В Одессу на майские

Ирина Буторина, 2021

Повесть «В Одессу на майские» – триллер, основанный на реальных событиях, произошедших на Украине весной 2014 г. Влюбленные молодые люди – оппозиционно настроенные студенты одного из питерских вузов, едут в Одессу погулять по приморскому городу и заодно посмотреть на итоги майданной революции, которой они искренне симпатизируют. В ходе дискуссий с попутчиками в поезде, на улицах весенней Одессы, заполненной экстремистами, и, наконец, в горящем здании Дома профсоюзов, куда случайно попадают ребята, они сами, их взгляды и чувства подвергаются тяжелым испытаниям, но приводят к истине. Повесть держит читателя в постоянном волнении за судьбу героев, предлагает свое видение процессов, происходящих на Украине, и причин зарождения неонацизма в современном мире. Для написания повести автор использовал материалы о трагических событиях в Одессе, имеющиеся в открытом доступе. Однако все совпадения судеб и имен героев с реальными людьми совершенно случайны. ©

ОППОЗИЦИОНЕР

Познакомились они случайно. Она училась на первом курсе, а он — на втором, она была из Питера, а он — из Якутии, она получала специальность экономиста, он — инженера-механика. Дороги таких студентов редко пересекаются. У каждого свои тусовки. Она после занятий возвращалась домой в уютную родительскую квартиру в свою девичью комнату: с мягкими игрушками на кровати, с компьютером на столе и телевизором на стене. Пообедав маминой стряпней за аккуратно сервированным столом, она спала часа два, чтобы, проснувшись, что-нибудь ковырнуть в курсовой работе, а потом завалиться на диван с книжкой, обложившись горой подушечек или на весь вечер засесть за компьютер, чтобы потрепаться по Скайпу с одноклассниками, по которым она, первокурсница, еще очень скучала. Он по окончании занятий бегом бежал в общагу, наскоро готовил себе обед на заваленной грязной посудой, пахнущей подгорелой стряпней кухне и отправлялся на работу в соседний супермаркет, где работал фасовщиком. Возвращался за полночь, тут же валился на кровать и мгновенно засыпал, не замечая ни соседа по комнате с его подружкой, ни шума за стеной, где праздновали свой первый вольный год соседи-первокурсники. Можно было бы не работать и как-то существовать на деньги, присылаемые из Якутии, где жили его родители, но человеком он был самостоятельным и жить за счет отца-майора, на обеспечении которого была больная жена и дочка-школьница, ему было стыдно.

Она пришла на консультацию по математике, но в указанной в расписании аудитории сидели одни парни, столь редкие среди экономистов. Она, смутившись, захлопнула дверь, но та вдруг распахнулась, и из аудитории выглянул незнакомый парень, который предложил:

— Девушка, ну что же вы? Заходите, не стесняйтесь, здесь все свои!

Студент был симпатичный и веселый. В нынешний обособленный век такая вольность в общении ее удивила, но понравилась. Она несмело вошла в аудиторию и смутилась еще больше от устремленных на нее десятка заинтересованных взглядов.

— Присаживайтесь, — широким жестом показал парень на стул, стоящий возле ряда столов. — Я специально для вас место держу.

— Шкодин, а я вам не мешаю ухаживать за девушкой? — послышался голос преподавателя откуда — то из-за угла. Стол, за которым она сидела, из проема двери не был виден.

— Нет, Мария Сергеевна, не мешаете, я просто решил проявить заботу о подрастающем поколении. Разве это не правильно? Меня с детства учили, что девочек обижать нельзя, им надо помогать и заботиться о них, — бойко ответил парень под смешки остальных студентов.

— Да, Шкодин, тебя не переговоришь, так что сделай милость, сам замолчи, — сказала преподаватель, скрывая улыбку. — А вы девушка, если пришли на консультацию — проходите, сейчас я закончу со вторым курсом и займусь вами.

— Мария Сергеевна, а вы не знаете, как ее зовут? — не унимался парень. — Познакомьте, пожалуйста.

— Шкодин, я преподаю многие годы, но ни разу не видела такого вольного студента, как вы. Замолчите или уходите за двери, придете через неделю.

— Мария Сергеевна, зачем вы так строги со мной? Я этого не заслужил, — продолжал балагурить парень. — Что вам жалко сказать, как ее зовут?

— Девушка, ответьте этому юному нахалу, как вас зовут, и проходите в аудиторию, не стоять же в темном коридоре. Сколько ни говорю, никак комендант лампочку не вкрутит, — заворчала преподавательница.

— Ирина, — тихо, но внятно произнесла студентка и прошла в дальний угол аудитории.

В коридоре учебного корпуса, действительно, было темно и неуютно от серых стен, от облезлого пола и ряда старых, расползающихся, облупленных фанерных кресел, когда-то, по всей видимости, стоявших в актовом зале университета. Ира поступила в университет по баллам ЕГЭ и ничего, кроме роскошной аудитории, где зимой проводили день открытых дверей и вполне приличного помещения приемной комиссии, где она подавала документы, до начала учебы не видела. Однако, когда начались занятия, она была просто шокирована облезлыми, давно не ремонтированными стенами университета, где ей предстояло учиться. После их физико-математического лицея, на благоустройство которого руководство школы не жалело денег родителей учащихся, ей показалось, что с ней сыграли злую шутку, и она вместо престижного учебного заведения, попасть в которое стоило больших трудов и денег, отданных репетиторам, очутилась в каком-то бомжатском логове. Нет, конечно, были в универе (как после известного сериала, она вслед за остальными стала называть университет) и приличные аудитории, но в этом корпусе, где поводились проработки, было неуютно. Возмущалась состоянием университета не только Ирина, но и другие студенты, но больше всего ворчали преподаватели.

— Вот ведь, на яхты и дворцы олигархам хватает, а привести в порядок старейший в России университет не могут, — не скрывала Мария Сергеевна своих взглядов от студентов. — Растащили страну по карманам, и все им мало. Ваше поколение должно учиться и работать так, чтобы иметь деньги на учебу детей за рубежом, потому что к тому моменту, когда ваши дети захотят получить высшее образование не будет ни нас, ни этих стен. Нас, пенсионеров, на которых при этой нищенской зарплате держится высшее образование России, вынесут из университета вперед ногами, а в опустевших зданиях засядут современные купцы и сделают тут офисы, чтобы продавать китайские товары безграмотному населению.

После патриотичных настроений школы, где ученикам постоянно внушали любовь к Родине, и убеждали в ее непогрешимости, слышать такие вольнодумные речи было удивительно и непривычно. Некоторые студенты, особенно приехавшие из российской глубинки, пытались возражать преподавателям и говорили что-то типа:

— А что, в Америке лучше?

Преподаватели в дискуссию с храбрецами не вступали и, слив раздражение от потери престижности преподавательской работы, накопленное за двадцать лет неокапитализма, продолжали учить студентов с прилежанием, которое сохранили с канувших в лету социалистических времен.

— Мария Сергеевна, не нервничайте, — перебил сердитый монолог преподавательницы Шкодин. — Давайте лучше музыку послушаем.

Тут же аудитория наполнилась звуками детской песенки, льющейся из стоящего на столе перед парнем компьютера, а тонкий голосок запел:

Белые снежинки

Кружатся с утра…

— Шкодин, вы не забыли, что вы на занятиях? — удивленно посмотрела на студента преподавательница.

— Нет, Мария Сергеевна, не забыл, как и то, что мы хотим всей группой пригласить вас на концерт «Ласкового мая», который состоится в «Октябрьской» накануне Нового года.

— «Ласкового мая»? Но это же моветон, как говорила моя дочка в 90-е годы, — ответила, оживившись, преподавательница, но затем, спохватившись и нахмурившись, добавила:

— Ну что вы такое говорите, Шкодин? Я уже не в том возрасте, чтобы ходить на утренники.

— А мы ходим. И девушку с собой возьмем, правда? — повернулся парень в сторону Ирины.

Ирина сидела на шатком стуле, боясь, что его хлипкие ножки подломятся, и она на потеху мужской компании рухнет на пол, но сосредоточиться на этом неприятном ощущении не могла, так как новоявленный ухажер постоянно отвлекал ее.

— Ну что, идем, Ириша? Идите сюда, обсудим детали, — в очередной раз пригласил он, забавно подмигивая. — Я хороший! Пашка, скажи девушке, что я то, что ей надо, — толкал он в бок своего спокойного соседа.

— Мария Сергеевна, скажите Ире, что я у вас почти отличник, пусть сядет рядом, — обратился он к преподавательнице, которая опрашивала другого студента.

— Шкодин, я вас сейчас выгоню, если не прекратите мне срывать занятия! Не случайно вам, видимо, дали такую фамилию. Наверняка, весь ваш род состоит из гипервеселых людей, — сердилась женщина, но было заметно, что этому озорнику все здесь сходит с рук.

— Ой, и не говорите, Мария Сергеевна! Точно — тяжелая наследственность, — отвечал ей, не переставая улыбаться, парень. — К тому же, я еще и одессит.

— Ага, вот оно что! Ну, что возьмешь с одесситов? Мой внук тоже родился на юге, и такой же болтун, как и вы, — открыла она секрет своей терпимости к Шкодину.

— Я рад, что мы с вашим внуком братья по крови, но хотел бы заметить, что мы не болтуны, мы просто общительные, — парировал парень. И опять, повернувшись к Ире, повторил предложение. — Садись рядом, не пожалеешь, весело будет!

— Так, Шкодин, вы меня наконец — то рассердили всерьез. Покиньте аудиторию, — сухо сказала Мария Сергеевна. — Вам место не в техническом ВУЗе, а на арене цирка.

— Хорошо, пойду записываться в цирк, — сказал парень и, быстро собрав вещи, вышел из аудитории, помахав Ирине рукой.

— Что за человек? — удивилась Мария Сергеевна. — За всю свою долгую преподавательскую практику таких не встречала! Вроде взрослый, а ведет себя как мой Данька, которому всего десять.

— Петька просто веселый. Он нашу группу с первого курса веселит. Знаете, такой Василий Теркин, который везде свой, и все к нему тянутся, — сказал с откровенным теплом в голосе Пашка — сосед Петра по столу — большеголовый парень с широко расставленными глазами.

«Петька! Очень ему подходит», — подумала Ирина и улыбнулась. Жаль, что выгнали, он, по-моему, хороший». Она никогда не страдала от невнимания мальчишек, так как и в школе и в любой другой компании всегда отличалась от остальных девчонок пригожей внешностью и спокойным нравом. Среднего роста с точеной фигуркой и оливковым личиком, на котором сияли огромные черные глаза, она мало походила на славянку, а больше на черкешенку или другую восточную красавицу, хотя мама у нее была русская, а папа — давний выходец с Украины. Когда все удивлялись такому странному несоответствию ее внешности и фамилии она строго отвечала:

— Я русская и никакая другая!

Правда, мама как-то призналась ей, что одна из прабабушек отца была еврейкой, и вот эта дальняя кровь как раз и могла проявиться через поколения.

— Правда, хвастать этим не стоит, — предупредила ее мать. — Мало ли антисемитов на свете, а ты — еврейка только на восьмушку.

Когда после консультации Ира вышла из светлой аудитории в полутемный коридор, ей навстречу кинулся темный силуэт:

— Жизнь или поцелуй! — зарычал грабитель.

Конечно, это был Петька. Конечно, она перепугалась. И, безусловно, обрадовалась: дождался!

— Ну, все поняла? А то я тебе помогу разобраться, — начал балагурить Петька. — Я специально тебя дожидаюсь, вдруг, думаю, младший товарищ чего-то не понимает и надо его взять на буксир. Давай, цепляйся, Ириска!

— Почему Ириска? — удивленно спросила Ира.

— Потому, что такая же сладкая и няшная, как ириска, к тому же еще и Ира! Так что отныне ты Ириска.

— А если мне не нравится такое имя? — поинтересовалась девушка.

— Нравится — не нравится, скоро привыкнешь. Тебя же так будет называть любимый человек!

— А с чего ты взял, что я буду тебя любить? — удивилась Ира.

— По глазам вижу, что ты уже влюбилась в меня с первого взгляда, как и я в тебя, — уверенно ответил Петька, увлекая ее вслед за собой под дождливое ноябрьское небо Питера. — Тебе куда? На метро?

— Как ты можешь так вольно обращаться с Марией Сергеевной? — спросила Ира, едва поспевая за новоявленным кавалером. — Она мне казалась такой строгой, а ты ведешь себя кое — как. Не накажет?

— Она, конечно, строгая, но веселая, как я. Мы с ней родственные души, понимаешь? А еще я на ее внука похож, он тоже белобрысый и симпатичный.

— Ты, похоже, от скромности не умрешь.

— Зачем умирать? Ум, красота и скромность — три моих основных достоинства, — ответил Петька.

Ира, рассмеявшись от очередной выходки нового приятеля, сказала:

— Ты бываешь когда-нибудь серьезным?

— Еще как бываю! И это всегда заметно. Вот смотри, какие у меня сейчас глаза? — повернул он к себе девушку.

— Серые, большие, — улыбаясь, ответила она.

— Я знаю, что глаза у меня красивые, мне бабушка все детство это внушала. Ты на другое смотри — они одинаковые?

— Да, — не понимая, чего от нее хотят, ответила Ира.

— А теперь? — спросил парень, перестав улыбаться.

— Теперь один глаз больше, а второй меньше.

— Вот! Когда так, это значит, что я строгий и сердитый, поняла?

— Ты просто невыносимый!

— Это точно, но у меня есть еще один большой недостаток, я человек занятой, поэтому провожаю тебя ровно до метро, и на работу, а вечером позвоню. Давай телефон!

Он позвонил вечером и долго смешил ее, на следующий день нашел ее в универе и утащил на концерт «Ласкового мая». В фойе киноконцертного зала «Октябрьский», где должен был состояться концерт группы, Петр представил Иру своим друзьям — сокурсникам.

— Вот она, замечательная девочка Ириска, которая поразила недавно воображение нашего дружного мужского коллектива, но выбрала из нас самого достойного — Шкодина Петра Андреевича!

— Ну, это она погорячилась, — хмыкнул стоявший рядом с Петькой его давешний сосед Пашка, — она еще не знает, на что она подписалась. Ей бы лучше на Терминаторе свое внимание сосредоточить, кивнул он на невысокого, подтянутого паренька, стоявшего с ним рядом. — Строг, но справедлив, никаких глупостей.

— Я не Терминатор, я — Рома, — представился парень Ирине. — К сожалению, у меня девушка есть. Она сегодня на репетиции в балетной школе и прийти не смогла.

— Ну вот, когда все открылось, что же ты молчал? — удивился Пашка и продолжал выбирать подходящую Ире кандидатуру из своих друзей. — Матроса я не предлагаю, — кивнул он в сторону, стоявшего поодаль, статного парня с аккуратной стрижкой — канадкой на голове, занятого беседой с яркой девицей в свитере, усеянном блестками, и в сиреневых легинсах, обтягивающих широкие бедра. — Матрос у нас тоже человек практически женатый.

— А почему Терминатор, Матрос? — улыбнулась Ира.

— Ты сама скоро поймешь, если будешь с нами общаться, — ответил за друга Петр. — У нашего Ромы стальной характер, одним словом терминаторский, он утром зарядку делает, на все занятия ходит и не опаздывает, в проруби купается, шуток не любит. А Глеба зовут Матросом, потому что всегда в тельняшке, даже сегодня.

