер криво усмехнулся ему в спину. И велел секретарю проветрить кабинет от душного запаха парфюма, коим французы щедро напитывают тело и одежду, вместо того, чтоб помыться.

Разглядывая своё отражение в висящем напротив зеркале, Остерман лениво поразмышлял о том, не стоит ли побриться? Пришёл к мнению, что не стоит. И, побарабанив пальцами по столешнице, решил: так и быть — отменить «опалу» французскому посланнику.

— Надеюсь, это была для Вас хорошая наука, господин Шетарди? — сам себе произнёс он, усмехаясь.

Дело было в том, что заносчивый француз, явившись ко двору, заявил Анне Иоанновне при вручении верительных грамот, что «он не может передать от своего короля императрице уверения в совершенной дружбе, а может засвидетельствовать лишь удовольствие, которым преисполнен Его величество при возобновлении добрых отношений».

Анна Иоанновна, конечно, не простила Версалю этой «любезной грубости» и велела Остерману устроить Шетарди какую-нибудь каверзу, в наущение. Таким образом, последующие три месяца тщеславный маркиз от всего русского двора наблюдал лишь удовольствие к своей персоне, но без предложений ему совершенной дружбы…

Выпроводив гостя, Андрей Иванович обратился к верному секретарю Семёнову с просьбой сообщить о том, какие складываются суждения у столичной аристократии по поводу Шетарди? А так же доложить о содержании писем, что шлёт французский посол на родину.

— Ваше сиятельство, при дворе сложилось мнение, что маркиз — человек тщеславный, вспыльчивый и помешанный на этикетах и церемониях, — с усердием принялся докладывать Семёнов, раскрыв перед собою папку с донесениями, — Что касается писем… Пишет всякую чепуху; встанет первой парой в танец на балу во дворце, и тут же строчит об этом в Версаль. Отпустит какую-нибудь остроту, расшаркается и считает необходимым, чтоб об этом непременно знали и кардинал Флери, и сам король. По самому ничтожному поводу тут же спрашивает у своего двора, как ему поступить? И не столько в вопросах политики, как всё в тех же церемониях. В подробностях описывает туалеты наших вельмож и их манеры. Перечисляет всех лиц, кто, по его мнению, не исполнил в отношении него всех знаков приличия, требуемых его званию.

— С кем на балах общается? О чём говорит?

Семёнов заглянул в папку:

— Много, с кем общается…

Наблюдая, как секретарь перелистывает страницы, тщетно выискивая что-либо представляющее интерес, Остерман велел:

— Оставь-ка мне папку и ступай. Я сам прочту, — и предупредил, — Никого не принимать! Говори всем просителям, что я занят.

Изучив материалы, Остерман задумчиво поскрёб заросший щетиной подбородок. Из всех сведений его заинтересовали лишь два. Одно — то, что, в прошлую среду на императорском балу маркиз дважды приглашал на танец царевну Елизавету Петровну.

И другое — в разговоре с прусским посланником Мардефельдом выразил соболезнование о недавней смерти герцога Голштинского, поинтересовался судьбой его осиротевшего сына.

На первый взгляд оба факта были не значительными. Но у Остермана зачесался нос, как у кота, почуявшего скребущуюся в подполе мышь.

дом фельдмаршала Б-Х. Миниха

Миних был искренне огорчён результатами турецкой войны. Он не оправдал надежд государыни и не достиг обещанных целей. Почти восемнадцать тысяч жизней русских солдат были на его совести. Да и условия Белградского мира выглядели хлёсткой пощёчиной фельдмаршалу.

Анна Иоанновна больше не питала к Миниху доверия и не привечала его радушно при дворе, как было прежде. Бирон тоже умерил благосклонность и при встрече с фельдмаршалом выказывал холодность и безразличие. Да и в офицерской среде авторитет бравого Миниха значительно пошатнулся.

Однако, Христофор Антонович был по натуре оптимист, и мозг его неустанно фонтанировал идеями. Поэтому, вернувшись к гражданской жизни, он с усердием взялся за новые проекты по наведению порядка во вверенной ему Военной Коллегии.

Чтоб загладить свою вину перед офицерами за кровопролитные турецкие походы, Миних решил облегчить участь старым воинам. Он спроектировал указ, чтоб каждому дворянину, прослужившему двадцать лет, дозволялось просить увольнения из армии.

Императрица дала добро. Но благородная идея фельдмаршала обернулась катастрофой — едва указ публиковали, больше половины всех офицеров подали в отставку, уверяя, что прослужили более двадцати лет!

Ошибкой Миниха было то, что он, будучи немцем, не предусмотрел особенностей, присущих русскому образу жизни. Во-первых, влиятельные вельможи, в погоне за чинами, записывали детей в военный полк семи лет от роду. Вот и вышло, что к тридцати годам двадцать они уже «отслужили».

А, во-вторых, тяга у русского человека к земле всегда была слишком велика. Поэтому офицеры даже без гроша за душою, вместо военной карьеры, с радостью предпочли вернуться в деревню — возделывать поля и налаживать хозяйство.

Такой оборот дела заставил императрицу, спустя несколько месяцев, отменить указ, чтоб не лишиться доброй половины армии. А Миних получил выволочку.

Казалось, фортуна навсегда отвернула свой ясный лик от фельдмаршала. Государыня на него дулась. Бирон нарочито игнорировал. А недруги с удовольствием подвергали фельдмаршала безжалостным выговорам и насмешкам.

Но неутомимый Миних не падал духом. И в скором времени представил государыне новый проект — выстроить большие казармы в окрестностях Петербурга, чтоб объединить всех солдат пехотных гвардейских полков под одну крышу. Доныне солдаты и низшие офицерские чины размещались по домам обывателей, и это создавало неудобство одновременно, как жителям, так и командирам.

Императрица подумала и сочла это предложение полезным. И Миних радостно засучил рукава. Он живо нарисовал проект и выбрал место. А полки так усердно взялись за строительство, что уже на следующий год казармы были готовы.

Анна Иоанновна слегка «оттаяла» к опальному фельдмаршалу и выразила похвалу в виде денежного вознаграждения за вклад в развитие военного дела империи. Но в то время ни она, ни даже сам Миних не могли и предположить, какую недобрую услугу составит его строительство казарм в недалёком будущем принцессе Анне Леопольдовне.

Летний императорский дворец

Расследование по делу Волынского затянулось на два месяца. Измученные допросами и зверскими пытками, арестанты безжалостно оговорили себя и патрона. И признались в несуществующем заговоре, чем обрекли себя на смертный приговор.

Бирон лично похлопотал о том, чтоб поучаствовать в проекте приказа об изощрённых методах казни Волынскому и его соратникам.

Но Анна Иоанновна долго не решалась ставить подпись под этим приказом. Она даже плакала, и несколько раз просила герцога Курляндского пересмотреть материалы допросов, чтоб убедиться, нет ли там ошибки. Умоляла позволить ей заменить для Волынского казнь на ссылку. Но своим жалостным отношением к Артемию Петровичу лишь разжигала ревность Бирона и ненависть его к сопернику. Чем сильнее тот озлоблялся, тем яростнее противился просьбам государыни о снисхождении к осуждённому. Наконец, фаворит, теряя терпение, поставил перед императрицей вопрос ребром:

— Или я?! Или этот проходимец Волынский?!

И государыня сдалась.

27 июня на площади Сытного рынка состоялась казнь Артемия Петровича. Вместе с Волынским пошли на эшафот два его соратника — архитектор Петр Еропкин и советник адмиралтейской конторы Андрей Хрущев. Остальных прилюдно били кнутом и разослали в ссылки. Дочерей Волынского Анну и Марию велено было постричь в монахини и сослать в отдалённые монастыри.

Этим летом императрица отменила свою ежегодную поездку в загородную резиденцию Петергоф. И на это было две причины. Первая — государыня была нездорова; её мучили приступы боли, от которых она порой лишалась чувств. А казнь Волынского, которую Анна Иоанновна пережила, как потерю близкого человека, усугубила частоту этих приступов.

А вторая причина — Анна Леопольдовна была на сносях, и малютка вот-вот должен был появиться на свет. Императрице очень хотелось присутствовать при этом радостном событии.

12 августа 1740 года принцесса благополучно разрешилась мальчиком, на радость царствующей тётушки. Младенцу дали имя Иоанн (в честь деда) и отчество Антонович. Государыня тут же объявила новорожденного законным наследником престола и поместила его в покоях, подле своих.

В летнем императорском дворце по поводу рождения цесаревича вторую неделю шумели балы. Но сама Анна Иоанновна появлялась на них не более, чем на пару часов. Затем в сопровождении фрейлин и статс-дам удалялась в свои покои. Ночи она проводила в окружении лейб-медиков и верных шутов, первые из которых стремились облегчить её нестерпимые боли, а вторые изо всех сил старались рассмешить и позабавить государыню в нелёгкие часы бессонницы.

Из-за того, что гости редко видели на балах императрицу, слухи об её тяжёлой болезни нарастали, как снежный ком. Все были озабочены одним вопросом — кто же будет наследовать престол в случае, если государыня преставится? Вернее, кто удостоится чести регента при младенце-императоре?

дом шведского посланника Нолькена в Санкт-Петербурге

Слухи о болезни русской императрицы просачивались к иностранным посланникам. И заставляли волноваться не только Францию, но и Швецию.

Шведский президент Государственной канцелярии граф Юлленборг срочно направил депешу в Петербург своему посланнику Нолькену, в которой предполагал, что, если русская царица в скором времени умрёт, то это повлечёт новый виток беспорядков в России, связанных с борьбою за власть. Поэтому нацеливал Нолькена уже сейчас активно искать контакта с одной из русских оппозиционных группировок, которая в обмен на шведскую финансовую и военную помощь ещё до своего прихода к власти согласилась бы на территориальные уступки для Швеции.

