Время созидать

Ирина Кварталова, 2023

Тильда – мастерархитектор одного из самых больших храмов столицы. Грандиозное строительство поглощает почти все ее силы и время, и Тильда не замечает, как жизнь, выстроенная некогда по четкому, упорядоченному плану, начинает рушиться. Сын ввязывается в игры с опасной темной магией, а вялые бюрократические интриги перерастают в жестокое противостояние, исход которого предрешен. И когда в единый миг не остается ничего – ни дома, ни дела, ни репутации, – хватит ли сил не отчаяться и начать новую жизнь в другой стране, имея при себе лишь знания и упорство? Хватит ли мудрости понять сына и разглядеть в случайном попутчике того, кто не просто протянет руку помощи, но станет и опорой, и светом? Хватит ли смелости измениться и, пройдя сложный, полный лишений путь, обрести наконец себя?

Часть вторая

Фундамент

1

Прошло пять или шесть дней с тех пор, как Саадар начал работать на стройке, и за это время он совсем привык и к работе, и к людям, что его окружали. Работа была тяжелой, но несложной: поднимать вверх, на стены, каменные блоки, а там каменщики укладывали их в ряд и скрепляли между собой раствором и железными скобами.

Люди же были разными, но все они — кузнецы, резчики, плотники, землекопы — напоминали Саадару военных: с первого взгляда жизнь большой стройки казалась суетной и беспорядочной, но это была четко выстроенная жизнь, подчиненная точному, выверенному плану.

Совсем как в армии, усмехался про себя Саадар.

И, как в армии, были здесь самоуверенные и излишне требовательные мастера, готовые загнобить за любую провинность. Были дерзкие и заносчивые подмастерья-лизоблюды, старающиеся насолить друг другу и выслужиться перед теми, кто выше их. Были простые работяги, такие, как он сам, стремящиеся лишь заработать на хлеб.

И Саадар диву давался, как умудряется госпожа Элберт всем этим заправлять, да так, что после той истории с мастером Каффи никто и пикнуть не смел в ее присутствии, хотя на генерала Томмена Айво она похожа и не была.

Но вот в отсутствие госпожи Элберт говорили всякое.

Саадар как раз шел на обед вдоль восточной стены, когда наткнулся на группку молодых подмастерьев, ржущих что кони. Один парень так и вовсе сгибался пополам.

— Эй, Саадар, глянь-ка, — подозвал его один из них. — Видал, что намалевали?

Саадар прищурился, рассматривая пятно на стене. Издалека показалось, что нарисованы две собаки, но, как только он подошел ближе, пятно превратилось в непотребное изображение женщины и мужчины. В женщине легко узнавалась госпожа Элберт. Нарисовано было со знанием дела, почти как на тех картинках, что продают в Застенье за несколько медяков.

— Министр Айхавен и его подстилка, — с готовностью пояснил подмастерье и снова согнулся в три погибели. — Согревает его вместо женушки зимними ночами!

— Эх, меня б согрела! Вот это сиськи, а? — поддержал его приятель, с хохотом показывая на себе, какого размера, по его мнению, грудь госпожи Элберт. — Все бы отдал, чтобы такие пощупать!

— Ты их пощупаешь, а она тебя за это зарежет, — усмехнулся третий. — Как муженька своего зарезала. Не про тебя такая баба.

К ним подошли еще двое строителей. Один, постарше, из резчиков, неодобрительно покачал головой:

— Чего зубы скалите? Похабных картинок не видели?

— Таких — не видели! — смеялись в ответ подмастерья. — Эк Айхавен ее… Хорош он — сваи-то вбивать!

— И молотом по наковальне!..

— А вы хороши трепаться попусту! — осадил их резчик, но подмастерья не унимались, и Саадар узнал, что Тильда Элберт страшная ведьма, продажная шлюха и воплощение самого Безликого. Кто-то говорил, что она задушила мужа, кто-то — что пырнула его кинжалом, а может, отравила или наслала проклятие. А потом прикарманила себе все его денежки и живет припеваючи. Крутит шашни с министрами и спит чуть ли не с каждым сенатором. Ну, и понятно, ест на золоте. Ни чести, ни совести, ни порядочности у нее, разумеется, не было и в помине.

— Вы бы свои рты вонючие закрыли, а то говно валится! — не вытерпел Саадар. — Что вы как бабы базарные!

— А то что?

— А то я не в ответе за свой кулак.

Саадар не терпел такой вот болтовни за спиной: если хочешь что-то сказать — говори в лицо.

— Что, понравилась тебе госпожа подстилка? — насмешливо глянул на него один из парней.

— Тебе сейчас зубы свои жрать понравится.

Подмастерье осекся, лицо его резко изменилось. Саадар был крупнее и сильнее, и вряд ли кто-то сомневался в его умении обращаться с ножом.

— Чего вы тут бездельем маетесь? Работы нет? — Позади возник мастер Руфус, старший по должности после арестованного Мартина Каффи. Посмотрел на стену и сказал только: — Стереть. А ты, — он указал на Саадара, — пойдешь сейчас к госпоже Элберт и заберешь у нее ящик с заготовками и бумаги.

Подмастерья загоготали, как стая гусаков. А Саадар только пожал плечами. Надо — так заберет.

Мастер Руфус вручил ему записку и пропуск в Жемчужное кольцо, объяснил, как найти дом госпожи Элберт, и ушел — его позвали куда-то на другой конец строительной площадки.

— Ну что, сам напросился! — ядовито хихикнул за его спиной кто-то из подмастерьев. — Смотри, как бы она тебе чего не откусила!

— Чего пониже пупка!

— А может, тебе повезет, и она тебе не откусит, а даст чего…

— Скажи ей, чтобы и мне дала!..

— Заткнись! — рявкнул Саадар и схватил за грудки того самого подмастерья, что зубоскалил больше всех, и встряхнул — как мешок картошки.

— Мр-разь!.. — заорал парень, пытаясь вырваться.

Вокруг них собралась небольшая толпа, строители вовсю глазели на Саадара. Но он не смутился — оглядел собравшихся и еще раз встряхнул парня, уже и не сопротивлявшегося.

— Смотри, мальчишка, как бы голову не открутили, пока ты о людях дурное болтаешь! Ну-ка, повтори. Что ты там такое говорил?.. Язык проглотил? Ну-ну. Словами бросаться каждый из вас горазд. — Саадар сплюнул, показывая свое отношение к ним. — Сопляки!

Тем же мешком картошки подмастерье упал на землю.

А Саадар, не оглядываясь, широким шагом направился в сторону улицы, что вела к воротам в Жемчужное кольцо.

Он шел быстро, чтобы успокоиться, чтобы прохладный ветер остудил разгоряченное лицо. И думал об услышанном — правда ли то, что наплели эти мальчишки. Слишком уж страшной они рисовали госпожу Элберт в своих россказнях, хотя слухи всегда делают чудовищ из людей. Могла ли быть чудовищем госпожа Элберт, Саадар не знал, но знал, какими бывают ниархи — чересчур гордыми и высокомерными, не знающими жалости и не способными на крошку доброты.

Стража у ворот Грифона посмотрела на него косо, но пропустила, несколько раз проверив пропуск. Они бы его и на зуб попробовали, будь пропуск на деревянной или металлической пластинке, а не на бумаге.

И как-то сразу объяснение мастера Руфуса вылетело из головы, только Саадар оказался за воротами — слишком много зелени и цветов, каких-то статуй, фонтанов, высоких кованых оград… Захотелось поскорее убраться отсюда, да хоть назад в Застенье, к закопченным домишкам, лезущим друг на друга, как опята на пне, к отбросам и сточным канавам. Лишь бы подальше ото всей этой чистоты и роскоши.

Широкие улицы подавляли и запутывали. Саадар никак не мог вспомнить — два поворота налево после ворот? Или один — налево, а другой — направо?

Все казалось одинаковым. Заборы, заборы — высокие, в два, три человеческих роста, кипарисы и буйная зелень, ряды сверкающих стеклами особняков, а на улицах — почти никого.

Несколько раз Саадар стучался в задние калитки — но с ним даже говорить не стали. А важные господа, у которых он пытался спросить дорогу, смотрели на него презрительно и надменно.

Когда он в третий раз вышел к фонтану на небольшой площади, от досады на себя Саадар готов был плюнуть на все и вернуться на стройку. Он опустился на мраморный бортик, чтобы передохнуть — пока он тут бродил, прошло немало времени. Да еще и дождь начался. И вдруг Саадар увидел проходящего мимо человека, что катил перед собой тележку со всевозможными щетками. Саадар обрадовался ему, как старому знакомому.

