Дважды два

Ирина Калитина, 2018

Война искалечила тела и души людей. Вернувшись в разрушенные жилища, они умирали от ран, или не могли излечиться от фронтовых сто грамм, или не справлялись с трудностями послевоенной жизни. Их дети, не понимавшие, что происходит вокруг, нуждались в поддержке и помощи профессиональных педагогов…

Мир после войны

Оранжевые абажуры — тусклые светильники в каждом окне послевоенного города по вечерам оживляли изрытые снарядами, сырые, мрачные стены домов.

Один такой старый уродец из потёртой, распадающейся ткани нависал над тяжёлым дубовым столом в комнате, где жила Маша. Освещённым оказывался, только, круг на белой скатерти, по стенам же и углам жилища притаились тени: проекция каркаса абажура. Они оживали, если кто-то входил в комнату, девочка пугалась и пряталась под одеялом.

Ей, появившейся в этом мире недавно, казалось, что все окружающие предметы чувствуют, думают, радуются и боятся, как она.

Шаги папы тяжёлые, голос захватывает всё пространство, волнуется пол, мечутся тени, рюмки из тонкого стекла в фанерном буфете жалуются нежными голосами. Они, как и Маша, не любят, когда папа начинает стрелять.

«В атаку, не жалей патронов!» — ночной хрип. Мама вскакивает с кровати, бутылочка с лекарством и стопка с водой успевают коротко переговорить. Маша дышит неровно, хочет заплакать, но этого делать нельзя, взрослые сказали, что папа быстрее выздоровеет, если она не будет капризничать.

Иногда, к ним на пятый этаж, тяжело дыша, поднимается лохматый, небритый человек в одежде нараспашку на двух костылях. У него — одна нога, брючина от второй заправлена за пояс. Мама сердится на девочку: «Не смей так смотреть». Маша же застывает, не в силах отвести глаз.

Человек и папа пьют из стаканов жидкость, похожую на воду, пахнет она по-другому. Лицо папы становится красным, ему кажется, что он держит в руках оружие: «Перебью гадов»!

Девочка и рюмки в буфете начинают нервничать, она знает, что такое «война» и «контузия», но слова «гад» пока нет в словаре, прячется под столом, чтобы больной папа не перепутал её с неизвестным «гадом».

Разгорячённый отец встаёт на четвереньки, спина выше стола, и, грозя опрокинуть еду и выпивку, пытается достать дочь, та кричит, гость за столом кашляет, дышит со свистом. Мама успокаивает всех, берёт на руки Машу, стряхивает с неё пыль. Это не пыль, вовсе, а отходы жука-короеда, которого девочке так и не удалось обнаружить, сколько бы не ковыряла тонкими пальчиками дырочки в столе. На следующее утро большой человечище с виноватым лицом просит прощения у «дюймовочки». Инстинктивно чувствуя ненормальность происходящего, она пугается сильнее.

Для тех, в кого четыре года летели пули, снаряды, кто оставил в окопах самых надёжных друзей, война не закончилась в один день, 9 мая. Эта истина откроется Маше, когда подрастёт.

С папой связано незабываемое событие: на рынке, называемом «барахолкой», в страшном столпотворении, где её главной мыслью было — не потеряться, купили куклу Люсю, с, почти, настоящими волосами и закрывающимися глазами.

В памяти не отпечатался конкретный день, когда отец перестал воевать, с какого момента стало тихо в их скромном жилище. Маше — четыре года, маме сорок три, папе исполнилось бы сорок шесть. Знакомые люди гладят её по голове и называют «сироткой». Новое слово. Мама сказала, что нужно зарабатывать деньги, потому что папа умер. Умер — это значит, что его нигде нет. Она пойдёт в библиотеку, а Маша — в детский сад.