Проблема войны с Россией неуклонно муссировалась в Стокгольме. Сосредоточенная за зиму многочисленная русская армия на Выборгской стороне, безусловно, сдерживала шведских генералов. Но аристократия во главе с Юлленборгом упорно скандировала в рикстаге лозунги, призывающие к войне!

Из-за невозможности достичь единогласия двух непримиримых партий, выступление шведской армии продолжало отсрочиваться, несмотря на то, что миновала зима, весна, и лето уже подходило к концу. И Юлленборг, возглавляющий партию «шляп», озарился идеей — заручиться поддержкой у оппозиционной русской группировки, с тем, чтобы внести раскол в русскую элиту.

По его мнению, попытать счастья можно было у трёх претендентов: первый — это герцог Курлянский, вторая — Анна Леопольдовна и третья — царевна Елизавета.

Задача, которую Юлленборг поставил перед Нолькеном, — определить, кто из троих будет согласен уступить Швеции финские земли в обмен на оказанное содействие в получении короны. И начать переговоры.

А, поскольку Франция теперь выступала союзником Швеции, Юлленборг посоветовал Нолькену, обсудить поиски оппозиционеров с Шетарди в надежде снискать в нём соратника.

Нолькен пригласил Шетарди к себе в дом под предлогом дружеского визита. И, коротая вечер за партией в шахматы, стал прояснять мнение Версаля о русской обстановке вокруг наследования престола.

Нолькен поставил на шахматную доску рядом двух королей:

— Давайте представим, — сказал он, — что, чёрный король — это Анна Иоанновна, действующая императрица. А белый — её законный наследник, младенец Иоанн.

На клетку позади «императрицы» он поместил чёрного ферзя:

— Это Бирон.

— Очень метко, — согласился Шетарди, — Фаворит и, вправду, всей своей сущностью похож на ферзя.

Нолькен продолжал выставлять фигуры:

— А это родители наследника — Анна Леопольдовна и Антон-Ульрих, — и позади белого короля сосредоточил фигурки двух слонов.

Маркиз Шетарди включился в игру и с другой стороны в двух клетках от чёрного короля установил белого ферзя:

— А это, — сообщил он, — обделённая сестрица государыни, царевна Елизавета.

— Что ж, все претенденты на наследование престола в сборе, — согласился Нолькен, — Допустим, императрица умирает…

Он убрал с доски чёрного короля, обнажив его клетку перед сосредоточенными фигурами. Каждая из них оказалась на расстоянии одного шага к тому, чтоб занять освободившееся место.

— Как Вы полагаете, чей сейчас ход?

— По закону, ход должен сделать белый король, — ответил Шетарди, — Он наследник, утверждённый императорским манифестом.

— Если он занимает трон, то ближайшие к нему, по родственной линии, будут супруги Брауншвейгские. Они и возьмут регентство.

«Значит, вероятность первой очереди, что следует налаживать переговоры с Анной Леопольдовной и её супругом», — подумал Нолькен, — «Принцесса, добра и покладиста; будет не сложно, припугнуть её войной и добиться требуемых уступок».

Но, слава богу, он не произнёс этого вслух, потому что…

— В таком случае, Вы должны понимать, русская внешняя политика будет целиком подчинена интересам австрийского дома! — строго сообщил Шетарди, поджимая губы.

«Ах, вот оно что! Французы противятся изо всех сил усилению влияния Австрии. И Анна Леопольдовна в том для них — главная помеха на русском престоле», — понял Нолькен, — «Вступать в контригру с союзной Францией теперь не резонно; можно накликать беду куда более сильную. Итак, кандидатура Анны Леопольдовны с её супругом на трон Российской империи для нас пока откланяется».

Он послушно положил плашмя на доску обе фигурки слонов:

— Всё верно, — рассудил он в угоду французу, — Слоны — фигуры подневольные. Они ходят лишь по прямым линиям. И возле трона они лишь постольку, поскольку на нём восседает их сын Иоанн. А, если его не станет?

Шетарди обрадовался:

— А ведь и в самом деле! С младенцем всякое может случиться. Ну, вдруг? И тогда Брауншвейгская фамилия отметается от престола одним движением руки.

— Вы правы. Кто остаётся? Бирон и Елизавета. Два ферзя. Две фигуры, вольные двигаться в любом направлении.

— В этой парочке присутствует забавное противоречие! — развеселился Шетарди, — Один из них не имеет никаких законных прав на корону, но источает огромное желание любой ценой водрузить её себе на голову! А другая, напротив, имеет все законные права на престол, но не изъявляет никакого желания, чтоб за него побороться.

После ухода Шетарди, Нолькен долго думал, на кого же сделать ставку — на Бирона или Елизавету? Прикидывал так и этак и, наконец, выбрал Елизавету.

Он просто не смог придумать, чем бы заинтересовать баловня судьбы Бирона, у которого итак есть всё? А Елизавете Нолькен решил просто предложить денег (он был наслышан о том, что она постоянно испытывает в них нужду и имеет массу долгов). А подспудно он намекнёт принцессе на то, что Стокгольм станет и впредь оказывать ей достойное финансовое содействие, если она, в свою очередь, будет не против оказать содействие Швеции в некоторых обоюдных вопросах.

Дабы соблюсти секретность, подобраться к дочери Петра он решил через её преданного друга и лекаря Жана Лестока, передав через него царевне записку с просьбой о встрече.

Царевнин дворец

Весь день столица изнывала от удушающего горячего зноя. К ночи жара спала и, в преддверии грозы, воздух сделался тяжёлым и липким, точно патока.

Елизавета Петровна возвращалась с очередного куртага из императорского Летнего дворца в карете с доброй подругой Маврой, сестрицей Анютой и преданным лекарем Лестоком. Опираясь на руку Лестока, она вышла из кареты и остановилась, обмахиваясь веером:

— Постоим немного.

— Я устала, сестрица, — призналась Анюта, — Хочу спать.

— Ступай, — разрешила царевна и кивнула Маврушке, — Проводи. Что-то не нравится мне её хандра. Как бы не расхворалась.

Они с Лестоком остались одни.

— Душно, — пожаловалась Елизавета.

— Да, уж. Есть от чего задохнуться.

— О чём ты?

— Вы видели, Ваше высочество? Сегодня императрица выглядела особенно плохо! Она едва сидела в кресле! И ушла, не дождавшись танцев, — Лесток перешёл на шёпот, — Я располагаю точными сведениями, что она мочится кровью и страдает ежедневными обмороками из-за сильных приступов боли! Дни её сочтены!!

Царевна продолжала совершать размеренные движения веером и молчала.

— Россия стоит на пороге большой смуты! — не унимался он, — Случись сейчас что с императрицей, на престоле окажется младенец. И тот, кто отвоюет право регентства, будет управлять страной.

— У этого младенца есть родители, — напомнила Елизавета.

— Принцесса Анна Вам не соперница! За те три года, что она провела взаперти после неприятной истории с графом Линаром, да ещё год просидела в своих покоях из-за беременности, она привыкла к затворничеству.

— Ну, и что?

— Принцесса Анна не жаждет завоевать любовь подданных и сплотить вокруг себя единомышленников! — пояснил Лесток, — Вероятно, она полагает, что её будут почитать лишь за то, что она родила России наследника! Все её сподвижники — одна фрейлина Менгден! А её самой будто и нет вовсе!! Это не правительница, а — фантом, пустое место!!

Елизавета лишь мягко улыбнулась в ответ:

— Тем она и будет желанна Кабинету министров! Безвольной натурой легко управлять.

— Да, если бы только её супруг не был Брауншвейгским принцем! — парировал Лесток, — Вы же понимаете; едва он вступит в регентство, назавтра же русский двор наводнят австрийцы. Неужели Вы готовы допустить, чтобы Венский двор заправлял делами России?

— Принцу Антону-Ульриху регентство? — иронично хмыкнула царевна, — Ты забыл про герцога Курляндского!

Лесток нахмурил лоб:

— Про герцога Курляндского?

— Вот уж кто сделает всё, чтоб не допустить к власти Брауншвейгскую фамилию, лишь бы самому остаться у кормушки! — рассмеялась Елизавета, — Ох! И что он только уже ни делал, чтоб закинуть ногу на трон!! Вообрази, уговаривал государыню выдать Анну за его сына Петрушку. А теперь настойчиво сватает его за меня.

— А Вы что же?

— Я? Я взяла время подумать. И, если только я соглашусь на этот брак, то после смерти сестрицы Бирон преподнесёт мне корону на блюдечке.

— Так, может, это хорошее предложение?

— Шутишь?!

— Вы можете стать императрицей!

— Одно только слово, что императрицей. Но править-то Бирон будет сам!!

— Но герцог не любим при дворе, — напомнил Лесток, — За десять лет он снискал себе лишь зависть и ненависть. К тому же русские вельможи никогда не забудут его низкого происхождения.

— Равно, как и моего!

— Ваше высочество! Вы — дочь их любимого царя Петра Великого.

Она осадила его одним строгим взглядом:

— Не будь наивен, мой друг! Я прекрасно знаю, что обо мне говорят при дворе! Они не могут мне простить моей матери, лифляндской простолюдинки. И того, что отец сочетался с ней браком уже после моего рождения, — и посмотрела вверх на сгущающиеся тучи, — Идём в дом, Жан! Сейчас будет дождь.