— Эй, ты чего там мое честное имя склоняешь? — повернулся к друзьям Глеб, представив взору Ирины тельняшку, выглядывающую из отворотов белой рубашки.

— Да вот, девушка интересуется, почему ты всегда в тельняшке ходишь? — засмеялся Петька.

— А что ты еще не успел ей растрепать, что я коммунист? Понимаете, на кожанку у меня денег пока не хватает, так что пока тельняшка, как символ революции.

— Так бы и говорил, что под матроса Железняка кошу, — дополнил объяснения друга Петр, и тут же, повернувшись к Павлу, спросил:

— Паша, а чего ты себя не предлагаешь моей девушке?

— Я вне игры, так как в любовь не верю. Увы, Ириша, из этого следует, что остается из нас только этот баламут — Петька, но ты должна знать, что он человек — сюрприз. Мой святой долг, как лучшего его соседа по парте, предупредить тебя об этом.

— Ну вот, а я считал тебя лучшим другом, — прикинулся обиженным Петя, — а теперь вижу, что не друг ты мне. Прощаю, но только за то, что себя Ириске не предложил. Ириша, он у нас человек уникальный. Я его вначале Ломоносовым звал. Представляешь, он троечник из какой — то Тмутаракани, пришел, как Ломоносов, в Питер пешком, стал тут отличником и бизнесменом. Даже тачку купил!

— Во–первых, не из Тмутаракани, а из Сараево, — достойно ответил Паша. — И не пешком, а на перекладных, а, во — вторых, учился я на тройки, но по ЕГЭ получил 250 баллов. И не бизнесмен я вовсе, а помогаю одному земляку на рынке. Меня содержать в Питере некому, у меня одна матушка, учительница младших классов.

— Из Сараево? — удивилась Ира. — Это же в Боснии, я там была на экскурсии, когда в прошлом году с родителями ездила отдыхать в Хорватию.

— Да нет, — смутился Павел, — Сараево — это наше село в Вологодской области. Чтобы к нам попасть из Питера надо вначале почти сутки ехать поездом до Вологды, потом на электричке часа четыре до Кич-Городка, а потом еще полчаса лететь на кукурузнике. Места, надо сказать, глухие, но село большое и школа нормальная.

— Как же вы с тройками так хорошо ЕГЭ сдали?

— Я не любил делать то, что мне не интересно, вот и был троечником, а ЕГЭ чего его сдавать? Там все просто.

— Говорю — Ломоносов, а ты не веришь. Жаль, не приживается к нему эта кликуха, — добавил Петька. — У меня тоже нет клички.

— А почему? — удивилась девушка. — У всех есть, а у вас нет?

— Потому, что мы — Петр и Павел! Святые имена, понимаешь?

— Да, ребята, с вами не соскучишься! — покрутила головой Ира, и отправилась с новыми приятелями в зал.

На протяжении всего концерта компания зажигала под песни уже основательно повзрослевшего Юры Шатунова. Ребята подпевали и прыгали в такт музыке. Даже строгий Терминатор изображал на своем лице что — то вроде веселья, даже степенный Глеб размахивал над головой снятым джемпером и крутил им над головой как пропеллером, даже не знающий слов Павел, широко открывал рот и что — то мычал, изображая пение. То, что творил Петька, передать было невозможно: он скакал, пел, кричал и непрерывно тормошил подружку. Если бы кто-то раньше сказал Ирине, что ей понравится программа «Ласкового мая», она бы очень удивилась, но здесь, среди веселых Петькиных друзей, ей уже стало казаться, что это самая отличная группа на свете.

— Ну что, целоваться будем? — заглянул ей в лицо Петька, когда они вышли после концерта на холодный Литейный проспект и двинулись в сторону станции метро «Площадь Восстания».

— А что, надо? — улыбнулась Ира.

— Надо, Ириска, надо, — ответил Петька и припал к ее губам своими, горячими и влажными.

Ира целовалась с парнем впервые, если не считать неумелых поцелуев с соседом по даче, пареньком, который был младше ее на год. Тогда она вообще ничего не ощутила, только неудобство, от того, что к тебе прикасается губами совсем другой человек. Сейчас она буквально утонула в этом новом ощущении, стараясь продлить его как можно дольше. Они целовались всю дорогу до ее дома, расположенного в одном из спальных районов города, целовались в подъезде, пока она не услыхала, что где-то наверху хлопнула дверь, и мамин перепуганный голос сказал, по всей видимости, отцу:

— Иди, ищи, уже первый час, а ее нет!

Оторвавшись от друга, Ира бросилась к лифту и судорожно нажала кнопку своего этажа.

Она долго не спала, вспоминая этот вечер, и, засыпая, поняла, что влюбилась. На следующий день Петя примчался к ней на переменке.

— Ириска, после занятий идем на Дворцовую площадь, я с работы отпросился, — выдохнул Петя.

— Зачем, — удивилась девушка, — погулять?

— Нет, надо белоленточников поддержать. По всей стране митинги!

— Каких белоленточников? — удивилась Ириша.

— Ты не знаешь? Ну, темнота! Ладно, по дороге расскажу, идешь или нет? — посмотрел он на нее своим строгим взглядом. По тому, как уменьшился Петькин глаз, Ира поняла, что он отказа не примет.

— Пойду, — ответила она, — а родителям скажу, что задерживаюсь на консультациях.

Ирины родители были совершенно аполитичные люди. Отец — бизнесмен, имеющий небольшой частный бизнес, и мать — домохозяйка, бросившая инженерную профессию, когда в доме появился достаток. О политике дома никто никогда не говорил. Отец — человек легкий, смотрел обычно спортивные передачи и канал СТС, заливаясь хохотом над шутками «Уральских Пельменей». Мама днем смотрела сериалы, готовя обед, а вечером ботала с подружками по телефону. Нет, они, конечно, были просвещенными людьми: любили театры, выставки, с детства таскали дочку по всяким вернисажам и историческим местам Питера. Два раза в год они выезжали за границу: один раз в круиз и второй — на какое-нибудь европейское взморье. Однако, когда речь заходила о политике, родители скучнели и отвечали интересующимся:

— Мы вне политики!

В Ирининой девчачьей группе тоже никто не говорил о событиях в стране. Да, конечно, все знали, что скоро выборы, что опять президентом станет Путин, но мнения по этому поводу никакого не имели, да и никто его и не спрашивал. Выборы, и выборы. Иринино время выбирать еще не пришло, да и зачем? Все же, как говорил папа, уже решено и без нас. Это она и поведала другу, когда они ехали в шумном метро.

— Так, придется проводить с тобой политзанятия, — обнял он девушку. — Я, например, с детства человек политизированный. Меня папа к этому приучил, постоянно дома политинформации устраивал. Правда теперь наши взгляды разошлись, он красный и критикует власть слева, а я либерал и критикую власть справа. Папан, понятно, по Союзу скучает. Он в 91-ом, когда Союз рухнул, уже капитаном был, даже во время ГКЧП на танках в Москву входил.

— Ничего себе! И это он в Белый дом стрелял? — ужаснулась Ира.

— Ой, как же все запущено! — простонал Петя. — Белый дом расстреливали в 93-ем, а в 91-м ГКЧП подавили быстро и почти бескровно. Жаль, что меня тогда не было, я бы тоже на баррикадах стоял, чтобы красного переворота не было.

— А моя бабушка говорит, что в Союзе хорошо жили, все были одинаковые и никаких олигархов.

— В чем-то твоя бабушка и права. Олигархи в нашей стране — большая беда, а президенты им служат. Вот поэтому мы и идем с тобой на митинг. Ты голосовала на выборах в парламент?

— Нет, мне только через месяц восемнадцать будет, — засмущалась Ира.

— А понятно, ты еще и малыш. Малыш-Ириска — здорово! А я в этом году уже голосовал. Представляешь, как клево, когда тебе доверяют определить будущее страны? Я, например, за партию «Яблоко» свой голос отдал. Это самая путевая партия у нас. Правда, я в их программе толком ничего не понял. Предлагают землю народу раздать по 40 соток, пусть строятся и экономику поднимают. Я, может быть, тоже бы взял 40 соток и построил нам с тобой дом, детишек бы завели, курочек, — ботал без умолку Петька, — но зачем эти сотки тем, у кого дача есть или квартира? Ты как считаешь, Ириска? Ах, да, ты у нас вне политики. Так вот, все в Питере голосовали за «Яблоко», а они в Думу не прошли.

Ире было стыдно, что она ничего не понимает, но она верила другу на слово и слушала его с большим удовольствием. «Надо будет в инете посмотреть про выборы и про партии, а то я совсем дремучая», — решила она. До Невского проспекта добрались на метро, потом быстрым шагом дошли до Арки Дворцовой площади и в нерешительности остановились. Вся Большая Морская вплоть до входа на Дворцовую была заставлена большим крытыми машинами.

— Петя, извини, а зачем тут эти машины? Они очень похожи на те, что нам на дачу продукты привозят, — спросила Ира у остановившегося приятеля, — только нет надписи «Продукты».

— Это не хлебовозки, это Автозаки. Я в прошлом году их уже видел, когда участвовал в «Марше Несогласных». Они служат для перевозки преступников и этих самых несогласных. Наловит милиция кучку — и в Автозак.

— Зачем? — удивилась несколько перепуганная девушка.

— Как зачем? Чтобы очистить улицы от либеральной слизи, как говорят единороссы в Думе. Погоди, потом расскажу, — на минуту задумавшись, Петя предложил, — идем. Если не удалось взять Зимний дворец в лоб, придется зайти с тыла. Видела, как матросы в семнадцатом Зимний брали?

— Видела в каком — то старом кино и на картинке.

— А я брал, но потом взяли меня, — беспечно болтал Петька.

— Как это взяли? — округлились глаза у подружки.

— Да так, ударили пару раз дубинкой по спине, взяли под руки и повели в автозак, — не без гордости ответил ей парень.

— И что? — пресекающимся от волнения голосом спросила девушка.

— Да ничего, привезли в участок, рассказали, как надо любить Родину. Я задавал много вопросов, и меня, как политически грамотного, отпустили. Еще и руку на прощание пожали. Приходите к нам еще, говорят, товарищ Шкодин, больно вы понятливый. Может быть, и другим подадите положительный пример.

— Врешь ты все, — неуверенно сказала Ира. — Сознайся, врешь или нет?

— Конечно! Или нет, — ответил Петька, когда они уже поворачивали на Дворцовую.

— Ты что, мне не веришь? — посмотрел он на нее большими круглыми глазами. — Или, может быть, трусишь?

— Нет, не трушу. Просто ты так говоришь, что не знаешь, верить тебе или нет. Как — то несерьезно.

— А глаза какие в этот момент?

— Большие и глупые, — рассмеялась девушка и пошла в сторону стоявшей на площади толпы.

— А вот грубить старшим по званию нельзя! — догнал ее приятель и, обняв за плечи, привлек к себе и, запрокинув ее головку, поцеловал.

— Нашли, придурки, где целоваться! Другого места нет? — услыхали они голос, доносившийся из шеренги Омоновцев, стоящих вдоль стен здания Генерального штаба, — Если на митинг, то проходите дальше, а лучше, идите, целуйтесь вон, возле Петра, там все молодожены целуются.

Строгий дядька в полном облачении Омоновца, похожий на офицера, махнул резиновой дубинкой в сторону Исаакиевского собора.

— Тут одни педерасты собрались, нечего вам — мальцам — возле них делать, — решил растолковать он свое предложение.

— А можно, мы все же посмотрим, что там такое? — невинным голосом произнес Петька

— Иди, если тебе жизнь не дорога, но девчонку оставь. Ребёнок она совсем, вон какие глазищи, чуть чего, и слезы побегут.

— Ничего и не побегут, — дернула плечом Ириша и потянула друга за собой, — мы пойдем, хорошо?

— Идите — идите, раз мозгов нет, но уж не обижайтесь! — буркнул им вслед омоновец.

Митингующих у Александрийского столпа собралось довольно много. Люди стояли с просветленными лицами, сжимая в руках: кто белые флаги, кто бечевки с привязанными на них белыми шарами. Некоторые были с самодельными транспарантами, на которых корявыми буквами было выведено: «За честные выборы», «Долой ЕР!», «Чуров — обманщик», «Путина долой!» Почти у всех на груди были приколоты бантики из белых лент.

— Почему все белое? — поинтересовалась Ирина у спутника.

— Это цвет чистоты. Намек на то, чтобы выборы были честными. Понимаешь?

— Понимаю, — ответила Ира, с опаской поглядывая на сжимающееся вокруг митингующих кольцо омоновцев.

— А можно тут стоять? — несмело спросила она.

— «ВКонтакте» писали, что митинг согласованный¸ правда, только на пятьсот человек, а тут, похоже, больше, — ответил посерьезневший Петр. — Видишь, чел у ограды стоит, ну этот, в очках и кепке? Он тут самый главный, всем в инете пишет, а потом отчеты составляет.

В это время человек в кепке взял слово и начал говорить, как подло обманул народ избирком, какие нарушения были на выборах в Думу. Потом вышла худосочная дамочка и тоже стала что — то говорить о демократии, чистоте выборов, нарушениях. За ней вышел мужчина средних лет и стал нудно перечислять выявленные нарушения на избирательных участках СПб.

— Знаешь, давай, и вправду, уйдем, — предложил Петя подружке, — отметились и пошли, вон народ подгребает, скоро зачищать будут.

— В смысле чего, — поинтересовалась Ира, — площадь убирать?

— Ну, вроде того, — народ на автозаках по домам развозить. — Ты не хочешь вместо метро на хлебовозке проехаться?

— Нет, конечно, — пугливо втянула голову в плечи подружка, — пошли быстрее.

— Пошли, конечно. Мне рядом с тобой даже митинг не интересен. Был с друзьями, внимал, а теперь только о тебе думаю.

— И что же ты думаешь?

— А то, что очень хочется целоваться.

Они целовались у памятника Петру, на ступенях Исаакиевского собора и в метро, и в подъезде Ирининого дома. Целовались до тех пор, пока за спиной не прозвучали грозные слова отца:

— Это еще что такое, Ирина?!

— Не что, а кто, — смело ответила Ира отцу, — это мой друг — Петр Шкодин.

И, чтобы придать авторитета своему дружку, добавила:

— Он второкурсник, машиностроитель.

— Если машиностроитель, чего по подъездам тереться? Заходите в дом, — предложил отец.

С этого момента Петька все свободное время проводил у Иры дома. Родители вначале ворчали, а потом привыкли. Правда, мама сказала как-то:

— Ты уверена, что именно этот человек тебе нужен? Провинциал, ни кола, ни двора. Ты — красивая девочка, могла бы себе олигарха найти.

— Мать, что ты мелешь, какой олигарх? — заступился за дочку отец. — Петька еще молодой, но глаз у него горит, я вижу. Он сам олигархом станет, дай только срок. Провинциалы, они шустрые, не то, что наши питерские. Вот у меня на фирме двое провинциалов работает, так куда местным до них! Приезжим надеяться не на кого, вот они и лезут из кожи вон, чтобы за столицу зацепиться. У наших все есть: мама, папа, крыша над головой, волноваться не о чем. Одним словом, мне Петруха нравится. Только смотрите, глупостей не наделайте, погрозил родитель пальцем дочери.

До «глупостей» дело не доходило, как ни пытался Петька. Но чему быть, того не миновать.

