Дешёвый товар

Инна Тронина

Весной 1992 года в Петербурге похищена восьмилетняя Анжела Пинская. Через несколько труп девочки найден – без обеих почек. Спустя некоторое время в городе начинают пропадать другие дети. Некоторых из них возвращают родителям, забрав какой-нибудь орган для пересадки. О других же нет вообще никаких вестей. Андрей Озирский, который в данный момент работает участковым в «спальном» районе, начинает частное расследование. Он фактически отбывает наказание за превышение служебных полномочий, и потому не имеет права работать по делу Анжелы Пинской. Но, проникнувшись горем её матери, с которой познакомился на кладбище, Озирский принимает решение потратить свой отпуск на тяжкую и неблагодарную работу…

ГЛАВА 1

У ворот кладбища продавали вербу. Несколько старух и двое сытых малых, испепеляя друг друга ненавидящими взглядами, наперебой зазывали к себе прохожих. Так было на Серафимовском кладбище, куда Андрей Озирский приехал в пятом часу вечера. Так оказалось и на Северном, куда он попал в шесть. Между этими двумя скорбными визитами капитан успел завернуть в гостиницу «Выборгская» и выпить там кофе.

Такие погожие дни в этом апреле выдавались не часто. Первый осчастливил петербуржцев ровно две недели назад, четвёртого числа. Нынче было восемнадцатое. Кончалась суббота, а с полуночи наступало Вербное воскресенье. И потому с сегодняшнего дня нескончаемым потоком, сжимая в руках красноватые прутики с серебристыми барашками, люди шли на кладбища, к родным и знакомым.

Андрей думал, что он и тут особенный — едет сразу к двум жёнам. За подкладкой чёрно-лиловой блестящей куртки Озирский нёс небольшую стеклянную баночку с суриком, а в глубоком кармане на джинсах — кисточку. В руках он тоже держал большой букет вербных веток, которые наломал на другом конце города — в Красном Селе. С начала марта именно туда каждый день Андрей ездил, чтобы исполнять обязанности участкового инспектора.

Полковник Горбовский и подполковник Петренко наперебой уверяли его, что это временно — только чтобы поутихла буря. Как Андрей и предвидел, после окончания охоты на людоедов по головке его не погладили. Конечно, из органов такого классного сотрудника никто увольнять не собирался, но показательную порку ему всё-таки решили устроить. Чересчур много возомнившего о себе капитана посоветовали отправить на «землю», чтобы он там немного подрастратил свою молодецкую силушку.

— Ничего, ему полезно охолонуть немного, — раздражённо сказал Горбовскому его начальник-генерал. — Он ведь сразу в Главк попал, на «земле» не работал, портянку не нюхал. Вот пусть пока разбирает пьяные драки, собачится с мелкотравчатой гопотой, слушает скучающих пенсионерок. Когда гонор с него слетит, можно возвращать обратно. И хватит на каждом углу твердить, что на Озирском свет сошёлся клином…

Кстати, московский инцидент тоже не прошёл даром. В газеты, как и обещал генерал, ничего не просочилось, но зато рапорт в питерский Главк прислали с нарочным. Это и оказалось последней каплей, которая переполнила чашу терпения начальства. Из Красносельского района то и дело приходили плохие вести. Сложный с криминогенной точки зрения участок как раз остался без инспектора, и хулиганьё окончательно отвязалось. Жители окрестных домов уже боялись светлым вечером выходить на улицу, жаловались, куда только можно. Вот тогда и возникла идея поручить Гераклу с Литейного навести порядок в Красносельских «авгиевых конюшнях».