— Особняк Элбертов? — почесал тот в затылке на заданный Саадаром вопрос. — Вон туда, прямо, и третий дом по правой стороне. Видишь, красная крыша с тремя трубами? Во-от за ней. Там еще ворота такие, зеленые, с птицей.

Саадар поблагодарил дворника и зашагал в указанном направлении.

Он попытался представить, каким окажется дом госпожи Элберт — в конце концов, она мастер-архитектор, дом у нее наверняка самый красивый в округе. Или самый необычный. Или то и другое разом.

Задумавшись, он прошел мимо ворот с птицей. Вернулся. Вот особняк с красной крышей, вот зеленые ворота, за которыми — темные стены и сад в глубине.

Перед ним был вовсе не роскошный дворец, который Саадар себе представлял, а мрачный кирпичный дом, потемневший от времени.

Его впустил во двор старый слуга и приказал ждать у заднего входа. Саадар оглядывался: часть дома явно была нежилой — на окнах заколочены ставни. Мох разросся в стыках между кирпичами. Каретный сарай в глубине двора явно пустует. Но крыльцо крепкое, видно, по мере сил за домом следят. Вон и цветы у крыльца, и апельсиновое деревце в кадке.

И все же — слишком тут мрачно, особенно сейчас, когда идет дождь.

— Вот дела… — протянул Саадар под нос, стягивая старую шляпу и привычно ероша короткие волосы.

— Ну, чего столбом встал? Пошли, госпожа тебя ждет! — окликнул его тот же привратник. — Вон, по дорожке прямо, мастерская там.

Он что-то проворчал себе под нос и, едва переставляя ноги, побрел через двор в другую сторону.

— Вот дела… — растерянно повторил Саадар. Он обогнул дом, идя куда указали.

Наконец за мокрыми кустами самшита и лавра он увидел кирпичную пристройку с высокими окнами, раскрытыми в сад, и распахнутой настежь дверью.

Там, склонившись над столом, стояла госпожа Элберт и что-то сосредоточенно вырезала из дерева. Саадар остановился, пораженный этим: он ожидал увидеть ее с книгой или бумагами, с вышиванием, на худой конец! В наряде из тех, что носят тут, в столице, в окружении слуг, но вовсе не в одиночестве и за работой.

Разное болтали о госпоже Элберт на стройке, но единственное, что было правдой — никто этой правды не знал. А женщина в коричневом платье и переднике совсем не походила ни на страшную ведьму, ни на ниарха, имеющего дом в Жемчужном кольце и голос в Сенате.

Но она так увлеченно работала, что Саадар замер, засмотревшись.

2

— Эй ты, трусливый таракан!

Слова летели вслед, как камни, больно ударялись в затылок, били в виски. От каждого слова Арон дергался, стискивал зубы, но старался не оборачиваться, не смотреть назад. Он знал, что сзади идет Рори, что он всего лишь дразнит его, смеется. Но чувствовал, как горят уши и кровь приливает к щекам, и становится жарко.

— Видите? Таракан хочет спрятаться! — голос Рори стал резче и громче.

Они шли следом, но не очень-то и спешили, уверенные, что Арон не сможет от них ускользнуть. Улица никуда не сворачивала, а до дома идти еще далеко. Может, они отстанут?..

Но Арон чуял — не отстанут. Он слышал смех за спиной и кусал губу. Надо решаться. Их там человек пять, не меньше, и все, кроме Людо, — старше него на два года. Высокие и крепкие.

Их взгляды, их насмешки будто прожигали в спине дыру, и спина невыносимо чесалась оттого, что они смотрят.

Была бы с ним книга Эрме-Ворона! Но книга осталась на чердаке, и Арон так и не решился полезть туда снова. А то он бы показал им, на что способен! У них-то никакой силы нет! Обычные мальчишки. А он, если захочет, станет таким же сильным, как Эрме!

— Эй!

Арон не оборачивался. Делал вид, что ему все равно.

— Что, бежать надумал? Трус, — Рори выплюнул это слово, как плюют косточками от вишни. — И вор.

— Отстань, — зло бросил Арон.

С двух сторон улицы тянулись глухие заборы — не убежать, не перелезть. Рори и его дружки настигали Арона.

Краем глаза Арон увидел, что Людо смотрит в сторону и медлит. Предатель! Испугался после той истории на чердаке! Арон развернулся к ним, решительно шагнул навстречу.

— Ну-ка, расскажи, как в твоем навозном хлеву живется? — Рори засмеялся.

— Хорошо живется, — буркнул Арон. — Не хуже, чем в твоем!

— То-то от тебя воняет, — тон Рори стал насмешливым. — Что, нравится дерьмо? Шлюхин сын.

Арон видел его злые глаза и тяжелый вздернутый подбородок. В ушах шумела кровь. «Убей», — шепнуло ему что-то темное за спиной и подтолкнуло вперед.

Арон бросился на Рори, и тот не успел отскочить.

— Только скажи еще что-нибудь! — кричал Арон. — И будешь ползать в своей блевотине и кровище!

Рори шлепнулся прямо в лужу, и Арон злорадно захохотал, глядя на то, как он пытается встать, но скользит и падает на мокрых камнях. Наконец он смог подняться. Даже сквозь облепившую его лицо грязь было видно, как он покраснел, он силился сказать что-то — и не мог. Словно растерял все свои колкие, острые слова, обидные и жалящие.

— Ты. — Рори презрительно скривил губы. — Таракан.

И ударил Арона в лицо.

Острая боль обожгла, что-то хрустнуло. Во рту стало солоно, и Арон сплюнул кровь.

Прыгнул вперед, схватил, дернул, укусил в плечо, Рори взвыл — и они покатились клубком по земле, безжалостно лупя друг друга.

Удар в живот, в солнечное сплетение. Пинок под ребра. Арон согнулся пополам от острой боли, вонзившейся в тело.

— Чтоб ты сдох, Рори!.. — Арон захлебывается криком. Его бьют дружки Рори — со всех сторон сразу: по носу, по голове, по спине… Арон крутится, как ужаленный пес, пытается ударить в ответ — но мимо. Хватает чьи-то руки и ноги, встает, падает… Дерется отчаянно, но сил уже почти нет.

И слышит, как издалека, смех мальчишек и сдавленные вскрики Людо. Предатель…

Еще один удар в грудь. Перед глазами пляшут дикие огненные круги, мир вокруг темнеет. И вдруг эту темноту прорезает вспышка. Слова сами возникают и срываются с губ, и только прохрипев их, Арон понимает, что это были слова заклинания.

Это Эрме! Эрме-Ворон помогает ему!

— Чтоб вы все сдохли! — торжествующе кричит Арон, за что получает удар куда-то в бок.

Он не видит мальчишек, но слышит, как они ругаются, вопят и стонут. А потом — топот ног и тишина.

Тишина заложила уши, камнем упав на сонную улицу.

Только через некоторое время Арон понял, что начался дождь. Он лежал, скрючившись, и боль пульсировала в руке барабанным ритмом. В голове шумело. И слабость не давала подняться.

Веки слиплись и опухли — кто-то здорово засадил ему в глаз. Арон мстительно подумал, что Рори тоже хорошо досталось, а может, тот и в штаны от страха наложил, когда увидел настоящую магию.

Настоящую… Значит — он все-таки обладает силой! Значит, ошибся старик Грегор!

С трудом Арон встал. Сколько идти до дома? Сто, двести шагов?.. Дождь стоял стеной, и ничего не видно вокруг, кроме серо-зеленых пятен.

Мимо прогрохотал экипаж, обдав Арона грязными брызгами.

— С дороги! — крикнул возница, но из темноты кареты кто-то приказал ему придержать коней.

— Господин Элберт! — окликнули его, и Арон медленно повернул голову. Узнали! Сейчас потащат домой, а может, и драку видели… И тогда мама точно запрет его на всю жизнь под замком, чтобы мучился в компании задачек. Рассердится — и запрет! А если узнает еще, что колдовал, — отправит в Отречение, тут и думать не надо.

Он попробовал пойти быстрее, но ступать было больно.

Из кареты выглянуло остренькое личико Унны Моор, их соседки, очень-очень старой соседки… Она щурила подслеповатые глаза, вглядываясь в Арона. Про Унну Моор говорили, что она безумная.

— Как твоя матушка? — словно не замечая ни крови, ни разодранной грязной одежды, как ни в чем не бывало спросила госпожа Моор. — А брат? Он здоров? Слышала, сестра твоя уже вышла замуж…

Арон попятился. Шаг назад, еще и еще. От взгляда госпожи Моор сердце замерло, и Арон забыл, как дышать. Старуха смотрела на него, но видела сейчас кого-то другого, кого знала очень много лет назад, ведь у него не было ни сестер, ни братьев.

