Знакомься – это ты! Весёлые актёрские тренинги владения своими эмоциями, речью, телом

Ирина Егорова, 2021

Если ты чувствуешь, что в тебе живёт чуткая, эмоциональная душа, но она запрятана где-то глубоко внутри и зажата там страхами, сомнениями, неуверенностью в себе, боязнью показаться недостаточно хорошей, если она жаждет вырваться на свободу, а ты не знаешь, как её выпустить – значит, нам с тобой по пути! Мне очень хорошо знакомы эти состояния. В своё время я не только избавилась от них сама, но и помогла справиться моим многочисленным ученикам. Если ты мечтаешь о творческой реализации и признании, хочешь свободно общаться и выражать свои мысли и чувства, от души радоваться и плакать, владеть аудиторией или играть на сцене, устраивать праздники или здорово исполнять то, что пишешь, или то, что написано другими, то совершенно неважно, сколько тебе лет, и чем ты занимаешься. Выпусти на свободу свою творческую сущность – пусть растёт, развивается и радует тебя и других. Если ты действительно ХОЧЕШЬ, то мы с тобой сделаем это, потому что охота пуще неволи! В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Вступительное слово

Как меня угораздило стать актрисой

Не знаю, как ты, но когда я захотела стать актрисой, то, как говорится, ничто не предвещало… К тому моменту родители успели объяснить, что мне «слон на ухо наступил», и если я вдруг заводила песню, то мне тут же говорили:

«Не пой!»

Я родилась и выросла в Одессе, прекрасно училась в физико-математической школе, и когда моя мама-экономист поехала в командировку в Москву, я попросила её разузнать условия поступления в театральные институты. Вернувшись, она сказала: «Девонька моя, ничего не получится. Там проверяют музыкальный слух!»

Но то ли желание моё было слишком велико, то ли природная настырность не давала мне покоя, а только с этого дня каждый вечер я встречала мою маму, вернувшуюся с работы, фразой: «Давай заниматься!» И моя чудесная мамочка безропотно начинала наши занятия, которые сводились к тому, что я пыталась пропеть какую-нибудь незатейливую песенку, не попадая ни в одну ноту, а она терпеливо и почти безуспешно без конца поправляла меня. Или, усадив маму на стул, я вцеплялась побелевшими пальцами в край кухонного стола и, уставившись куда-то в угол потолка, вещала, бессмысленно раскрашивая на все лады: «ВорОне где-то БОг послал кусОчек сыру…»

Честно говоря, я до сих пор не представляю себе, как у моей мамы хватило терпения не сказать, что мне надо бы завязывать с этим делом, и чем скорее, тем лучше… Но, видимо, страсть моя была так велика, что у любящей меня мамы просто не хватало духу обрубить крылья моей мечте. В юности она мечтала стать певицей, но моя бабушка ей этого не позволила, причём в очень жёсткой форме. И мама стала экономистом. К счастью, она очень любила свою работу и к тому же долгое время занималась пением в любительском коллективе. Наверное, поэтому она снова и снова старалась меня как-то расшевелить, вывести из ступора в чтении текстов и изловчиться направить меня, чтобы я смогла хоть что-то пропеть правильно… Трудно передать, сколько ей пришлось со мной мыкаться и тыкаться, на ощупь и вслепую, чтобы я как-то ожила и заговорила более-менее по-человечески, и хоть изредка стала попадать в ноты.

Наверное, поэтому позже, когда я сталкивалась с подобными проблемами у кого-то из моих учеников, у меня никогда не поворачивался язык сказать что-нибудь, что могло бы хоть немного погасить их надежду. Я всегда выкладывалась по полной, если видела желание с их стороны. И всякий раз это приносило свои плоды, хотя далеко не все они собирались стать профессиональными актёрами. У большинства из них были совсем другие, ничуть не менее важные задачи.

А в то давнее время мама, уже немного расшевелив меня, нашла мне в помощь семейную пару знакомых студентов из ВГИКа, которые взялись за моё исполнительское воспитание. Всё это довольно сильно меня продвинуло, но после окончания школы на вступительных прослушиваниях в разные театральные институты я проходила до второго, максимум до третьего тура, а потом срезалась, так и не дойдя до экзаменов.

Те, кто поступал в театральные вузы, знают, что абитуриенты в огромных количествах, тысячными толпами мыкаются между всеми институтами и везде проходят многоступенчатый отбор: консультация, потом первый тур, потом второй, третий, и только счастливчики, прошедшие все эти круги ада, могут сдать документы, чтобы попасть на экзамены, где они опять могут вылететь. Всякий раз они должны читать для комиссии басню, прозу и стихотворение, пока их не остановят, а если попросят, то ещё спеть, станцевать или сыграть какой-нибудь этюд. При этом нужно поразить и очаровать комиссию до такой степени, чтобы из этих тысяч юных дарований выбрали именно тебя!

Пролетев как фанера над Парижем, я выяснила, что у меня, ко всем радостям, ещё сильный одесский говор (или акцент), и если я отправлюсь обратно в Одессу, то на следующий год могу вообще не приезжать. А лучший способ хоть как-то сгладить свою речь — это прожить год до следующего поступления в Москве.

