Лотерея для неудачников

Ирина Градова, 2010

По жизни мы часто встречаем прытких везунчиков и невезучих бедняг, закоренелых неудачников, полных лузеров. Так вот Валечка Степанова была бы среди последних королевой. Окружающие привыкли злоупотреблять добротой, граничащей с бесхребетностью, незаметной серой мышки с маленькой зарплатой. Как-то на ВВЦ Валечка купила лотерейный билет с таинственным предсказанием. Тут и вовсе случился разгул стихий: стали ломаться вещи, падать предметы, перегорать лампочки. Когда существование ее превратилось в настоящий кошмар, девушка обнаружила, что не одинока в своем нелепом и обременительном даре. А старая истина, что не было бы счастья, да несчастье помогло, неожиданно оправдала себя!

Глава 3

Уильям Шекспир и пельмени с сыром

История любви к пельменям уходила корнями в самое раннее Костиково детство.

Только тогда пельмени готовила мама, и готовила их вручную, то есть со всеми хлопотами, идущими в комплекте с пельменями: раскатыванием теста, вырезанием (с помощью перевернутого бокала и ножа) ровненьких беленьких, запорошенных мукой кружочков, укладыванием в них фарша (тоже, прошу заметить, изготовленного собственными руками) и прочей, на взгляд вечно спешащих современных людей, бесполезной и бессмысленной тратой времени.

А еще в маминых пельменях был, как нынче говорят, «бонус» — счастливый пельмень. Мама засыпала в него горошинки перца, заворачивала так же, как самый обычный пельмень, и заботливо укладывала рядом с остальными близнецами-братьями. Но этот отличался от прочих близнецов именно тем, что был счастливым. Кому он попадется — тот может загадать желание. И желание, как говорила (и совсем не обязательно думала) мама, непременно должно исполниться.

Когда настали суровые времена студенчества, вечного отсутствия денег и ночевок в общажных комнатах приятелей, Костику было уже не до баловства домашними пельменями. Пельмени покупались самые дешевые, а точнее, дешевейшие из самых дешевых, и, уж конечно, в пачке этих студенческих пельменей не попадалось ни одного счастливого.

Счастье, правда, существовало само по себе. Казалось, что все дороги открыты, что впереди бесконечная и прекрасная в своем непостоянстве жизнь, что верные студенческие друзья никогда не бросят, лишнего не спросят, как поется в известной песенке, что любимая никогда не оставит, потому что любовь — чувство непроходящее, и много других разных «что», которые так свойственны нам в юности, но которые, увы, испаряются, едва эта легкокрылая дива оставляет нас навсегда.

И все же безвозвратно ушедшее детство, а с ним и юность не отвадили Костика от дорогих его сердцу пельменей. Напротив, чтобы сделать это блюдо еще более желанным и аппетитным, Костик выдумал новый рецепт: пельмени с сыром.

По студенческой привычке (или в силу отсутствия желания постичь тайны поваренной книги) Костик готовил покупные пельмени в кастрюльке, осторожно вынимал их ложечкой (по одному!), методично выкладывал на заранее подготовленную тарелку (увы, без голубой каемки) и… — внимание, здесь начинается самое главное!.. — посыпал их заранее же натертым сыром. Далее Костик накрывал пельмени другой глубокой тарелкой и, усилием воли подавляя желание тут же наброситься на милое сердцу (и, разумеется, желудку) блюдо, дожидался, когда истекут положенные три минуты.

Костик не был педантом, не был он и маниакально пунктуальным: он мог опоздать на работу, мог плюнуть на все дела, забыть о последнем поезде метро и растерянно стоять у закрывающегося ларька с пивом, но! он ждал ровно три минуты — ни минутой больше или меньше, — прежде чем приступить к таинству поедания пельменей.

В «Голодном Колобке» о Костиковой глубокой привязанности знали не понаслышке. Молодой человек, каждый день настойчиво спрашивающий, не подают ли в этом заведении «пельменей с сыром», убедил-таки местного повара в том, что это блюдо просто обязано разнообразить меню закусочной. Теперь не только Костику, но и всем посетителям «Колобка», заказывающим пельмени, непременно задавался вопрос: «Вам с сыром или без?» — «А что, есть с сыром?» — интересовались изумленные посетители и, за редким исключением, соглашались попробовать это диковинное блюдо.