— Вы ошиблись, — пробормотал Арон.

— Гарольд, будь добр, передай матушке, что я загляну к ней на днях. — Унна Моор смотрела сквозь него. — Она обещала показать мне кружева из Мирита…

— Угу. — Арон кивнул, соглашаясь, чтобы поскорее от нее отелаться, и заковылял быстрее.

На этом Унна Моор потеряла к нему всякий интерес и приказала кучеру ехать дальше. Арон облегченно вздохнул. Повезло! Матери она ничего не расскажет. И если повезет еще раз, то он проберется домой незамеченным.

Вот и ворота с фениксом. И калитка сбоку, главное — незаметно пройти через двор и сад к заднему крыльцу…

И вдруг что-то потянулось к нему, что-то темное, похожее на щупальца. Оно пробовало на вкус его кровь, трогало руки и лицо. Эти прикосновения делали боль слабее. Сладкий до тошноты запах шибанул в нос.

Темнота сгустилась под ногами, липкая и холодная. Она приставала к голым лодыжкам — почему-то на левой ноге не было башмака. Темнота что-то шептала ему. Арон пытался вырваться из ее лап, но тень крепко держала его. Арон побежал — так быстро, как мог.

Колени подкашивались, дыхание сбилось, но позади сверкали чьи-то глаза-угли, рычание неслось вслед, и Арон влетел во двор, как будто сам Безликий преследовал его. Не разбирая дороги, он мчался к крыльцу и совсем забыл о боли.

И не заметил, как врезался в человека, стоящего на веранде. Тот посмотрел на него грозно — огромный и страшный. И Арон окаменел, облитый ужасом.

3

— Здравствуй, госпожа.

Саадар сказал это тихо, но Тильда Элберт все же услышала. Она подняла голову, выпрямилась и посмотрела на него хмуро и сосредоточенно и как будто с молчаливым осуждением за то, что отвлек ее от работы.

— Здравствуй, — коротко и сухо ответила она и поправила шаль, к которой прицепились стружки. — Что у тебя?

— У меня — письмо. От мастера Руфуса. — Саадар решительно шагнул вперед, улыбаясь широко и дружелюбно, хотя прекрасно знал, что люди пугаются даже его улыбки — еще бы, вся рожа в шрамах.

Госпожа Элберт невозмутимо взяла у него сложенный вчетверо лист, чуть намокший с одного края, и вскрыла печать ножом. Пока она читала, Саадар с любопытством рассматривал мастерскую: деревянные заготовки, инструменты, полки с гипсовыми головами, верстак в углу, макеты, резьбу по дереву, которую выполняла госпожа. Узоры на ней сплетались, перехлестывались, волнами набегали на края и разбивались. Но, приглядевшись, Саадар вдруг понял, что это вовсе не узоры.

В облаках пыли вставали на дыбы кони, армии сходились в страшной сече, наступали друг на друга, и Саадар забыл обо всем, разглядывая человечков ростом в полпальца, а то и меньше — но таких настоящих! Они кричали от боли и горланили победные песни, падали и умирали, и копья протыкали тучи, а над далекими холмами стлался пороховой дым.

Саадар хотел протянуть руку и потрогать, но не решился.

— Битва при Тар-Эмисе в Рутене, — голос женщины, глубокий, с ноткой гордости, резко выдернул его назад. — Командарм Торген заказал мне это панно.

— Я… я был там, — пробормотал Саадар внезапно севшим голосом.

— О. — Взгляд госпожи Элберт стал внимательным и серьезным. — Все было так? Мне пришлось восстанавливать события по чужим рисункам и гравюрам.

— Все было так. — Саадар опустил голову, чтобы не смотреть в ее темные глаза, не видеть это жгучее любопытство в человеке, которому должно быть все равно.

И хотя он понятия не имел, что такое гравюра, он помнил эту долину в распадке между горными хребтами. Он помнил бесконечные дожди, грязь по колено, в которой ели и спали — урывками, помнил непрекращающиеся атаки и отступления, атаки и отступления… Холод, болезни, скудную пищу, ожидание, которое страшнее самой битвы. Ожидание, что именно сегодня смерть не пройдет мимо, но всякий раз она проходила — день, два и все последующие дни…

Саадар сжал кулаки. И вдруг понял, что госпожа Элберт смотрит на него вопросительно, будто ждет пояснения.

— Слишком хорошо я это помню, — тихо произнес он. Память не обжигала, но и время не дарило забвения.

Строгое выражение лица госпожи Элберт чуть смягчилось.

Как она смогла изобразить это, ни разу не увидев? Как сумела показать весь ужас, выразить всю боль, она, женщина, которая вряд ли видела войну?..

Саадар невольно провел ладонью по своим коротким, колким, как иглы, волосам — когда-то темно-русым, а теперь почти полностью седым. Поседел он после той самой ночи, когда рутенцы положили весь его отряд.

— Тебе придется подождать. Бумаги в доме. — Тильда отряхнула с передника стружки и стала аккуратно собирать инструменты в ящик с ручкой.

Саадар немного помедлил, глядя на ее руки в ссадинах и порезах, на то, как она двигается — как-то скованно, несвободно, потом взглянул ей в лицо и выпалил:

— Там же дождь, госпожа! Промокнешь ведь!

Тильда Элберт на миг замерла. Ее губы дрогнули в полуулыбке:

— Спасибо за заботу. Но я — не сахар, не растаю.

Саадар по-доброму усмехнулся:

— Да уж, верно, не сахар!

Госпожа Элберт неожиданно улыбнулась — очень сдержанно, одними губами, но искренне. Сделала знак следовать за ней и вышла под дождь.

Но когда она спускалась по ступенькам, вдруг замерла, вцепилась в перила до побелевших костяшек пальцев. Закрыла на мгновение глаза. Потом выпрямилась — как будто проглотила одну из своих линеек, и зашагала впереди странным неровным шагом — медленно, с трудом.

— Эй, госпожа, что с тобой? — Саадар нагнал ее и заглянул в лицо.

— Все в порядке. Не стоит беспокоиться.

Саадар разочарованно пожал плечами и пошел следом, чуть отстав. Ему хотелось помочь, но он знал, что это невозможно. Вряд ли ниарх примет от него помощь, даже если нуждается в ней.

Чем ближе Тильда Элберт подходила к дому, тем напряженнее делался ее шаг. Как будто что-то тяжелое давило ей на плечи.

— Обожди здесь, — поднявшись на широкую веранду, куда выходила задняя дверь, женщина обернулась к нему, потом, подумав, прибавила: — Если голоден, то на кухне есть похлебка и лепешки.

И хотя от голода крутило желудок, а из полуподвала тянуло вкусным запахом мясной похлебки и хлеба с тмином, Саадар замотал головой так, что брызги полетели во все стороны:

— Не стоит беспокоиться, моя госпожа.

Он вернул ей ее слова, но она ничего не ответила и просто вошла в темноту дома. А Саадар остался стоять на веранде, крыша которой протекала в двух местах, и там под текущие струйки воды были подставлены ведра. На веранде пахло мокрым деревом, и землей, и дымом из печной трубы, и свежим хлебом. И едва уловимо — теплым, как летний вечер, ароматом женских духов.

Удивительно — такой большой дом, а слуг почти нет. На стройке болтали о сундуках с золотом, которые госпожа Элберт прячет в подвалах, но сейчас верилось в это с трудом. Если что-то и есть в подвалах этого дома — то только темнота, мыши и пауки. Хотелось бы ему хоть глазком одним взглянуть, как госпожа живет, какой у неё дом — красивый?..

Саадар оперся о перила веранды, которые жалобно скрипнули под его весом. И вдруг заметил, что кто-то крадется через сад. Он тронул пояс и сплюнул от досады: шпагу-то уже не носил!.. Потянулся за ножом.

За деревьями мелькала тень. Ближе, ближе… Саадар вгляделся: мальчишка. Уличный оборванец — интересно, как он оказался здесь? Перелез через стену воровать яблоки?

Но не похоже — он шел, опасливо оглядываясь, подволакивая ногу, но куда идти — знал. А за ним волочилось что-то темное, похожее на зверя, цеплялось к ногам, как липкая черная грязь. Какое-то колдовство, будь оно неладно! Зачесались ладони, и мороз пополз от мокрых досок, вцепился крючьями в руки и ноги.

Еще и малолетнего колдуна на его голову не хватало!

Мальчишка шел неровным хромающим шагом, прижимаясь к стене каретного сарая, перебегая от одного куста самшита к другому, прятался, но неумело. И вдруг — сорвался с места и понесся в сторону крыльца, спотыкаясь, чуть ли не падая, влетел на веранду… и остановился перед Саадаром, почти врезавшись в него.

