Все наши надежды

Ирина Каликина (2024)

Париж, середина XIX века. Артур, сын богатого промышленника, учится на предпоследнем курсе университета и работает над проектом, направленным на социальные изменения. В то же время он пытается завести связи в обществе, чтобы найти поддержку для своей идеи. Его друг Шарль помогает в этом, знакомя его с влиятельными людьми. Однако Артур постоянно сталкивается с предвзятым отношением из-за своего происхождения… Элен оказывается в сложной ситуации после смерти отца, когда бизнес семьи переходит под её управление. По прошествии трех лет семья оказывается на грани бедности из-за долгов. Элен старается выплатить их, но её усилия встречают неожиданное сопротивление.

Пролог

5 июня 1832 года

— Смерть Полиньяку! Смерть Полиньяку!

— Да здравствует генерал Ламарк!

— Ламарка в Пантеон!

— Смерть Полиньяку!

— Лафайета в ратушу!

Мимо их дома, по бульвару Сент-Антуан, идёт за катафалком толпа: мужчины держат шляпы, кепки и цилиндры в руках. Начинает накрапывать дождь, но никто не покрывает голову; толпа гудит и постоянно кто-то выкривает лозунги.

Весь этот шум Артур слышит, когда играет во дворике: сюда долетают не только крики, но и стук копыт и грохот колёс о мостовую. Он бежит в дом, к окну, чтобы посмотреть на процессию, и гувернантка вдруг отстраняет его от окна за плечи, приговаривая:

— О, месье был прав… Он был прав, мы должны были уехать…

Артур почти не слышит её, поглощённый демонстрацией, которой нет конца. Но всё же она заканчивается, и Артур бежит обратно в сад. Не успевает он толком погрузиться в игру, когда слышит взволнованный крик гувернантки:

— Месье Артур! В дом! Скорее в дом!

Он слышит странный грохот и вцепляется в деревянную лошадку… Шум такой, как будто кто-то рушит дом. Артур вбегает внутрь и видит, как гувернантка спешно запирает засов на двери и бросается закрывать ставни.

— Они убили старуху!

— Все на баррикады!

— А что там такое? — наконец спрашивает Артур.

— Там… месье… Давайте спрячемся?

Гувернантка выглядывает в окно и бледнеет. Артур подходит к ней и тоже хочет посмотреть, что происходит, но она удерживает его на месте:

— Нужно уезжать, — дрожащим голосом говорит она. — Идёмте.

Она набрасывает плащ и шляпку, надевает плащ на Артура, хватает его за руку, так что ему почти больно, и тянет его на улицу.

Они быстро идут к ближайшему перекрёстку, чтобы покинуть бульвар Сент-Антуан. Но продираются с трудом: несмотря на дождь, по улице носится несметное количество людей, все кричат, из окон летят стулья, матрасы, столы… Несколько человек тащат омнибус¹ и, оставив его посреди улицы, громко радуются и кричат то же, что и в начале шествия:

— Да здравствует генерал Ламарк!

— Смерть Полиньяку!

— Ламарка в Пантеон!

— Лафайета в ратушу!

Артур завороженно смотрит на них, и гувернантка резко дёргает его в сторону — рядом с ними приземляется, взвыв напоследок, пианино. Белые клавиши отскакивают по камням мостовой и падают в грязь. Снова начинает моросить. Гувернантка подхватывает Артура на руки и бросается к перекрёстку: там она ставит его на землю, пытаясь отдышаться, а он оглядывается вокруг. Впереди стоит множество экипажей, гружёных по самую крышу, и капли глухо тарабанят по ним.

— Что же, пойдём дальше, нам нужно найти дилижанс² и уехать, — гувернантка присаживается на корточки. — Держи крепко мою руку.

Артур кивает и хватается за её ладонь. Они долго петляют по улочкам; дождь не ослабевает, а как будто напротив, набирает силу; по лицу стекает вода, брусчатка делается совсем скользкой, и им приходится замедлить шаг. Вскоре они достигают ворот Бастилии; очередь из экипажей и дилижансов двигается медленно, однако гувернантка находит свободное место в одном из дилижансов: какой-то мужчина уступает им место внутри, а сам садится на открытую верхнюю площадку.

Проходит немало времени, прежде чем они выезжают за первые городские стены. Предместья кипят: здесь, как и в Париже, носятся по улице молодые люди, зовут всех за собой и строят баррикады, кто-то размахивает красным знаменем. Артур прилипает к окну, не в силах оторваться от происходящего.