Сегодня мир казался Костику совершенно серым, лишенным красок. Так что даже пельменей не хотелось. Но укоренившаяся за последние три месяца привычка все равно заставила его, вышедшего из офиса, свернуть влево, а не вправо и поплестись, а не бодро зашагать в сторону выставочного центра.

Поначалу Костик даже рассердился на себя за предсказуемость, но вскоре в голове у него сложилась чудненькая программа сегодняшнего вечера: вначале — традиционные пельмени в «Колобке», а потом — «сливовая заманиха» в «Чаше Хайяма», местном дегустационном зале, где Костик частенько «утолял свои печали».

Конечно, «Чаша Хайяма» — перебор во всех отношениях. Такую роскошь Костик мог позволить себе только в благословенную пятницу, когда клятая рабочая неделя оставалась позади вместе со всеми ее офисами, ненавистными офисными рожами, начальством, полуначальством, сверхначальством и прочей начальственной иерархией, а также мерзкой толкотней в налоговых, бумажками для нотариусов и всей этой пустой курьерско-офисной жизнью.

И хотя была вовсе не пятница, а всего-навсего четверг, Костик, повинуясь невнятному шевелению души, настойчиво требующей праздника, решил плюнуть на клятое начальство и его завтрашний бухтеж по поводу его, Костикова, перегара. К тому же, не без помощи менеджера Лилечки — единственного светлого проблеска во всей начальственной команде, — сегодня он освободился гораздо раньше обычного.

Больше всего Костик негодовал по поводу Пал Саныча, директора фирмы, который постоянно изводил его своей любимой фразой: «Ну чё ты, Костик, а еще филолух…» Пал Саныч, как истинный руководитель, полагал, что на работе Костик обязан думать только о деловых бумагах, печатях, штампах и налоговых, короче, «трудиться, не глядя в небо». А Костик не мог не глядеть в небо. Он просто этого не умел.

«И все-таки из-за чего цепляется ко мне Пал Саныч?» — рассуждал дорогой Костик.

А все из-за того, что сам Пал Саныч зациклен на своей карьере, как сторожевая собака на доме, который ее с детства пинками и побоями выучили охранять. Какие уж тут посторонние мысли, когда только тебе и воли, что сидеть на цепи и дальше этой цепи — никуда. Если только-то тебе и внушили: кто на коне — тот чувила, которому «респект и уважуха», а кто под конем — тот «лох ушастый». И что тут делать, как тут быть Пал Санычу, когда на пятом десятке он все еще директор маленькой фирмы, а бери его мерками — тот самый «ушастый лох»… И как тут не злиться, как не выходить из себя, когда на бумажке — будь она четыре сотни раз второстепенная и на фиг никому не нужная — недостает одного штампика? Как не бранить своего несмышленого, невнимательного, озабоченного чем угодно, только не штампиком, курьера Кос тика?

Казалось бы, пожалеть надо Пал Саныча. Но пожалеть Костик не мог. Впрочем, он и пожалел бы, если бы Пал Саныч был один такой. Но пал санычей, этих «глаженых шнурков» с амбициями выше Эйфелевой башни, как показывала практика, пруд пруди. А вот Костиков, «лохов ушастых», гуманитариев-курьеров, еще поискать… Ну и как тут жалеть Пал Саныча?

С такими невеселыми мыслями Костик проглотил тарелку пельменей, вышел из «Колобка» и, потратив буквально пять минут вовсе не драгоценного времени, оказался в «Чаше Хайяма», где его ожидала местная анестезия в виде «Сливовой заманихи», так заманчиво бултыхавшейся на дне вполне цивильненького, хоть и стеклянного, бокальчика.

На первых тридцати эмэль Костик, естественно, не остановился. Не остановился он и тогда, когда утонули в «заманихе» и истошные вопли Пал Саныча, когда вспомнилась первая студенческая любовь, обвинившая его в инфантильности, когда вспомнилась вторая, уже не студенческая, кинувшая его ради какого-то «глаженого шнурка», гордо потрясавшего перед ней костюмами от «Наф-наф», «Ниф-ниф» или «Нуф-нуф» — Костик уже не помнил…

Остановиться пришлось, когда «Чаша Хайяма» притихла, как спящая кошка, и улыбчивый бармен улыбчиво сообщил осовевшему Костику, что дегустационный зал, а в скобочках, под улыбкой, — не распивочная! — заканчивает свою работу.