— Эй, с дороги, — прошипел он.

— И кто же ты такой, чтобы мне приказывать? — Саадар усмехнулся. Но напряженно следил за мальчишкой, за тем, как у его ног шевелится тень.

— Дурак! Я Арон Элберт!

— А я сенатор, — рассмеялся Саадар.

— Да хоть Многоликий! Вали отсюда! Дай пройти!

— Интересно, что же скажет госпожа. — Саадар схватил мальчишку за руку, тот дернулся, но силенок вырваться у него явно не хватало. Только смотрел — как дикий зверек, пойманный в капкан — огромными округлившимися глазами. Он не мог быть сыном госпожи Элберт — не походил на нее совершенно: рыжий, зеленоглазый. Наверное, и веснушки есть, но все лицо в грязи и царапинах, так что не разобрать.

Видно, недавно он хорошо подрался — волосы слиплись от грязи и крови, мокрая одежда — изорвана почти в клочья, несколько пуговиц держатся на честном слове. На одной ноге нет башмака. Но, кажется, одежки на нем все же не бедняцкие.

— Отпусти! — прорычал мальчишка. — Ты!.. — он задохнулся, не придумав ничего крепче «вонючего козла».

Саадар спокойно ответил:

— Если ты сын госпожи Элберт, то я как раз тут твою матушку жду. Подождем вместе?

Мальчишка снова дернулся, лицо скривилось от боли пополам с яростью. Он крикнул что-то: резкое и грубое слово на чужом языке. Тень тотчас поднялась с пола и метнулась к Саадару, и вдруг что-то ударило его прямо по темечку — как будто яйцо на голове кокнули. Что-то холодное и склизкое потекло за шиворот, засочилось по спине. Мигом онемели руки и ноги, тяжелое оцепенение не давало даже пальцем пошевелить. Как будто вогнали по самую шею в сырую холодную землю, закопали, да так и оставили там. Как в шахтах Домара — когда Саадар вгрызался киркой в твердую породу, вырубал железную руду в узкой штольне, где лишнее движение — и ляжет на тебя огромная толща земли, камня, глины…

Мысли стали неповоротливыми, тяжелыми.

Мальчишка вырвался и дернул куда-то в сторону, но гневный окрик остановил его:

— Арон!

Краем глаза он ухватил движение рядом и смог узнать в смутных очертаниях госпожу Элберт.

— Что… ты натворил?! — в ее голосе, жестком до отчаяния, звенел металл.

— Этот… он… — мальчишка мямлил в ответ, как-то сразу растеряв весь свой боевой пыл. — Он меня схватил!

Лицо Тильды Элберт вдруг стало страшным. Она то ли не верила, то ли просто не понимала, что случилось. Саадар попытался объяснить, но язык ворочался с трудом.

— Маллар всемилостивый, — пробормотала госпожа Элберт, подходя к нему. Теплый запах духов стал сильнее. — Что… что он сделал?

Заклинание стало понемногу отпускать — не такой уж и сильный, значит, мальчишка, чтобы надолго обездвижить взрослого мужчину.

— Ерунда. — Саадар попытался улыбнуться, но получилось кривовато.

— Я так не думаю. Что сделал мой сын?

Женщина смотрела на него грозно, но очертания лица почему-то плыли, как в волнах раскаленного воздуха.

— А я не понял, госпожа Элберт. Заклинанием каким-то хватил, что ли…

Тильда Элберт побледнела. И Саадар вдруг понял, что сболтнул лишнее. Он поторопился уверить ее:

— Да не боись, я привычный. А мальчонке рож… лицо кто-то расквасил хорошо. Вот он и испугался.

Рассказывать о том, как мальчишка бранился, Саадар не хотел. Он продолжал улыбаться — неловко, хотя внутри все переворачивалось при взгляде в потемневшие до черноты глаза Тильды Элберт. Глаза матери, которой невыносимо стыдно за сына. Невыносимо страшно и горько.

— Я не понимаю… Арон не имеет способности к колдовству, — тихо сказала женщина.

Саадар пожал плечами. Конечно, будь это ольмедийский колдун, так легко бы он не отделался, даже малолетние — они опасны, как сам Безликий. Хвала Маллару, мальчишка не знал своей силы, да и вряд ли хотел по-настоящему ударить. Саадар помнил, что бывает, когда колдун хочет убить. Даже слова, жеста не надо. Безо всяких красивых искорок и огня — все просто и страшно.

— Может, случайность, — заключил он.

Заклинание совсем отпустило — и Саадар прошел по веранде, разминая одеревеневшие ноги и руки.

Женщина наклонилась к мальчишке, которого крепко держала за плечо, твердо, не терпящим возражений тоном, сказала:

— Арон, извинись и иди в дом.

Мальчишка глянул на Саадара исподлобья, пробурчал что-то вроде «извини» и, отпущенный матерью, мгновенно скрылся за дверью.

— Мне очень жаль, что мой сын ведет себя как невоспитанный и грубый дикарь. Ты в порядке? — Голос Тильды Элберт бередил душу. Пытаясь отвязаться от едкого чувства, что все идет наперекосяк, Саадар махнул рукой:

— Видишь, живой я. Что там забрать-то надо? Показывай.

Госпожа Элберт протянула ему плотную папку с бумагами, потом указала на длинный ящик, стоящий у двери. Саадар запихал бумаги за пазуху.

Она ни слова не сказала о том, что он должен молчать об увиденном. Но по выражению лица, по тому, как она держалась, было ясно: лучше языком лишний раз не чесать. Хотя он и так не собирался. Какое удовольствие в том, чтобы болтать о чужих горестях? Себе он лучше этим не сделает. А Тильда Элберт не походила на человека, прощающего подобные разговоры.

Она взялась за ручку двери. Собранная и как будто готовая к бою. Она была как большое дерево в тихую погоду. Непоколебимое. Крепкое. Такие деревья могут стоять сотни лет, а потом их вдруг валит обычный осенний ураган…

— Знаешь, дома люди выглядят иначе, — чуть смущенно произнес Саадар, высказав мучившую его мысль.

— Как же? — Госпожа Элберт изумленно подняла бровь, но выражение ее лица не изменилось.

— Беззащитными. Они думают, что стены их защитят, и не боятся. Но ты, госпожа, — Саадар подошел и придержал перед ней массивную дверь, — выглядишь так, будто тебе приходится защищаться от этих стен.

Он чуть наклонил голову — в знак уважения, не задерживаясь больше, подхватил тяжелый ящик и шагнул во двор, в сырой мрак, стоящий между стенами и деревьями, в дождливую тишину, которая — как кость в горле. Ноги сами несли его прочь от этого угрюмого дома. Что-то застарелое, темное гнездилось тут, и как не поверить словам подмастерьев о той жути, что таскается следом за госпожой Элберт?.. Может, виной тому мальчишка, так непохожий на свою мать, может — сама эта мрачная громада, этот домище — Саадару не хотелось об этом думать.

И он был рад оказаться отсюда подальше.

4

Тильда вошла в комнату сына и остановилась: Арон сидел на широкой скамье у открытого окна, а Мэй стояла перед ним на коленях, промывая ссадины. Остро и резко пахло рутой, нагретым салом и растертой петрушкой.

— Спасибо, я закончу сама. — Тильда подошла к ней и взяла у девушки смоченную водой тряпочку. — Сходи к отцу Терку, попроси его прийти осмотреть Арона.

— Да, госпожа.

Горничная коротко кивнула и вышла, мягко прикрыв дверь. Тильда присела перед сыном, налила в тазик чистую воду.

— Не дергайся.

Арон скривил недовольное лицо. Он усиленно делал вид, что ему страшно больно, наверное, перед Мэй разыграл целую драму в нескольких действиях, рассказав о том, какие ужасные монстры за ним гонялись и как храбро он от них отбивался.

Тильда промывала ссадины от запекшейся крови, — сколько раз она делала это за последние годы? Привычно-осторожные движения — слишком горько смотреть в лицо сына — расцарапанное, с огромным синяком под глазом, с разбитой губой и сломанным носом. Казалось, каждое ее движение должно причинять ему нестерпимую боль. На руках, на ногах, на теле — синяки, как будто его били несколько человек, не жалея сил.

Руки дрожали и не слушались, заледенев, как от родниковой воды.

Ссадина на лбу у Арона была слишком глубокой.

— Придется зашивать, — сказала Тильда ровно. — Надеюсь, ребра ты себе не переломал. Позже отец Терк осмотрит тебя.