Начало мая выдалось необычно теплым. Хотелось гулять, радоваться приходу весны, бродить по украшенным к празднику улицам Питера, оттянуться, говоря студенческим языком, перед зачетной неделей и экзаменами, перед тем ответственным моментом, когда большинство студентов клянется себе: «После майских начну новую жизнь, сяду за учебу и никуда ничего, ни–ни!» И вот, в один из праздничных дней, Петька предложил подружке:

— Ириска, есть отличная идея. В воскресенье идем на митинг протеста против инаугурации президента. Многие наши собираются. Помитингуем, а потом поедем всей компанией кататься по Неве. Там на кораблике бар есть. Посидим, потанцуем, одним словом, отметим свою активную гражданскую позицию в честь майских праздников. Пусть не думают, что вся страна заходится от восторга, что Вовик опять вернулся. Мы, например, против! За тобой только подготовка белых ленточек, они у тебя должны быть.

— Есть. Правда, нейлоновые, от школьных праздников остались, — ответила Ирина, — я их на мишек завязала. Не видел?

— Видел, конечно, сидят такие плюшевые белоленточники. Надо бы на них, как говаривали раньше, куда надо написать. Путь власти проверят твоих мишек на лояльность.

В воскресенье Петька заехал за нею домой.

— Поторапливайся, нас роскошная тачка ждет!

Двор дома, где жила Ирина был плотно заставлен машинами. Еще бы, народ здесь жил зажиточный и машины имел непустяковые, высоко стоящие на колесах, сияющие никелированными деталями и лакированными боками. Посему, приткнувшийся возле мусорных контейнеров видавший виды «Жигуленок», на которых в Питере ездят только студенты и гастарбайтеры, сразу бросился в глаза.

— Садись, не стесняйся, — широким жестом пригласил Петя, открывая заднюю дверцу машины, — тут все свои.

Действительно, за рулем Жигуленка гордо восседал Пашка, а на заднем сидении пристроился Матрос Железняк со своей роскошной подружкой, одетой по случаю праздника в яркую зеленую куртку.

— А где же белые ленты? — удивилась Ира, протягивая другу, который уселся на переднем сидении, бантики из белых капроновых лент.

— Коммунисты белый цвет не признают, — гордо ответил Матрос, — белое движение не наше.

— А зачем же вы едете на митинг? — удивилась Ира.

— Мы против олигархической власти, поэтому сейчас мы с вами!

— Ну, ты строг, — повернулся к ним Петька, — ты мне Ириску не пугай.

— Я не боюсь, — улыбнулась та, — а где же Рома — Терминатор?

— Он же нашего великого Владимира прочит на должность царя, зачем же он поедет на митинг? — рассмеялся Павел. — Он со своей Ольгой, наверное, сейчас гимн «За царя и Отечество» репетирует. Я у него на тумбочке текст видел. Мы с ним в одной комнате живем.

— Ну и как он? — поинтересовалась Ира. — Тебя за монархию агитирует?

— Пытался на первом курсе, но теперь отстал, видит, бесполезно, но своей офицерской дисциплиной просто забодал. Встает в шесть часов, в любой мороз открывает форточку и делает зарядку, потом идет обливаться холодным душем, а потом долго отфыркивается, не давая спать.

— Я бы его урыл, — беззлобно сказал Петька.

— Мы с дружком как-то хотели сделать ему темную, но он, собака, хоть на вид и хилый, но оказал нам отчаянное сопротивление. Терминатор, одним словом. Плюнули, и стараемся не замечать этого чокнутого патриота, — сказал Пашка и, нажав на газ, стал проводить своего боевого коня по узким просветам, между стоящими во дворе машинами.

— У вас, походу, здесь одни буржуи живут? — поинтересовался Глеб, — вон, сколько машин наставили.

— Да нет, средний класс, — ответила Ира.

— Это сейчас так называют — «средний класс», а раньше их звали «буржуи», — наставительно произнес Матрос.

— Скажи, Глеб, а как тебя в коммунисты занесло? — поинтересовалась Ира.

— У меня в роду все коммунисты: отец, дед и прадед, — ответил с достоинством Глеб. — Когда в нашем городке последний завод закрыли, где отец слесарил, я тоже в коммунисты записался. Мне тогда только шестнадцать было. Не брали! Мол, комсомолец, но я настоял.

— Твой Зюганов — сам буржуй, наверняка, у него уже свой свечной заводик есть, — перебил его Петька. — Только создает вид, что он оппозиция, а вот протестовать против нечестных выборов не стал, так, вякнул что — то в своей манере, и все.

— Да, он уже свое отжил, и мы, молодые коммунисты, готовимся его переизбрать, но их гвардия пока сильна.

— Ириска, ты не обращай внимания на его важный вид, — опять влез с замечанием Петька, — знаешь, как он ржет, когда его щекочешь, вся общага содрогается. А так, ничего, тихий, по утрам зарядку не делает. Оно и понятно, коммунисты они все лентяи, чего он себя утомлять будет?

— Почему это лентяи? — не меняя важного тона, спросил Глеб.

— Это только от лени могла прийти в голову идея о коммунизме, — засмеялся Петька. — Коммунизм — это общество, где кто хочет, тот работает, а кому в лом — нет. Я понимаю, как мог стать коммунистом Глеб. В стране полно тех, кто вспоминает, как говорится, в нетленке о Масяне: «Я-то в Советском Союзе о!». А вот как Терминатора занесло в монархисты, ума не приложу!

— Его один мужик, преподаватель философии, завлек, — ответил ему Паша. — Они же у нас в универе все даже не из прошлой, а из позапрошлой эпохи. Песок сыпется, а дух горяч. Ромка — Терминатор — человек честный, патриотичный, вопросы ему задавал, потом согласился водный зачет сдать, вот и стал монархистом.

— Как это, водный зачет? — удивилась Ира.

— А этот гриб, не смотри, что древний, а морж. Он студентов в Крещение водит на Неву в прорубь окунаться. Кто окунулся, тому зачет или даже экзамен по философии. А наш идейный Терминатор даже, получив законную пятерку, поперся окунаться. Ну, понятное дело, его этот морж сразу в ряды монархистов зачислил. Недавно поручил ему сделать доклад на тему: «Алкоголизм — грозное оружие против России». Терми сидит, пыхтит и описывает эту сугубо национальную проблему.

— Боже, как интересно у вас! — воскликнула Ира, а у нас в девчачьих группах ничего такого нет.

— Понятное дело, Ириска, зачем вам прорубь с головой? Вам только, зажмурив глаза, нужно окунаться в любовь! — повернул к девушке Петька свое веселое и лукавое лицо.

— А вот и нет, — надула губки Ира, почему-то обидевшись на дружка.

Так с шутками и прибаутками они добрались до центра города и, петляя по улицам старого города, стали приближаться к площади Пушкина, где должен был начаться митинг «За честные выборы». Город в этот воскресный майский день практически вымер. Питерцы, измученные долгой зимой, уехали на дачи сажать огороды, просушить свои загородные дома, а заодно проветрить свои легкие чистым лесным воздухом, вытеснив оттуда накопленные за зиму выхлопные газы. Благодаря этому, улицы были практически пустыми, и ехать по ним было приятно даже на нещадно чадящем «Жигуленке».

— Паша, а где ты купил эту машину? — поинтересовалась Ира.

— По случаю, у нашего дворника-таджика, — ответил за приятеля Петр.

— Не слушай его Ириша, это он от зависти так говорит. Он бы тоже не прочь за руль сесть, но боится, что заболтается и влипнет куда-нибудь. Машину я купил не у дворника, а у комендантши общежития. У нее муж умер, а машина осталась и стояла в гараже. Ей деньги были нужны, у меня было пятьсот баксов, остальные постепенно отдал. Вот, теперь езжу, а машину она разрешила в том же гараже держать, пока не продаст, или пока гараж не снесут. Последнее вероятнее, весь город теперь зачищают от этих построек, хотя народ и противится. Так что постоит мой мерин под крышей, пока себе новую тачку не куплю.

— Ничего себе, как живут студенты! — удивилась Ирина. — О новых машинах мечтают!

— Кто как! — возразил Петька. — Вон Матрос с хлеба на воду перебивается, не желая работать на мироедов. Ведь так, Глебушка?

— Да, я отказываюсь участвовать в эксплуатации народа! — гордо повернув голову к Ирине, ответил Глеб. — И машина мне тоже не нужна, от таких машин только одно загрязнение окружающей среды. Их прокат надо запретить.

— Ах, запретить! — воскликнул Пашка и, резко затормозив, предложил:

— А ну, выметайся!

— Да ладно тебе, Глеб пошутил, это он в тебе классового врага видит, вот и болтает, а кататься на машине любит, правда, Глеб? — заступился за соседа по комнате Петя.

Глеб буркнул себе под нос что — то примирительное и через пять минут Павел уже парковал свою машину на стоянке Витебского вокзала. К площади Пушкину пришлось пробираться через шеренгу омоновцев.

— А митинг разрешен? — опасливо поинтересовалась Ира.

— Митинг разрешен, а вот шествие — нет, — ответил уверенно Петя, — в инете читал. А зачем нам шествовать? Постоим, покричим — и все.

На площади уже собралось значительное количество митингующих. В основной своей массе это была питерская интеллигенция: утонченные питерские старушки и старички с бледными от старости лицами, хорошо одетые молодые люди со всеми признаками офисного благополучия, студенты всех мастей, среди которых выделялись хипстеры, так называли обеспеченную городскую молодежь, исповедующая западную культуру и образ жизни.

— А и детсад здесь, — усмехнулся Глеб, — как без него!

— Какой детсад? — свысока поинтересовалась его спутница Татьяна, покачиваясь на высоченных каблуках, верной примете провинциалки.

— А вот эти парни в детских одеждах и с подгузниками, — ответил с откровенным презрением Глеб.

Хипстеры, действительно, отличались от остальных парней и полудетской одеждой с обязательными вязаными шапочками с бубонами, огромными шарфами на шее, и школьными рюкзачками за спиной.

— Они что, реально с памперсами? — продолжала расспрашивать Татьяна.

— А с чем же еще? Видишь, у них мотня висит сзади на джинсах. Это чтобы там подгузник умещался. У нас один такой чмошник есть. Только ленивый не прикалывается к нему с вопросом: «А ты подгузник давно менял, а то запах какой-то…»

— Да, есть у нас такой чувак, — поддакнул Петр приятелю, — в принципе, он парень ничего, но какой — то заторможенный. На занятия ходит от случая к случаю, но каким — то образом умудряется сдавать экзамены. Зачем пошел в машиностроители, не знает, техникой не интересуется и всем своим видом показывает, что в группе он человек случайный. Говорит, что хотел стать музыкантом, но папаша, имеющий небольшой заводик, заставил его идти в технический универ, учиться на инженера, чтобы продолжить его бизнес. Вот этот страдалец и мучается. Как по мне, так он дурак, что может быть лучше профессии инженера — механика?

— Инженер-экономист, — ответила ему Ирина, зная, какая тирада последует потом.

— Кто экономист? — возмутился Петя. — Ты мне скажи, кто придумал все, что мы видим вокруг: автомобили, мотоциклы, экскаваторы, трактора, снегоуборочные машины?

— Машиностроители. Наверное, машиностроители, — покорно отвечала подружка.

— Правильно! Какой от вас, экономистов, толк? Что вы будете экономить, если мы ничего не будем производить? Для девчонки, конечно, такая специальность подойдет, а из мужика бухгалтер, как из шахтера балерина. У вас на экономике одни хипстеры учатся, только этот Дениска отирается на машиностроительном факультете, не понимая своего счастья.

— Петька, уймись, дай послушать, что люди говорят, — одернул друга Павел.

— Да что там слушать, все твердят, что выборы президента прошли с большими нарушениями, что народ против него, потому что экономика страны в стагнации, — возразил ему Петр. — Знаешь, Ириска, что такое стагнация?

Ира знала, что стагнация — это застой, но особого неудовольствия у нее это не вызывало. Здесь, на площади, ей было радостно, что наконец — то она повзрослела и голосовала вместе со всеми за того кандидата, о котором даже в ее группе спорили. Одни говорили, что он олигарх и знает, как обогатить страну, а другие говорили, что он знает, как обогатиться за счет народа. Ира была из первых, тем более, и ее друг был за него. Теперь они стояли вместе здесь на площади, протестуя против того, что их избранник набрал так мало голосов. Все собравшиеся были уверены, что в их продвинутом Питере этот кандидат должен был победить. Ира вместе со всеми покричала «Позор, позор!» и ее, как и всех собравшихся, распирало от чувства своей причастности к истории, к возможности написать свое слово на ее страницах. В речи, звучащие с трибуны, ребята особенно не вслушивались, а потому пропустили слова организаторов о том, что митинг закончился. Когда толпа зашевелилась и двинулась в сторону метро, увлекаемые потоком друзья присоединились к ней, чтобы выйти к автостоянке у вокзала, где был припаркован Пашин автомобиль. Пройти надо было всего метров сто по довольно широкой улице, но что — то вдруг застопорилось этом движении, и к тому времени, когда их компания практически поравнялась со входом в метро, навстречу им стали активно протискиваться молодые люди со словами:

— Валите, там ОМОН!

— Ну и что, мы же ничего не нарушили, — смело заявил Петька, продолжая двигаться вперед, крепко держа за руку подружку. — Сейчас из толпы выйдем, а там уже и машина. Не бойся!

Людским потоком от них отнесло Глеба с Татьяной и Пашку, а потом какой — то непонятно откуда взявшейся турбулентностью прибило к железным щитам ОМОНа. Ира даже не успела перепугаться, как мимо нее пролетело что — то темное и обрушилось на плечо Петьки с криком:

— Сказано, шествия нельзя! Нарушение!

Петька, присев от боли, пытался объяснить, что они не шествуют, а идут к своей машине, за что опять получил по спине и в последний момент успел подставить руку под резиновую дубинку, которая вот — вот должна была обрушиться на спину его девушки.

— Ирина, беги, — последнее, что услыхала она перед тем, как голова Петра мелькнула уже за касками Омоновцев, окруживших несколько парней и оттеснивших их к стоящим на улице автозакам.

Ее, лишенную поддержки друга, закружило в толпе и втолкнуло в вестибюль метро, растрепанную и помятую, с надорванным рукавом куртки. В любом другом случае она бы зарыдала, но сейчас слез не было, а была какая — то странная собранность, давшая ей возможность протиснуться на эскалатор метро, а потом добраться до дома, скрывая от прохожих порванную одежду и насмерть перепуганные глаза. Только очутившись дома, в своей уютной комнатке, она зарыдала, смывая слезами пережитый стресс.

— Что с тобой? — влетела в комнату мама. — Петя обидел?

Однако дочка отчаянно покрутила головой, чтобы дать понять, что нет, не он.

— Что с тобой? — зашел в комнату отец. — Что за слезы? Этот паршивец обидел? Да я его…

— Нет, не он! Не трогайте меня, оставьте в покое, — сумела выдавить из себя Ирина и опять зашлась в рыданиях.

Под вечер, уже напившись валерьянки, она начала что — то соображать, и первая мысль, которая заставила ее опять разрыдаться, была: «Петя в тюрьме!» Судорожно нащупав телефон, она набрала его номер и услыхала казенный голос: «Телефон находится вне зоны доступа. Позвоните позже или оставьте сообщение». Ира набрала номер Павла и услышала те же самые слова. Ответил ей только Глеб, номер телефона которого она когда — то записала под диктовку Петьки на случай, если его надо будет немедленно найти, а телефон будет или разряжен или не оплачен.

