Мы кажемся…

Иоланта Ариковна Сержантова, 2020

Сборник историй, притч, новелл и эссе о природе, и войне, которая оставляет следы на сердце даже у тех, кто о ней слышал только по рассказам. Рекомендовано для внеклассного чтения по программе "Окружающий мир", "Этика", русский язык и литература. Фото и дизайн обложки – Иоланта Сержантова

Мотя

На нашей параллели канула в Лету одиннадцатилетка. Мы были горды, что первыми заканчиваем школу на год раньше остальных. На выпускном условились собираться каждый второй вторник сентября, и в первую же нашу встречу пришёл Сашка Матвеев. Покачав головой перед нашим завучем, он сокрушённо, в сердцах проговорил: «Зря вы мне не дали доучиться, Мариванна, я так не хотел уходить из школы». И в его словах было столько боли, что учитель, сославшись на занятость, поторопилась уйти. Сашка, конечно, был не единственным, кого не взяли в девятый. Из трёх восьмых сделали два класса, а всех, кто не дотягивал, отправили в училища. Кого в техническое, кого в ремесленное.

С Мотей, так звали ребята Сашку Матвеева, мы не были закадычными друзьями. Но мне было приятно чувствовать себя его однокашником. Он приходил в школу откуда-то издалека, поэтому мы встречались только в классе. Однажды на уроке рисования из альбома Сашки выпал листок, я поднял его и, пока нёс, чтобы вернуть, успел рассмотреть нарисованный там грузовой паровоз. К тому времени я уже точно понимал разницу между пассажирским и грузовым. Когда мы ездили с дедом в Курск, то выходили на остановках, гуляли по перрону. Пока я съедал шарик мороженного, держа его между двумя вафельными кружочками, дед выкуривал пару папирос, прикуривая одну от другой и отвечал на все мои вопросы: зачем у паровоза впереди красная звёздочка, сколько ему нужно воды и почему у пассажирского колёс меньше, чем у грузового.

И, хотя сашкин паровоз был без звезды, и сколько на нём колёс не было видно тоже, но он летел, летел, летел, минуя полустанки и переезды, из глубин бумаги, по странице, так скоро, что норовил сбить меня, стоящего у него на пути… Семафоры салютовали ему, а полные женщины в бушлатах, туго перетянутых солдатскими ремнями, размахивали маленькими яркими флажками вослед…

Сашка не стал тянуть листок с паровозом у меня из рук, а, поглядев в глаза, коротко сообщил: «Нравится? Дарю!»

— Мне?! Нет! Нет! Не могу! — с испугом отказался я, и тотчас пожалел о своём порыве, но попросить рисунок назад не решился.

В те годы, наверное, мы больше дорожили друг другом. Не у всех в классе были отцы. Те, у кого они были, казались удачливее прочих, им завидовали, случалось, что били. Из-за несправедливости, с которой столкнула их война. Ведь как было понять, отчего кто-то вернулся с фронта, а кто-то нет. За что?! Наказание безотцовщиной перенести было нелегко. Оно не менее страшно, чем вдовство, но неодинаково горько.

Ощущение обделённости судьбой кого-то озлобляло, на ком-то ставило печать бесконечного одиночества, и Мотя решил побороться с этим так, как умел. На большой перемене мы обыкновенно шли в буфет, покупали по одному, ржавому со всех сторон, жаренному пирожку с ядрёным, сладким до слёз повидлом и стакан чаю. Пирожок у нас, мальчишек, как-то слишком быстро заканчивался, расправившись с ним в три, а то и в два укуса, сразу хотелось ещё. Поглядывая на девчонок, мы жутко страдали от того, что они умели долго есть этот пирожок, отщипывая от него передними зубами по маленькому кусочку, как кролики.

И вот, в один невероятный день Сашка вошёл в класс, прижимая к себе серый кулёк, доверху набитый пирожками. Розовый от смущения, привычно заменяя звук «л⁸» на другой, он сообщил:

— Предвагаю поесть пирожков! Кому…

Что тут началось!!! Он едва успел договорить, как мальчишки и девчонки обступили его со всех сторон:

— Дай!

— Мне!

— И мне!

— И мне!!!!

Поднялся шум, допустить возможность существования которого в школе было просто немыслимо. Директор, немедленно пришёл выяснить в чём дело, и, быстро успокоив класс, грозно наклонился к Сашке:

— Ну-с.… и что это всё значит, молодой человек?!

Матвеев аж вспотел, но не заставил долго ждать ответа:

— Я копив-копив, копив-копив и купив! Чтобы двя всех! Чтобы угостить!

Оказалось, что Сашка целых две недели во время большой перемены отсиживался в подвале у тёти Паши, которая заведовала раздевалкой. Эта весёлая крошечная старушка, получив похоронки на мужа и трёх сыновей, немного тронулась умом, и когда ребята забегали в подвал после уроков, то, отпирая замок раздевалки, поднимала над собой швабру и кричала «За Родину! За Сталина!» Мы все любили её, и считали своей в доску.

— Матвеев, — строго спросил директор. — Так что ты там делал, в раздевалке?

— Ждал!

— Чего?!

— Пока денег наберу.

— А почему в подвале?

— Там пирожками не пахнет, кушать хочется меньше…

Сашка был прав, в раздевалке у нас пахло дезинфекцией и мышами.

…На следующий год, во второй вторник сентября Мотя в школу не пришёл. Пропускал теперь эти встречи и я, в его отсутствие делать мне там было нечего. Он оказался, как говорят, душой класса, а без неё долго не живут.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

8

ламбдацизм