Арон дернулся, побледнел и закусил губу, но ничего не ответил. И молчал — упрямо, зло, болтая в воздухе ногой, делая вид, что ему все равно, следил за какой-то мухой, которая билась о стекло с нудным жужжанием. В глаза Тильде он не смотрел. Только шмыгал носом и крепче стискивал зубы.

Наконец Тильда закончила промывать царапины и бросила грязные тряпки в тазик.

Поднялась и села рядом с Ароном на скамью.

— Что случилось? — Она была уверена, что Арон начнет рассказывать небылицы: так было почти всегда.

— Ничего, — буркнул Арон под нос, — не случилось.

— И ты не дрался?

— Дрался.

— С кем?

Арон молчал.

Тильда сжала губы: злость разгоралась в ней все сильнее и сильнее. Давно так сильно не злилась она, с тех пор, как…

Гарольд мертв, напомнила она себе. Мертв давно, накурился дурманящих разум трав и не проснулся наутро, не очнулся от своих страшных видений. И Арон — вовсе не ее покойный муж.

Но поверить в то, что Арона просто подкараулили и побили, было сложно. Скорее, он сам затеял драку, сам полез к другим мальчишкам, за что и получил!.. А магия — откуда такая сила?.. Неужели…

— Арон! С кем ты дрался? — повторила Тильда вопрос. — Ты пришел весь в синяках! Пытался колдовать! Что я должна думать?

— А не все равно? — выпалил вдруг сын, не поворачиваясь к ней. — Тебе же плевать на меня! Тебе на все плевать, кроме своих бумажек! Ты даже спишь в своем кабинете!

Арон вколачивал злые слова в нее, может, не понимая, что говорит, а может — делая это нарочно. Но слова ранили — больно и жестоко. Ранили до кости.

Тильда поднялась со скамьи, отступила на несколько шагов, пока не наткнулась на стул. Деревья за окном уже погрузили спальню в полумрак, и острый профиль Арона почти слился с этой темнотой.

— Не советую грубить мне, Арон. — Самообладание стремительно покидало ее. — Мало того что я тебя нахожу ночью в коридоре вместе с Людо, так еще и сегодня эта драка!..

На лице Арона пятнами проступила краска, светлые — отцовские — глаза превратились в щелочки. Он вдруг стал до того похож на ее покойного мужа, что рука дернулась к воротнику — дышать стало трудно. Перед ней словно возник из небытия Гарольд — такой же рыжий, крепкий, так же вздернут подбородок, и взгляд такой же — ненавидящий и надменный.

Арон выдвинулся вперед, как будто собирался напасть. Сжал кулаки.

— Ну? Ты и на мне свои заклятия попробуешь? — тихо, со страшной угрозой в голосе, произнесла Тильда.

Ноздри Арона раздувались от гнева.

— Могу и попробовать!

Решение вспыхнуло мгновенно.

— Прекрасно! Сегодня же напишу дядюшке Рейнарту в Оррими и отправлю тебя в орден Смирения. Поедешь туда! И будешь пробовать свои заклинания там!

Она сама не верила, что говорит это — даже если бы сын имел силу, она бы не отправила его в монастырь. Арон округлил глаза — и задохнулся, не смог ничего ответить.

— Я никуда не поеду! — Арон вскочил на ноги. От возбуждения он кричал так, что слышно, наверное, было во всем доме. — Еще чего! Я не собираюсь становиться монахом! Это же… Это же на всю жизнь!.. Я не хочу!

— Не обсуждается, — отрезала Тильда. — Поедешь. Никто тебя спрашивать не будет. Мне не нужно, чтобы ты распугивал людей своим колдовством! Отец Грегор говорил, что у тебя пройдет вспышка силы, что ты не можешь быть служителем Многоликого… А вот как оказалось! Каково — взрослого мужчину оглушить! Просто так!

— Он не хотел меня пускать домой!

— И правильно! Посмотри на себя! Одежду уже не починить! Башмак где-то потерял!

— Подумаешь!..

— Подумать тебе бы не мешало! — оборвала его Тильда. — Хоть раз!

Вид у Арона был непонимающий, кислый и злой одновременно. Он словно пылал, таким красным было его лицо, так неистово рыжели его короткие, торчащие во все стороны волосы.

— Ненавижу. Ненавижу тебя. — В глазах его стояли слезы, а голос звенел. — И храм твой ненавижу. Пусть он обвалится!

На миг Тильда замерла.

— Что ж, в Оррими ты избавишься от моего общества, — слова горчили, как подгоревшая хлебная корка, но Тильда говорила. — И может, там тебя наконец научат манерам.

Они стояли друг напротив друга, и Арон тяжело дышал.

Глядя на сына, Тильда ужаснулась всему сказанному в сердцах. Но было поздно. Несправедливые, неправильные слова — как кирпичи, из которых можно выстроить высокую и крепкую стену.

Арон порывисто бросился к сундуку, сдернул с него деревянного генерала Тоймара, и Тильда не успела ничего сделать, как сын подошел к окну, что-то хрустнуло, и обломки полетели в сад.

Обернулся к ней, выпучив глаза цвета недозрелого крыжовника, глядя так, будто пригвождал навсегда к полу.

Успокоиться. Мыслить холодно. Вздохнуть.

— Ложись в постель, — ледяным тоном произнесла Тильда. — Сейчас придет лекарь. Ты наказан.

Но Арон продолжал стоять посреди комнаты, упрямо подняв исцарапанный подбородок.

— Я убегу, если ты меня в Оррими отправишь, — прошипел он.

И, глядя в его решительное лицо, Тильда поняла: убежит. И ничто его не удержит — ни заборы, ни запертые двери, ни она сама.

…Слова загораются и гаснут, не находя выхода, застывают льдинками на языке. Превращаются в неподъемные камни, в тяжеленные гранитные глыбы.

Все замирает, словно попав под оглушающее заклятие. И Тильда видит, как медленно, будто во сне, распахивается дверь и возникает темный силуэт, худой и сутулый на фоне янтарного прямоугольника.

Оцепенение резко разбивается, и оба они вздрагивают.

— Простите, госпожа, я стучал, но мне не ответили… — Тильда узнает в человеке, стоящем на пороге комнаты, лекаря Дариона Терка. За его спиной маячит Мэй, заглядывая в спальню через плечо мужчины.

— Госпожа, я сказала мастеру Терку заходить… — начала было девушка и вдруг попятилась назад, словно увидела призрака. Но Тильда ответила спокойно, хотя лицо горело:

— Спасибо. Отец Терк, прошу вас.

Пока лекарь здоровался, вынимал из сумки инструменты и склянки, пока мягко, но настойчиво уговаривал Арона сесть, Мэй прошептала:

— И еще, госпожа… К вам дама. Ожидает в парадных покоях.

Тильда сдвинула брови, глядя краем глаза на сына, который что-то тихо отвечал целителю.

— Кто? — все же поинтересовалась она.

— Госпожа Корнелия Райнер.

* * *

Выйдя из комнаты сына, Тильда прислонилась к стене и закрыла глаза. Глубоко вздохнула, стараясь успокоиться, но чувство было такое, будто внутри волнуется темная тяжелая вода, и никак ее не унять. Она постояла немного, глядя перед собой.

Обжигающая темнота внутри постепенно остывала.

Негнущимися пальцами Тильда сняла передник, перепачканный кровью, и усилием воли заставила себя спуститься по лестнице на первый этаж. Меньше всего ей хотелось сейчас видеться с чужими людьми, плести из незначительных пустых фраз рваное полотно разговора.

В мутном зеркале, что висело на лестничной площадке напротив парадных дверей, она столкнулась со своим отражением — угрюмым и суровым. Сведенные к переносице брови и тяжелый взгляд не красили ее, и казалось, что тревоги и заботы лежат на ней старинным оплечьем, давят, пригибая к земле.

Корнелия Райнер ждала ее в полутемной зале, разглядывая картины и медные стенные подсвечники с круглыми отражателями, и обернулась, когда Тильда вошла в комнату.

— У вас весьма необычный дом, госпожа Элберт. Позднеимперский стиль, полагаю. В закатные дни Империи настроения в обществе царили упаднические, и это, разумеется, отразилось на искусстве. Все это черное дерево и медь… Пожалуй, ваш дом — одно из последних мрачных свидетельств той эпохи, — заключила женщина.

— Что-то же должно напоминать людям, что империи рушатся — время от времени, — вежливо-холодным тоном ответила Тильда. — Прошу, садитесь, — она указала на кресло.

Корнелия Райнер улыбнулась на это — насквозь неискренне — и приняла предложение.