Лесток не желал отступать:

— Елизавета Петровна, и всё же Вы недооцениваете своё окружение! — и, предусмотрительно оглядевшись вокруг, сообщил, понизив голос, — Шведский посланник Нолькен сегодня на балу пожелал выразить своё намерение поговорить с Вами наедине. Он передал записку.

Елизавета двумя пальцами перехватила из его рук записку и усмехнулась:

— Швеция?! Что, почуяла, что запахло жареным?

Грянул дождь. Царевна, подхватив подол платья, весело хохоча, бросилась к крыльцу. Лесток, поддерживая её под локоть, устремился вслед.

Спустя три дня Нолькен отписал в Стокгольм, что его первая встреча с Елизаветой прошла успешно. Деньги царевна приняла. В ответ же на его условный намёк об оказании содействия Швеции в некоторых обоюдных вопросах, ничего не сказала, но отреагировала приятной улыбкой.

Граф Юлленборг одобрил действия посланника и велел продолжать намеченные действия в отношении дочери Петра Великого, в подробностях сообщая ему незамедлительно обо всех деталях, касающихся этого предприятия.

дом княгини А. И. Гессен-Гомбургской

— Катенька! К тебе гостья, — сообщила Анастасия Ивановна, пропуская к ней в комнату Анну Скавронскую.

Катерина, отложив вышивание, удивлённая поднялась, приглашая гостью присесть:

— Проходи. Я рада тебе.

Та сняла шляпку и расположилась на кушетке.

— Я распоряжусь насчёт чая, — пообещала княгиня и удалилась, оставив девушек наедине.

— Я пришла просто так, по-приятельски, — будто извиняясь, произнесла Анюта.

— Ты очень хорошо сделала, что пришла. Ко мне редко, кто приходит. После того, как Маша…, — Катерина осеклась, — В общем, после того, как случилось это несчастье с Волынскими, я лишилась единственной подруги. И теперь скучаю.

— И у меня всё в точности так же, — подтвердила Анна, — Знаешь, я подумала, раз уж мы обе дружили с Машей и обе в одночасье лишились этой дружбы, то, может быть, ты не станешь возражать против того, чтоб я навещала тебя. А ты — меня.

— Ты предлагаешь дружить?

— Да, — робко подтвердила она и взволнованно прикусила губу, — Что скажешь?

— Я скажу, что очень рада!! — воскликнула Катерина, — Ведь у меня совсем нет подруг.

— У меня — тоже.

— Выходит, мы два сапога пара, — рассмеялась Катя.

— Постой, ты сказала, что у тебя нет подруг. А разве Анастасия Ягужинская тебе не подруга? — настороженно поинтересовалась Анна.

— Что ты! Нет! Я её почти не знаю!

— Но она была у тебя на дне рождения в прошлом году.

— Её Петя Трубецкой пригласил. Они дружат с детства.

— Вот как? — Скавронская облегчённо вздохнула, — Это хорошо.

— Почему это хорошо?

Анюта смущённо поправила ленту на платье и произнесла:

— Видишь ли, если бы ты была её подругой, то мы вряд ли смогли бы дружить.

— Почему?

Она вдруг потупила взгляд и долго не решалась заговорить. Наконец, подняла на Катю большие испуганные глаза:

— Скажи, раз уж мы подруги, то я могу тебе доверить свой секрет?

Она растерялась:

— Мне прежде никто никогда не доверял секретов. Но…, конечно, можешь. Обещаю, сохранить его в тайне.

Анюта доверительно взяла её за руку и выдохнула:

— Мне очень нравится Иван Лопухин.

— Ух…, — только и смогла произнести Катя, потрясённая её искренним признанием, — А он?

— Раньше мне казалось, что и я ему нравлюсь. Но последнее время я склоняюсь к мысли, что он меня обманывает. А началось всё в тот день, у тебя в гостях, когда Ягужинская вдруг при всех рассказала, что Лопухин ухаживает за ней и заваливает дорогими подарками.

— Боже мой, — ахнула Катерина, — Представляю, что тебе пришлось пережить в тот момент!

— А потом я узнала, что он стрелялся из-за неё на дуэли.

— Да что ты!

— Вернее, сперва я думала, что из-за меня. А потом узнала, что из-за неё!

— Бедняжка.

— Ты такая чуткая. Спасибо тебе, — растрогалась Нюта, — Впрочем, позднее выяснилось, что Иван дрался сразу на двух дуэлях; с Бергером из-за меня. И с Трубецким из-за Ягужинской.

Катенька в растерянности захлопала ресницами:

— Как это понимать?

— Не знаю! Сам он уверяет меня, что с Ягужинской его ничто не связывает. Но зимой я видела, как он катался с нею на санках с набережной, — Анюта тяжело вздохнула, — Я запуталась. И не знаю, что мне делать?

И она вдруг уронила голову на плечо Катерине и тихо расплакалась. Катя обняла её и стала гладить по голове:

— Не плачь. Пожалуйста.

Она подняла зарёванное лицо:

— А как ты думаешь? Верить мне Лопухину или нет?

— Ой, не знаю.

— Вот и я не знаю, — и Анюта продолжила рыдания.

— Слушай! — остановила её Катя, — Я могу тебе помочь.

— Как?

— Петя Трубецкой мой троюродный брат. Я могу выспросить у него про Ягужинскую и Ивана. Уж он-то про неё всё знает. И от меня таиться не будет.

Анна встрепенулась:

— Правда?

— Конечно.

— И ты это сделаешь для меня?

— Ведь мы теперь подруги.

Она горячо обняла её за плечи:

— Спасибо! Знай, если тебе что-то нужно, я всегда окажу тебе любую услугу.

— Хорошо.

Они посидели, обнявшись. Катерина неожиданно задумалась и осторожно спросила:

— А ты можешь сказать мне кое-что про Машу?

— Про Машу? А что именно?

Она в сомнении покусала губы и тихо произнесла:

— Расскажи мне про неё и Голицына. Что между ними было?

— У Маши с Голицыным? — удивилась Нюта, — Ничего. То есть, они были приятелями. И только.

— Это правда?

— Чистая правда! — Анна внимательно посмотрела в лицо Катерине и лукаво улыбнулась, — Кажется, у тебя тоже есть свой секрет, подруга?

Катюша ощутила, как покраснели щёки. Анна села напротив и внушительно сообщила:

— Голицын — лучший друг Ивана Лопухина. Поэтому, я много чего про него знаю.

— А что ты про него знаешь?

— Например, что у него никогда не было романа с Машей. Но зато… был с Лизой Горчаковой. Потом с Марией Салтыковой. Ещё с сёстрами Путятиными, сразу с обеими. А ещё с Дашей Гагариной… — и вдруг осеклась и прикрыла рот ладонью, — Ой! Прости! Я, наверное, полная дура! Зачем я тебе это говорю?

— Наверное, потому, что ты — моя подруга, — вымолвила Катерина. И вдруг губа у неё задрожала, и девушка начала тихо всхлипывать.

Теперь Анна кинулась утешать её:

— Катюша! Милая. Прости. Я тебя так огорчила.

— Это не ты. Это всё… он, — пролепетала она и, уткнувшись Анне в плечо, отчаянно разревелась.

апартаменты герцога Курляндского

Избавившись от Волынского, Бирон вновь оказался перед вопросом: кого выдвинуть на освободившуюся должность кабинет-министра. Из-за того, что герцог давно тяготился зависимостью в делах от Остермана, выбор кандидата следовало произвести быстрее, пока сам Остерман не предложил бы кандидатуру из удобных ему людей.

Быстро поразмыслив, Бирон сосредоточился на братьях Бестужевых, Михаиле и Алексее; один из них находился сейчас в роли дипломата при Шведском дворе. Другой — при Датском. Но выбор свой он остановил на младшем — Алексее Бестужеве, который более внушал ему преданность. По рекомендации герцога Курляндского тот был незамедлительно произведён в действительные тайные советники и отозван из Дании в Петербург.

Впрочем, после его приезда, Бирон ещё колебался, вводить ли его в Кабинет министров. По слухам, Бестужев пользовался репутацией человека, подобного Волынскому, честолюбивого до крайности. И фаворит проявлял осторожность, боясь повторить прежние ошибки.

Однако, раздумывал он недолго. И в день крестин царевича Иоанна Антоновича, 18 августа, Алексей Бестужев был объявлен новым кабинет-министром.

дом князя С. В. Лопухина

На радостях, по случаю рождения внука, императрица проявила милость и подписала приказы о награждениях новыми чинами некоторых приближенных ко двору вельмож. В числе этих приказов, наконец-то, было удовлетворено прошение князя Лопухина о переводе его в кригскомиссары по морскому ведомству с присвоением чина вице-адмирала, и с правом присутствовать на заседаниях в Адмиралтейской Коллегии.

По случаю такой новости, семейство Лопухиных собралось за обеденным столом. И Наталья Фёдоровна прикидывала, с каким размахом они проведут торжественный приём и кого пригласят.

— Чего тут думать? Черкасских и Головиных! — указывал ей Степан Васильевич.

— И непременно Трубецких, — добавила супруга, — Теперь Никита Юрьевич генеральный прокурор. И ссориться с ним не подобает.

— Хоть я и не люблю Никитку, — признался Степан Васильевич, — Уж больно он скользкий тип. Но пригласить его надо. Тут ты права, Наташа.

— Я всегда права! — гордо подтвердила она, — И ты не раз уже в этом убеждался, Стёпа! Так, что слушай меня.

— Ладно, не больно-то заносись! — осадил её супруг, — Только прежде, чем устраивать приём, надо бы справить мне белый адмиральский кафтан с зелёными обшлагами.