Костик уныло кивнул улыбчивому бармену, натянул куртку и вышел на свежий воздух. На воздухе оказалось сыро, как в ущелье, где обитал знаменитый горьковский Уж, и Костик почувствовал, что вопреки собственным ожиданиям совершенно не трезвеет. Этот факт, впрочем, его даже обрадовал: в такую мерзостную погоду да еще с таким мерзостным настроением трезветь не хотелось. К тому же денег на «догонку» не осталось — Костик слишком нескромно посидел в «Хайяме», и можно было только надеяться, что презренного металла хватит на дорогу. Что Костик и поспешил проверить, запихнув руку в карман куртки.

В подкладке явственно прощупывалась дырка, но это не очень-то удивило Костика. Просунув пальцы под подкладку, он обрел утешение: в недрах куртки лежали какие-то бумажки, а еще оттуда доносилось приятное позвякивание мелочи.

Поднатужившись, Костик добрался до дна куртки и выудил ее содержимое на свет божий. Стольник и тридцатка мелочью — совсем неплохо, особенно если учесть, что в «Хайяме» он разошелся не по средствам.

Костик побрел по направлению к арке, но тут заприметил дамочку, которая тщетно пыталась перетащить свою тележку через бортик.

— Девушка! — окликнул он нечто в огромной оранжевой шапке — ну и мода пошла! — Помощь не требуется?!

Оранжевая шапка обернулась. Костик напряг залитый «заманихой» взор и увидел, что его «прекрасная незнакомка» смахивает больше на старушку или даже старичка, одетого в еще более нелепый, чем шапка, фиолетовый плащ.

— Извините, — смущенно пробормотал Костик, тушуясь под насмешливым стариковским взглядом. — Перепутал… Может, я все-таки на что-то сгожусь?

— Сгодишься, сынок, очень даже сгодишься, — ехидно закивал старикан. — Поди-ка помоги с тележкой. Спина меня совсем одолела… Старость — не радость… А раньше, бывало, весь божий день на ногах — и хоть бы что… Пока доковыляешь, глядишь, все электрички уйдут. И не доеду я ни до какого Плюхина, придется на вокзале ночевать…

— Плюхино? — переспросил Костик. — Вот Выхино я знаю, а Плюхино — нет.

— Тебе и незачем, — добродушно улыбнулся старикан, а Костик пожал плечами и взялся за тележку.

Тележка оказалась не менее странной, чем сам старикан: на причудливой конструкции, спаянной, как видно, из всего, что нашлось в доме или на даче, красовалась стеклянная колба, напичканная разноцветными бумажками.

— Это у вас что? — поинтересовался Костик, приподнимая на удивление легкую тележку.

— Все вам скажи да расскажи… — беззлобно пробурчал старикан.

— Вы — лотерейщик, — осенило Костика, когда тележка была благополучно поставлена на ровный асфальт. — А это — билетики…

— Догадливый.

— И как выручка?

— Выручка-то грошовая, — подмигнул старикан Костику. — Только, как говорится, мал золотник, да дорог…

— В каком это смысле?

— Подрастешь — поймешь, — снова подмигнул старикан.

Сейчас, при свете фонаря, Костик заметил, что время не тронуло старикановы глаза: они были яркими и удивительно осмысленными, хотя выглядел обладатель чудной оранжевой шапки на все восемьдесят лет…

— Да я вроде уже не младенец, — ответил Костик, разглядывая своего странного собеседника.

— Эх вы, молодежь… — ухмыльнулся старикан. — Книжки небось так же читаете… Между строк-то небось ничего не видите…

— Неправда, — обиделся Костик. — Не на того напали. Меня пять лет в институте учили между строк читать. Правда, потом выяснилось, что вся эта премудрость на фиг никому не нужна.

— Как так — никому? А тебе?

— Мне? — Костик так много и часто раздумывал над этим вопросом, что даже помедлил с ответом. — Сложный вообще-то вопрос. Иногда мне кажется, что без этого я жить бы не смог. А иногда — что полным идиотизмом было тратить на это время… Пять лет — и все впустую. Шекспир, Гофман, Маркес — и что? На побегушках, бумажки развожу… А мог бы в поварское пойти — и получал, как люди…

— И кто тебе сейчас мешает? — поинтересовался старичок, внимательно слушавший Костика.

— Мешает — что?

— Получать, как люди? Уж точно небось не Маркес и не Гофман твои…

— Ну… не знаю, — сдался Костик. — Характер, наверное. Да даже и не в деньгах дело. Места я себе не найду, вот что. С таким характером, да еще с таким образованием…

— Да, дела… — как-то уж очень противно улыбнулся старикан. — Осталось завернуться в простыню и на кладбище ползти… Так?