— Алло! — услыхала она густой баритон Глеба. — Я слушаю.

Ира была счастлива. Петька где — то рядом, может быть, вышел на кухню или принимает душ. Даже успела обидеться на невнимание друга, что тот не перезвонил ей сразу, как пришел домой.

— Глеб, позови Петю, пожалуйста, — попросила она.

— А его нет!

— А где он? — спросила Ира и почувствовала, как холодок пробежал по всему телу.

— Его забрали и посадили в автозак. Ты что, не видела?

— Видела, — эхом отозвалась Ирина, — но я думала, что его уже отпустили.

— Если и отпустят, то не раньше, чем завтра утром, да и то, если повезет, — ответил Глеб.

— А ты дома? — зачем — то спросила девушка.

— Дома, в общаге, ужин готовлю. Пашка поехал к родне за город. А что?

— Я просто так спросила, — ответила Ира и поняла, что ее что — то задело в ответе Глеба, то ли раздраженный тон, то ли тот факт, что они в общаге, а Петька где — то там, в холодной и страшной тюрьме.

Тюрьмы она боялась панически. Ужасы этого заведения постоянно демонстрировали в заполнивших телеэкраны детективных сериалах, где главный герой или героиня обязательно должны были пройти через жестокие испытания казематом.

— Как ты думаешь, где его искать? — спросила она, набравшись сил.

— Где — где, в полиции, куда повезли. Я не знаю, да и тебе не советую узнавать. Все равно не скажут, только проблем себе наживешь. Отпустят, в прошлый раз же отпустили.

Этот совет только подхлестнул Ирину. Она засела за компьютер, нашла номера телефонов отделений полиции города и стала методично все обзванивать, задавая один и тот же вопрос: «Скажите, пожалуйста, нет ли среди задержанных Петра Андреевича Шкодина?» Какова же была ее радость, когда в одном из отделений ей ответили, что есть. На вопрос, когда же его выпустят, она получила ответ, что после выяснения обстоятельств задержания. Быстро собравшись, Ира кинулась в это отделение милиции, но разговаривать с ней там не стали, только подтвердили факт задержания Пети.

— Что же ты, девушка, за своим женихом не смотришь? — нахально улыбаясь, спросил ее дежурный полицейский. — Я бы сидел возле такой красавицы как ты, а не по митингам бегал. Может быть, не даешь, потому и ищет другие способы разрядиться?

От этих слов Ирину бросило в жар, и она, сдержавшись, чтобы не нагрубить милиционеру, уехала домой. Ира забылась сном только под утро. Из этой непрочной дремоты ее вернул в реальность телефонный звонок.

— Это я, Петр. Все нормально. Как ты?

— Где ты? — закричала в трубку Ира, потом стараясь сдержать слезы, подступившие к горлу, она замолчала.

— Не плачь, я в общаге.

Голос в трубке звучал глухо и невнятно. Это настораживало и не давало полностью ощутить радость от того, что он нашелся.

— Петя, что с тобой? Я сейчас приеду.

— Не надо, не приезжай, потом встретимся, — ответил ей все тот же глухой голос. — Я звоню потому, что Глеб сказал, что ты волновалась. До встречи.

Услыхав в трубке короткие гудки, Ира поняла: надо ехать, что — то не так. Она не помнила, как добралась до общежития, где жил Петр, как прорывалась через стойку вахтера, которому кричала, что надо спасать человека, как ворчала ей в след вахтерша:

— Все вы тут спасительницы, отбоя нет.

Она была здесь однажды. Петя пригласил отметить Восьмое марта. Посидели славно, но когда Ира обнаружила, что комната вдруг опустела, и они остались с Петькой одни, она, усилием воли остановив непривычное кружение в голове от выпитого вина и сославшись на то, что надо на минутку выйти, выскользнула за дверь, прихватив вещи. На следующий день он даже не зашел к ней на перемене, а позвонил только под вечер, спросив:

— Что, испугалась? А зря, я же не маньяк.

Тогда они помирились. Сейчас она каким — то шестым чувством нашла его неприметную дверь на четвертом этаже в длинном тусклом коридоре. Постучала и тут же вошла. Петр лежал на кровати, вытянувшись во весь свой немалый рост. Глеб доедал яичницу, сидя за столом, заваленным грязной посудой, хлебом и книжками.

— Хорошо, что пришла. Петька в неадеквате. Лежит, молчит. Может быть, ты его разговоришь, а я пошел на лекцию. Гришка — наш третий жилец, дома, в Череповце, — зачем — то добавил он, уже держась за ручку двери.

Ира подошла к кровати и первое, что увидела, устремленный мимо нее в потолок странный взгляд друга. Особенно поразили его глаза, пустые и безучастные, один из которых, полуприкрытый веком, был заметно меньше другого.

— Петя, что с тобой? Ты болен? — присела к нему на кровать Ира и положила свою ладонь на его руку, — ты не выспался?

— Не надо меня расспрашивать, — ответил парень, высвобождаясь. — Не надо было приходить. Я не хочу, чтобы ты меня видела таким.

— Я хочу тебя видеть любым — больным и здоровым, грустным и веселым, — понимаешь, любым! — заговорила Ира. Ее слова лились легко, и сами складывались в фразы. — Я чуть не умерла вчера, когда не могла найти тебя. Потом обзвонила все ментовки и нашла. Поехала туда, но меня к тебе не пустили, и вынудили уйти.

— Спасибо тебе, конечно, но пойми, после того, что они сделали со мной, я не должен быть рядом с тобой. Я недостоин тебя, я не смогу тебя защитить, я просто ничтожество.

— Что они сделали? — упавшим голосом спросила Ира.

Перед глазами всплыли страшные картины, которыми развлекало телевидение, о зверствах уголовников над теми, кто первый раз попал в тюрьму. Это было страшно, гадко и совершенно невыносимо. В такие моменты она закрывала глаза, чтобы спрятаться, не видеть этих кадров, чтобы потом не мучиться отвратительными видениями. Неужели, такое произошло с ее другом?

— Нет, меня не насиловали, — успокоил ее Петр, — понимаешь, меня унизили. Меня, которого никогда и никто не унижал, сейчас унизили. Если бы ты слышала, как со мной разговаривал следак! Создавалось впечатление, что перед ним сидит отмороженный гопник, которого поймали за руку. Он не называл меня ни по фамилии, ни по имени, а только всякими мерзкими словами: урод, пидор, гнида и прочее — вспоминать неохота. Это в фильмах они все такие правильные, а на деле просто фашисты. Где их только таких берут? Как рождается на свет такая категория людей, которым доставляет удовольствие унижать людей? После этого допроса я понял, что я никто, просто жалкая тварь, которую можно ни за что, ни про что посадить, обругать, растоптать, бросить в тюрьму. И никто, понимаешь, никто, за меня не заступится. Правильно мне отец говорил, что в наше время лучше не попадать в полицию ни в качестве свидетеля, ни, тем более, в качестве обвиняемого. Он считает, что в нашей стране нет правды, а есть только деньги. Если их нет, ты никто! Я слушал его и думал: «Ну вот, опять пошла ностальгия по Союзу». Однако ведь был в Союзе и Гулаг (я, представь себе, прочел Солженицына, нам его задавали как внеклассное чтение), но я был уверен, что все это было в том далеком сталинском прошлом, а теперь в нашей демократической стране такого не может быть по определению. Оказывается, все есть, просто не в такой степени. По-прежнему, любой человек, даже невиновный, может быть арестован, задержан, упрятан, и по-прежнему там, за тюремными стенами он никто, просто жалкая дрожащая тварь!

— Я не поняла, за что тебя задержали, мы же ничего не делали? — тихо спросила Ира. — Митинг же был разрешен.

— Митинг да, а вот шествие — нет. И доказать им, что мы просто в толпе людей пробирались к своей машине, было невозможно. Когда услышали про машину, вообще разорались, что они менты, верно служащие государству, машин не имеют, а какие-то поганые сопляки, разъезжают на собственных автомобилях. Допытывались, кто еще со мной был. Я не ответил — ударили пару раз по почкам, но потом, видимо, запал пропал. Видимо, было слишком много задержанных, и они, по всей видимости, устали их допрашивать.

— А как тебя отпустили?

— Этого я не понял. Может быть, потому что не было на меня заказа, как говорил этот чел, организатор, который вместе со мной в автозаке ехал. Им первачки не нужны, они активистов отлавливают. Простых участников забирают для того, чтобы запугать, превратить из несогласных в молчащих. Чтобы они, попробовав дубинки и жесткость нар, десятой дорогой обходили всякие митинги, а вот с активистами не церемонятся. Меня тоже хотели записать в активисты, пробив по базе, что я уже однажды был задержан. Пытались на меня навесить организацию митинга, нападение на ОМОН, но потом как-то отвлеклись или уже план по задержаниям выполнили.

— Но ты никого не трогал, я же видела! Я бы пошла в свидетели, что ты никого не бил! — запричитала девушка.

— Никуда ты не пойдешь. Это никому не надо, они сами знают, что я никого не трогал, что это они меня били, я им синяк на руке показал, куда дубинка омоновца попала.

Петька закатал рукав и показал Ире огромный багровый кровоподтек на левой руке, которой он ее защитил. Этот синяк так поразил ее, что она, сама от себя не ожидая, схватила руку друга и стала целовать ее, и заговаривать боль, как это делала в детстве мама, утешая ее, ударившуюся и плачущую.

— Ну, что ты Ириска, что ты, — гладил он ее по голове другой рукой, — мне же не больно, мне просто противно, что я теперь не человек.

— Выкини эти глупости из головы, — зашептала она, — ты самый лучший на свете человек, и, склонившись над ним, стала целовать его глаза, губы, шею, чувствуя, как просыпается жизнь в ее любимом.

Как, откуда у нее взялся этот запас нежности? Эта нежность залила ее всю, сделав смелой, страстной женщиной, которая была готова на все. Потом они лежали, утомленные и растерянные от того, что с ними произошло, глядя на блики солнца на давно небеленом потолке. Немного погодя, уже придя в себя, лежали, обнявшись, шепча друг другу нежные слова. Петька порозовел, и глаза его стали опять одинаковые, а Ира, ничего толком не ощутив от состоявшейся близости, но осознав, что она теперь перешла в новое качество, ни о чем не жалела.

— Я люблю тебя, — повторяла она время от времени.

— Ну вот, я же говорил, что ты меня полюбишь, Ирисища, а ты сопротивлялась, — опять забалагурил Петька, — а я тебя люблю с той самой минуты, когда ты вошла со своими глазищами к нам в аудиторию. Ты знаешь, что у тебя глаза как у газели, испуганные и любопытные?

Обнявшись, глядя друг другу в глаза, они долго перебирали подробности той встречи на занятиях, и то чувство, которое одновременно проснулось в их душах. Время летело незаметно, и вскоре в коридоре послышались шаги возвращающихся с занятий студентов.

— Ой, надо вставать, — забеспокоилась Ирина, — а то вдруг Глеб вернется.

— Не волнуйся, не вернется. Он мой должник по гроб жизни, его Танька уже с Нового года вместе с нами живет, — опрометчиво ляпнул Петька.

— В смысле чего? — переспросила Ира.

— В смысле того, что ее отчислили из института, и она боится ехать к себе домой в Великие Луки. Вот и живет у нас в комнате.

— Как живет, просто так, вместе с вами? — удивилась Ира.

— Да, вместе с нами. Тут многие так живут, парни у девчонок, девчонки у парней. Общага!

— И ты тоже с кем-то тут жил? — напряглась Ирина.

— Я нет, но буду жить с моей девочкой Ириской, — просто ответил Петька, опять увлекая ее в новые, не неизведанные ранее ощущения.

— Нет, не буду я тут жить! По-моему, это странно и противно, вот так, на глазах друг у друга… — сказала Ирина, уже собираясь уходить.

— Ты прямо как Марина Сергеевна. Она как узнала, что в общаге все вперемешку живут, долго не могла опомниться и тоже все время повторяла: «Как это можно? Как это можно?»

— Зачем же ты ей об этом сказал?

— Это не я. Есть у нас одна девчонка. Я, говорит, этого Серегу знаю хорошо, он уже год с моей соседкой в нашей комнате живет. Сергеевна просто в осадок выпала. Что сделаешь, старое поколение! Моя бабушка говорит, что они все невинными замуж выходили.

— А я? — эхом отозвалась Ира.

— И ты, — ответил ей Петька, — ты же теперь моя жена. Понимаешь?

— Жена… — растерянно протянула девушка и еще крепче прижалась к любимому.

Чувственность, которая поселилась в ее теле, неосознанно для нее самой требовала все новых и новых объятий, все новых и новых ласк, удовольствия ощущать своего любимого. О том, что ее жизнь может кардинально измениться, зародись от этих ласк в ее чреве ребенок, не бросит ли этот лихой и веселый парень ее после всего этого, Ира как-то не думала. Ей было все это безразлично, ей просто было хорошо от того, что он рядом, что можно целовать его глаза, можно гладить его упругие бицепсы, можно слушать его голос. Она стала его частью.

Он не был так невинен, как она. У него, симпатичного и веселого парня, отбоя от подружек не было с первого дня общежитейской жизни. Особым спросом он пользовался у старшекурсниц, которые, пережив первые приступы внимания к себе и не сумев зацепиться за одного из парней, продолжали искать того, кто будет их любить. С одними он просто целовался с другими, наиболее доступными, занимался любовью, не придавая этому большего значения, чем обычному массажу, который ему — спортсмену — делали в легкоатлетической секции. Это было приятно, но не более того. Ни к кому он не прикипал ни душой, ни телом. Эта же девочка, которая смотрела на него большими как у газели глазами, вызывала у него удивительную нежность, и он понимал, что это надолго. И ему совсем не хотелось ее обидеть. Когда Пете исполнилось шестнадцать, отец, заметив его интерес к девчонкам, провел с ним беседу и объяснил ему, что должен сделать мужчина для своей женщины — это не обидеть ее и не оставить один на один с последствиями их любви.

— Имей в виду, если обрюхатишь какую-нибудь девчонку, женю на ней и ее в дом приму. Так что думай, что надо делать, чтобы не стать молодым отцом, — говорил полковник, строго сведя кустистые брови.

— Да, ладно, батя! Зачем мне дети? Я еще сам дите, как говорит бабуля, — отшучивался Петька, но все же почитал в инете, как не стать отцом. Сейчас же ему, девятнадцатилетнему, казалось, что он уже совершенно взрослый, и может себе позволить создать семью с этой удивительной девочкой и завести в доме такую же маленькую глазастую дочку, как и она сама.

— Ты не бойся, мы сразу поженимся, если появится ребенок, шептал он в маленькое ушко подружки, но его пока не будет, это я тебе обещаю. У нас будет самая красивая свадьба на свете, а ты будешь самой красивой невестой. Я все сам заработаю, а если понадобится, кредит возьму.

— Да, — отвечала она тоже шепотом, — но кто его тебе даст? Нам на занятиях говорили, что кредиты дают только людям с нормальным доходом.

— Увидишь, будет у меня доход, будет свадьба, и будет роскошная квартира и большая семья! А еще мы будем постоянно путешествовать и объездим весь мир. Наша страна развивается, здесь теперь каждый может себя проявить и все заработать.

— Класс… — радостно отвечала она и представляла себе это чудесное будущее, но тут же спросила. — А зачем же ты тогда на митинги ходишь, если все и так хорошо?

