Кто скажет мне слова любви…

Ирина Верехтина, 2018

Нет у неё больше подруг и не будет. Можно ли считать подругой ту, которая на твоих глазах строит глазки твоему парню? Собственно, он уже не твой, он уже её, а ты улыбаешься и делаешь вид, что тебе безразлично, потому что – не плакать же при всех…В повести нет эротических сцен, она не совсем о любви, скорее – о нелюбви, которая – как наказание, карма, судьба, спорить бесполезно, бороться не получается. Сможет ли Тася разомкнуть безжалостный круг одиночества, сможет ли вырваться… Кто скажет ей слова любви?

Глава 5. Николенька

Николай приходился племянником их соседке Валентине Кузьминичне. Бездетная Валентина два года назад похоронила мужа и теперь жила она, то и дело забегая к ним — посидеть. В один из её визитов, когда Валентина с Тасиной мамой пили на кухне чай и обсуждали новые шторы, купленные Тасей по случаю (в советские далёкие времена ничего нельзя было купить, можно только «достать», и новые шторы были событием), в дверь позвонили — длинно и требовательно.

— Тася, посмотри, кто там, — попросила мама. Тася побежала открывать. На пороге стоял незнакомый парень — высокий, широкоплечий, с серыми красивыми глазами. Тася молча уставилась на него, не зная, что сказать. Ошибся, наверное. Дома в микрорайоне похожи один на другой, а таблички с номерами не сразу найдёшь… Сейчас он извинится, повернётся и уйдёт. И она его больше не увидит. Вот — бывают же такие…

Тася молчала, оттягивая неминуемое расставание, а парень мялся у порога и не уходил.

— Я из шестьдесят второй квартиры, — отрекомендовался парень, нарушив затянувшееся молчание. — Меня Колей зовут. Валентина Кузьминична сестра моего отца, тётка моя… Ва-ааль! Валя-аа! — неожиданно заорал Николай звучным баритоном, и Тася подумала, что у него красивый голос. Вот — бывает же…

— Валентина, ты где? — оттеснив Тасю, обладатель баритона по-хозяйски протопал на кухню. — Ого! Чаи, значит, гоняете? А меня кто кормить будет? Хватит уже гостевать, домой пошли! — приказным тоном объявил Николай тётке, но Валентина не обиделась, расплылась в улыбке: «Племянник мой, Николенька-Николай. Вымахал с колокольню, а тётку не уважает ни на грош! Чаю даже попить не дал».

Николай остался пить чай с испечёнными Тасей булочками. Она любила возиться с тестом, подолгу взбивая его миксером, отчего булочки получались воздушными. В начинку Тася добавляла жареные грецкие орехи и апельсиновые ароматные корочки, приготовленные особым способом и похрустывающие на зубах.

Николай почему-то решил, что булочки пекла Тасина мама, и рассыпался в похвалах, не переставая, однако, жевать. Тасина мама объяснила ему, что его комплименты не по адресу. Николай взглянул на Тасю и, отложив булочку, залился пунцовым румянцем, который удивительно ему шёл…

— Вы ешьте, раз нравится, — сказала ему Тася. — Я много напекла, целых два противня… На всех хватит и на завтра останется.

— Так он и завтра к вам заявится, где пироги, там и он! Вот зря ты ему сказала, — рассмеялась Валентина…

…Встречались по субботам. Так решил Николай, и Тася с нетерпением ждала — суббот. Маршруты для прогулок всегда выбирал Николай. Иногда это был Ботанический сад. Иногда парк культуры и отдыха на Крымском мосту. Третьяковская галерея. Старый Арбат. Музей-заповедник Коломенское. Кинотеатр «Зарядье». ВДНХ. И куда бы они не пошли, Тася всегда брала с собой его любимые булочки.

В те времена достать билеты на хороший спектакль было непростым делом. Билеты продавались с «нагрузкой» — к «хорошему» театру добавляли два «плохих», в которые не стоило идти: проще выбросить билеты, чем зря терять время. Даже в кинотеатр, если была премьера, приходилось выстаивать длинную очередь за билетами. Но для Николеньки (как называли его Тася с мамой, оставаясь наедине, потому что фамилия его была Никольцев, и звучала смешно — Николай Никольцев) — для Николеньки проблем с билетами не существовало.