По долгу службы Тильде приходилось иметь дело с ниархами, министрами и сенаторами, но в дома знати она вхожа не была. Поэтому с Корнелией Райнер знакомство ограничивалось редкими встречами в Канцелярии и соседством: дом, а вернее, дворец Райнеров располагался через квартал от дома Тильды.

И что понадобилось от нее сенатору, Тильда не понимала. Мысли по кругу возвращались к Арону, к тому, что нужно написать письмо в монастырь Отречения в Оррими, двоюродному дядюшке, его настоятелю — к будничным и привычным заботам. Но, по крайней мере, ее гнев немного утих, остуженный светским ледком госпожи Райнер.

— Надеюсь, я не отвлекла вас от работы? — Кажется, Корнелия Райнер заметила ее рассеянность. В голосе сенатора звучали тщательно выверенные нотки сожаления.

— Я бы сказала, что сегодня вам повезло. Обычно я не бываю дома в это время, госпожа сенатор. — Учтивость давалась Тильде как никогда тяжело. — Но и дома у меня всегда много дел.

— Не сомневаюсь, что так и есть. — И, несмотря на то что сказано это было ровно, Тильда почуяла за словами что-то подспудное.

Ледяное презрение сквозило в красивом тонком лице женщины, в обманчиво-расслабленной позе. Тильда отметила ее безупречный наряд: прекрасно пошитое зеленое платье, отделанное широкой серебряной тесьмой, тончайший кружевной воротник, со вкусом подобранные украшения, явно очень дорогие, но неброские. Корнелия Райнер умела произвести впечатление, а сейчас она явно надеялась смутить Тильду.

Дамы из света так предсказуемы.

— Тогда предлагаю не тратить время на любезности. — Тильда постаралась, чтобы это не звучало слишком резко, но по тому, каким застывшим взглядом Корнелия Райнер одарила ее, поняла, что женщина молчаливо ее осуждает.

— Хорошо. Предмет нашего разговора крайне неприятен мне, и я надеюсь на полное понимание с вашей стороны. На полное понимание, как матери. Думаю, вы догадались, что речь пойдет о моем сыне, — начала госпожа Райнер мягко и вкрадчиво.

— Простите, но я не понимаю, о чем вы, — так вежливо, как могла, ответила Тильда. Но больно резануло в груди: значит, Арон все-таки подрался с сыном госпожи Райнер!..

Тильда вспомнила, что слышала что-то о Рори Райнере от Арона. Но что именно? Да, несколько месяцев назад он кого-то побил. Тильда не была склонна осуждать незнакомых людей, тем более — верить Арону с его постоянной ненавистью к кому-нибудь из сокурсников. Но тревожный звоночек все-таки прозвучал.

— Ваш сын уже вернулся? — Корнелия Райнер изящно приподняла бровь. В наблюдательности ей отказать было трудно, и улыбка скользнула в уголках губ при взгляде на платье Тильды, на манжетах которого засохли бурые пятна крови. — Я бы хотела с ним поговорить.

— Объясните, что произошло.

— Полноте, госпожа Элберт, вы прекрасно все знаете, — голос Корнелии Райнер стал жестче. — Речь идет о том, что ваш сын избил Рори. Причем очень жестоко. Я ожидаю публичных извинений от вас и от вашего сына, возмещения расходов на лекаря, а также хочу, чтобы вы забрали сына из школы.

Тильда с досадой подумала о том, что так и не выяснила у Арона обстоятельств драки.

— Мне хотелось бы думать, что вы понимаете вину вашего сына в произошедшем, — продолжила Корнелия Райнер. На ее холодно-надменное лицо смотреть было невозможно: такое превосходство читалось в нем!

— Я не могу судить о том, чего не видела своими глазами. А вы видели драку? Или знаете обо всем лишь со слов вашего сына?

Корнелия Райнер не изменилась в лице, но от неосторожно-резкого движения качнулись тяжелые золотые серьги.

— Я надеялась на ваше здравомыслие и понятия чести… Что ж. Видимо, таковых понятий для вас не существует. Тогда мне придется принять иные меры, — отбросив привычную ей дипломатию, заявила госпожа сенатор. — Вы понимаете, чем это грозит вашей семье?

Тильда устало вздохнула.

— Я не потерплю угроз в мой адрес или в адрес моего сына, тем более — необоснованных. Или вы называете здравомыслием подчинение лишь по тому только праву, что вы ниарх? Позвольте напомнить в таком случае, что перед законом Республики мы равны.

— Ваш сын использовал магию. Вы полагаете, это необоснованные угрозы? Он не контролирует себя. Он опасен.

И Тильда с ужасом поняла, что Корнелия Райнер права. Из-за чего бы ни возникла драка, Арон не может себя сдерживать.

— Я знаю лишь одно: вы пришли в мой дом и угрожаете мне бездоказательно! Те же самые обвинения могу выдвинуть и я, учитывая, в каком состоянии вернулся мой сын, — резко ответила Тильда. И снова горячее и злое чувство поднималось внутри, билось в такт сердцу, и еще быстрее, быстрее… Захлестывало ее.

— Я жду извинений, — требовательно сказала Корнелия Райнер, вставая. Она была ниже ростом, но даже поднимая голову, чтобы видеть лицо Тильды, смотрела сверху вниз. — И требую, чтобы ваш сын отправился туда, где таким, как он, самое место. В Отречение.

— Извинений вы не получите, пока не станут ясны обстоятельства драки, — отрезала Тильда. — И никакого права требовать от меня чего-либо у вас нет. Напомню вам, что Маллар Судящий слеп, и ему нет дела до того, ниарх стоит перед ним или найрэ! Как, собственно, и мне!

Лицо Корнелии Райнер стало таким, будто она унюхала какой-то мерзкий запах. Голубые глаза сверкали льдом.

— О, видимо, все же ваш сын унаследовал дурные наклонности своего отца. Я помню господина Элберта — пренеприятнейший был человек. Так что я не удивлена.

— Может, прямо скажете, что он пошел в своего папашу — редкостного мерзавца? Не умеющего держать себя в руках? — голос Тильды зазвенел, ударяясь в стены комнаты. — Пьяницу и транжиру, известного по всем притонам города? И в мать — шлюху, которая спит с сенаторами?

Лицо Корнелии Райнер сначала побледнело, а потом — лихорадочный румянец проступил сквозь слой пудры. Ее губы искривились.

— Вы… непозволительно грубы.

— Пожалуй, это не самое худшее, что можно сказать обо мне и о моем сыне, — очень четко и ясно ответила Тильда. Ее трясло от одного вида этой женщины, которая бесцеремонно пыталась влезть в дела ее семьи. — И указывать мне, как поступать с моим ребенком, вы не имеете права.

Они замолчали, глядя друг на друга. Тишина поглотила их, напряженная, колющая, больная. И Тильда стояла, упрямо глядя в глаза Корнелии Райнер, ведь иного оружия у нее не было. Спина болела от напряженной позы, боль дробила на куски колено, но Тильда не показывала этого.

Ничего не ответив, Корнелия Райнер повернулась и медленно и грациозно двинулась к выходу.

— Всего хорошего, — бросила она через плечо, и слова, скомканные и не поднятые, так и остались лежать между ними.

Хлопнула дверь, потом еще одна, всхрапнули кони, застучали по кирпичной плитке колеса экипажа, и все стихло. Сонно бормотал дождь за окном.

Тильда взглянула на портрет, что пялился со стены, сжала зубы от злости, в бессильной ярости ударила кулаком по резной спинке стула и устало опустилась на него.

Время шло, и ничего не происходило, и постепенно она начала успокаиваться. Душившая ее ярость сменилась пустотой. Арон, и эта женщина, и господин Коро, и стройка — все мешалось в мыслях, прежде — таких ясных.

Осторожные шаги заставили ее поднять голову. Это был отец Терк.

— У Арона сломан нос, и мне пришлось зашивать рану на лбу, — деловито доложил лекарь. — Но он крепкий малый, на нем все как на кошке заживает. Стараниями Многоликого все будет хорошо.

— Спасибо, мастер Терк, — тусклым голосом ответила Тильда. Слишком много сил она сегодня отдала…

Лекарь ощутил это и обеспокоенно спросил:

— А вы, госпожа? Как ваше колено?

— Все так же.

— Позволите?..

Тильда кивнула. Лекарь нагнулся к ней и начал осторожно ощупывать ногу, почти невесомо прикасаясь горячими и сухими ладонями к коже. От него неприятно пахло лекарственными порошками — как-то едко, но он прекрасно знал свое дело, к тому же — был из ордена Отрекшихся и практиковал целительство не только травами, но и с помощью сил Многоликого.

Многоликий… Сердце стукнуло слишком сильно и быстро.

— Мастер Терк… Вы полагаете, Арон может учиться вашему ремеслу?