— Справим, как положено! У лучшего портного! — заверила его Наталья Фёдоровна, — Уж, поверь, в этом я толк знаю!

— И обязательно с золотыми пуговицами.

— Правильно, Стёпа! Нечего скупиться!! — кивала она, — И офицерскую перевязь сошьём цвета бирюзы! А у Герхарда закажем тебе лаковую трость с серебряным набалдашником!

Степан Васильевич слушал рассуждения жены, и сердце его переполняла радость.

В столовую вошёл с поклоном слуга:

— Барин, к вам баронесса Микурова пожаловали из Москвы.

Всё семейство всколыхнулось и высыпало в прихожую — встречать гостью.

Степан Васильевич первым вышел навстречу, радушно раскинув руки:

— Василиса Ивановна!! Душенька! Как мы рады! Проходи, располагайся.

— В аккурат к праздничному столу пожаловала! — подтвердила Наталья, целуя Микурову в обе щеки.

— А что нынче за праздник? — удивилась та.

— Государыня-императрица почтила меня своей высочайшей милостью — наградила чином вице-адмирала! — радостно возвестил Лопухин и добавил с гордостью, — Между прочим, с правом присутствовать на заседаниях Адмиралтейской Коллегии. Вот так-то!

— Оставайся погостить на недельку. Мы праздничный приём затеваем.

— Поздравляю, — вздохнула Василиса Ивановна, — Видать, не вовремя я.

— Как же, не вовремя-то?! В самый раз!!

Степан Васильевич лично принял от гостьи салоп:

— Проходи! Отобедай с нами! Выпей за мой новый чин.

— Благодарствую. Да не до праздников мне нынче, Степан, — она удручённо махнула рукой, — Беда у меня.

— Беда? — насторожился князь.

Она закусила краешек платка:

— Василий пропал!

Все разом умолкли, потрясённые новостью.

— Как, пропал, голубушка? — вышла вперёд Наталья Фёдоровна.

И, поддерживая Микурову под руку, осторожно усадила её в кресло.

— Вот так…, — Василиса Ивановна начала тихо всхлипывать, — Из Турции так и не воротился! Уж почти год, как война-то кончилась, а известий о нём никаких нет!

— Как же так? — озадачился Лопухин-старший.

— Я ещё на масленицу запрос в военную Коллегию послала, — сообщила Микурова, — В списках убитых его нет. Среди раненных, что по гарнизонам остались, тоже нет! В числе тех, кто в плен попал к туркам — не значится! Что делать? Ума не приложу. В Москве сидеть, больше сил нет. А в Петербурге, кроме вас, идти больше не к кому.

— Верно. Чай, не чужие, — поддержал её Степан Васильевич.

Наталья Фёдоровна кликнула дочь:

— Настя!! Принеси воды!

Та живо метнулась в столовую к графину, наполнила стакан и дрожащей рукой понесла его Микуровой. Вся семья Лопухиных сгрудилась вокруг несчастной вдовы. А она заливалась горючими слезами, причитая на все лады:

— Сгинул мой Васенька! Кровиночка моя единственная… Ох, не слушал меня! Чуяло моё сердце. Сколько твердила ему, на что тебе сдалась эта служба окаянная? Нет теперь сыночка! Нет моего Васи… И даже могилки не осталось.

Наталья Фёдоровна, поддавшись её причитаниям, тоже начала тихо всхлипывать. Настя зажала ладонью рот, глотая подступающие слёзы. Младшие дети, видя всеобщее горе, притихли и жались друг к другу.

— Ну, хватит выть! — решительно приструнил всех Степан Васильевич, поднимаясь со стула, — Раз в списках погибших нет, нечего раньше времени парня хоронить! Тут не слёзы лить, тут надо дело делать!!

— Чего делать-то, Степан Васильевич?

— Я знаю, что делать! — уверенно заявил он, застёгивая кафтан. И кликнул слугу, — Прошка! Вели карету закладывать!

— Куда ты? — заволновалась Наталья Фёдоровна.

Но он лишь строго взглянул на неё:

— Ждите дома.

дом фельдмаршала Б-Х. Миниха

— Микуров? Василий? Да как же не знать? Один из лучших моих солдат!! — восторженно отозвался Миних, — И, что ты говоришь? Пропал? Быть этого не может!

— Помоги, Христофор Антонович, — взмолился Лопухин, — Утешь несчастную вдову. И меня, старика, заодно. Василий — мой крестник. Потерять его — всё одно, что сына лишиться!

— Значит, говоришь, в списках погибших нет, — рассудительно взялся за дело фельдмаршал, — И среди раненых по лазаретам не числится?

— Вдова Микурова лично запросы в Военную Коллегию посылала.

— А почему вы его среди мёртвых ищете?! — удивился Миних, — Микуров — бравый парень! Я сам его в бою наблюдал ни раз. Пуля его боится, и штык не берёт!! Наверняка, он уже в одном из наших полков на финских границах. Да и где ему ещё быть? Ведь нынче там сосредоточены все основные силы.

— Хорошо бы наверняка знать, — заметил Лопухин, — Уж, не откажи; посодействуй, Христофор Антонович! Узнай, в каком полку нынче наш Василь? Я в долгу не останусь!

Тот одобрительно пожал Лопухину руку:

— Не тревожься, Степан Васильевич, отыщу я твоего крестника! Чай не иголка!

Проводив князя Лопухина, Миних озадачился. Он разом припомнил, что в прошлом году, стоя с армией на Украине, сержанта Микурова послал вместе с поручиком Левицким на поиски шведского шпиона. А руководить отрядом был назначен капитан Кютлер, прибывший из столицы; а значит, человек Бирона или же Остермана. Шпиона Синклера, как известно, поймали и убили; гул от того скандала до сих пор не стихает. А вот Левицкого с Микуровым он с тех пор не видел. Значит, в его распоряжение они не возвращались. Следовательно, должны были остаться в Петербурге. Но по чьему приказу? Кто распорядился его людьми? Хорошо, если они и в правду сейчас в одном из гарнизонов Кронштадта или под Выборгом. А если нет?…

Казармы Измайловского полка

На рассвете, ещё до подъёма Голицын вошёл в казарму понурый, и завалился на кровать прямо в кафтане и в сапогах.

— Эй, Митяй, что такое? Ночь не заладилась? — потянулся Лопухин, — Новая зазноба не порадовала?

— Иди ты к чёрту!

— Стряслось чего?!

Митяй помолчал и вдруг поднялся. Махнул Ивану:

— Лопух, айда, выйдем. Разговор есть.

— Эта история с Волынским не даёт мне покоя, — признался Голицын, когда они с Лопухиным уединились на пустующем военном плацу, — В голове не укладывается! Сделать такую головокружительную карьеру!! Стать первым человеком при дворе! И в один миг так страшно всё окончить… Но больше всего жаль Машу.

— Интересно, что с ней сталось? Ссылка?

Голицын понизил голос, перейдя на шёпот:

— Я сегодня был в кабаке на Троицком острове. И всю ночь играл в карты с одним пьяным офицером, как выяснилось потом — следователем Тайной канцелярии. И скажу тебе вот что — игрой в фараона можно выкупить любые сведения, даже хранящиеся под тайной печатью!

— Да, ну?! И что ты узнал?

— А то, что императрица распорядилась отправить Марию в какой-то дальний Енисейский монастырь. Я даже не слышал о таком!

— Я видел на карте, что Енисей — это такая река далеко в Сибири, — припомнил Лопухин.

— Это ужасно несправедливо! И жестоко — молодую девицу насильно постричь в монашки и схоронить в глухом сибирском ските! Всё одно что каторга!!

— Да…

— Но это ещё не всё, — предупредил Митяй, — Я выведал у этого картёжного неудачника, что отправка в Сибирь будет только после спаса. А пока её содержат в Введенском монастыре.

— Я знаю, где это! — проявил осведомлённость Иван, — Это в Тихвине — по ладожской дороге от столицы двести вёрст, не меньше.

— И вот что я решил. Я хочу помочь Марии избежать сурового наказания.

— Как?

Он помнил его ближе:

— Лопух, у меня есть план. Только сперва скажи — ты со мной?

— Конечно! О чём речь?!

Тихвинский Введенский женский монастырь

— Ну, и захолустье! — усмехнулся Голицын, оглядывая ограду Введенского монастыря.

После шведской войны прошлого века, когда все деревянные постройки монастыря были сожжены, здесь мало, что восстановили. Крытые тёсом две каменные церкви с деревянными крестами, оббитыми жестью, да колокольня. А жилища инокинь выглядели ветхими деревянными постройками. Ограда с фасада сохранилась из кирпича, а задний двор окружал грубо струганный дощатый забор, местами покосившийся.

— Эх, Лопух! Да отсюда сбежать не составит никакого труда.

— Не говори «Гоп», пока не перепрыгнул, — осадил его Ванька, осторожно оглядываясь по сторонам, — Наверняка, охрана где-то есть.

Голицын сквозь щель в заборе внимательно осмотрел двор:

— Да нет никого! Вон, в сарае одна лошадь с подводой!

— А там что? — Лопухин кивнул в сторону каменной пристройки с длинной железной трубой и потянул носом, — Пахнет вкусно.

— Похоже на пекарню. Видимо, христовы невесты сами себе хлеб пекут.

— Ты уверен, что Марию здесь держат?! Может, набрехал тебе спьяну следователь?

— Почему?

— Да не похоже, чтоб тут ссыльная находилась. Больно тихо всё. И где конвой?

— Видишь — нет никого!