Когда же они покидают и вторые городские стены, вид за окном сменяется на тихие улицы, застроенные особняками знати, и здесь не слышно ни криков революционеров, ни грохота падающей из окон мебели. Артур возвращается на колени гувернантки и кладёт голову ей на грудь. Какой долгий день…

После обеда они наконец приезжают на завод. Вид этой громадины одновременно и пугает, и восхищает: огромная труба утыкается в тучи, и из неё валит чёрный густой дым. Артур от испуга сжимает руку гувернантки — какое всё большое! Бабушкин дом в Аржантёе большой, а это место и вовсе будто великаны строили!

Артур, держась за гувернантку, заходит в серый от пыли цех. Грохот оглушает, и Артур в ужасе жмётся к юбке гувернантки. Вонь, ударившая в нос, оказывается такой резкой, что он несколько раз чихает. Гувернантка вытирает ему лицо и вновь берёт за руку. Он морщится от звуков, запахов. Какое гадкое место! Надо было уехать с мамой в Аржантёй — там тихо и приятно пахнет. А ещё там игрушки… и книжки с картинками…

Взгляд бегает по цеху и наконец останавливается на станках. Они тоже большие. И, наверное, очень тяжёлые — Артур и сам подпрыгивает в такт ударам! Это зрелище пугает, но и завораживает: Артур не может оторваться от них. Какие-то рычаги, колёса, ремни, и всё крутится, шипит, скрежещет… Он переводит взгляд на рабочих и от изумления открывает рот: они с такой небрежной ловкостью обращаются с этими громадинами!.. Раздавит ведь! Но… Рабочие ведь тоже большие, как отец. Может, поэтому и не боятся.

Артур вертит головой, пытаясь разглядеть каждого из них. Только почему эти люди одеты в грязные рубахи и такие же штаны? Кого-то они напоминают… Артур задумывается, засунув палец в рот, и гувернантка тотчас одёргивает его; мысль почти упорхнула, но он успевает зацепиться за неё. Ну конечно! Они похожи на месье Пьера весной! Только тот даже в апреле, когда копал сад и весь испачкался, всё равно был куда чище. Да и вообще он никогда не ходит грязным. И у него волосы всегда чистые… Месье Пьер вообще всегда в чистом, и рубашки у него всегда целые. И у месье Андре тоже. Грязь нравится только свиньям — так мама говорит. Но рабочие-то люди, не может же им нравиться ходить в грязном? Так почему тогда?..

От шума и криков болит голова, и Артур зажмуривается на мгновения. Потом поднимает на рабочих взгляд. Бедные… Как они что-то делают здесь, в такой жаре? Артур и сам чувствует, что рубашка уже прилипла к спине.

Но… Почему к ним до сих пор никто не подошёл? Здесь же так много людей! Может, боятся испачкать? Или их не видно? А если к ним никто так и не подойдёт?

Наконец приближается какой-то мужчина — самый чистый.

— Ищете кого?

— Д-да, месье Жозефа Мореля. Он здесь? — лепечет гувернантка.

— Где ж ещё ему быть? Идёмте. А это, стало быть, месье Артур? Верно? — подмигивает рабочий и улыбается.

Артур всё равно прячется за юбку гувернантки.

— Да, месье, — отвечает гувернантка и гладит Артура по голове.

Рабочий, и махнув следовать за ним, идёт направо — мимо машин. Вблизи они оказываются ещё больше и опаснее. Но страх уступает любопытству: Артур не может оторвать глаз от поднимающихся и опускающихся частей, от крутящихся колёс, от натянутых ремней. И это зрелище так завораживает, что он едва не влетает в угол. От перепуганного лица гувернантки становится совестно, и Артур опускает голову.

Когда они поднимаются по лестнице, он изо всех сил старается не смотреть на рабочих и эти машины, чтобы не зазеваться и не упасть. Это даётся с трудом: оказавшись на втором этаже, он всё же украдкой поглядывает вниз.

Они идут по узкому пустому коридору — без тумбочек, столиков и всего остального, чем уставлены коридоры и комнаты дома. Перед одной из дверей рабочий останавливается:

— Вам сюда, — И легко кивает на прощание.

Гувернантка стучится. После крика «Входите!» она робко открывает дверь.

Хмурый отец сидит за столом, заваленным бумагами, но когда они заходят — удивляется.

— Папа! — Артур бросается к нему и утыкается носом в пропахший табаком сюртук.

— Что вы здесь делаете? — строго спрашивает он, обнимая сына.