— Хочешь, сходим в театр? Давненько мы с тобой там не были, — предложил как-то Николай. Тася никогда не ходила с ним в театр. Она представила себя — в театральном фойе, под руку с Николаем, одетую в финский персиковый шерстяной костюм, красиво облегающий фигуру (два часа в очереди в универмаге «Московский» и счастье, что ещё остался подходящий цвет). Костюм был Тасе к лицу, она ещё ни разу его не надевала.

— Хочу! — с энтузиазмом объявила она Николаю.

— А в какой ты хочешь? — последовал новый вопрос, и Тася растерялась. Ей хотелось в Большой, или в Ленком, или в Сатиру. На худой конец в Кремлёвский Дворец Съездов, на балет (оперу в КДС она не вынесет, акустика там никакая).

— Я не знаю, — честно ответила Тася, не желая расстраивать Николеньку невыполнимой просьбой.

–Театр Сатиры подойдёт?

Тася восторженно выдохнула. О таком она не мечтала…

— Да, вполне. (К слову, театр Сатиры в те времена был столь же «доступен», как театр на Таганке с Владимиром Высоцким).

— Значит, мы идём с тобой в Сатиру.

— А когда? — с замершим сердцем спросила Тася.

— Как всегда, в субботу, — был ответ.

Через много лет Тася помнила тот поход в театр до мельчайших подробностей, словно это было вчера. Они с Николаем стояли у входа в театр и изучали афишу. Спектакль был в одном действии, но Тася не расстроилась: у них впереди уйма времени, они с Колей будут прогуливаться по фойе, и Тася предстанет перед ним во всём блеске: в новом костюме, к которому очень шли янтарные бусы и золотые серьги с солнечно-жёлтыми огоньками янтаря.

Старенькая благообразная контролёрша с улыбкой приняла у них билеты… и улыбка исчезла с её лица.

— Молодой человек, у вас ведь не в наш театр билеты, у вас — в театр «Эрмитаж», — растерянно сказала контролёрша.

— В «Эрмитаж»? — переспросил Николай. — Не может быть, я же их отдал… — Николенька наморщил лоб, соображая. У Таси упало сердце — и гулко билось где-то там, под ногами, не наступить бы…

–Я, кажется, билеты перепутал, — виновато сказал Николенька. — Понимаешь, я взял в «Сатиру» и в «Эрмитаж» — для сотрудницы, к ней родственники приехали из области.. Выходит, я ей наши билеты отдал, а в «Эрмитаж» себе оставил.

— Да что ж вы стоите, молодые люди! — прервала Николенькины путаные оправдания контролёрша. — Езжайте скорее, а то не успеете!

— Куда не успеем?

— Да в «Эрмитаж»! Спектакль хороший, жалко, если билеты пропадут, — старенькая контролёрша волновалась так, словно это она опаздывала на спектакль.

— А что, может, успеем? — предложил Николенька. И они со всех ног побежали к метро…

По эскалатору поднимались бегом, от «Пушкинской» бежали до театра как ошпаренные, по выражению Николеньки. В «Эрмитаже» давали «Тень» Евгения Шварца, до начала оставалось несколько минут. Купить программку они не успели, и едва разделись и нашли свои места, как свет погас и начался спектакль. Ах, что это был за спектакль! Актёры играли так, что у Таси захватило дух…

Когда занавес опустился и в зале вспыхнул свет, Тася ещё не вернулась из Италии эпохи Борджиа… Как во сне она встала и пошла к выходу. Николенька следовал за ней. Молча протянул гардеробщику их номерки, помог Тасе надеть пальто… И вдруг спросил:

— Тебе не понравился спектакль?

— Очень понравился! — с жаром ответила ему Тася.

— Тогда почему ты уходишь?

— Как почему? Спектакль ведь кончился.

— Он не кончился, — с сожалением произнёс Николенька. — Будут ещё два действия. Но если тебе надоело, тогда, конечно, пойдём. В другой раз досмотрим.

— Как — два действия? В афише написано, спектакль в одном действии, я помню.

— Правильно. Только мы эту афишу у театра Сатиры смотрели, а это театр «Эрмитаж». И спектакль другой, в трёх действиях а мы с первого уходим, — уныло протянул Николенька.

— А я всё думаю, почему такой странный конец, а это не конец ещё! — рассмеялась Тася, скидывая Николаю на руки пальто. — Ну, что стоишь? Раздевайся и пойдём. В буфет уже не успеем, второй звонок был!