— Э, нет, брат! Так не бывает! Видать, по деревенским избам квартируются, — предположил Лопухин, — Я слышал, мужчинам на территории женского монастыря находиться строго запрещено.

— Так это нам даже на руку! — обрадовался Митяй, — В случае чего, они не скоро сюда пожалуют!

— Надо бы сперва выяснить всё хорошенько.

— Вот ещё! Времени нет! — и Голицын вытряхнул из мешка монашеское платье, — Помоги-ка мне облачиться в эту хламиду.

— Ну? Как я тебе?

— Хороша, краля! — восхитился Иван.

— Сойду за девицу?

— А то! Вот только мантия у тебя чистая для паломницы. Испачкаться не мешало бы. А то не поверят, что странничаешь по свету.

— Ладно, — согласился Голицын, — Так и быть, поваляюсь в пыли на обочине.

Лопухин услужливо подхватил его под руку:

— А, хочешь, я тебя в лужу уроню?

— Нет! — смеясь, отбился Митяй, — Ступай в лес.

— Чего мне там делать?

— Оставь лошадей. А сам спускайся к реке. Найми в деревне лодку и жди.

— Долго ждать-то?

— Это уж как получится.

Иван хлопнул на щеке комара:

— Ох, и много же тут этих тварей! До утра сожрут!

— Не дрейфь! До рассвета управимся.

На требовательный стук Голицына в ворота монастырского подворья, калитку отворила пожилая монашка. Окинула строгим взглядом путницу и недружелюбно бросила:

— Чего тебе?

— Спаси тебя бог, сестрица, — ласково отозвался в ответ Митяй, тяжело опираясь на кривую палку, подобранную в лесу, чтоб придать образу странницы дополнительный колорит.

— И тебя храни Пресвятая Богородица, — перекрестила её монашка, — Кто такая будешь?

— Сестра Дарья, — назвался Голицын, — Иду по святым местам. Притомилась. Не пустишь на постой, сестрица?

— Нет у нас в обители места для паломников, — отрезала та, — Ступай себе с Богом.

— Всего на одну ночь! — взмолился он, — Я не потесню вас! Прилягу и в сенцах на полу.

— Ночи тёплые. В лесу переночуешь, — нелюбезно сообщила она, намереваясь захлопнуть калитку.

— Эх, — вздохнул Митяй, — А матушка-игуменья говорила, что в Введенской обители сёстры все милосердны, паче остальных. Да, видать, много воды с тех пор утекло. Так и скажу ей.

— Ты про кого это сейчас? — вдруг проявила интерес монашка.

— Про игуменью Новодевичьего московского монастыря.

— Матушку Анастасию?! — у той подкосились колени, — Так ты, что же? Из Москвы?!

— Была недавно.

— А теперь?

— А теперь в Новгород иду. Ну, да ладно. Прощай, — и Митяй перекрестил её, — Господь с тобой, сестра. Будьте все здравы. Храни вас бог.

— Погоди! — окликнула она его, — Постой у ворот. Я матушке-настоятельнице скажу.

Спустя некоторое время, перед «странствующей сестрой Дарьей» калитка Введенского монастыря гостеприимно распахнулась, и настоятельница приняла паломницу в свою обитель.

Известие о прибывшей на постой монашке-страннице мигом облетело всех обитательниц монастыря. Сёстры столпились в тесной комнатёнке, куда настоятельница определила на ночь гостью, и атаковали её расспросами:

— Куда ты путь держишь, сестрица?

— В Новгород. В Покровский монастырь. Поклониться иконе Николая — Чудотворца.

— Говорят, ты в Москве была у самой матушки Анастасии?

— Была.

— Ох!

— И в Ярославле была, — врал им напропалую Митяй, — и в Угличе.

— Вот это да-а… А откуда сама будешь?

— С Енисейского монастыря.

Монашки взволнованно зашумели:

— Далеко-то как!!

— Это же, сколько ты шла, горемычная?!

— Да уж, ни мало, — вздохнул Митяй.

— Ох, и повидала, небось, столько интересного!

— Расскажешь нам?

— Завтра, сёстры, — взмолился он, — Непременно расскажу. А нынче умаялась я шибко.

— Верно. Чего напустились на бедняжку? — устыдила всех старшая из них, — Отдыхай, сестра. Я распоряжусь, чтоб тебя покормили.

— Ой, а у нас одна послушница готовится на постриг как раз в Енисейский Христорождественский монастырь! — воскликнула вдруг одна монашка.

И тут же получила локтем в бок от настоятельницы:

— Много болтаешь, сестра Аксинья! Придержи-ка язык.

— А что? — скривилась та от боли, — Я лишь к тому, что сестра Дарья могла бы рассказать ей про свою обитель.

— Обойдётся!! — сквозь зубы процедила ей матушка и прикрикнула, — Ступай к себе. Вечерняя молитва скоро. И вы все ступайте! Будет лясы точить!

Голицын украдкой поймал за рясу Аксинью и прошептал:

— Ты не сердись на матушку. А послушницу приведи ко мне после вечерней обедни. Я охотно расскажу ей всё про наш монастырь.

После того, как за окном стемнело, в келью к Митяю осторожно постучали. Он спешно бухнулся на колени перед иконой, изображая, что усердно молится:

— Это я, сестра Аксинья, — услышал он робкий голос за спиной, — Вот, сестра, это та самая послушница, что в Енисейский монастырь едет. Ты обещала поговорить с ней.

— Сейчас, только молитву окончу, — тонким голосом отозвался Голицын и покосился через плечо на монашку, — А ты ступай к себе, сестра Аксинья. Оставь нас. Мы одни побеседуем.

— Я бы тоже с интересом послушала, — робко произнесла та, но, видя, что её просьба осталась без ответа, тяжело вздохнула, — Ну, что ж. Тогда оставляю вас. С Богом.

Митяй дождался, когда монашка уберётся прочь. Поднялся с колен, обернулся и скинул платок:

— Ну, здравствуй, сестрица Мария.

–…Голицын??! — Волынская зажала себе ладонями рот, чтоб не вскрикнуть от радости, — Как ты здесь?!! Что за маскарад?

— Я за тобой.

— За мной?! Что ты затеял?

— Побег.

Она с опаской оглянулась на дверь и понизила голос до шёпота:

— Ты с ума сошёл?!!

— Да ты не бойся. Я всё предусмотрел. Собирайся! Выйдем незаметно на задний двор. Я помогу тебе перелезть ограду. Там на реке — Лопух с лодкой.

— И Лопухин здесь?!

— А то! Уйдём с тобой вверх по реке на несколько вёрст, чтоб следы запутать. А дальше лесом до почтовой станции. Оттуда на почтовых поедем на Устюжну. А там рукой подать до Углича…

— Постой! — остановила его Маша, — Ничего не понимаю! Какой Углич?! Зачем?

— В Угличе у меня двоюродный дядька. Он поможет схорониться в одной из деревень.

— Ты шутишь?

— Нет!

Она широко улыбнулась и нежно обняла его за широкие плечи:

— Голицын!! Ты такой чудной в этом наряде. Я так рада тебя видеть!

— Да. Я тоже рад. Но медлить нельзя. Пошли!

Она отстранилась и покачала головой:

— Я не пойду.

— Как это не пойдёшь?! — оторопел он, — Лопух ждёт! Лодка готова!!

— Нет.

— Да ты что!! — рассердился Голицын, — Ты знаешь, чего мне стоило узнать про эту Тихвинскую обитель?! Сделать так, чтоб нас с Ванькой в полку не хватились?! Эту рясу раздобыть?

— Могу себе представить, — усмехнулась она.

— Что ты мне голову морочишь?!

— Ну, что вы право, затеяли? Я же царицына преступница!

— Глупости!!

— Куда мы побежим?! Где будем прятаться?! В каких таких деревнях? И, главное, сколько?

— Сколько надо, столько и будем!

— Всю жизнь?! — она грустно ухмыльнулась.

— А, по-твоему, сгубить эту жизнь в богом забытом сибирском монастыре лучше?!

— Да не убежать нам!! — возразила Маша, — Это только видимость, что тут тишь, да глушь. Монашки с меня глаз не спускают. И половины часа не пройдёт, меня хватятся!

— Им нас не догнать!

— Им — нет. Но вот двадцать гвардейцев охраны, что в полуверсте в Тихвинской деревне — тут же в погоню пустятся!! Непременно поймают!

Он растерянно смотрел на неё:

— Вот уж не думал, что ты так легко покоришься судьбе. Решила монашкой стать?

— Вовсе нет. Просто я немного подожду.

— Чего?

Она поманила его пальцем ближе:

— Я слышала, государыня смертельно больна. И скоро помрёт.

— Да ну?!

— А всех сосланных и обиженных при прежнем режиме, новый император всегда прощает.

— Какой новый император?! Кто? — заинтересовался Голицын.

— Известное дело — Иоанн Антонович! Его же государыня сама наследником объявила.

— Младенец?!

— Ну, у младенца есть мать.

— Анна Леопольдовна?

— Конечно, — подтвердила Мария, — У неё сердце доброе. Елизавета за мою несчастную долю похлопочет, Анна сжалится и вернёт меня ко двору. Может статься, что до Енисейского монастыря я и доехать не успею!

— Что, если всё не так? — усомнился Голицын, — Может, лучше бежим?! А?

Она отрицательно покачала головой:

— Нет.

— Чего ты боишься?

— Пойми ты! Я всех родных потеряла. Не могу я друзьями рисковать!! Ведь поймают — не помилуют. Посрубают вам с Иваном головушки на Сытном рынке!

— Авось не поймают! По воде уйдём — только нас и видели!!