— Вот ты, Ириска, оказывается вредная, — растрепал Петька ее темные, слегка вьющиеся волосы, — я тебе про светлое будущее, а ты — митинги. Да, я хожу туда, потому что хочу, чтобы Россия была не монархией, как мечтает Терминатор, не тоталитарным государством, как задумал Глеб, а демократической страной. Чтобы была свобода слова, чтобы соблюдались законы, чтобы всякие поганые менты не издевались над человеком, не превращали его в тварь бессловесную. Посмотри, на западе чуть чего народ сразу на улицы валит, по любому поводу топами идут. Нас же собралось несколько сотен, ни кричали, общественный порядок не нарушали, а попали в СИЗО, как хулиганы.

Петька опять загрустил и, отвернувшись от подружки, замолчал, уставившись глазами в потолок.

— Пека, прости! — обняла его Ирина. — Все наладится, все будет хорошо!

— Как ты меня назвала? — оживился Петька и всем корпусом развернулся к Ирине.

— Пека. Так в Финляндии называют Петек. Я там в языковом лагере летом после девятого класса была.

— Пекой звали твоего финского дружка?

— Нет, так звали нашего учителя английского, немолодого финна с большой лысой головой, но он был таким милым и таким добрым, что и мне захотелось так назвать тебя.

— Ну, тогда лады, ты — Ириска, я — Пека, — быстро согласился Петька. — В этом даже что-то есть. Зови, разрешаю.

Сделав небольшую паузу, он опять замитинговал:

— Ты должна понять, что я хочу, чтобы меня уважали. Не надо любить, уважать надо. Горький так говорил. Мы его что, напрасно в школе учили? Я хочу, чтобы соблюдались мои права, чтобы один чел, однажды взобравшись на трон, не присох к нему намертво. Пусть он замечательный, умный, демократичный, но пусть уступит свое место другому. Даже роботы снашиваются, даже они могут совершать ошибки, а это человек. Одним словом, пусть будет движение вперед. Поняла?

— Поняла, — ответила Ириша.

— Ты со мной?

— Да, — кротко ответила девушка, — с тобой.

Петя, в любой компании не забывал сказать о себе, что он одессит. Отчасти это было правдой, так как он родился в Одессе, где одно время служил его отец и где нашел себе жену. Потом долгие годы мать с отцом странствовали сначала по Союзу, а потом по России, выполняя свой воинский долг. Петя родился в Одессе, куда уехала рожать мама из Сибирского военного городка. Поехала туда, где было тепло, где жили ее родители и еще незамужняя сестра — Галина.

— Первое, что я увидел в этом мире, было море, — рассказывал Петька подружке. — Дача дедушки и бабушки была у самой воды, и они носили меня на руках вдоль прибоя, и волны убаюкивали меня. И потом каждое лето мы отдыхали только в Одессе. Уже нет бабушки и дедушки, но мы продолжаем ездить туда к моей тете, которая живет в родительском доме и поддерживает на плаву дачу. Вот будущим летом поедем в Одессу, ты увидишь, что это за город. Знаешь, как писали братья Катаевы? «Все человечество делится на тех, кто жил в Одессе и на тех, кто там не был. Причем, вторая часть не самая лучшая на планете».

— По-моему они так писали про свою гимназию, а не про всю Одессу, — возразила начитанная подружка.

— Может быть, и про гимназию, но я распространяю их слова на весь город, который очень люблю! Бульвары, фонтаны, Лонжерон, Привоз, южный говорок… «Мадам, не делайте мне громко», — говорит тетка своей соседке в автобусе, болтающей на весь вагон по мобильнику. «Если вы такая краля, ездите на таксофоне», — отвечает ей крикуха. Тут же в перебранку включается весь вагон. Причем и на той, и на другой стороне есть свои сторонники. «Шо вы хочите от этой дамы, мы для нее простые гои, а она принцесса», — говорят одни. «А если бы вам позвонили, вы бы тоже подняли такой хипиш?» — отвечают другие. Переговариваться через весь вагон там норма и всем велело. А в Питере зайдешь в транспорт, сразу хочется в этой тишине прилечь и уснуть. Все постоянно говорят, что Питер — интеллигентный город, здесь, мол, никто не шумит, а я думаю, что причина здесь простая: как можно болтать, прикалываться и веселиться в сонном дурмане, в котором, в силу погодных условий, постоянно пребывает народ Северной столицы?

— Ну, ты придумал! — возмущалась коренная петербурженка Ирина. — Мы просто наследники петербургской аристократии и советской интеллигенции. У нас не принято шуметь и ругаться на людях и вообще привлекать к себе внимание.

— Понял не дурак, у тебя голубая кровь, — тут же парировал Петька. — Питерцы, по ходу, ругаются только дома. Проснулся и ну орать. Тут шел как-то по улице Марата, слышу крики, мат-перемат, а в воздухе пух и перья летают. Поднял голову, а на самом верхнем этаже идут бои местного значения при открытых окнах. Похоже, супружница кидает в мужа всем подряд: сковородками, подушками, утюгами, и они плавно приземляются на идущие под окнами автомобили и головы интеллигентных горожан.

— Ну, всякое бывает. В семье не без урода. Питерцев сильно разбавили приезжие. После блокады в городе осталось всего около семисот тысяч человек, а теперь уже под пять миллионов.

— Хочешь сказать, понаехали? Маманя тоже говорит, что Одесса сильно изменилась в последние годы. Раньше город на треть был еврейским. Когда Горбачев открыл границы, большая часть евреев съехала в Израиль и Америку, их место заняли украинцы из окрестных сел. Оставшиеся немногочисленные евреи растворились в большой массе украинцев и теперь настоящей одесской речи практически неслышно. Ты видела фильм «Ликвидация»? Классный фильмец! Мать говорит, что артистам удалось здорово передать одесский диалект, хотя время от времени и прорывался московский говорок, но в целом хорошо. Моя матушка — коренная одесситка, ее не проведешь. Я еще прошлым летом хотел тебя в Одессу свозить к моим родичам (так на Украине родственников называют), но тут подвернулись эти путевки в Южный. Я подумал, зачем нам на глазах родни быть? Народ провинциальный, еще не поймет, как невенчанным спать вместе? А в это лето обязательно поедем. Хорошо бы попасть в цветение акации, это где-то в июне. Ты знаешь запах акаций? Нет, ну это просто чудо: сладкий, но не приторный, ты весь в нем утопаешь и понимаешь: вот он юг! Север так не пахнет. Одним словом, следующим летом едем в Одессу.

Всю осень Петька опять ходил на какие-то митинги и марши, только иногда прихватывая с собой подружку, объясняя, что не хочет подставлять ее под дубинки полиции. В конце ноября он прибежал к ней домой сияющий и радостный и закричал с порога:

— Свершилось!

— Что свершилось? — удивилась Ирина.

— Революция на Украине! Народ поднялся, чтобы свергнуть коррумпированную власть! В центре Киева собрались тысячи людей с требованиями отправить в отставку президента Януковича. Причем, никто им этот митинг не согласовывал. Просто взяли и пришли. Включай телевизор, там телеканал «Дождь» в режиме онлайн все показывает.

— А чему ты, Петр, собственно, радуешься? — с такими словами вышел в коридор отец Ирины. — Они же в ЕС вступить хотят.

— О, приятно, Дмитрий Вадимович, что и вы заинтересовались политикой. Вот ведь, что революции с людьми делают! — нахально улыбаясь, ответил ему Петька. — ЕС — это хорошо, нам тоже надо туда вступить, не с Азией же брататься.

— Понимали бы вы чего, прежде чем делать такие заключения, — рассердился отец Ирины. — Россия не та страна, чтобы быть под кем-то. Такого еще сроду не бывало, чтобы ей правил чужой дядя.

— А татары и монголы? — неожиданно поинтересовалась дочка.

— Это было еще до объединения Руси, а после того — ни разу. К тому же, татары нами не правили. Дань мы им платили, но были самостоятельными. А Европу эту мы трижды били, и правили значительной ее частью, так что не им нас учить!

Дмитрий Вадимович говорил сердито и мало походил на всегда любезного и хлебосольного хозяина. Из этого стало ясно, что радость от украинской революции потенциальный тесть не разделяет, и Петя замолчал. Однако его оппонент не унимался.

— Петр, я терпел, когда ты Ирку в свои политические игрушки затаскивал. Надо, конечно, немного нашу власть потрясти, чтобы сами жили и другим давали. Мне, предпринимателю, это понятно, но вот предавать Родину я ей не позволю! — закончил он на высоких тонах.

— Какое же тут предательство? — удивился Петр.

— Самое настоящее. Кто спас украинский народ от ляхов? Кто создал после революции страну «Украина»? Кто сделал ее процветающей республикой Союза? Кто дал ей независимость? И за это все она нас все последние годы обманывает, обворовывает, а теперь и вовсе предала, собравшись вступить в Европу.

— Ой, да успокойтесь вы, Дмитрий Вадимович, никто нас не предал, просто народ захотел себе лучшей жизни, что в этом непонятного? — пытался оправдаться Петя, потихоньку продвигаясь в спасительную комнату Ирины.

— А ты был в этой Европе, чтобы так рассуждать? Не был, то-то и оно! Вон, Финляндия рядом, сделай себе иностранный паспорт и езжай, посмотри, как они живут. Что, Ириша, роскошно? — повернулся отец к жавшейся к стене дочери.

— Нормально, — неуверенно ответила та, — скромненько, но чистенько.

— Вот именно, скромненько! Не было бы нас, они бы жили бедненько и чистенько. Это, мы, идиоты, своего мыльно-рыльного не берем, в Финляндию ездим. Причем машинами вывозим!

Было заметно, что отец сильно рассержен. Причина тому была. Он занимался оптовыми поставками в Питер отечественных стиральных порошков и продвижением их на внутреннем рынке, потому весь иностранный импорт у него вызывал раздражение.

— Правильно Путин сказал, если войдет Украина в ЕС, потащит к нам беспошлинный европейский товар. Что тогда делать нашему производству, закрываться? — сердито посмотрел он на Петра. — Так что, молодой человек, вначале надо разобраться, что к чему, а потом радоваться. Правильно я, мать, говорю, — повернулся он к выглянувшей из дверей гостиной жене.

— Ты всегда все правильно говоришь, но только почему гостя на кухню не приглашаешь, он ведь наверняка голодный, — ответила та примирительно, широким жестом зазывая Петю на кухню.

— Да нет, спасибо, Полина Ивановна, я только что обедал, — сдержанно ответил ей Петя, — я немного посижу и пойду. Устал сегодня ужасно, — и, пропустив вперед себя подружку, зашел вслед за ней в ее комнату.

— Странный твой папаша, смотрел одни комиксы и вдруг прозрел. Оказывается, он против Европы, — продолжил дискуссию Петр, даже забыв ее чмокнуть, как это делал всегда.

— Он не против Европы, он за Россию и свой бизнес, — пыталась оправдать отца Ирина, — ты с ним лучше не спорь, он упрямый, что-то вобьет себе в голову, его не переспоришь. Недавно за компьютер засел, теперь там постоянно с кем-то переписывается и страшно сердит на украинцев за то, что они Россию считают отсталой страной и решили идти в Европу.

— Но ведь они правы, мы от Европы отстали надолго, если не навсегда. Надо догонять, но для этого нужна демократия, коррупцию надо уничтожить, олигархам не давать грабить страну. Вот как на Украине: не хочет Янукович в Европу, купил его наш президент, народ против этого восстал. Песни поют на Майдане, речи произносят. И, заметь, никто им не мешает, менты никого не ловят и в автозаки не закрывают.

— Может быть, это и так… Но ты лучше с отцом не спорь, мне все рассказывай.

— Если не хочешь, я тебе ничего говорить не буду. Мне достаточно споров в общаге. У нас Терминатор и Матрос объединились против меня и постоянно чморят.

— Они же против власти? — удивилась Ирина.

— Да, они против, но каждый по-своему. Терминатору царя подавай, Матросу — генсека. Сами, похоже, на эти места метят. Однако теперь объединились и говорят, что перед угрозой внешнего врага надо быть за Родину.

— А ты разве не за Родину? — пожала плечами Ира.

— Демократы тоже за Родину, но без тоталитаризма, за свободу слова, свободу мнений и так далее. Поняла?

— Поняла, — как всегда смиренно ответила Ира, чтобы закончить спор.

Потом они еще немного поболтали, помиловались, но что-то мешало их сегодняшней встрече, и Петя, немного посидев, ушел. Вплоть до самого Нового года Петька не задевал с отцом Ирины тему об Украине. Сам же Дмитрий Вадимович так увлекся этими событиями, что больше ни о чем говорить не мог.

— Нет, ну вы видели где-нибудь такое? Эти молодчики майданутые на всю голову, бьют и жгут Омоновцев, а те терпят! Куда этот хренов президент смотрит? Разогнал бы всех водометами, развез бы по ментовкам в автозаках, и дело с концом. Нет, шляется по разным странам. Как можно из дома убегать, когда он в огне? Совсем умом тронулся. Наши тоже влезли со своими кредитами, будто деньги девать некуда. Лучше бы бизнес не обирали, на развитие что-нибудь оставляли, чем всяким придуркам раздавать. Раньше надо было заигрывать с Украиной, а не душить соседей непомерной ценой на газ, так ведь нет, свои Газпромовские карманы набивали.

Однако все, что раздражало отца, безумно радовало Петьку. Он буквально летал от счастья, узнав об очередной уступке власти восставшим. Ира, утонувшая в любви, вообще мало интересовалась Украиной, ей нужен был Пека, его руки, губы, глаза, он сам, такой любимый и желанный. Отца она тоже слушала в пол-уха, бездумно кивая, чтобы не обижать.

Новый год всей компанией праздновали в Карелии, сняв для этого домик в одном из пансионатов. Поспорили немного об Украине, каждый отстаивал свое мнение, но захмелев, расслабились, а потом и вовсе разошлись по комнатам с подружками, оставив Пашку поддерживать огонь в камине и смотреть телевизор. Катаний на лыжах по зимнему лесу не получилось ввиду отсутствия снега, и, побродив по лесу, насобирав шишек, ребята первого числа отправились домой. Вечером Петьке надо было заступать на смену. Он завез подружку домой, где принял предложение Ириной мамы, отметить Новый год с ними вместе. Дмитрий Вадимович вышел к столу откровенно сердитый и тут же набросился на дочку с вопросом:

— Ты где болталась два дня?

— Я же говорила, что мы за городом праздновали Новый год. Сегодня Пете на работу, вот мы и вернулись.

— Говорила она! А к экзаменам кто готовиться будет?

— У меня только девятого первый экзамен, я успею. Пыталась успокоить отца дочь, но он все больше наливался раздражением.

— Ты, говорят, с Украины, — неожиданно повернулся он к Петьке.

— Вообще-то нет, — ответил тот. — Я только там родился, и мать у меня оттуда. А отец военный, вот всю жизнь и скитаемся по гарнизонам. А что?

— Да, я смотрю, ты вроде русак, а ведешь себя как типичный хохол. Признайся, ты ведь теперь за них?

— Я не за них, я за демократию, за власть народа.

