На сети

Ирина Ингрин, 2022

Все мы родом из детства, только детство у всех разное. История девочки Киры – яркое свидетельство того, какие глубокие психологические травмы сопровождают человека, ненужного и нелюбимого в самую раннюю пору своей жизни, в течение всего последующего пути. Нелегкое взросление, неспособность определить свое место в этом мире, проблемы с самоидентификацией – казалось бы, обычная история, которую следовало бы ожидать при таком раскладе: так судьба карты сдала, заново не вытянешь. Но все же читатель будет удивлен. Нестандартный ход повествования, круговорот событий, неожиданная развязка, а главное, глубокий психологизм переживаний главных героев – не смогут не захватить внимание, оставить равнодушным. Одна из миллионов «обычных историй» заиграет индивидуальными и неповторимыми красками, стоит только приблизиться, стать сопричастным, пусть и на короткое время. Кира выросла, повзрослела и выстояла – но какой ценой?

Пролог

— Из тебя никогда не выйдет ничего путного!

Женщина с лохматыми грязными волосами, в ободранном халате, держа в руках старый, местами дырявый тапок, со всей злостью лупила им по маленькому хныкающему комочку, который забился в угол и пытался руками прикрыться от ударов.

— Маленькая шмарь, — после каждого слова раздавались все новые и новые хлопки, — больше никогда не смей вылезать из этой комнаты, когда у меня гости! Чтобы я не видела твоего поганого личика с этим тупым выражением, поняла? Неблагодарная сволочь!

Ее рука уже ныла от такой непрошеной нагрузки. Женщина в сердцах плюнула, оперлась о стену, и, шатаясь, с третьей попытки надела тапок на босую ногу. Тяжело дыша, она кое-как поправила волосы и выпрямилась. Некогда ясные, голубые ее глаза были теперь блеклыми, с легкой желтизной, и, казалось, не выражали ничего. Кожа под ними давно провисла мешками, один глаз сейчас был обрамлен красной рваной раной, и под ним уже намечалась грядущая синева—спасибо Толику, ее старому знакомцу. В самый разгар совместного веселья тот ухватил за руку маленькую воришку, стащившую со стола кусочек колбасы, и сильно разозлился от такого бессмысленного расточительства хорошей закуски, а когда подруга по распитию веселящих напитков в ответ стала кричать на него и толкаться, со всего маху ударил ее по лицу.

— Бешеная же ты баба, Натка, — Толик, отскочив на пару метров, схватил со стола наполовину выпитую бутылку с прозрачной и невинной на вид жидкостью и, бормоча под нос что-то про женщин, политику и весь такой-сякой мир, поспешно покинул квартиру.

Этот день у Наташи не задался с самого начала: нутро уже с раннего утра словно полыхало огнем, и она искала облегчения везде—сходила к соседке снизу, в сотый раз пытаясь занять хоть немного денег, потом решила прогуляться до круглосуточного кафе неподалеку, где частенько собирались некоторые ее друзья, когда было что отметить — впрочем, это случалось чуть ли не ежедневно. Рано утром в кафе было еще пусто, и лишь продавщица хмуро выглядывала из-за прилавка:

— Чего тебе?

— Чего-чего, — негромко пробурчала Наташа и посильнее закуталась в свое затертое, с аккуратной заплаткой на одном локте, пальто.

Пальто было куплено еще в студенческие годы, тогда же девушка упала в гололед, поскользнувшись, и порвала один из рукавов. Мать ее, как и положено порядочной швее, зашила дыру почти незаметно, чем Наташа в то время очень гордилась. Она мечтала стать швеей, как ее мама и бабушка. Отличительными чертами членов их семьи всегда были логический ум и умелые руки.

На улице было ветрено. Женщина печально уселась на скамейку перед подъездом. Вспоминать маму не хотелось: слишком свежи были раны на сердце, слишком мало еще прошло времени — так ей казалось.

Тем временем сад, за которым мать ухаживала, уже давно покрылся сорняками, так что цветов почти не было видно среди высокой травы и пожухлых листьев.

— Да кому сдались они, эти цветы, — в сердцах воскликнула Наташа.

— Правду говоришь, Натка.

Она подняла голову и увидела Толика из второго подъезда.

— Ого, какие люди, — прохрипела женщина. — Какими судьбами?

— У сына сегодня юбилей, — с гордостью ответил радостный Толик, — тридцать лет. Вот, сходил в магазин, прикупил кой-чего, отмечу.

Внутри Наташи словно что-то щелкнуло. Она ощутила приятную, бодрящую горечь во рту, руки от волнения задрожали, на щеках появился яркий румянец неровного багрового цвета.

— Айда ко мне, стол, кресло, все удобства!

— Да ну, у тебя там малая, небось выспалась как раз, опять будет с глупыми вопросами приставать.

— Не, она еще спит, вчера легла поздно, ты ее даже не услышишь.

На том и порешили.

Однако Кира не могла проспать такой момент. Когда к матери приходили гости, в доме появлялась хоть какая-то еда, а в желудке у девочки постоянно бурчало, природа требовала пищи. Голодные ночи не прошли даром: Кира была худым и бледным ребенком. Ее одежда не отличалась чистотой, на щеках были видны разводы от грязи, пыли и слез. Девочке было восемь лет, почти пять из них она прожила со своей любимой бабушкой в маленькой квартирке на окраине города. Бабушка была стара, плохо видела и хромала на одну ногу, но все же заботилась о внучке, как могла: баловала свежими булочками с сахарной присыпкой, горячими бутербродами и лимонадом. Это было спокойное и сытное время.