— Не глупи, Голицын. Езжайте домой и ни о чём не печальтесь.

Митяй обескураженный потоптался на месте:

— Не передумаешь?

Она подтолкнула его в двери:

— Не трать понапрасну времени. Уходи!! Не жди утра! Что, как кто-нибудь из монашек догадается, что ты переодетый офицер?

— Ну, гляди…

Митяй тяжело вздохнул. Затянул на голове платок, пряча золотистые кудри. И побрёл к двери.

— Погоди!

Мария подбежала, обхватила обеими руками его за могучие плечи:

— Спасибо тебе!

— За что?

— Я-то думала, ты только на одно озорство способен. Век не забуду того, что ты ради меня сделать хотел! Прощай!

Лопухин, услышав шорох приближающихся шагов, встрепенулся. И, присмотревшись, различил среди деревьев крадущуюся фигуру в монашеской рясе.

— Митяй? Ты? — окликнул негромко.

— Я.

— Ты чего один? — и посетовал, — Нет её здесь? Я так и думал!! Набрехал, значит, следователь!

Митяй покачал головой:

— Да, нет же, Лопух. Всё верно. Там она.

— Не свиделись?

— Свиделись.

— Так чего же?

— Отказалась бежать.

Лопухин замер в растерянности:

— Как это?! Отчего?

Голицын печально вздохнул, стянул с головы платок. Задумавшись, пожал плечами:

— Да кто поймёт этих девок?! Ладно, чего там. Поехали домой! Может, к утреннему построению успеем.

дом канцлера А. И. Остермана

Миних, озадаченный поисками Микурова, очень быстро понял, что всё не так просто. Не только Микурова, но и поручика Левицкого не оказалось ни в одном из гарнизонов, сосредоточенных на Выборгской стороне. Не было их и в списках иных солдат, расформированных после военных действий с турками по другим частям. И, что странно, капитан Кютлер, назначенный из столицы, чтоб возглавить отряд по поимке Синклера, тоже непонятным образом, исчез. Будто и не бывало.

Ясно было только одно — след обрывался в Петербурге. Ведь бумаги, изъятые у покойного Синклера, были доставлены императрице, а это значит, отряд прибыл в столицу. И что с ним стало потом? Все дружно, как в воду канули. Нет, дело тут, явно, нечисто.

Фельдмаршал, рассудив здраво, пришёл к выводу, что пролить свет на эту загадку может только кто-то из двух: Бирон, либо Остерман. И решил начать с канцлера.

— В ссылке?! — оторопел Миних, услышав ответ на выдвинутый канцлеру вопрос о местонахождении потерянных им людей.

— Да, в ссылке, — невозмутимо подтвердил Андрей Иванович, не прекращая что-то строчить, скрипя пером.

Миних побагровел:

— Как же Вы посмели распорядиться моими людьми?!

— Посмел, батенька.

— Какое Вы имели право?!!

Тот поднял на фельдмаршала угрюмый взгляд:

— Приказ государыни-императрицы.

Миних вскочил, извергая гнев:

— Будто я не знаю, кто этот приказ составил?! — он грубо ткнул пальцем канцлеру в грудь, — Не изображайте тут святую простоту!!

— А ну прекратить!!! — Остерман приподнялся из кресла и со всех сил ударил кулаком по столешнице, — Что Вы мне истерики закатываете, будто визгливая бабёнка?! Да на Вашем месте я бы прикусил язык и не заикался даже об этой истории, учитывая то, какое опасное положение сейчас на наших границах со Швецией!

— Это почему же я должен прикусить язык?!

— А вот почему! — и канцлер, отперев ключом нижний ящик стола, вдруг извлёк оттуда мятый листок бумаги и сунул его под нос Миниху, — Узнаёте?!

Тот, увидев свой почерк, побледнел, сумев вымолвить лишь одно слово:

— Откуда?…

— Нашли при обыске у Левицкого. Было зашито в подкладке рукава, — и, сделав страшные глаза, навис над фельдмаршалом угрожающей тенью, — А знаете, сколько за эту бумажку Генеральный прокурор Верховного королевского суда готов заплатить?! Ведь виновного в убийстве Синклера до сих пор жаждут найти. А тут нате-ка, доказательство прямо на блюдечке с голубой каёмочкой!! Чистосердечное признание собственной рукой!!

Миних, подогнув колени, бухнулся на стул, обхватил руками голову и в сердцах выругался:

— Болван!

— Согласен!! — торжествующе подтвердил Остерман, — Болван тот командир, что отдаёт солдатам письменно приказы, которые потом могут стоить ему не только карьеры, но и жизни!

И, помахав злополучным листком, аккуратно свернул его, пряча назад и приговаривая:

— Это ещё спасибо скажите, что записочку сию господин Ушаков сперва мне показал, а не догадался напрямую государыне представить! Иначе тут бы такое закрутилось!! И не сидели бы Вы, любезный Христофор Антонович, передо мной на стульчике и не бряцали орденами. А сидели бы в камере, да звенели кандалами!!

Фельдмаршал безмолвствовал. Остерман тем временем опустился в кресло, поправляя сползающий с плеча плед:

— Да Вы, Миних, в ножки мне должны кланяться!! Одно моё слово перед государыней — и всё бы решилось иначе! Вас, виновника убийства Синклера, мы бы выдали с потрохами Верховному королевскому суду. И от лица Анны Иоанновны покаялись бы перед всей Европой, мол, нерадивый генерал самовольничать вздумал — наказывайте наглеца по заслугам; возражать не станем! И всем бы сразу стало спокойно и хорошо. И не стояли бы сейчас шведские полки на наших границах, не грозили бы нам оружием! Что стоит одна Ваша жизнь против жизней тысячей солдат и чести всей Российской империи?!

Миних сидел понурый и раздавленный, не в силах ничего произнести в ответ. Андрей Иванович, выждав паузу, поинтересовался:

— Ну, что? Поостыли, любезный друг? То-то же… Может, чаю желаете? Прикажу подать.

— Не надо, — прошептал Миних.

— Как Вам будет угодно.

— Сколько?

— Что?

— Назовите цену.

— О чём Вы?

— Верните мне записку. Я готов заплатить любую сумму, что Вы назовёте.

Остерман иронично взглянул на него и скрестил на груди руки:

— А кто Вам сказал, друг мой, что она продаётся? Я и не думал Вам её предлагать.

— Чего же Вы хотите?

Остерман развёл руками:

— Пока ничего. Ну, разве что предупредить Вас, чтобы впредь были осторожней, — и он снисходительным жестом похлопал фельдмаршала по руке, — Христофор Антонович, Вы уж не обессудьте, но времена нынче мутные настают.

— Что?

— Как, что? Сами видите, шведы грозят войной, а государыня сильно больна; не ровен час преставится! Все пребывают в крайней тревоге, я бы даже сказал, в панике. Вы вот пришли ко мне по-свойски, накричали, кулаками размахивали. Откуда мне знать, что Вы ещё можете против меня затеять? А так у меня есть от Вас надёжная защита. И Вы, прежде, чем принимать скоропалительные решения, впредь не забывайте об этом.

дом князя С. В. Лопухина

Степан Васильевич вошёл в гостиную и, обнаружив там почти всех обитателей дома вместе с баронессой Микуровой, удовлетворённо потёр ладони:

— Очень хорошо, что все здесь. Есть новость!

— Не может быть, — всплеснула руками Наталья Фёдоровна, — Говори же, Степан!

Тот набрал в грудь воздуха и выпалил:

— Жив! Жив Василий!

В гостиной все встрепенулись, подскочили, загалдели. Бросились обниматься.

— А я что говорил? — радостно закричал Иван, — Я знал, что не мог Василь сгинуть!! Не таков он!

Василиса Ивановна расплакалась:

— Слава Всевышнему! Услышал господь мои молитвы! — она неистово перекрестилась несколько раз, вытерла краем платка слёзы с лица и облегчённо выдохнула, — Ну? И где этот негодник?!

— В ссылке.

В гостиной разом повисла немая тишина. Всё семейство Лопухиных замерло, будто парализованное, устремив на главу семьи изумлённые взгляды.

— Как, в ссылке?! — растерялась Василиса Ивановна, — Где? И, главное, за что?!

Степан Васильевич негромко откашлялся:

— А этого никому знать не позволено.

— Как же так?

Он виновато пожал плечами:

— Государственная тайна.

Едва разгоревшаяся всеобщая радость вмиг обернулась горестным унынием. Настя с потухшим взором безвольно опустилась на диван. Наталья Фёдоровна сочувственно обняла дочь. Василиса Ивановна только и смогла, что в недоумении развести руками и произнести:

— Вот наказанье-то… Да что же он такого сумел натворить-то, ирод?!

Императорский летний дворец

О пошатнувшемся здоровье императрицы не зря ходили слухи. Долгое время ей удавалось искусно скрывать от поданных истинное положение дел. Но, спустя пару месяцев после рождения долгожданного наследника, Анна Иоанновна окончательно слегла. На фоне припадков летучей подагры, открылось кровохаркание. А сильные опоясывающие боли сделались непрекращающимися.

Бирон, встревоженный опасным положением, под предлогом любви и заботы, блокировал покои императрицы от визитов. Особенно герцог старался оградить государыню от возможности видеться с Анной Леопольдовной, первой кандидатурой в регентши к малолетнему наследнику, опасаясь, как бы тётушка с племянницей, встретившись, не договорились бы о правах престолонаследования.

Учитывая ту неприязнь, которую испытывали друг к другу Бирон и Анна Леопольдовна, герцог отчётливо осознавал; если принцесса окажется в числе наследников на престол, то ему ничего не останется, как убираться по добру по здорову в свой Митавский дворец в Курляндии.