Мужчина отвлекся от осмотра и глядел долго, не мигая. Потом ответил:

— Я полагаю, моя госпожа, что ему следует учиться. Но не в Отречении и не в Смирении. Его натура не сможет отказаться от земных благ и земных забот. — Мужчина помолчал, но, не получив ответа, продолжил: — А что касается ваших болей, то вот средство — должно их облегчить… — Он долго рылся в сумке, но наконец выудил на свет небольшой пузырек с мутным белесым настоем. — По ложке в день, госпожа, вместе с теми растираниями, что я вам дал.

— Спасибо. — И в этом слове было чуть больше, чем простая благодарность за проделанную работу.

Мастера Терка она проводила до порога, глядя на его коричневый балахон, на выбритые виски, на знак служителя Многоликого — особенным образом повязанный пояс. Неужели Арон станет таким же? Будет лечить других или молиться о заблудших душах, а может — путешествовать, помогая страждущим… Он научится — обязательно — обуздывать свою силу.

Но в это верилось слабо.

Несколько мгновений Тильда смотрела вслед целителю. Потом глубоко, с наслаждением вздохнула — лица коснулся сырой воздух, который принес сладкие, терпкие ароматы самшита и сырого камня.

И нехотя побрела назад, к дверям, раскрытым настежь в темные покои дома, где жила уже пятнадцать лет.

У двери на столике стояла лампа, и Тильда увидела письма, пришедшие на ее имя. Их было несколько: пузатые коричневые пакеты — из Градостроительного ведомства, одно письмо на белой и одно — на голубой бумаге. Чтобы отвлечься от горестных, темных мыслей, Тильда взяла их все и тут же вскрыла печать сначала на голубом.

Это было приглашение на ежегодное празднество торгового дома «Солейн», объединяющего виноделов, подписанное старинным другом ее отца. Тильда отложила его — на празднество в этом году она не собиралась. Нужно будет сочинить вежливый ответ с отказом…

Письма из министерства не содержали ничего необычного, это были бумаги на подпись и сметы.

Белый же конверт и печать на нем принадлежали брату. Тильда взломала сургуч. Быстрые, неаккуратные буквы складывались в три предложения: «В вино попал жук тукки. Все бочки «Западного Арха» пропали. В этом сезоне выслать денег не смогу».

Не веря, Тильда смотрела на лист бумаги в руке. Смотрела, а буквы то вспыхивали синим, лезли в глаза, то искривлялись, расплывались в каком-то тумане. Ее обступила липкая морось, и ощущение было такое, будто идешь наощупь в темном погребе, а к лицу пристала паутина.

Она выругалась — бессвязно и зло, выражая всю боль, все отчаяние в словах. Четыре пятидневья до Долгой ночи! Без денег, вырученных за вино, она не сможет собрать оставшуюся сумму для господина Коро, а недоимки в этот раз он не потерпит — в прошлом году она и так не смогла заплатить десять золотых.

Тильда вышла на крыльцо и села на мокрые ступени, и от резкого движения боль вонзилась в колено раскаленным гвоздем. Тильда хотела завыть — в голос.

Но у нее больше не было ни слез, ни слов.

5

Предутренние серые сумерки застали Тильду в напряженной позе за письменным столом — среди вороха конторских книг и расписок.

Она откинулась на спинку стула, чувствуя затылком холодное твердое дерево. Глаза болели, а плечи сводила судорога. Тильда провела ладонью по лицу, пытаясь стереть усталость, заставить себя сосредоточиться на цифрах.

Длинные столбцы их чудились, едва она закрывала глаза, эти цифры наливались красным и распухали, будто напившиеся крови пиявки, и никак не отодрать, никак от них не избавиться, и в голове — только бесконечные ряды чисел, что получено и что израсходовано, описи имущества, общая сумма, остаток и долги…

Тильда встала, чтобы размять затекшую спину. Прошлась по кабинету: от бюро к окну, от окна — к пустому камину, от камина — к шкафу.

Чтобы выплатить долг господину Коро, ей не хватало семидесяти золотых монет. Тильда смотрела на перстень с геммой и серебряные часы-луковицу, лежащие на столе — единственные ценные вещи в этом доме. И то и другое — подарки отца. Даже если продать их, а заодно и оставшиеся картины, и добавить еще то, что было отложено на черный день, можно выручить в лучшем случае две трети суммы.

Взгляд наткнулся на громоздкий шкаф в углу. В его ящике, запертом на ключ, хранилось пятьдесят тионов серебром, приготовленных для уплаты рабочим и подрядчикам.

Это неправильно, сказала Тильда себе, но рука сама потянулась за ключом к цепочке на поясе. Я не имею права лишать рабочих их жалованья, — пробубнила из своего угла совесть, но ключ повернулся в замке. Я не смогу вовремя вернуть эти деньги, — доказывал разум, но ладонь ощупывала тяжелые холодные кругляши.

А перед глазами вставало узкое бесцветное лицо господина Коро с хищной, острой улыбкой и взглядом дознавателя.

В ее ремесле честность — не добродетель. И стоит ли бороться, чтобы эту добродетель сохранить?..

Она подошла к макету храма, стоящему у окна, провела рукой по искусно вырезанному из дерева куполу и двойной колоннаде, по скатам крыш над порталами, по аркам окон…

Был еще один выход. Зыбкий и ненадежный.

Тильда знала, что у нее есть право обратиться к торговому дому «Солейн» за помощью — ведь в нем помогали всем своим членам, оказавшимся в затруднительном положении.

Так что приглашение на прием оказалось кстати — праздник должен был состояться через два дня. Но Тильда не полагалась только на помощь торгового дома, в крайнем случае она готова была расстаться с частью родовых земель. Она без колебаний продала бы и опостылевший особняк в столице и переселилась в Бронзовое кольцо, но дом был завещан Арону, и распоряжаться им Тильда не могла.

— Проклятье!.. — Она в бессильной ярости сжала кулаки.

«Ты все равно утонешь», — подсказала ей темнота.

Взгляд заметался по кабинету: стены, выплывавшие из темноты, клонились из стороны в сторону, словно пьяные. Предметы не хотели принимать привычные очертания.

«Горы горя пройдешь? Горы огнем горят, как уголья».

Взгляд остановился на распахнутых дверцах шкафа — изнутри тускло блеснули выстроенные в строгий ряд, как солдаты на плацу, корешки томов «Истории Республики». А голос все шептал — то едва различимо, то громче, он твердил об огне и горе, о темноте и забвении, принося откуда-то дыхание тлена и времени. Тильда ухватилась за край стола, но дерево под пальцами вдруг стало невыносимо скользким.

— Кто ты? Что ты? — шепнула Тильда.

Темнота расхохоталась в ответ.

— О, милая, ты меня знаешь, знаешь…

Ветерок тронул тяжелые пыльные шторы. Скрипнула половица. А с портрета над камином глянуло знакомое лицо. Гарольд Элберт — вместо портрета отца.

— Вот и свиделись, любовь моя.

Тильда вздрогнула от голоса, властного и сильного, скрипучего, как рассохшееся дерево.

Мужчина шагнул ей навстречу с портрета — такой, каким она его помнила. Высокий, крепкий, с тонкими усами и бородкой. Тильда отшатнулась, попятилась, натыкаясь на стулья и кресла. Покатился упавший с подставки глобус.

Гарольд Элберт надвигался, растягивая в улыбке узкие губы. Тильда пыталась схватиться за что-нибудь, но под пальцами был лишь воздух.

В лицо дохнуло холодом и сыростью, землей — такой знакомый запах, запах акации и дождя… Мокрые, потные ладони на лице, на шее, и вниз, к вырезу платья, поползли по спине, что-то коснулось губ — как в поцелуе… Тильда резко дернулась, чуть не потеряв равновесие, сделала шаг, второй — к двери.

— Убирайся! Мразь!

— А ты изменилась, — глумливо шепнул ей в ухо Гарольд. — Что это? Седина? А на руках — мозоли? Где же моя нежная женушка?.. Зато Арон стал так похож на меня…

Тильда попыталась вырваться, но что-то резко отбросило ее к стене, и дыхание перешибло, потолок и стены завертелись, меняясь местами. Перед глазами поплыли цветные круги.

— Твоя семейка… надменные богатеи, туда им и дорога, всегда на меня смотрели, ты смотрела… как на дерьмо… Под корень срубить, сжечь, чтобы только зола, ненавижу, ненавижу, — бормотал Гарольд, и его голос то звучал рокотом барабанов, то затихал до едва слышного шепота.

Тильда вскочила, рванулась из зыбких объятий, хотя ноги подкашивались и дрожали колени, и бросилась прочь — из кабинета, в коридор, вниз, вон из дома!..

