Переезд и прочие неприятности

Ирина Абашева, 2023

Всем известно, что хуже пожара только переезд. Если бы кикимора Марина знала, к чему приведет требование съехать с насиженного места жительства, то ни за что бы не согласилась. Вначале ее упекли в тюрьму, потом она получила опасную метку, и ей пришлось принять участие в расследовании. И при всем при том она, кажется, влюбилась в следователя. Получится ли спасти свою репутацию и найти настоящего убийцу?

Глава 3

Из дома я вышла только на следующий день. Почему-то после разговора было ощущение подвоха. Медленно перешла полянку и дотронулась до невидимой стены, ограничивающей владения лешего. Постояла в нерешительности, переминаясь с носка на пятку. Казалось, что я уйду, а когда вернусь, болота не будет.

Я повернулась и размашистыми шагами направилась в знакомое место — к Тяте — огромному говорящему дереву. «Душа леса» — так он мне представился при нашей первой встрече. Он рассказал, что следит за несколькими полями, деревьями и подлеском, а также за рекой. Его на этот пост назначила сама Мара — одна из высших богинь. А он уже самостоятельно находит себе помощников. У него в лесу есть леший Паша и Баба-Яга Кристина, присматривающие за территорией и населением. Не хватало того, кто будет присматривать за рекой.

Русалка была слишком безответственной и любила завлекать к себе мужиков. Сидит бедолага зимой, рыбачит, а из маленькой лунки синяя рука вылазит и манит к себе. Мужик бежит в ближайшую деревню, приезжают спасатели, лед вскрывают, плавают в холодине, ищут утопленницу. Шум на всю округу.

А бывало: уплывет наша морская дева куда-то вверх или вниз по течению, а у нее в запруде щука всех мальков съест, и не будет рыбы целый сезон. Так что Тяте пришлось отправить девушку в море, обратно к водяному.

Дальше Тятя хотел водяного зазвать, но тот только в сопровождении русалок или ундин ходит, на крайний случай сирен штук пятнадцать берет с собой. Так у нас после сосуществования с ними все деревни бы вдоль реки вымерли. Кто-то бы утонул, кто-то удавился на радостях, ведь сирены — своеобразная нежить.

Думал Тятя, гадал, что сделать, а тут я появилась. Вот и стала кикиморой.

Я шла по знакомой тропинке и размышляла. Если я не уеду, и они правда высушат мое болото, что тогда произойдет? Я могу тоже исчезнуть, иссохнуть или перевоплотиться в нечто непривлекательное?

Знаете, когда по квартире летают тарелки, когда находишь странные грязные следы, что это? Это мои сестры перевоплотились и уже никогда не смогут найти свое место. Они будут исподтишка пакостить и не давать жить окружающим. Иногда вечером, перед тем как включить свет в комнате, ты на пару секунд можешь их заметить краем глаза. Сухонькие, сгорбленные старушки, со всклоченными волосам и огромными, чумазыми ступнями, одетые в непонятные балахоны. Лучше не рассмотреть.

Зато по ночам их можно отлично услышать. Цоканье, постукивание прялкой или спицами хорошо разносится по спящему дому. После этого люди находят спутанные клубки, обрывки нитей или узелки на волосах. Все это проделки кикимор — моих сестер, у которых теперь нет места для жилья.

А может, настанет крайняя степень, и я перекинусь в ипостась. Тогда уже мелкими пакостями не отделаться. По крайней мере, так рассказывал Тятя. Кикимора может превратиться в нечто, наполненное гневом. У нее появляется бездумное желание мстить и убивать. Всех без разбора или конкретных людей, которые ей не понравились, это зависит от момента перехода в данное состояние. И она не может остановиться.

Я боялась, что сама начну преобразовываться, когда изменилась моя река, но тогда Тятя еще был с нами, я могла к нему обратиться, если заметила бы опасность. У него было средство, чтобы остановить процесс, ведь однажды это уже чуть не случилось.

Мне надо было переговорить с Тятей, но я понимала, что это теперь невозможно. Тогда просто посижу на его полянке, может, мысли умные придут. Я никогда не задумывалась о возможности покинуть это место. Тут у меня появились друзья, да и я пообвыклась и даже с болотом смирилась.

Я вздохнула, вышла на большую, залитую солнцем поляну и долго смотрела на пень. Огромный, с изгибами и трещинами, так называемый комель¹. Он когда-то дал мне жизнь, а я не смогла защитить его. Да и что может простая нежить, необращенная, не потерявшая облик, против валочных машин, этих монстров с цепями, из-за визга которых не слышно, как глухо стонет и вздыхает лес. Людям нужно было срубить деревья и больше ничего. Они даже не стали убирать мусор или ветки, которые напилили. Вырезали необходимую им сердцевину и, не церемонясь, не думая о восстановлении природы, уехали.

А лес после них должен справляться самостоятельно. Сам себя очистить, переработать не одно упавшее, гнилое дерево, а несколько сочащихся кровавым соком обрезков, которые посчитали мусором.