Но после смерти старушки жизнь девочки кардинально изменилась: вместо хлеба и сладостей отныне она питалась лишь плохо очищенным неумелыми детскими руками недоваренным картофелем и макаронами. Продукты привозила раз в месяц тетя, она же научила Киру готовить из них хоть что-то.

«Ничего сложного. Насыпать в кипящую воду горсть макарон и помешивать пять минут на слабом огне», — это была молитва Киры всех последних месяцев, только она помогала девочке выживать в этом суровом месте. Но макароны очень быстро заканчивались.

Когда тетя навещала племянницу в последний раз, ее живот был еще еле заметен, но теперь, скорее всего, он уже раздулся, как тыква.

— Скоро оттуда выйдет ребенок, — объясняла женщина Кире.

А может, это уже произошло, поэтому тетя уже так давно не приходит к ним в гости.

Вкусный запах сыра и колбасы прогнал последние остатки сна. Девочка выбралась из-под старого покрывала и, стараясь не издавать лишних звуков, встала и подошла к двери комнаты.

От воспоминаний о еде, о ее прошлой беззаботной жизни по щекам Киры вновь потекли слезы. Она, не всхлипывая, чтобы не выдать себя, ведь ей нельзя появляться даже в коридоре, когда к маме приходят друзья, проползла за одним из кресел в зале и неспешно протянула руку к столу. Здесь ребенка и поймал Толик.

Дальнейшее Кира помнила плохо: ее куда-то тащат, она пытается закрыть голову руками; голод, боль и страх смешиваются в один огромный горячий ком, который накрывает ее с головой…

Девочка проснулась лишь под вечер — в квартире раздавались строгие и ясные голоса. Может, тетя все-таки вспомнила про Киру и прислала кого-то из знакомых передать макароны для нее? Девочка сейчас же представила, какие они на вкус — желтые, горячие, каждый завиток ароматнее предыдущего.

Кира снова поднялась. Ее маленькая комнатка утопала в темноте, и единственным ориентиром был свет, который просачивался из прихожей в тонкую щель под дверью. Голова почему-то болела, но малышка собралась с силами и открыла дверь.

В прихожей почти сразу наступила тишина. Две женщины с аккуратно убранными волосами, в строгих пиджаках замерли посреди оживленного разговора, одна из них в растерянности прикрыла ладонью рот.

Кира поискала глазами маму. Та сидела в своем халате, с тапочками на голых ногах у стены, на табурете. Выглядела она как будто обычно, но все же в ее облике было что-то непривычное. В глубине глаз читался… страх? Кира испуганно попятилась назад.

— Нет-нет, не бойся! — поспешно произнесла та из женщин, что при виде девочки еле скрыла удивленный возглас.

Ее голос оказался на удивление мягким, а на строгом лице появилась немного растерянная улыбка. Она протянула руки:

— Ты у нас Кира, верно?

Девочка кивнула и вновь взглянула на маму. Наташа смотрела в пол, ее руки были сжаты в кулаки.

— Мы пришли за тобой. Сегодня ты пойдешь с нами, — сказала вторая женщина. — Твоя мать должна немного… — она осмотрелась вокруг с плохо скрываемым осуждением, — здесь прибраться. А мы тебе дадим чистую одежду, накормим.

Кира, только что настороженно прижимавшаяся к стене, с надеждой подалась вперед.

— Макаронами? — ее голос прозвучал тихо, но женщины все же услышали.

— Ну, если ты так хочешь, — улыбнулась та, с мягким голосом.

Кира поспешно потянулась за курткой, но резко вздрогнула от крика.

— Да какого хрена! — мать девочки ударила кулаком по двери и вскочила. — Поманили тебя едой, а ты и повелась. Никуда не пойдешь! Не для этого тебя мама мне оставила!

Она хотела уже схватить дочь, но дорогу ей преградили.

— Не вынуждайте нас вызывать подмогу, Наталья.

И мать обреченно села обратно: ее голова уже кружилась от алкоголя, который она смогла раздобыть, пока дочь спала.

Девочку обмотали теплым шарфом, сложили все документы в папку и направились к двери. Та, что показалась Кире более доброй, взяла ее за руку. Ребенок растерянно взглянул на маму.

— Мы придем послезавтра, в понедельник, подготовьтесь. И поберегите силы. Если захотите вернуть Киру, вас ждет долгий путь.

Наташа, казалось, была в ярости, на лице с нездоровым румянцем резко выделялись бледные сжатые губы. Но глаза ее уже поволоклись дымкой, она все глубже погружалась в мысли, ставшие вдруг тяжелыми и тягучими, словно морок, и уже не узнавала ни дочери с ее потерянным взглядом, ссадиной на лбу и перепачканными щечками, ни непрошенных посетительниц. В памяти женщины этот неудачный день уже медленно угасал.

Такой Кира ее и запомнила.

Едва выйдя из квартиры, девочка заплакала. Женщины наспех пытались хоть немного почистить ее лицо носовым платком, успокаивали, уверяя, что она еще вернется домой, вот только мать образумится…

Кира хотела им верить. Но с того дня они с мамой так больше никогда и не увиделись.

Если даже смерть матери не смогла вытащить Наташу из зависимости, нелюбимая дочь была не в силах этого сделать и подавно.