— Знаем мы эту власть народа, вначале они все демократы, а потом диктаторы. Нет этой демократии, есть те, кто управляет народными массами. Вся демократия, как дышло, куда повернул — туда и вышло. Ленин тоже был за власть народа и что? Он основал в нашей стране такой тоталитаризм, которого не было даже во времена Ивана Грозного. Вот и на Украине могли бы демократично через год переизбрать нового президента, но нашлись силы, которые заявили, что надо скинуть действующую власть с помощью оружия. А Запад просто заходится от воя, как все правильно, как все демократично. Как можно радоваться? Какая это демократия, когда фашисты на Майдане заправляют? Вы вот знаете, кто такой Бандера, с флагами которого ходят украинские дерьмократы? А факельное шествие видели на Крещатике в Новый год?

— Нет, мы телик не смотрели, — ответил Петя. — Я знаю, что Бандера — это их национальный герой. Что тут такого? Мы же славим своих героев, почему им не иметь своих?

— Своих, говоришь? Под знаменами этого Бандеры в период войны были устроены погромы евреев во Львове, резня на Волыни, где поляков вырезали вместе детьми, чтобы освободить территорию для украинцев. Своих сородичей Бандеровцы тысячами уничтожали после войны! Они страшнее басмачей, те хоть женщин и детей не трогали, а эти деток просто привязывали к столбам, чтобы на них пули не тратить, и те умирали мученической смертью. Теперь портрет этого урода Бандеры висит в Мэрии Киева.

— Папа, это учили раньше в школе? — спросила Ирина. — У нас ничего такого в учебниках не было.

— То-то и оно, что ни наше, ни ваше поколение ничего о Бандере не знали. Стеснялись в советских учебниках писать про то, что представители братского украинского народа были фашистами. Между прочим, сегодня я прочел в инете, что именно они, а не немцы сожгли Хатынь, и еще несколько белорусских деревень. Эти сведения были засекречены, но, как говорится, в свете украинских событий, их рассекретили. Я был в Хатыни еще студентом. Там, в принципе, ничего нет, только мемориал и памятные доски, на которых выбиты имена сожженных крестьян и список деревень, которые были сожжены дивизией СС «Галичина». Эта дивизия была полностью сформирована из украинских националистов, а при прежнем президенте Украины Ющенко командир этой дивизии Шухевич был посмертно удостоен звания героя Украины.

— Зачем? — удивилась Ирина.

— Затем, чтобы привлечь внимание к этому ублюдку и воспитать на его примере подрастающих украинцев.

— Может быть, все же, чтобы воспитать на их примере патриотов? — неуверенно спросил Петя.

— Патриот, который признает только свою нацию, а все остальные ненавидит, и есть фашист. Впрочем, давайте все же выпьем. Новый год все-таки. Итак, я предлагаю выпить за мир!

Все переглянулись, удивившись такому непопулярному тосту, но выпили.

— Вы, Дмитрий Вадимович, просто как мой папахен, поднимаете тосты за мир, — все же не стерпел Петя.

— У наших родителей, переживших войну, это был главный тост. Помяните мое слово, скоро он и у вас станет самым главным.

Опрокинув стопку водки и тяжело поднявшись, он ушел в свою комнату.

— Не обижайтесь на отца, — извинилась за мужа Полина Ивановна, — очень он переживает из-за этого Майдана. Вчера позвонили поздравить наших друзей из Киева с Новым годом, так они нас буквально облили ушатом помоев. Обозвали оккупантами, лапотниками, коммуняками за то, что мы им в ЕС не даем войти. Отец все это выслушал, послал их и с горя напился. Он с похмелья такой сердитый. Так-то он у нас человек мало пьющий. Вы уж его, Петя, не дразните, имеете свои убеждения, старайтесь скрыть. Своим родителям рассказывайте, они простят, а ему не надо.

— Моим тоже этого говорит нельзя, типичные совки, им жесткую власть подавай. Я со своим батей тоже рассорился. Он говорит, что я предатель интересов своей страны, раз поддерживаю Майдан. Такого же мнения и моя мать, ее сестра с племяшом из Одессы накрутили. Говорят, что их западенцы забодали, требуют, чтобы все на украинском разговаривали. Я понимаю, это перегиб, так сказать, революционный, потом все устаканится и пойдет по-прежнему. Однако они имеют право на свой национальный язык и историю.

Однако время шло, а спокойствия на Украине не наблюдалось и, если Дмитрий Вадимович все больше мрачнел, то Петька ходил как именинник. Когда в конце февраля совершился правительственный переворот, он был счастлив.

— Представляешь, — кричал он, размахивая руками, — народ Украины победил! Ничего не смогла сделать власть. Ее просто под зад выгнали. Погибли бойцы, но дело их победило. Президент бежал, а народ выбрал свою власть! Я вчера ночью пришел со смены и до утра смотрел трансляцию с Майдана по «Дождю». Просто мурашки по коже бежали и слезы подкатывали, когда кольцо омоновцев стало сжиматься вокруг митингующих, а те зажгли покрышки, чтобы не подпустить к себе и пели свой гимн. Вот это настоящие патриоты! Нам бы так!

Ира его восторгов не разделяла, но и не возражала. Дома комментарии о победе Майдана были другие.

— Доигрался этот трусливый президент, прогнали его. Дождался, пока толпы вооружились, а сил их сдерживать не осталось. Сам все проиграл и людей погубил, — говорил отец.

Повеселел он только в марте, когда неожиданно для всех Крым присоединился к России.

— Вот это да! Я этой минуты двадцать три года ждал! — ликовал Дмитрий Вадимович, и затягивал песню: «Легендарный Севастополь…»!

— Что ваше поколение понимает о славе города-героя Севастополя? — спрашивал он у дочери и сам себе отвечал:

— Ровным счетом ничего, кроме того, что там море.

— Некоторые и этого не знают, — отозвалась Ира. — Тут на занятиях один парень спросил нашу преподавательницу по экономической географии: «Сориентируйте нас, где находится Севастополь?» Она буквально в осадок выпала. «Как, — говорит, — где? В Крыму». А тот: «А точнее?» Преподавательница стала рисовать на доске Черное море, Крым, Севастополь. Потом пришлось рисовать Симферополь, Киев и Москву, так как парень никак не понимал, где это.

— Сочиняешь! Такого быть не может! — возмутился Дмитрий Вадимович.

— Да нет, так и было, — преподавательница тоже очень возмущалась.

— Он что, из глухой деревни?

— Да нет, наш, питерский из очень обеспеченной семьи. Он потом объяснил, что никогда не был в Крыму, потому что родители считают этот курорт отстоем и ездят отдыхать в Европу или Турцию.

— Боже мой, я не мог представить себе такой дремучести! Разве этому в школе не учат?

— Учат. Но он говорит, географию закашивал.

— Вот я и говорю, разве сейчас образование дают! — возбудился отец в очередной раз и зашагал по небольшому пространству кухни, — как можно с такой подготовкой специалиста выпустить? Как можно ждать, что эти неучи будут патриотами? Ему что Крым, что Рым — все едино.

Потом, немного помолчав, спросил:

— А твой что, не рад Крыму?

Не успели прозвучать эти слова, как в доме раздался звонок и вошел сияющий Петька, затянув от порога:

— Легендарный Севастополь, Севастополь наш родной…

— Давно бы так! — обрадовался Дмитрий Вадимович и подпел будущему зятю.

По вопросу Крыма их мнения сошлись. Петька оправдывал это решение тем, что там восторжествовали демократия и справедливость.

— Люди референдум провели, большинство за отделение от Украины. Таким образом, демократия победила, а это главное. Если бы даже народ Крыма захотел отделиться от Украины и присоединиться, например, к Гондурасу, то и на это бы он имел право согласно идеям демократии.

— Ну, ты хватил, к Гондурасу! — засмеялся Дмитрий Вадимович. — Ну, уж ладно к Абхазии, все же рядом…

— Все равно: к Абхазии, к Гондурасу или другой стране. Главное — это воля народа, и никто не имеет права с ней не считаться, — настаивал Петр.

— Наивный ты еще парень, — скептически улыбнулся Дмитрий Владимирович. — Где была бы эта демократия, если бы в Крыму не стояли российские войска? Воля волей, но ее еще и кому-то обеспечивать надо. Вон, Запад говорит, что референдум прошел под дулами автоматов.

— Врут они все, под дулами так не голосуют, — возмутился Петька. — Вы видели, с какими лицами народ на референдум шел? Невозможно себе представить, чтобы можно было улыбаться и веселиться, стоя в окружении спецназа. Такое не сыграешь, да и зачем им играть? Они понимают, что победила справедливость. Крым Россия не для Украины долгие годы завоевывала. Мой отец какое-то время в Балаклаве служил в охране Черноморского флота, и мы жили с ним. Так он, когда мне, пацану, показывал памятники русским морякам, едва сдерживался от слез, говорил, что это чудовищная ошибка — отдать Севастополь и Крым Украине. Кто-то из генсеков, говорил, отдал.

— Хрущев отдал, у него жена была с западной Украины, он сам из Донбасса, наполовину украинец, а перед войной компартию Украины возглавлял. Видимо, по зову крови и отдал русский Крым республике, которая родилась через полторы сотни лет после завоевания этих территорий Россией. Вы наверняка не знаете, что Украина была создана решением трех генсеков: Ленина, Сталина и Хрущева. Даже нам этого в школе никогда не говорили. Вождь мирового пролетариата, памятники которому украинцы теперь валят по всей стране, создал Украину из Гетманщины и Новороссии. Сталин после войны присоединил к ней западные области, а Хрущев — Крым.

— А референдумы были по присоединению этих областей? — строго спросил Петя.

— Ну, ты даешь! Какие референдумы у тоталитарной власти? Захотели — присоединили, захотели — отсоединили. Детвора вы еще, ничего в этой жизни не понимаете, а еще демократию вам подавай. Вот о справедливости — это ты правильно сказал. Это высшая справедливость, что Крым к нам вернулся! А студенты это понимают?

— Еще как! Вчера вся общага гудела. И анархисты, и демократы, и коммунисты, и монархисты — все радовались. Песни пели. Никто толком советских песен не знает, так, по нескольку слов, а песню «Любэ» «Но мы вернемся, мы, конечно, доплывем…» орали так, что, наверное, и на Невском было слышно. Потом Матрос Железняк даже танец «Яблочко» пытался сплясать в своей коронной тельняшке.

— А хипстеры тоже веселились? — поинтересовалась Ира.

— Эти нет, они молятся на Запад и боятся, что им визы в Европу закроют. Мы даже хотели своего хипстеренка помять немного. Но передумали, вдруг памперса не хватит? Отмывай его потом. Решили лучше покатать народ на волнах.

— Как это? — удивилась Ириша.

— Традиция такая в общаге есть — спускать всех новоиспеченных инженеров на тазике с лестничного пролета вниз. Раз Севастополь — гордость русских моряков, то почему бы не доказать, что мы достойные потомки этих героев! Решили катания начать с крымчан (есть у нас и такие), но они, как настоящие герои обороны Севастополя, отбились от такого приятного действа. Тут Терминатор вдруг вспомнил, что я родом из Одессы, и предложил меня прокатить, но я им тоже не дался…

— Ну, вы придурки! — покачала головой Ириша. — Так ведь и разбиться можно.

— Придурки, конечно, но все живы, и тусняк классный получился, — сиял Петька. — К тому же мне великолепная мысль в голову пришла — реально покататься по волнам. Давай, Ириска, махнем на майские в город-герой Одессу, где родился такой славный сын страны как Пётр Шкодин!

— Ни в коем случае! — перебил его Дмитрий Вадимович, — на Украину сейчас нельзя.

— Почему нельзя? В Одессе все тихо. Я звонил тетке, она говорит, что ее сынок Сашка с друзьями ходит на демонстрации. Майдана у них нет, да и в их районе вообще тишина. Народ, в основном, за Россию или за вольный город Одессу.

— Понятно. Конечно, не вся страна пылает, но все же я Ирку в Одессу не отпущу, — твердо сказал Дмитрий Вадимович. — Вот если к лету все успокоится, тогда, пожалуйста, поезжайте.

— Да поймите вы, летом я не могу. До конца июня я защищаю бакалаврскую работу,

а потом сразу сборы на все лето. Когда ехать?

— Я бы рекомендовал вам поехать в Крым, но там еще не спокойно. Можно поехать в Сочи, на олимпийские объекты посмотреть, но наверняка дорого. Если, конечно загорелось, то езжайте лучше в круиз по Балтике. Я недавно рекламу видел по телику. Три города: Хельсинки, Стокгольм, Таллинн — посмотрите, а денег надо всего-то тысяч 12-15 на двоих в каюте с окном. Я вам на это дело подкину.

— Хорошая идея, но подкидывать ничего не надо. Я подал на расчет (летом все равно не поработаешь), и мне должны заплатить выходное пособие. Как раз на поездку хватит, но надо успеть получить загранпаспорт. Завтра займусь.

— Ну, он у тебя лихой, — сказал отец дочери, когда за Петром закрылась дверь. — «Подкидывать не надо!» Смотри какой, еще пацан, а уже сам за себя и свою девушку отвечает. Похвально! Поезжайте, посмотрите Прибалтику.

Через три дня Петька нашел на переменке Ирину. Вид у него был откровенно расстроенный:

— Не получается с паспортом. Я отпросился вчера, чтобы документы подать, а там очередь на весь день. Пропустил занятия, выстоял, а в итоге сказали, что готов будет только после майских. Так что плакал наш круиз. На Сочи моих заработков не хватает, я смотрел в инете. Проще в Италию сгонять, но тоже паспорт нужен, так что придется все-таки ехать в Одессу.

— Папа говорит, там опасно, — несмело заметила Ира.

— Я вчера опять звонил своим, говорят, все спокойно, их Киев не колышет. Я уже все рассчитал. Берем билеты на поезд в плацкарт туда и назад. Ты когда-нибудь ездила в плацкарте?

— Может быть, маленькой и ездила, но не помню, мы в основном самолетами летаем.

— Ну вот, заодно и прокатишься, как простой русский человек, — засмеялся Петька. — Все когда-то бывает в первый раз. Тем более, с милым и в плацкарте рай! Не так ли, Ириска? — прижал он девчоночьи плечики. Жить мы будем у тетки. Они с мужем едут на все праздники на дачу помидоры сажать, а мы с Сашкой останемся одни в большом доме. В этом доме несколько поколений маминых родственников жили. Там родились и она, и я, и Сашка. Не дом, а сказка! Представляешь? И в этой сказке ты, я и братан. Это не в общаге на проваленной кровати обниматься, это не в фанерном домике в Южном лагере ютиться. Здесь целый домина, стены — во! — широко развел Петька свои длинные руки. — Ну не во, но полметра точно. Пушкой не пробьешь. А Одесса весной? Это же диво! Тут холод и дождь, а там каштаны зацветают, и весь город пахнет весной и морем. Ты знаешь, как пахнет море весной? Оно пахнет не так как летом, когда от зноя и толп отдыхающих вода зацветает и начинает разить болотом. Весной оно пахнет по-настоящему: водорослями, рыбой и морской солью. Красота, понимаешь? Никакие «Хельсинки» в сравнение не идут. Какое может быть сравнение у Балтии с Причерноморьем? На Балтике так же холодно и дождливо, как у нас, в Питере. Так что, весной надо ехать к теплым морям, чтобы приблизить лето. Меня родители возили-возили по стране, одних только школ шесть штук сменил, а потом в Сибирь завезли. Наверное, надо там родиться, чтобы любить эти холодные места с низким небом, которое, кажется, можно потрогать рукой. В Одессе небо высокое, не дотянешься. Поэтому там и народ веселый, мрачных там вообще не видел. Люди даже не отдают себе отчета, шутят они или говорят всерьез — приколисты, в большинстве своем. Представляешь, целый город сплошных Жванецких и Ноннок Гришаевых! Представляешь? Чего молчишь, Ириска? Едем или не едем?