Я присела около огромного пня и прислонилась к нему спиной. Да, мое появление в этих краях весьма неоднозначно, но сейчас не об этом. Я вздохнула, думая о том, что же делать дальше. Уехать или остаться здесь? Дождаться стройки и отыграться на них по полной, а потом будь что будет? Да и есть ли толк отыгрываться на простых рабочих? В большинстве случаев они ни в чем не виноваты, они работают, потому что их дети хотят хорошо кушать, спать и ходить в школу. А до тех, кто варварски использует лес, все равно не добраться.

Я вздыхала, как столетний дед. Тяжело было думать об отъезде, о том, что я покину это место. Но и оставаться было страшно.

— Ты опять пыхтишь, как паровоз, — раздалось рядом со мной, — не девушка, а настоящий вокзал с поездами.

Я, подпрыгнув, замотала головой в разные стороны. Показалось или нет? Может, я настолько хотела услышать родной голос, что он мне померещился?

— Ну, жалуйся, — спокойно сказали за спиной.

Нет, я не могла сойти с ума за столь короткое время. Я точно слышала. Точно и отчетливо. Я доводила этого вредного и занудного духа миллионы раз и не могла его ни с кем спутать.

— Ни хрена не понимаю, — бормотала я себе под нос, ползая на четвереньках вокруг пня. — Ладно, один раз показалось, но дважды… Быть того не может.

— Твоя грация слона опять меня загонит в спячку или окончательно добьет, — прошелестело совсем рядом. Из одного сучка торчала ветка — маленькая, тонкая, размером с ладонь, с тремя едва живыми листочками.

— Тятя? — как завороженная, я смотрела на эту веточку и продолжила почему-то шепотом: — Тятя, это ты?

— Если ты рассчитывала от меня избавиться, могу тебе сразу сказать, что не дождетесь, — он рассмеялся, тихо, скрипуче. — Да, это я, только не сломай ветку! А то я не знаю: смогу ли еще раз прорости. Муторное это, конечно, занятие.

— А-а-а-а, — я села на задницу и заревела, как обычная базарная баба, у которой украли кошелек. — Ты… А я… А ты…

Я икала и размазывала грязными руками по щекам горячие слезы. Все смешалось: и злость на утренних гостей, и радость от того, что мой самый близкий не исчез, и непонимание, как все это произошло.

— Я думала: они тебя совсем уничтожили. Я звала тебя несколько раз, но ты не откликался, — я не могла перестать лить слезы и хлюпать носом. — А ты жив.

Через полчаса, успокоившись и взяв себя в руки, я рассказала последние новости.

— Думаю, что тебе нужно ехать, — вздохнула веточка. — Во-первых, тут небезопасно, а во-вторых, если ты переродишься, то будет очень обидно. Ты одна из лучших моих учениц. Тем более от реки осталось только одно название.

Я почувствовала, как щеки заливает румянец. Приятно, когда тебя хвалят, особенно — вредный дух, от которого не один раз получала корнем подзатыльники. И одновременно с этим поднималось возмущение.

— Но как я могу тебя бросить? — с вызовом спросила я. — Как я могу тебя оставить, тем более в таком состоянии? Если я уеду и не помогу тебе, то сойду с ума от беспокойства. Кто тебя защитит от мороза? А от ветра?

— На все воля леса, — произнес он свою любимую фразу. — Ты же понимаешь, что теперь я просто должен жить. И если я нужен, значит, буду расти, развиваться и стану новым деревом. Если же лесу угодно, то я уйду в лучшие, спящие миры, навсегда укрывшись белым одеялом тлена и покоя.

— А я так не хочу, — я сложила руки на груди, мне не нравился драматизм в его голосе, и для верности я хлюпнула носом. — Я хочу, чтобы мы с тобой решили: жить тебе или нет.

— Мари, — обреченный вздох, — я не хотел тебя пугать или нагнетать обстановку, но в лесу становится странно. Висит что-то, какое-то напряжение. И если ты будешь далеко отсюда, мне будет спокойнее.

— Что значит странно? — я почесала голову. — Я ничего постороннего не чувствую. Все как обычно: лес готовится к осенним дождям, увяданию и сну.

— С одной стороны, это так, но с другой стороны, — он помолчал, подбирая слова, — я слишком долго живу на земле, чтобы не различить этот необычный шепот.

Я сидела тихо, как мышка за веником, но ничего кроме шороха листьев не услышала.

— А могло это тебе показаться? — спросила я, пожимая плечами.

— Вряд ли, — он вздохнул — долго и как-то обреченно. — Я хорошо помню, когда еще и леса не было, не было и людей в наших краях. Мне не показалось.

Мы немного помолчали. Я обняла пень, стараясь не надломить единственную веточку, соединяющую Тятю с этим миром, и, попрощавшись, ушла.

Я брела по лесу и прислушивалась к окружающей действительности. Пробежала белка, делающая очередные запасы на зиму. Она благополучно о них забудет, и на этом месте вырастет новое дерево. В траве шуршал маленький уж, он еще ни разу не скидывал свою кожу. Шелестели листья и старались удержаться на ветках. Ничего странного или беспокоящего.

Примечания

1

Прилегающая к корню часть дерева (прим. ред.).