— Не так! — разозлился Костик. Он и сам не понял, на кого злится: то ли на старикана, который с чего-то возомнил себя доктором Курпатовым, то ли на самого себя, что начал с незнакомцем беседовать «о сферах». — Так оно или не так — судить-то не вам. Вы меня в первый раз видите. А рассуждаете так, как будто подгузники мне меняли.

— Да я ж тебя не осуждаю, — покачал головой старикан, — я ж просто рассуждаю. Ты же, как его… гуманитарий. Разницу-то должен чувствовать…

— Да не тычьте вы мне моим образованием, — вспылил Костик. — Все я понимаю. И знаете что? Мне от этого не легче, тяжелее только. Если бы не понимал — в сто раз лучше было бы. Понимал бы, как все: нет денег — надо работать, депрессия у тебя — надо работать, само пройдет. А получил крутую должность — так вообще все шито-крыто. Никаких тебе там депрессий… разве из-за того, что дела пошли плохо… никакого тебе самобичевания… Знаете, дедуля, как бы я обрадовался, если бы все у меня было, как у моего соседа: повысят в должности — заработаю денег, заработаю денег — куплю тачку, куплю тачку — меньше времени на дорогу потрачу, а значит — еще больше заработаю… Продолжать надо? — Старикан задумчиво покачал головой. — Вот и я думаю, что нет. Чего тут продолжать, когда все и так понятно. Другой я человек, понимаете? Другой. И от этого мне сложнее, чем остальным…

— Угу, — кивнул старикан. — Только к чему ты Шекспира сюда приплел?

— Да ну вас, — махнул рукой Костик. — Мудрый вроде бы человек… Это же общеизвестный факт: меньше знаешь — крепче спишь. Замените «знаешь» на «читаешь», и будет очень даже похоже…

— Угу, — кивнул старикан. — Понял, не идиот. Сыграть хочешь?

— Во что? — вытаращился на старикана Костик.

— Во что, во что… В лото! В лотерею, конечно.

— Вообще-то я эти дела не люблю, — признался Костик. — Я по жизни невезучий. Играл пару раз. Все, что выиграл, тут же проиграл обратно. Больше не рискую.

— Ох, рассудительный… Твою бы рассудительность — да к нужному месту. Да не рискнешь ты ничем, не боись. Я даже денег с тебя брать не стану.

— Ну уж нет, мне халява за чужой счет тоже не нужна, — решительно отверг предложение Костик. — Хотя я, пожалуй, пойду. Завтра снова на работу клятую. Выспаться надо.

— Да ладно тебе — выспаться, — хихикнул старикан. — Небось была бы еще сотня — взял бы пивка, и гори оно, твое завтра, синим пламенем.

Костик даже покраснел. Старикан знает его всего несколько минут, а как в воду глядит. Про завтра сказал так, будто и впрямь Костик для него — вовсе никакая не тайна за семью печатями.

— Хорошо, будь по-вашему, — согласился Костик. — Что мне делать надо? Просто бумажку достать?

— Давай, догадливый, доставай. Что вытянешь — то и случится…

Костик, не раздумывая, вытащил синюю. В конце концов, любимый цвет — вдруг и впрямь повезет… Краткий миг надежды длился недолго. Пока Костик разворачивал бумажку, скрученную, словно нарочно для того, чтобы, как в школе, прицепить ее к резинке и выстрелить в неприятного одноклассника, надежда ускользнула, как рыбка в мутной воде.

Какой уж там повезет? Никогда не везло, и вдруг на тебе — счастье? Так не бывает. А если уж и бывает, то точно не у Костика.

Развернув бумажку, Костик не обнаружил ни выигрыша, ни проигрыша. Как будто этот жеваный билетик вообще не ставил своей целью дать кому-то возможность выиграть или проиграть. На синей измятой бумажке красовалось четверостишие:

Ты бесполезен или нет?

Зачем живешь? Куда идешь?

Мой друг, получишь ты ответ,

Когда однажды… пропадешь.

У Костика «в зобу дыханье сперло», правда, вовсе не от радости. Охваченный каким-то невнятным чувством, он поднял глаза, чтобы задать невнятный же вопрос старикану, который навязал ему эту уму непостижимую лотерею. Но в ярком свете фонаря мелькали только крошечные дождевые капли, знать не знающие и ведать не ведающие о старикане, так глупо подшутившем над Костиком…