Ежедневно, оставаясь наедине с умирающей императрицей, Бирон вперемешку с ласковыми словами, нашёптывал ей обо всех напастях, коими чревато было бы допустить Брауншвейгскую фамилию к Российскому престолу.

— Аннушка, душа моя, — пел он елейным голосом, держа её за руку, — Ты пойми, принц Антон хоть с виду и скромен, и умом неказист. Но за спиной у него Священная Римская империя. Слетятся, точно вороньё! Втянут Россию в свои войны, и будут кровью русских солдат себе славу наживать и земли присваивать. Ослабят и растащат нашу империю по кусочкам.

— Что ж ты мучаешь-то меня?! — укоряла его Анна Иоанновна, тяжело переводя дыхание, — Я ведь не за принца австрийского хлопочу, а за родную племянницу. Кровинушку мою.

— А поговорка на что? Муж и жена — одна сатана! — не уступал Бирон, — Анна Леопольдовна душа мягкая, добрая. Разве ж она мужу откажет, если он в том её сердечно попросит? Да и, правду сказать, не довольно ли Россия на троне повидала женских обличий?

— Да где мужики-то?! — вздыхала Анна Иоанновна, — Вот Ванечка вырастет, будет государству защита и опора.

— В том-то и дело, когда ещё вырастет? И, чтобы вырос добрым царём, надо, чтоб при нём наставник был хороший. А чему будущего государя может научить этот Брауншвейгский недотёпа? Учитель цесаревича должен быть почитаемым при дворе, влиятельным, умным и строгим.

Императрица прищурила глаз:

— Ой, темнишь! Себя что ли в регенты Ивану напрашиваешь?

— Ну, а чем я для тебя не хорош?

— Для меня…, — она закашлялась, — Для меня-то ты всем хорош. А для России?

— А что?! Лицом не вышел? — оскорбился он.

— Ты для неё такой же чужой немец, как и Антошка Брауншвейгский.

— Ангел мой, не гневи ты Бога, — обиделся фаворит, — Я тут десять лет, не покладая рук, и себя не жалеючи, сколько сил положил, радея за империю!

— Съедят тебя, козлик, серые волки, — Императрица жалостно погладила его по щеке.

— Подавятся!! — парировал он, — Думаешь, я на пустом месте разговор завёл?! Вот, смотри! — и он распахнул перед нею папку, откуда веером вспорхнули листы бумаги, исписанные чернилами, — Духовенство, министры, военные — все просят меня, герцога Курляндского, принять на себя регентство над малолетним наследником до достижения им семнадцати лет!

Надо отдать должное, адреса были подлинные. Бирон постарался от души. Не смея открыто заявить свой замысел в Кабинете министров, он накануне по секрету сообщил о том Алексею Бестужеву. А тот, чтобы оправдать оказанное ему высочайшее доверие в недавно полученной должности министра, активно взялся склонять всех влиятельных вельмож к мнению — доверить регентство Бирону. Он так расстарался и возбудил массу интриг, что все представители значительных чинов, из страха впасть не в милость, подписали адреса в пользу регентства герцогу Курляндскому. Даже фельдмаршал Миних был в их числе.

— По-твоему, это ли не дань уважения?! Не высшая степень доверия этой самой России? — заявил Бирон, потрясая в воздухе листами.

Анна Иоанновна сдалась.

Взяв перо, дрожащей слабой рукой нацарапала она свой царственный вензель в последний раз. И вздохнула:

— Прости меня… Видит Бог, не хотела…

Но фаворит не слышал её тяжёлых стенаний. Он, не верил глазам.

— Вот спасибо, душа моя!! — воскликнул он, задыхаясь восторгом, — Вот уважила! Спасительница ты моя!! Век не забуду. Молиться за тебя по гроб стану, ангел мой! Ты же мне сейчас жизнь спасла!!

И, расцеловав благодетельницу, не помня себя от счастья, он метнулся к столу — посыпать подпись песком и аккуратно свернуть драгоценный манускрипт.

Анна Иоанновна, наблюдая его радостные метания, едва прошелестела белыми безжизненными губами:

— Дурак ты, Бироша… Не спасенье; смертный приговор ты себе выпросил.

казармы Измайловского полка

Хотя с подписания Белградского мира прошло уже более, чем полгода, однако подлинное спокойствие на южных рубежах так и не наступило. Ни размежевание новой пограничной линии, ни обмен пленными, ни «разрытие» укреплений Азова не были завершены.

И для устранения этих проблем, обе стороны приняли решение обменяться представительными посольствами.

Первым отправился в путь российский посол. Анна Иоанновна, по рекомендации Остермана, выбрала для этой роли опытного дипломата, старого графа генерал-аншефа Александра Ивановича Румянцева.

Ему было велено подобрать достойный состав для формирования посольского обоза. И выдвигаться в дорогу незамедлительно, пока не началась распутица на дорогах.

Иван Лопухин вошёл в казарму и застал там Голицына, собирающего вещи в дорожный мешок.

— О-па! Митяй! Далеко ли собрался?

— Лопух! — обрадовался тот, — Хорошо, что я тебя увидел. Тут такие дела! Брательник мой старший едет с посольским обозом в Константинополь. И берёт меня с собой!

— Да, ну-у-у!!!

— Генерал Румянцев дал добро. Уже и с командиром согласовано. Отбываю завтра на рассвете!

— Свезло тебе, Митяй.

— А то! Не всё же вам!! — с гордостью откликнулся Голицын, — Ты вон с Микурой в Данциге отличился. Труба в турецких землях побывал. А чем я хуже?!

— Так это ведь не война. А дипломатическая миссия. Вас там, должно быть, с почётом принимать будут? Как гостей!!

— Надеюсь! Румянцев, говорят, суровый мужик! Настроен решительно.

— Что ж, бывай, дружище. Привези мне хоть щербета из ханских закромов.

— Привезу! — охотно пообещал Голицын, — Как думаешь, татарские девушки из себя хороши?

— Тебе русских, не хватает что ли?

— Любопытно же. Каковы они из себя?

— Не знаю.

— Ну, вернусь — расскажу!

— Чудак ты! Они же мусульманской веры. У них там, знаешь, какие нравы строгие!

— И какие?

— В лицо им смотреть нельзя; они покрывалами закрываются.

— Да, ну?

— Труба рассказывал. Забыл нешто?

Голицын расстроился:

— Н-да, незадача.

— Говорить с ними тоже нельзя.

— Да, я всё равно по-татарски ни бельмесы, — махнул рукой Митяй, — Ну, да ничего! Ручки целовать можно и без слов!

— И не думай даже!! — хохотнул Ванька, — Коли до руки дотронулся — сразу женись!

— Что за чёрт…

Голицын озадаченно почесал затылок. Озорно подмигнул Ивану:

— Ну, ладно. Это мы ещё посмотрим.

Лопухин насмешливо ткнул его кулаком в грудь:

— Ох, Митяй! Гляди, прирежут тебя там из-за какой-нибудь крали её ревнивые братья!

— Прорвёмся!!

И они крепко обнялись на прощание.

Невская перспектива

Старшая сестра Юлии Менгден Анна-Доротея вышла замуж за сына фельдмаршала Миниха, Сергея. И недавно родила сына. Сегодня должны были состояться крестины. С разрешения Анны Леопольдовны, Юлия отправилась в дом к сестре и её мужу на семейное торжество.

Но празднование затянулось. И, благодаря гостеприимству родственников, Юлия осталась ночевать у них в доме, что располагался в загородной части за Фонтанкой.

Наутро, предчувствуя обиду со стороны Анны, она поторопилась отбыть во дворец. Ведь последние пять лет подруги не разлучались, и Юлия непременно ночевала в покоях принцессы.

В районе Казанской церкви кучеру пришлось съехать на край и держаться обочины, так как по Невской перспективе в это время двигался посольский обоз генерала Румянцева.

В одной из дорожных карет огромного «поезда» ехали братья Александр и Дмитрий Голицыны. Когда их карета поравнялась с каретой Менгден, на короткое мгновение Митяй встретился с Юлией взглядом. И оба были невероятно удивлены этой случайной встрече!

Едва они разъехались, Голицын высунулся из окна почти до пояса, оборачиваясь вслед её карете. И вдруг увидел, как Юлия тоже осторожно выглядывает из окна, оглядываясь ему вслед. Митяй обрадовался и, сняв шляпу, послал ей прощальный взмах.

Брат сердито дёрнул Голицына за подол кафтана и усадил на место:

— Сдурел?! Чуть не вывалился!! Чего ты там увидел? Что за невидаль?!

— Так, ничего, — весело отозвался Митяй, — Красивая барышня ехала мимо.

Тот укоризненно щёлкнул его по лбу:

— Вот балбес!! Только одно у тебя на уме!

апартаменты принцессы Анны Леопольдовны

Возвратившись, Юлия незамедлительно направилась к покоям Анны Леопольдовны, зная, что та обычно к этому времени уже поднимается с постели.

— Её высочество проснулась? — осведомилась она у камеристки, выходящей из спальни.

— Госпожа Менгден, Вам придётся подождать, — уклончиво ответила та и удалилась.

Юлия остановилась в раздумье: вернуться ли ей в свою комнату или подождать в саду, пока Анна проснётся? Тем временем, услышав позади звук открывающейся двери, она обернулась и вдруг с удивлением увидела выходящего из спальных покоев принцессы Антона-Ульриха.

Юлия оторопела. Затем, опомнившись, присела в почтительном поклоне. Принц поприветствовал её коротким кивком и удалился прочь. Предусмотрительно выждав ещё какое-то время, Юлия вошла в покои.