— Простите, месье Жозеф, — лепечет гувернантка, — месье Артур очень просился к вам. Вы знаете, в обычный день я бы того не допустила… Но сегодня… О, месье, там… там ужасно! Погромы, солдаты… Они почти добрались до вашего дома. Улицы в баррикадах…

— Идиоты!.. — кричит отец. — Они решили отбросить нас на два года назад³! Как будто мало нам было того июля! Маются от безделья, а мы!.. Хорошо, останетесь здесь до вечера, а там… там посмотрим.

Он звонит в колокольчик, и почти сразу в дверях показывается какой-то человек в заношенном сюртуке. Отец велит отвести их в свободный кабинет и дать всё необходимое для занятий.

— Я зайду вечером. Надеюсь на ваше благоразумие и ответственность, молодой человек.

От этого обращения внутри становится холодно, будто снега за шиворот насыпали; Артур только кивает, весь съёжившись, и уходит вслед за человеком и гувернанткой.

До вечера время тянется невыносимо медленно. Гувернантка старается делать вид, что всё в порядке, но Артур видит, как её трясёт. Она прислушивается к любому звуку за пределами комнатушки и нет-нет да поглядывает в окно. Но слышны только приглушённый стук станков, разговоры за дверью и собственное тяжёлое дыхание. А вскоре Артур замечает, как и у него пальцы подрагивают…

В коридоре послышались крики, быстрый топот… Артур морщится от внезапного лязга металла, бросает перо и бежит к окну в цех, но гувернантка перехватывает его, разворачивает к себе и зажимает ему уши. Но он успел увидеть, как один человек дёргал свою же руку, застрявшую в станке.

Артур зажмуривается — увиденное не пропадает! А крики… крики так и раздаются в голове! Становится тяжело дышать, и Артур шмыгает носом. Слёзы катятся по щекам, а ведь он уже много дней не плакал. Артур прижимается к гувернантке; она дрожащей рукой гладит его по голове, по спине. Вскоре крики затихают — только станки продолжают мерно стучать. Гувернантка оттаскивает его от окна и, усадив за стол, придвигает книгу. И лишь на пятой странице он понимает, что они читали это сегодня.

Наконец, когда темнеет, становится тихо. Теперь слышно даже голоса на улице и стук копыт по дороге. Приходит отец и велит следовать за ним. Он выглядит спокойным, но… Но он всегда моет руки и расчесывает волосы, а сейчас у него пятна на руках — и даже на манжете — и волосы взлохмачены. Как в тот раз, когда Жюли сильно ушиблась и долго болела. Значит, сейчас тоже творится что-то плохое?..

Снова длинный пустой коридор и лестница. Артур смотрит вниз на замолкшие станки, на длинные причудливые тени от них — и не видит ничего пугающего.

Дойти до двери они не успевают — кто-то кричит «Месье Морель! Месье Морель, постойте!» Артур оборачивается вместе со всеми и видит запыхавшегося рабочего, того самого, который провёл его и гувернантку наверх. Отец отходит с ним в сторону и молча выслушивает его, но хмурит брови.

Значит, дело плохо. Отец кричит на него непонятными злыми словами, которых Артур прежде не слышал, и ему тоже становится немного страшно. Что же этот человек натворил, если папа так злится на него? Рабочий часто кивает — как курица, клюющая зерно, — и опускает взгляд. Отец разворачивается и уходит.

— Месье Морель! — в отчаянии зовёт рабочий. — Пожалуйста!..

— Идём, — на ходу бросает отец гувернантке, и она, схватив Артура за руку, спешит за ним.

Спросить о случившемся Артур решается, только когда они выходят на улицу:

— Папа, а что хотел этот человек?

— Один… дурак повредил руку за работой. Станок ему, видите ли, слишком сложный! Почему-то для меня они никогда не были сложными! — он весь вытягивается и с презрением добавляет: — А этот хотел, чтоб я его оставил, на любую работу согласен.

— Я слышал… днём. — Он оглядывается на окна цеха: — Что с ним будет?

— Что с ним будет?! Да плевать мне, что с ним будет! Будет искать другую работу. Я его даже дворником не возьму.

— А ему можно как-нибудь помочь?

– Ему даже Господь не поможет, — морщится отец. Артур насупливается и замолкает, украдкой поглядывая на рабочих в отдалении.

____________________

¹ Омнибус — четырехколесный экипаж на конной тяге, способный перевезти до 20 пассажиров (впрочем, чаще всего их бывало 14 или 16).

² Дилижанс — многоместная карета для междугородной перевозки пассажиров и почты (до развития железных дорог и автотранспорта).

³ «отбросить нас на два года назад» — имеется в виду Июльская революция 1830 г.