Ира, действительно, как-то притихла и не знала, что ответить. Перспектива провести майские праздники с Петей, да еще в легендарной Одессе, ее очень радовала, но по природе своей она не была авантюристкой, да и нарушать запрет отца на эту поездку ей не хотелось.

— А что я скажу родителям? Отец же не хочет, чтобы мы туда ехали, — несмело возразила она.

— Скажи, что едем в Лосиное в северный лагерь универа.

— А может, лучше сказать, в Балтийский круиз?

— Вернешься — будут расспрашивать, что да как? Запутаешься. Этот материал надо все же представлять. Я бы отмазался, а ты, моя честная Ириска, нет. Про северный лагерь спросят по максимуму: «Холодно было? Что ели? Комары жрали?» Одним словом, стандартный набор вопросов, на которые можно однозначно отвечать «нет» или «хорошо».

— Ладно, едем! — засмеялась Ира. — Ты и мертвого уговоришь, как говорит моя мама, когда папа начинает клянчить стопочку к ужину.

УКРПРОСВЕТ

Уезжали они 29 апреля с намерением попасть в Одессу накануне праздника. Просторный чемодан девушке пришлось набивать и теплыми, и легкими вещами. По прогнозу погоды в Одессе должно было быть +22, а Ленинградской области, куда они, вроде как, отправлялись, обещали не выше +10. Мама, которая обычно принимала активное участие в сборах единственной дочери в дорогу, в этот раз была отстранена от этой обязанности. Пришлось так же отказаться от предложения отца отвезти на вокзал, сославшись на то, что они едут всей компанией на машине Пашки. Тот, действительно, приехал в назначенное время и загрузил большой черно-оранжевый чемодан Ирины в багажник, пробухтев для отвода глаз:

— Ты что, Ириха, на месяц в Лосиное собираешься? Бальных платьев набрала, чтобы комаров соблазнять?

— Тебе-то что? — заступился за подружку Петька. — У нее все бальные платья на вате, чтобы комар не прокусил. Попросишь у костра согреться, она ни за что не даст.

Пашка, долго путаясь по пробкам, подкатил все-таки ребят к Витебскому вокзалу. Место было памятным, именно здесь два года назад состоялся митинг, отсюда забрали Петра и увезли в неизвестном направлении.

— Да, мрачное местечко, — подумал вслух Петька. — Здесь все и начиналось: революция, арест, тюрьма и письма молоком любимой на волю.

— Какие письма? — удивилась Ирина. — Ты там сидел всего одну ночь.

— Но зато какую! Вся жизнь, как говорят приговоренные к расстрелу, пронеслась у меня перед глазами: глазастая няшная Ириска у меня на груди, храпящий на ухо Матрос в обнимку с Танькой, крутая Пашкина тачка и он сам, питерский предприниматель, а в будущем — владелец фабрики по пошиву трусов.

— Почему трусов? — возмутился Пашка.

— Друг один рассказывал, мы с ним как-то в Артеке отдыхали. Этот Мишка сам из Харькова, но десять лет назад родители уволокли его в Израиль. Теперь общаемся «ВКонтакте». Так вот, его мать — пианистка — строчит своими длинными музыкальными пальцами трусы с люрексом и кормит этим ремеслом и его, обормота, и бестолкового мужа-скрипача, который вообще не работает, а лежит сутками на диване, проклиная Россию, Украину, Израиль и Америку.

— Ну и терпло ты, Петька! Надо идти загружаться в поезд, а ты сидишь и болтаешь, черт знает, о чем! — напомнил цель поездки приятель.

— Скучный ты человек, Пашка. Нет бы спросить, за что проклинает этот гений Страдивари супердержавы? А ты бухтишь! Тем более, до отправки состава еще полчаса.

— Ну, и за что? — поинтересовался Пашка, зная, что если уж Петька задумал рассказать какую-то историю, то непременно должен ее выложить.

— А за то, дорогой мой друг Паша, что отравили они ему жизнь. Америка — тем, что помогла создать это славное государство Израиль, где его, уважаемого Аркадия Исааковича, стали запросто звать Аркаша, не понимая и не принимая его талантов. Израиль — тем, что жена-красавица вынуждена денно и нощно сострачивать кусочки ткани, чтобы чья-нибудь еврейская попа красовалась в них перед своим мужем. Украина — тем, что она совершенно непригодна для проживания такого гения, как он.

— Ну, а Россия-то чем ему не угодила? — не вытерпел Пашка.

— А тем, что когда-то в восемнадцатом году она выделила из своих пределов государство и назвала Украина, а эта страна… И дальше опять по кругу. Мишку так зациклило, что он множество раз описал мне эту ситуацию.

— Он, небось, в армии служит? — поинтересовалась Ира. — У наших знакомых, уехавших в Израиль, даже дочка с ружьем ходит.

— Не, Миха не служил, он непригоден к строевой. Он как-то в теракте под раздачу попал. Арабы взорвали их автобус, едва выжил. Теперь в универе бесплатно учится за грант, как жертва террора.

— Россию все ругают. Одни за то, что образовали государство, другие за то, что самостийности не дают, третьи за то, что она все еще существует. Нам не привыкать. А как по мне, то нефиг было эти государства плодить, — сердито вставил Пашка. — Была бы единая и неделимая, сейчас бы не сидели в окружении врагов, а все твои дружки либералы. Давай, вали в свою страну победившей демократии. Посмотрим, что запоешь по приезде.

— Чего это он так рассвирепел? — спросила Ира, поднимаясь по крутой лестнице Витебского вокзала.

— Не обращай внимания. Я в общаге всех достал победой демократии в отдельно взятой Украине. Русофил монархист Терминатор темную обещал сделать, коммунист Матрос обещал матрас экспроприировать, который сам же мне когда-то отдал, считая, что не к лицу последователю идей марксизма-ленинизма нежиться на мягком. Пашка молчал все это время, а сам, вражонок, оказывается, тоже злился. А что тут злиться? Если бы правили демократы, разве было бы такое безобразие, чтобы президент Российских железных собирал бы коллекции дорогих шуб, а на одном из главных вокзалов Северной столицы не было б ни лифта, не эскалатора! Эскалаторы есть уже в любом затрапезном супермаркете, а здесь, где они просто необходимы, их нет! — топнул Петька ногой по ступеням серых вокзальных сходней, по которым, пыхтя и отдуваясь под тяжестью своих чемоданов, безропотно тащились пассажиры.

— Ну и причем тут демократия? — удивилась Ира.

— А при том, мой юный друг, что в демократической стране власть сразу же отреагировала бы на сигналы борца с коррупцией Алеши Поповича, вернее Навального, и поинтересовалась у железнодорожного президента: откуда дровишки, вернее, шубы? Он бы парочку продал и сделал эскалаторы. Правда, бабушка? — обратился он к старушке, чей чемодан подхватил еще на нижней площадке лестницы и тащил наверх вместе с огромным Ирининым.

— Ох, и не говори, сынок, тяжко совсем тяжко, — ответила старушка фразой, которую, судя по интонации, повторяла по любому поводу и без повода.

Поезд «Санкт-Петербург — Одесса» стоял на боковом пути, который ребята с трудом смогли найти.

— Странный какой-то поезд, — засомневалась Ира. — Ты уверен, что мы ничего не перепутали?

— Видишь, табличка висит: «Санкт-Петербург — Одесса». Разве есть на свете другие такие же два города? Что тебя не утраивает?

— Старый он какой-то. Мне кажется, я в военных фильмах такие же видела. Откуда этот здесь взялся?

Состав, действительно, новизной не отличался. Старые вагоны, запущенные в эксплуатацию, как минимум, полвека назад, окрашенные темно-зеленой краской, с давно не открывавшимися окнами, с потерявшими былую прозрачность стеклами в деревянных рамах, со специфическим запахом нечистот и мазутной смазки, исходившим из-под днища вагонов, производил не самое лучшее впечатление.

— Смотри, какая краля! — послышалось за спиной. — Поезд ей старый!

Это говорила стоявшая у дверей вагона высокая толстая проводница в форме, едва сходившейся на ее обширной груди.

— У вас в России власть народных денег не жалеет! Сделала такие цены на билеты, что народ перестал ездить, а у нас на Украине думают о людях, цены низкие, вот и нет средств новые составы закупить.

— Странно, зачем же вы тогда такую замечательную власть свергли? — поинтересовался стоявший у вагона мужичок спортивного вида.

— А кто ее свергал? Мы что ли? — взвилась проводница. — Это придурки майданутые устроили. Им больше делать нечего, только скакать! — с большим чувством высказала она и скомандовала:

— Заходите в вагон!

Внутреннее убранство вагона тоже комфортом не отличалось. Тяжелый дух плацкарта был замешан на различных запахах: еды, которую вытаскивали пассажиры из пакетов, лишь стоило тронуться составу; не совсем высохшего белья, стиранного дешевыми стиральными порошками; старых матрасов, лежавших в скатках на вторых полках, пропитанных за долгие годы эксплуатации потом многих тысяч спавших на них пассажиров.

— Да, вагоны из моего забытого детства, — произнес Петька, заталкивая Иринин чемодан под нижнюю полку вагона.

— Как это вы умудрились забыть то, что еще не прошло? — поинтересовалась сидевшая на соседней полке немолодая женщина.

Пока Петька собирался с мыслями, чтобы ответить на это провокационное замечание, в их отсек зашел еще один пассажир и недовольным тоном сказал:

— Молодой человек, если вы уже устроились, дайте это сделать остальным.

— Да, да, пожалуйста, мы выйдем на улицу глотнуть на прощание чистого воздуха. Идем, Ириша! — с готовностью ответил Петька и повернулся к стоявшей в ожидании девушке.

Когда они вернулись, соседи по купе — дама и строгий мужчина — уже сидели рядом на одной из нижних полок, а на боковом сидении примостился новый пассажир — мужчина лет сорока с большой гладкой лысиной, обрамленной густыми черными кудрями, и ярким сладострастным ртом с влажными пухлыми губами. Поздоровавшись с новым соседом, Петька, скользнув взглядом по новому соседу, подумал: «Чистый сатир с картин из «Эрмитажа», только козлиных ног не видно».

— Садись, Ириска, — показал он жестом на свободную полку.

— Ириска, я не ослышался? — спросил Сатир. — Очень мило. Это значит «Ирочка»?

— Кому как, — недружелюбно ответил за подружку Петька. — Кому Ириска, а кому и Ирина Дмитриевна.

— Вот как! — улыбнулась пожилая дама и тут же обратилась с вопросом к засмущавшейся девушке:

— Ирина Дмитриевна, я правильно поняла, что у вас с этим молодым человеком верхняя и нижняя полки?

— Да, — опять перехватил инициативу Петя. — А что?

— Да ничего, я хотела попросить поменяться со мной местами. Когда-то скакала как козочка с полки на полку, всем нижние места уступала, но вот пришел и мой черед просить о такой любезности.

Судя по отстраненному выражению лица, сидевшего рядом с нею мужчины, его соседка уже просила, но, по всей видимости, получила отказ.

— Ну что, Ириска, полезем вдвоем на верхнюю полку. Прикинь: плацкарт, верхняя полка, рядом я. Романтика! — и, не дождавшись ответа подружки, обращаясь к даме, сказал:

— Она не может отказаться от такого великолепного предложения — проехаться в первый раз в такой романтической обстановке. Ей эти самолеты и круизные лайнеры до смерти надоели, ей экстрим под названием «Укрзализниця» подавай! Ты же согласна, Ириска?

— Да, — безропотно кивнула та.

— Я тоже, можно сказать, впервые за долгие годы попал в плацкарту, — вдруг изрек сидевший рядом с дамой мужчина. — И просто в шоке от этого поезда.

— Зачем же ты взял сюда билеты? — ехидно спросил Сатир. — Вот я, например, хотел сэкономить и взял эти недорогие места, а ты, по всему видно, человек не бедный: или чиновник, или банкир, а ютишься здесь с народом. Непонятно!

— А почему не предприниматель? — поинтересовался мужчина. — Они тоже, вроде, не бедные.

— Не, для предпринимателя ты слишком важный. Предприниматели они крученные, им надо контакты налаживать. К тому же, они свободны в выборе, не полезут в плацкарту. Чиновникам, как русским, так и украинским, не время сейчас в гости друг к другу ездить, значит — ты банкир. Вернее, банковский служащий. Владельцы банков на собственных самолетах летают.

— Да, я действительно служу в банке, начальник отдела, — для веса прибавил Банкир, как его мысленно окрестил Петька. — Просто брал билет в последний день, ничего другого в кассе не было, хорошо хоть этот достался.

Было заметно, что он раздосадован тем, что сидит в этом замызганном плацкартном вагоне и вынужден опускаться до общения с каким-то непонятным народом. Однако прозорливость соседа его удивила, потому он не удержался и спросил:

— Вы что, практикующий психолог?

— Я университетов по психологии не кончал, но любого психолога за пояс заткну, — уверенно заявил Сатир.

— И можете определить по внешнему виду профессию любого человека? — включился в беседу Петя.

— Ну, вашу профессию, молодой человек, и определить не сложно, вы с Ириской… Можно, я тоже буду так вас называть? — поднял он на девушку бархатные глаза. — Студенты технического ВУЗа и едете на майские туснуться в Одессу.

— Точно! — воскликнул Петька. — Но как вы догадались, что мы — студенты-технари?

— Это простая задачка. То, что вы студенты, а не гопники, у вас на лбу написано. Профессия же инженера сейчас не престижна, в технических вузах учатся дети беднейших слоев интеллигенции, рабочего класса и крестьянства, как выражался вождь мирового пролетариата. Таких только на плацкарту и хватает.

— Да ладно, я и на купе могу заработать, — огрызнулся Петька. — Только зачем деньги даром тратить, если всего одну ночь переспать?

— А обо мне что вы скажете, уважаемый прорицатель? — спросила женщина.

— С вами посложнее, но сдается мне, что вы — представитель вымирающего нынче сословия ученых.

— Точно! — воскликнула женщина.

— Не надо, я сам скажу, вы, быстрее всего, кандидат биологических наук, и едете в Одессу на конференцию по проблемам моря или рыбы.

— Потрясающе! Как вы догадались? — воскликнула дама. — Я ихтиолог, еду на международную конференцию по экосистеме Черного моря.

— Догадаться-то нетрудно, — расплылся в улыбке Сатир. — В годах, интеллигентная, застенчивая, в глаза мужчинам дерзко не глядит, а, значит, работает в женском коллективе на уважаемой, но не денежной работе. Едет из одного приморского города в другой. Значит, ученый по морским проблемам, ихтиолог, одним словом.

— С вашими талантами можно такие деньги зарабатывать, чтобы по плацкартам не париться, — уел Петька Сатира.

— А я и зарабатывал, пока не грянул Майдан, — ответил тот. — У меня в пяти городах были школы психологии, где я со своими учениками готовил народ к успеху в жизни.

— Неужели этому можно обучить? — удивился Банкир.

— Как ни странно, можно. Вот приезжает ко мне дама в годах, видно, что ветеран сексуального фонта…

— Как-как? — переспросила Ихтиологиня.