Анна лежала в постели. Увидев подругу, сладко потянулась:

— Юлия! Ты вернулась? Наконец-то!

Та не смогла удержаться:

— Что за чудеса! Антон-Ульрих ночует с тобой?!!

— Ты, что, его видела?! — в ужасе воскликнула Анна, делая круглые глаза. И вдруг стыдливо натянула одеяло на голову. И оправдательно запищала оттуда, — Мне было страшно. Ты оставила меня одну. А ведь знаешь, я боюсь оставаться ночами одна!

Юлия стянула с её головы одеяло:

— Перестань! Ведь он твой супруг. Зачем ты оправдываешься?

Принцесса озадаченно пожала плечами:

— Не знаю. Но мне так неловко, — она сморщила нос, — И даже совестно.

— Отчего? — удивилась Юлия.

Анна села на кровати и обхватила руками подушку:

— Понимаешь, он вчера пришёл пожелать мне спокойной ночи. Тебя не было, и я позволила ему задержаться. Мы разговорились.

— Та-а-ак, — лукаво протянула Юлия.

— Ничего не «та-ак»! — рассердилась Анна, бросив в неё подушку, — Просто все эти страшные предчувствия по поводу скорой кончины тётушки нас чрезвычайно взволновали, и мы проговорили далеко за полночь. Я плакала, он меня утешал. И потом так вышло, что…

— Да, ладно. Всё итак понятно.

— Что тебе понятно?! — возмутилась она, — Если хочешь знать, я нуждалась в заботе и сострадании! А он был добр и терпелив. И к тому же так нежен со мной…

— Антон-Ульрих нежен?! Это что-то новенькое!

Принцесса вздохнула:

— Помнишь, как спустя три месяца после, свадьбы тётушка заперла нас с ним в спальных покоях?

— Как такое забыть!

— Так вот, мы тогда, чтоб скорей выбраться на свободу, излишне откровенничали друг с другом; рассказывали, как кому нравится целоваться и прочее…

— Любопытно.

— Теперь он знает все мои секреты! Знает, как доставить мне удовольствие. Поэтому сегодня ночью мне было так трудно перед ним устоять, — Анна несчастными глазами уставилась на Юлию, — Ты меня осуждаешь?

— Я?! Нисколько!! — возразила она.

— Правда?

— Если у тебя с Антоном-Ульрихом наладились отношения, что в этом плохого? Ведь вы муж и жена.

Она поёжилась:

— И всё-таки, это как-то странно… Я ведь его не люблю.

— Ты уверена?

Неожиданно в покои ворвалась фрейлина Катенька Ушакова. Широко распахнула дверь и испуганно застыла на пороге.

— Как ты смеешь являться без моего приглашения?!! — строго одёрнула её Анна Леопольдовна.

— Простите, Ваше высочество, — бухнулась та на колени и дрожащим голосом произнесла, — Её императорское величество, Анна Иоанновна скончались.

Летний императорский дворец

Анна Иоанновна скончалась 16 октября. На следующий же день в Летнем дворце герцог Курляндский с гордостью обнародовал акт, скреплённый подписью императрицы, согласно которому он объявлялся регентом Российской империи до тех пор, пока Иоанну Антоновичу не исполнится семнадцати лет.

В предсмертном распоряжении государыни так же было сказано, что в случае кончины Иоанна в малолетстве или же бездетным, наследовать ему должен второй сын от брака принцессы Анны Леопольдовны и принца Антона-Ульриха, и так далее в порядке первородия.

По окончанию чтения Бирон с торжествующей мстительностью бросил взгляд на Анну Леопольдовну, которая, его стараниями, теперь оказалась начисто исключена из наследства.

Она мужественно выдержала этот удар, не подав виду. Хотя новость оказалась для неё столь неожиданной и ошеломляющей, что принцесса вынуждена была опереться на руку супруга, чтоб не упасть из-за образовавшейся слабости в ногах.

Царевна Елизавета, стоявшая рядом, поддержала племянницу, предложив ей свой веер. По лицу принца Антона сложно было понять, что испытывает отец императора, обделённый полномочиями. А вот в глазах верной фрейлины Юлии Менгден откровенно читались ненависть и презрение к подлому поступку Бирона.

— Не понимаю, почему все молчат??! — шёпотом недоумевала она, обводя удивлённым взглядом исподлобья министров и генералов, — Как можно, при живых родителях назначать регентом ребёнку чужого человека?!… Это же преступление!

— Тише!! — пресекла её бормотание Елизавета, — Если он тебя услышит, глупая, то преступницей будешь ты!!

Юлия сурово взглянула в глаза царевне. Но та укоризненно покачала головой и протянула ей веер:

— Забыла свои обязанности? Маши на Анну. Не видишь?! Она сейчас в обморок упадёт!

Независимо оттого, какие чувства владели иными придворными, все покорно присягнули новому императору на подданство и удручённые разошлись.

Французский посланник Шетарди был невероятно рад известию о регентстве Бирона. И незамедлительно бросился строчить письмо об этом радостном событии в Версаль.

А Шведский посланник Нолькен мысленно ударил себя по лбу: Чёрт!! Просчитался!

Однако, спустя пару часов, сидя дома, и раскинув мозгами, Нолькен успокоил себя: всё не так уж плохо. Ведь, если рассудить, то в оппозиции нынешнего русского императора (вместе с регентом) теперь две партии — Анна Леопольдовна и Елизавета. И, если в угоду союзной им Франции, племянница покойной императрицы им отметается, то остаётся только один-единственный кандидат, достойный поддержки — это Елизавета. А значит, он, по-прежнему, на правильном пути!

И Нолькен подумал: раз уж Франция заявляет себя союзницей Швеции, то, почему бы им теперь совместно не заняться продвижением на русский престол Елизаветы? В любом деле вдвоём действовать сподручнее, чем одному.

Невская набережная

Вечером во время прогулки по набережной Нолькен поделился своими умозаключениями с Шетарди в надежде на то, что французский посланник поддержит его намерения:

— Подумайте. Если два короля двух союзных империй возьмутся протежировать дочь Петра Великого на Российский престол, то Елизавете трудно будет отказаться от столь заманчивого предложения. А в ходе удачно проведённой нами концессии каждый из королей получит желаемый результат.

Но Шетарди открыто пренебрёг его предложением:

— Сударь! Королю Людовику было важно не допустить к Российской короне Анну Леопольдовну, дабы пресечь возвеличивание ненавистной ему Австрии. А потому тот исход событий, что произошёл сейчас на русском троне, моего короля совершенным образом устраивает. И в протежировании оппозиционных партий нынешнего императора-младенца и его регента у Франции нет никакой необходимости.

Поправив сбившиеся от ветра широкие кружева воротничка, маркиз продолжил:

— Но, если Вас интересует моё мнение о царевне Елизавете, то я скажу, что не вижу в ней достойного претендента на успех в борьбе за русскую корону.

— Отчего же? — с раздражением поинтересовался Нолькен.

Шетарди решил блеснуть познаниями:

— У русской знати царевна Елизавета не в чести. Законность её рождения не признаётся ни высокими вельможами, ни Священным Синодом. Напомню Вам, что, в своё время именно по этой причине Версаль отказал царю Петру, имеющему намерение сосватать дочь моему королю юному тогда Людовику XV. К тому же в Петербурге все открыто осуждают её фривольный образ жизни; с отвращением говорят о череде любовников, что прошли через её постель. Ходит слух, что она даже была беременна от какого-то офицера. Мне рассказывали, что покойная императрица Анна Иоанновна была вынуждена сослать в Сибирь одного гвардейца, связь с которым у царевны зашла уж слишком далеко. Образ её мысли весьма далёк от интересов политических; царевна озабочена лишь желанием получать удовольствия и предаваться плотским утехам, по возможности, не прилагая к этому больших усилий.

Нолькен слушал терпеливо. Все эти факты ему были давно известны, но он позволил заносчивому французу похвалиться сплетнями, что тот за полгода выудил из Петербургского двора.

— Кстати, общаясь на балах лично с царевной, я убедился в том, что её страсть к удовольствиям совершенно ослабила в ней честолюбивые стремления, — охотно продолжал Шетарди, — Елизавета находится нынче в состоянии бессилия, из которого без чьих-либо добрых советов ей не выйти. А советчиков у неё нет никаких! Она окружена людьми, неспособными давать советы. Отсюда и происходит уныние, которое вселяет в неё робость даже к самым простым действиям!

И Шетарди победно уставился на Нолькена, в полной уверенности, что парировать тому будет нечем. Шведский посланник не стал разочаровывать собеседника. Он лишь сдержанно улыбнулся в ответ:

— Что ж, маркиз, Ваша позиция мне предельно ясна. Благодарю за содержательную беседу. Позвольте на этом откланяться.

дом князя С. В. Лопухина

— Ну, что, господа? Дожили!! Опять — сорок пять! Лифляндская портомойка над нами уже царствовала! Теперь сын остезийского конюха будет управлять!!

— А племянницу, стало быть, снова в кладовке запрут?

— Чего уж! Ей не привыкать сидеть взаперти.

— Да, разве же это справедливо, господа?! Император, конечно, младенец. Да ведь родители у него законные!! И оба — королевских кровей. Что ж это делается-то?!

— А Вы, Степан Васильевич, что предлагаете?

— Да, гнать его в шею, этого курляндца!! На черта он нам сдался-то?! Кто, окромя Анны Иоанновны, в нём души не чаял? Может Вы, Никита Юрьевич?

Конец ознакомительного фрагмента.