На лестнице она столкнулась с Мэй. Девушка с грохотом уронила совок и чуть не опрокинула ведро с углем. Она вскрикнула — и этот исковерканный жуткий крик замер в воздухе.

— Прочь, — приказала Тильда, оттолкнув оцепеневшую девушку.

Округлив от ужаса глаза, та ринулась по коридору и пропала за одной из дверей.

И словно кто-то резко сдернул темное пыльное покрывало с лица, и Тильда увидела, что все вокруг — обыкновенное, привычное: дубовые панели на стенах, белая штукатурка, скамьи и сундуки, старинная мебель черного дерева.

Темнота уползала, сворачиваясь в углах, чужая хватка ослабла и вот пропала вовсе. Мысли стали ясными.

— Госпожа…

Внизу, у подножия лестницы, стоял Эрин с подносом.

— С вами в порядке все?..

Вернулась боль в колене, а сердце все еще колотилось, и дышать было трудно, как будто она долго бежала. Тильда добрела до скамьи и опустилась на нее, невидяще глядя сквозь стену. Руки тряслись.

Вдруг ее запястья коснулась сухая и горячая ладонь — и на плечи лег теплый платок. Эрин словно выводил ее из темноты — к ясному дню, к теплу, к свету, к людям.

— Хотите чаю? Я мигом! — его голос, живой, настоящий, знакомый с детства, успокаивал.

— Спасибо, Эрин, лучше подогрей вина.

— В кабинет принести, госпожа?

Тильда кивнула.

Вопросы. Вопросы жгли ее. Возможно, то был всего лишь сон, морок… или?..

…или это злое колдовство сына?..

Эта мысль, больная и страшная, ударила мощно, как морской вал, и заставила Тильду подняться и, хромая, дойти до комнаты Арона.

Плотные шторы и закрытые нижние ставни погрузили ее в полумрак. На столе стояла курильница с травами, которые слабо тлели. Тильда не помнила, чтобы отец Терк оставлял здесь эту курильницу… Сын лежал на кровати неподвижно, его голова тонула в мягкой подушке.

Тильда глубоко, прерывисто вздохнула. Все спокойно… пока.

В комнате пахло как-то странно. Чем-то жженым, как будто горелыми грязными тряпками, душно и мерзко, от этого запаха невозможно было отвязаться.

— Что же… — Тильда наклонилась к сыну. Он лежал, повернувшись к стене, и дыхание у него было размеренным и глубоким, как у спящего. Но сердце колотилось в предчувствии — смутном и диком.

Ей хотелось разбудить Арона, заставить сейчас же собрать вещи и ехать в Оррими, но нужно было дождаться ответа от настоятеля.

Тильда молча вернулась в кабинет. Подняла глобус, с подозрением покосилась на портрет отца — его лицо казалось добродушно-обыкновенным.

Вдруг что-то стукнуло в окно. Тильда резко обернулась — никого. Она распахнула створки — и ей показалось, что кто-то прячется за деревьями. Тильда замерла — замерла и фигура. Чужак! На фоне синеватых в утренних сумерках каштанов явственно различался некто, стоящий внизу на дорожке и глядящий вверх, прямо на нее.

Тильда не помнила, как схватила с подставки тяжелый отцовский пистоль, который Эрин всегда держал в порядке, как взвела курок.

— Убирайся.

Человек склонился, будто снимал шляпу в приветствии.

— Кто бы ты ни был — убирайся.

Выстрел оглушил ее, ослепил пороховой вспышкой, но Тильда удержала оружие, хотя отдача оказалась сильнее, чем она помнила. Фигура за окном проступала сквозь пороховой дымок, приобретая странные вытянутые очертания, и вдруг пропала, словно ее сдул ветер.

— Госпожа? — В комнату почти влетел Эрин. — Что…

— Будь ты проклят, — зло пожелала Тильда, правда, она сама не знала, кому. Обернулась к Эрину с бесполезным уже пистолем в руках.

Эрин забрал его, помог собрать разлетевшиеся со стола бумаги. И ни о чем не спрашивал, ничего не говорил.

— Я думала, к нам полезли воры, — наконец смогла произнести Тильда, когда больше не осталось дел, которыми можно было занять руки. — Кто-то ходил там…

Эрин без слов кивнул, и Тильда отпустила его.

Она еще раз заглянула в ящик, в котором хранились деньги. Решение пришло само, отчаянное, неправильное, но неизбежное.

И когда Тильда вернулась в спальню — она кивнула своему бледному, растрепанному отражению в мутном старом зеркале. И увидела, что в волосах как будто прибавилось седины, а глубокая морщинка пролегла между бровей.

Закутавшись в платок, Тильда стояла у окна, и вино так и осталось не выпитым. Она стояла, пока горизонт на востоке не окрасился розовым, переходящим в алый, и на фоне этого фантастического, страшного в своей красоте рассвета не встали высокие иглы тысячи башен, дырявя шелк неба.

6

— Эй, Рем, слыхал? Да стой, оставь это!

Саадар нес доски и не видел того, кто его окликнул. Чья-то светлая макушка мелькнула рядом, потом пропала, а затем перед ним выскочил, как крыса из норы, смуглый паренек с выцветшими волосами и жидкой бородкой, действительно смахивающий на крысу. Кожаный передник съехал набекрень, одежда чем-то заляпана.

— Ну? Некогда мне лясы точить, Берт, — недовольно ответил Саадар и выдвинулся вперед, но проход был слишком узким, чтобы разойтись двоим, а паренек загородил его.

— Да ты послушай! — Лицо Берта раскраснелось, а глаза лихорадочно блестели.

— Зашибу, если не уйдешь, — предупредил Саадар, но парень не испугался. Он был из тех, что таскались за ним — Саадар и сам не понимал, откуда они такие берутся. После той истории с подмастерьями одни его остерегались, другие же наоборот — пытались с ним сойтись во что бы то ни стало.

— Знаешь, что болтают? Говорят, будто бы сюда сам господин Айхавен явится. А может, даже сам отец Идринн! Провинилась чем-то наша госпожа, что ли? Как думаешь? Таких шишек увидим, а можа, чего интересное выйдет.

— Мне-то что? Я знай свое дело делаю, до шишек этих мне как до звезд.

Но огонек любопытства в нем все же затеплился. Ему хотелось посмотреть, какие блестящие господа заявятся на стройку, а пуще того — как им понравится месить ногами здешнюю грязь.

— Госпожа сейчас всем сполна отвесила, — усмехнулся паренек. — Мастерам особенно. Ты ж знаешь, да? Мастер Руфус не уследил за тем, чтобы бревна вовремя привезли. А у нас гашеная известь кончается. И мастер Элберт ему как давай высказывать все! Пропесочила знатно. Ох и злая она! И знаешь, такая спокойная, но злющая! Ратто — того вообще высекли, хоть и было за что! Но не помню, чтобы она так лютовала! Как бы не полететь отсюда!

— Да с чего ты взял, что полететь можем?

Лицо парня аж перекосило — выцветшие брови поплыли вверх, а широкий рот разевался, как у рыбы. Берт быстро-быстро заморгал.

— А вспомни, как она с мастером Каффи обошлась! — начал он невообразимой городской скороговоркой, глотая окончания слов. — Он, конечн’, вор и порядочная свинья, ну так оно и понятн’ — кто к деньгам близк’, всяк вор, а у г’спожи голова не в порядке, она, понимаешь ли, на честности свернутая, да и вообще — я б на ее месте тож не рад был. Работа у каменщиков стоит. А скор’ зима, смекаешь? Ты с юга, кажись, а зимой-то у нас строить несподручн’, раствор не возьмется, у нас тут снег может выпасть очень даже нич’го! А теперь и мастеру Руфусу влетело. Она его обратно к каменщикам отправила, и нет у нас теперь мастера-строителя, а госпожа за двоих отдувается…

— Все-то ты знаешь. — Тяжелые доски неудобно оттягивали руки, а положить их было некуда. — Знаешь, что? Кончай болтать, мне отнести надо.

— А я бы на место Каффи встал! — мечтательно улыбнулся паренек, показывая заметную щербинку между передними зубами — говорят, к богатству такое. — А что? Я грамоте учен, математику знаю и не зеваю, если что.

— Так иди и скажи это госпоже Элберт. Или кишка тонка? Давай, вали с дороги.

Улыбку паренька как смыло, когда он увидел, что Саадар и не думает шутить — а просто идет вперед. В узком проходе под лесами Саадар бы задавил этого малого, и парень попятился, что-то невнятное крикнул, потом развернулся и скрылся за поворотом.

Конец ознакомительного фрагмента.