Вернув удивлённому гардеробщику пальто, они вернулись в зал, хохоча и передразнивая друг друга. Николая забавляла Тасина выходка. Девочка блеск, и одеваться умеет. Блеск! С такой не соскучишься. Как это она умудрилась спектакли перепутать? А он — театры перепутал! Определенно, они с Тасей друг друга стоят. Два сапога пара. Николай скосил глаза на Тасины замшевые сапожки с золотыми каблучками, отметил, как красиво смотрится янтарь на персиковом свитере, как вспыхивают под ярким светом театральных люстр янтарные огоньки в её серёжках. Он был в восторге от Таси, а Тася была в восторге от Евгения Шварца и его «Тени».

— А с тобой не соскучишься. С первого акта уйти, это ж надо до такого додуматься! — поддел он Тасю по дороге домой.

— А с тобой тоже! Сатиру от Эрмитажа отличить не можешь, — не осталась в долгу Тася, и оба долго смеялись.

Случались и курьёзы. Как-то весной Николенька повёл Тасю в кафе-мороженое на ВДНХ. — Ты такого мороженого не пробовала ещё. И кофе там подают настоящий! Сама увидишь.

Напрасно Тася его отговаривала и просила подождать до лета. Мороженое она могла есть только летом, в другое время года она от него замерзала, и с этим ничего нельзя было сделать. Промерзала до самых костей. Николенька ей не поверил: «Говорю же тебе, там кофе горячий, согреешься».

Но она не согрелась. Кафе было открытое, столики стояли на продуваемой ветром веранде, а ветер был отнюдь не весенний. К тому же, Николай взял четыре порции мороженого — каждому по две, разного. Тася замерзла уже на первой порции — так, что даже нос у неё покраснел. На второй порции ноги в сапогах превратились в ледышки, Тася постукивала ими друг о дружку, стараясь согреться, но это не помогало. Красными от холода пальцами она отодвинула от себя вазочку с мороженым, и потребовала обещанный кофе. Николенька щелкнул пальцами, подзывая официанта.

Тасю ждал сюрприз… Официант поставил перед ней бокал с кофе, в котором плавал шарик пломбира. Из бокала торчала соломинка. — Николай заказал кофе-гляссе! Гляссе стало последней каплей в чаше Тасиного терпения — холодной как снег, замораживающей душу каплей.

— Ты же мне кофе обещал! — вскинулась Тася.

— А это что, по-твоему? Это вкусно, ты попробуй…

— Ну, знаешь… — жалобно выговорила Тася (ей казалось — возмущённо) и резко отодвинув стул, поднялась из-за стола, Её трясло от холода, не хватало только кофе-гляссе…

Николай снял шарф, обмотал вокруг Тасиной шеи и завязал сзади узлом, как маленькой. И всю обратную дорогу хохотал, вспоминая обескураженное лицо официанта. Тасе было холодно и обидно, а Николаю было смешно, и Тася разозлилась уже по-настоящему, огрызаясь на шутки и отметая все попытки её растормошить.

— Ты сегодня в ударе! Просто мегера, — объявил Николенька, улыбаясь. И Тася не поняла, шутит он или говорит серьёзно. Стояла и ждала, когда же он отпустит её и уйдёт. Николай взял её за руку и так — в завязанном сзади шарфе, как водят малышей, повёл к метро…

— Я думал, мы до вечера с тобой погуляем.. В круговую кинопанораму сходим, с горки ледяной покатаемся, ты же любишь. Вот и покатались бы… — разочарованно протянул Николай. И встретив Тасин замороженный взгляд, покладисто согласился. — Ладно, поехали тогда домой. Я ж не знал, что ты так замёрзнешь, думал, ты пошутила. Ты ванну горячую налей, и полежи подольше, а то простудишься. У тебя наверное предки южане, на улице плюс пять, а ты как пломбир побелела… Как снегурочка…

Тася не ответила, какое ему дело до её предков… Да, предки у неё южане, и воспитание. На ни за что не признается Николеньке, потому что он испугается — её нехристианских предков. А Тася ими гордилась, и любила больше чем северян, таких как этот Николенька. Тася родилась в Москве, холода не выносила органически и обожала жару, чего нельзя сказать о москвичах, для которых плюс тридцать пять — конец света. Может, в помещении она бы не так замерзла от двух порций мороженого, но в открытом кафе… для неё это было хуже смерти. Николенька об этом не знал, и не надо.

Тася холодно кивнула на прощанье и ничуть не расстроилась, когда в следующую пятницу Николенька ей не позвонил. Одну субботу можно пропустить. Ей с лихвой хватило прошлой.

Конец ознакомительного фрагмента.