Прорыдавшись как следует, я стала искать работу, но без московской прописки меня никто никуда не брал. Тогда мама договорилась со своим другом детства, который был замначальника военной базы в ближнем Подмосковье, и он по блату устроил меня без прописки на свой страх и риск на единственное вакантное место грузчицы-упаковщицы, где я счастливо проработала весь год, умудряясь по вечерам после работы ездить стрелять билетики в театры, продолжая готовиться к предстоящему поступлению.

Готовилась я неистово и самоотверженно, временами прибегая к помощи моих учителей-вгиковцев. Я постоянно репетировала и искала самые разные тексты для поступления, которые максимально раскрывали бы меня. У меня была толстая общая тетрадь, вся исписанная только названиями басен, проз и стихотворений, выученных мной наизусть. Но весной, когда начались первые прослушивания, я снова до каких-то туров проходила, а на каких-то срезалась. Всё усугублялось ещё и личной любовной драмой. Но меня ждал счастливый случай, который капитально вправил мне мозги.

В момент подступавшего отчаяния мне встретился выпускник Щукинского училища. Он попросил свою преподавательницу по сценической речи меня послушать и что-нибудь посоветовать. Это была Вера Константиновна Львова, она когда-то училась ещё у самого Вахтангова, который, как известно, был учеником Станиславского! Прослушав мои трагические отрывки, она вдруг сказала: «Миленькая! Ты такая юная! Тебе нужно побаловаться!»«Да?!!» — изумилась я. «Да!» — кивнула она с улыбкой.

И тут до меня доехало, чего они все от меня ждут! Вот это да! Лёгким движением Вера Константиновна поменяла мне «точку сборки», сходу дала такую действенную задачу, от которой мои мозги вмиг встали на место и повернули всю жизнь в нужное русло! Вот это — привет от великих театральных мэтров!!!

Да вот только — как же мне баловаться, когда у меня сердце разрывается от всех моих душевных страданий?!

И тут я заново начала поиски такого материала, который позволил бы мне, обременённой таким душевным багажом, побаловаться! В библиотеке военной базы, где мне пришлось быть грузчицей, я обнаружила книжку Юрия Олеши и в рассказе «Вишнёвая косточка» наткнулась на отрывок, где к герою, безнадёжно ожидающему свидания на площади, все прохожие обращаются с вопросами — как пройти… куда проехать… и, в конце концов, от безвыходности он воображает, что стоит здесь именно затем, чтобы стать уличным регулировщиком… Я почуяла, что вот оно — моё!.. Это же точное попадание! Вот где можно через неудачу в любви выскочить в то самое баловство и дурачество, о котором говорила Львова.

И во время первого прослушивания на курс Гончарова, начав с признания такой знакомой мне боли, я вдруг, чтобы преодолеть отчаянье, стала отрываться и куражиться! Распоясавшись, я покрикивала и наезжала на сидящих в комиссии, разъясняла им, бестолковым, кому куда ехать, вскакивала на стулья, заливисто свистела, как Соловей-разбойник… (этот навык был освоен мною ещё на пустынных пляжах под Одессой!), я азартно издевалась над собой, над ними и торжествовала победу над ситуацией!

И вот тут до меня внезапно дошло, что имели в виду те слушатели, которые всегда просили меня рассказывать — им, обращаться к ним. Мне так и казалось раньше, что я всё рассказывала тем, кто сидел в комиссии. Но теперь, наконец, ощутила, что действительно задействую их, закручиваю и рулю ими. А они, раскрыв глаза и рты, реагируют и с удовольствием участвуют во всех моих бесчинствах!

После этого я открыто могла признаться уже таким близким и родным людям, сидевшим в комиссии, словами стихотворения Гарсиа Лорки: «Трудно, ах, как это трудно — любить тебя и не плакать…» Стихотворение было коротеньким, но слёзы текли по моим щекам, как я ни старалась их сдержать, потому что в моей ситуации действительно трудно было не плакать. Ну а после этого мне было легко читать для них даже басню, что обычно давалось мне труднее всего. Теперь я понимала, что они — мои, и я могу делать с ними что угодно, задействовать и вовлекать, дурачиться и обращаться к ним, как к персонажам из моей басни. Это была такая свобода и такое счастье, какого мне до тех пор испытывать на сцене ещё не приходилось! Было ощущение, что я поднялась, зависла над ситуацией и лечу!

Меня с первого прослушивания, минуя все три тура, сразу отправили подавать документы для участия в экзамене! Это была феерическая победа!!!

Но хорошо зная, что такое горечь поражения, я бросилась с этой же программой на прослушивание на курс Завадского. И снова всё сработало — снова отрыв и полная свобода! И опять сразу допустили до экзаменов и предложили сдавать документы! Боясь поверить, что всё происходит безотказно, я бросилась в Щукинское училище, и снова тот же результат — сдавайте документы — и на экзамены! Всё ещё не веря в реальность происходящего, я думала, что если на экзаменах не возьмут к Гончарову, то тут же хватаю документы и успеваю сдать их к Завадскому, если провалюсь там — беру документы и бегу в Щуку…

Но на экзаменах всё прошло отлично. Я до того распоясалась, что даже умудрилась абсолютно чисто спеть песню «На закате ходит парень». К Гончарову меня взяли! И как я поняла потом — это и был лучший выбор, который я могла бы сделать в тот год моего поступления.