— В смысле того, что все у нее в жизни было, многое осталось, но вот ищет она себе пару и, желательно, молодого и богатого. Что я делаю? Внушаю ей, что ее желания осуществимы, нахожу из числа слушателей желающего сыграть роль ее жениха, беру напрокат самое лучшее свадебное платье и смокинг. Мы фотографируем их в самом лучшем Дворце бракосочетания с цветами и шампанским. Дама рассылает эти фотографии всем знакомым, они исходят злобной слюной от зависти к ее успеху в жизни. Финал: она счастлива! Другой пример: приходит ко мне девушка — откровенная дурнушка, — а хочется ей иметь успех у мужчин. Я ей говорю: «Любой каприз за ваши деньги!» Приглашаю визажиста и стилиста, те приводят ее в божеский вид, мы делаем фотосессию, где она просто красавица, размещаем эти снимки на сайте знакомств и вот встречи с нею, предварительно осыпав ее комплиментами, добиваются сотни мужчин. Причем заметьте, не только наших местных, но и со всего света. Успех есть, она счастлива! Или приезжает ко мне валенок валенком и хочет, чтобы я сделал из него успешного бизнесмена. Я собираю всю группу учащихся. Мы все вместе обсуждаем бизнес-план создания его малого предприятия — овощного ларька. Участники берут на себя роли ментов, санстанции, пожарников, экоконтроля, налоговой. Наш будущий бизнесмен защищает свой проект, чувствуя себя крутым и успешным, что и требовалось по условиям контракта.

— Слушайте, да вы же новоявленный Остап Бедер! — воскликнул Петька. — Надо же так людей разводить! Вы одессит?

— Да нет, я из Винницы. В моей судьбе, конечно, прослеживается определенное сходство с судьбой великого комбинатора. Сейчас я, как и он, потерпел фиаско, и вынужден переквалифицироваться в управдомы.

— Да, ладно, так не бывает, — удивился Петька под всеобщий смех. — А вас тоже румынские пограничники раскулачили, или нашлись другие ушлые товарищи, которые ваш бизнес отжали?

— Увы, мой юный друг, хоть на Украине и распространен рейдерский захват бизнеса, но со мной получилось все проще. Народ Украины решил стать успешным не поодиночке, а всей страной сразу. С началом Майдана в моих школах клиентов убавилось на порядок, а после Нового года пришлось закрыть офисы практически во всех регионах страны. Однако я не унываю. Я решил поднять бизнес на новую ступень, и теперь займусь эзотерикой.

— А что это такое? — удивился Петр.

— Вы, молодой человек, живете в Питере и не знаете, что такое эзотерика? В вашем городе живет отец-основатель этой передовой науки. Я уже возвращаюсь с занятий, а молодое поколение ничего о них не знает? Непорядок! Будем просвещать. Эзотерика — это соединение психологии, экстрасенсорики и оккультизма. Оно дает человеку знания, как жить дальше.

— Так бы и сказал, что гадание на кофейной гуще, а то эзотерика! — вдруг вставил свое слово Банкир. — Думаешь, теперь твой новый опиум для народа будет давать прибыль?

— Еще и как! — радостно воскликнул Сатир, — по крайней мере, на Украине. Майдан убил мой прежний бизнес, он же и раскрутит новый. Если до Майдана все хотели быть успешными и ездили на мои тренинги, то теперь все будут идти ко мне, чтобы найти способ выжить. Времена-то на дворе лихие.

— Что же, вы — украинец, и против Майдана? — удивленно спросил Петька. — Это же так здорово: демократия и все такое…

— Наивный вы человек, если считаете, что Майдан — это демократия. Майдан — это нормальное проявление свободолюбивого духа украинского народа, Майдан — это анархия. Это я, знаток украинской истории, говорю.

— Так вы еще и историк?! — улыбнулась Ихтиологиня.

— Да, а почему нет? Я — продолжатель дела известного украинского историка Бибика, сам ищу и нахожу факты неславянского происхождения украинской нации.

— Извините, не поняла, какого происхождения? — переспросила дама.

— Понятно, вы тоже жертва великого заблуждения, вбитого в головы русским придворным историком Карамзиным. Не случайно его не переиздавали в Советском Союзе. Вся его история высосана из пальца и служила для обоснования гегемонии русской нации в Российской империи, эдакой теории старшего русского брата по отношению к младшим украинцам и белорусам. На самом деле мы — народы, происходящие от разного корня. Русские ведут свое начало от северных славянских племен, смешавшихся с татарами, мордвой и прочими народами Севера и Востока Европы, а мы, украинцы, вернее, укры, не имеем со славянами ничего общего. Укры ведут свой род от древних ариев, которые в доисторические времена заселяли всю территорию Европы. Самый древний язык на земле сансар, который занесли на планету с Венеры. Он лег в основу санскрита, на котором общались древние укры. Нынешний украинский язык это допотопный язык Ноя, который стал прародителем многих языков Европы.

— Вот вы, молодой человек, — обратился Сатир к Пете, — знаете, как по-украински «галстук»?

— Как ни странно, знаю. Мы пацанами в Одессе прикалывались друг к другу с этим вопросом. Так вот, «галстук» — это «краватка».

— Точно, — просиял Сатир. — А как на французском? Правильно, тоже «краватка». Вот они, древние следы санскрита!

— Извините, — прошелестел тихий голос Ирины. — А в доисторические времена мужчины тоже носили галстуки? Я все как-то считала, что ходили в шкурах животных.

— Молодец, Ириска! Хорошо ты нашего историка уела. Пусть еще слово форточка на санскрит переведет: наверняка получится «кватырка», такая часть окна в пещере укра для проветривания древнего помещения. Знание этого слова тоже входило в обязательный набор знаний украинского в Одессе. Прикол! Я и не знал, что владею санскритом.

— Зря вы смеетесь, молодые люди, на древнем языке укров писал свои стихи еще Овидий! На этом языке звал на бой великий Спартак! Именно он стал первым освободителем украинской земли от захватчиков, именно он послужил примером другому великому украинцу — Степану Бандере.

— О Бандере давайте поговорим потом, — предложила дама-ихтиолог. — Эта историческая личность всему миру известна, давайте вернемся к древним украм, о которых, честное слово, я слышу впервые. Чем же они наследили на этой земле, что вдруг всплыли из небытия и превратились в прародителей всего человечества?

— Этот факт скрывался оккупантами нашей страны, чтобы не поднимать народные волнения. Но когда Украина стала по настоящему свободной, что произошло в 2004 году после победы первого Майдана, была написана новая история Украины, которую теперь изучают в школах.

— Оккупанты, надо полагать, это русские? — поинтересовалась дама.

— В общем смысле да, но не столько русские, как москали — потомки Московии.

— О, как все запущено. Тот факт, что москвичи — москали я еще понимаю, но, например, новгородцы, которые появились раньше Киева, или питерцы, которым чуть больше трехсот лет отроду, они тоже москали? — пытался разобраться Петя.

— Молодой человек, не надо путать понятия «москвич» и «москаль». «Москаль» в переводе с австрийского — «солдат». Как уже говорилось, новгородцы не москали, они варяги, которые пришли в Киев и дали Украине наконец-то государственность, — продолжал поучать Сатир.

— Скажите, пожалуйста, а почему же тогда закрепилось название не «Киевская Украина», а «Киевская Русь»? — подала свой голосок Ира.

— Потому, что древние укры были русыми, — бойко начал Сатир. — Вот, например, всем известно, что Спартак был беловолос. Вот и решили, что «Киевская Русь» звучит более благозвучно, кроме того, толерантно по отношению к варягам, которые тоже были русоволосы. Известно, что укры всегда отличались особой толерантностью. Благодаря этому они дали начало многим народам, заселявшим когда-то почти всю Европу. Вот ваш Карамзин пишет, что дети киевских князей, не ладя с отцами и между собой, уходили на Север, в результате чего возникли княжества, которые объединились в Московскую Русь. На самом деле древние укры уходили на юг, и дали начало многим народам Европы. Галлы, от которых берут свое начало французы, испанцы, шотландцы и ирландцы — это жители Галиции (галичане — западные украинцы). Так что наши украинцы — это не осколок древней Руси, а великая нация, которая с давних времен возглавляла цивилизационное развитие людей белой расы, всячески обеспечивала это развитие, благоприятствовала ему, даже пребывая в неволе, поэтому она призвана и дальше быть дирижером последней цивилизации человечества.

Закончив свою пафосную речь, Сатир отпил несколько глотков из бутылки Колы и вытер вспотевший лоб, плавно переходящий в обширную лысину, а потом победно взглянул на ребят, которые пребывали в откровенном недоумении.

— Ириска, ты чувствуешь, куда мы попали? — первым нашелся Петька. — За такой мастер-класс украинской истории можно и плацкартные прелести перенести, лишь бы приобщиться к новому слову в истории древней Украины. Давайте дальше, уважаемый историк. Что же еще, кроме языка, оставили человечеству ваши предки?

Петька говорил с откровенной издевкой, но это совершенно не смущало Сатира, и он с большим удовольствием продолжал:

— Человечество обязано древним украм изобретением колеса, плуга и приручением коня. Но самое великое свершение моих пращуров — это создание Черного моря.

— Черного моря? — от этого заявления и без того большие глаза Петьки стали просто огромными.

— Ты слышишь, Ириска? — прижал парень к себе сидевшую рядом подружку. — Укры, оказывается, вырыли Черное море! И как же им удалось такое свершение?

— Все просто, вернулись они из дальних странствий и решили, что им не хватает водоема и решили выкопать озеро, которое потом назвали «Черным морем». Есть ли, уважаемый ихтиолог, упоминание об этом свершении в ваших трудах?

— Вы уж меня извините, но я слушаю ваш рассказ и удивляюсь вашей буйной фантазии. Как вам удаются такие экспромты для развлечения публики?

— Как это фантазии? — возмутился Сатир, отчего его и без того пухлые губы буквально вздулись, а голая, как коленка, лысина покрылась красными пятнами. — Это подлинная история Украины, а не выдуманные бредни ваших историков.

— Надеюсь, вы шутите, не может человек в здравом уме и твердой памяти утверждать такие безумные вещи. Выкопать море! Это как, с помощью древних экскаваторов? А грунт куда дели?

— С грунтом все просто, из него насыпали Карпатские и Кавказские горы. Причем заметьте, рукотворность Черного моря доказывается тем, что на его дне существует скопление сероводорода.

— Каким же образом? — теперь уже у женщин глаза стали круглыми, как пятаки.

— Древние укры — очень чистоплотная нация, он мылись и стирали в выкопанном озере, а органические остатки от этой помывки собирались на дне и перегнивали вместе с водорослями с образованием сероводорода.

— Это сколько же надо было вымыть ваших пращуров, чтобы накопить такой огромный слой сероводорода? — с плохо скрываемым сарказмом воскликнула Ихтиолог. — Извините, любезнейший, это вы автор этой дивной истории?

— Нет, — глядя на нее честными глазами, ответил Сатир. — Я же говорил, что это наш новый историк Бибик, двоюродный брат нашего бывшего президента. Я только развил его теорию.

— И чем же? — прыснул в кулак Петька. — Тем, что укры луну из бронзы отлили и на небо приколотили?

Не обращая никакого внимания на издевки, Сатир продолжил свое повествование.

— Я сам винничанин, и доказал, что наш город древнее Рима, и его жители, мигрируя по Европе, основали такие славные города как Венеция и Вена. Чувствуете сходство «Винница — Вена — Венеция»? Все это однокоренные слова санскрита — древнего языка укров.

— Вы что, отрыли одинаковые черепки с гербом Винницы в Вене и Венеции? — ехидно поинтересовался Петька.

— Нет, я работаю со словом и мне вполне достаточно исследовать происхождение названий этих городов, — заявил Сатир.

— Ну, в принципе, для управдома такая теория вполне сгодится. Приятно, наверное, внести свой вклад в историю страны. Но что думают по этому поводу банкиры? — обратилась Ихтиологиня к сидящему рядом соседу.

— Я, конечно, не историк, но считаю, что ученые не внесли бы непроверенные факты в учебники. У меня сын учится в третьем классе по новой общеобразовательной программе. Там тоже приведена именно такая версия истории нашей страны, — высказал свое авторитетное мнение Банкир. — Но, если это даже несколько притянутая за уши история, не станете же вы отрицать исторически доказанный факт, что с момента начала татарского ига часть Галичины и Волыни были отсечены от остальных русских земель и стали на долгие семьсот лет частью Европы, изжив из себя Азию и целиком и полностью приняв европейские ценности?

— Наконец-то я поняла, откуда такое неудержимое стремление Украины в Европу! — воскликнула дама-ихтиолог. — Вы хотите вернуться на историческую родину, как когда-то евреи вернулись в Палестину.

— Вот именно, голуба моя! — воскликнул Сатир. — Наконец-то наша правда доходит и до москалей.

— В связи с этим у меня два вопроса, — продолжила дискуссию женщина. — Во-первых, согласится ли Европа признать Украину своей прародительницей, и, во-вторых, вы что же, лишаете Россию части ее истории, связанной с Древней и Киевской Русью?

— Я отвечу коротко, — строго сказал Сатир, — Европе придется согласиться с нашей ведущей ролью в европейском мире, и понять, кому они обязаны всей своей цивилизацией. А Россия, как когда-то Монголия, завоевавшая половину мира, уйдет в небытие или превратится в несколько бедных северных государств со спившимся и деградирующим народом.

— Ну, ты, дядя, даешь! — не выдержал Пётр. — Улыбка сползла с его мальчишеского лица, и оно резко повзрослело. Значит, вы — великие укры, а мы — деградирующая спившаяся нация? Не много ли на себя берете? Пупок не развяжется?

— Хлопчик, не хипишуй. Тебе и другим кацапам придется смириться с этим или забраться все дальше в Сибирские снега, когда вся обжитая территория бывшей Российской Империи вернется в границы ее законного владельца, и Украина раскинется от Урала до Карпат.

— Жаль, что женщин в купе много, иначе я показал бы тебе, что ваша Хохляндия получит от России, — зло сказал Петр, напирая на «ты», и играя желваками. Потом, резко поднявшись, скомандовал:

— Давай, Ириска, будем стелиться, хватит эти глупости слушать! Ему бы, — кивнул он в сторону Сатира, — лучше психом работать и людей на бабки разводить, а он дурацкие истории сочиняет.

Быстро раскатав матрасы на двух верхних полках и постелив на них влажноватые серые простыни с черными печатями «Укрзализници», Петя посадил на одну из полок девушку и залез к ней сам.

— Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав, — не меняя добродушного тона, произнес Сатир.

Петька, пытаясь сдержаться, чтобы еще больше не нагрубить, демонстративно повернулся к соседям спиной, загородив собой Иришу, притихшую и слегка напуганную вполне возможной силовой развязкой конфликта между Петей и соседом по купе.

Петька же лежал рядом и шептал, глядя в глаза своей подружки:

— Какая же ты у меня няшечка! А этот лысый Сатир — полный отстой, несет какую-то шнягу и сам в нее верит. Забудь, давай немножко вздремнем, дорога еще дальняя.

Однако по его полуприкрытому глазу и напряженным мускулам было видно, что он возбужден, и слова Сатира его задели за живое.

— Не стоит, Пека, переживать, человек говорит ерунду. Для того, наверное, чтобы тебя позлить, а ты нервничаешь, — тоже шепотом ответила ему Ира.

Конец ознакомительного фрагмента.