Сославшись на то, что нужно помогать коллегам на местах, Андрея препроводили к парку «Сосновая Поляна», где постоянно тусовались самые настоящие разбойники. Как всегда, капитан долго не унывал. Он сказал себе, что никогда не лишне поправить здоровье, подышать морским воздухом с Финского залива, погулять по весеннему лесу. Кстати, до петергофских и павловских красот здесь было гораздо ближе…

В церкви святого Серафима было много народу. В полумраке теплились огоньки бесчисленный свечей, шевелились вербные ветки, слышался шёпот. Пахло ладаном и свежим древесным соком, который так благоухает только по весне. Андрей ещё около могилы Елены вытер пальцы растворителем, полюбовался на выкрашенную серебрянкой оградку и невысокое, снежно-белое надгробье с золотым крестом. Луч вечернего солнца упал на могилу, осветил написанные на мраморе слова:

ОЗИРСКАЯ Елена Антоновна

3 июля 1959 — 2 июня 1990

Под этими строками сверкала позолотой одинокая сломанная роза. Рядом темнело базальтовое надгробие родителей Лены, на котором позже было выбито имя их родственницы. Семья Судаковых имела здесь фамильный склеп — только под открытым небом.

Андрей оставил у могилы вербные ветки в стеклянной банке с водой, посидел немного на солнышке, от которого вкусный весенний воздух становился желтоватым. Апрель получился непогожий. Зима как будто бросилась навёрстывать упущенное — редкий день обходился без снегопада и ледяного ветра. Бурным, шквалистым и холодным выдалось Благовещенье. А вот сегодня весна хоть на один день, да показала, что природу не обмануть, и тепло придёт в свои сроки.

Ступая по хрустящим веткам и полусгнившим кучам прошлогодних листьев, Озирский жалел, что надел бело-голубые кроссовки. Стараясь не пачкать обувь, он выбрался на аллейку, ещё раз оглянулся туда, где стояла развесистая берёза с грачиными гнёздами. Там нашла безвременный, а оттого нежеланный покой жена, которой теперь, наверное, очень мешали крикливые птицы. Потом Озирский повернулся и пошёл к небольшой деревянной церкви.

Взяв из стопки две неровно вырезанные бумажки, Андрей карандашом нарисовал на каждой крест и написал имена тех, кого желал помянуть в молитве — живых и ушедших. Очередь двигалась медленно, и Озирский, чтобы не нервничать, постарался отвлечься на посторонние мысли. Того чувства, что обуревало душу при посещении храма раньше, не было. Мягкий, потаённый свет окладов, огненные точки свечей, сосредоточенные лица, взмахи рук, тёмные платки на головах женщин, непривычно тихие и серьёзные дети заставили Андрея ощутить неземной покой. Ему захотелось сейчас же заснуть, забыть про все свои невзгоды и как можно дольше не выходить из благовонного полумрака под пронзительное голубое небо, в прозрачный вечер, придымленный костерками из кладбищенского мусора. Буйная весна показалась ему теперь безвкусной, яркой, как размалёванная шлюха.

С понедельника, двадцатого апреля, Озирский числился в отпуске. Начальник Красносельского РУВД пошёл Андрею навстречу, разрешив отпуск всего через полтора месяца после перевода. Он был очень доволен работой нового инспектора, который привёл тамошний контингент к повиновению. За то время, что капитан Озирский исполнял свои обязанности, на его участке были обезврежены две подростковые воровские шайки, которые обчистили уже не одну квартиру. Кроме того, удалось вычислить склад, где хранились краденые вещи. Заловили также взрослых рецидивистов, которые тянули уже на титул ОПГ.

Эти, последние, доставили Андрею немало хлопот. Тащили они всё, что можно было продать — домашнюю технику, меха, драгоценности, редкие книги, другой антиквариат. Искать их в забытом Богом Красном Селе никому не приходило в голову. Кроме того, по согласованию со следователями райпрокуратуры, возобновили закрытые дела по шести «глухарям», и четыре из них почти сразу же были раскрыты.

Об утихомиренных алкашах и дурно обращающихся с детьми родителях и говорить не приходилось. Тем, чьи драки, гулянки и детские порки прекращал участковый, не хотелось начинать их вновь. В приёмах Озирский не стеснялся и на уговоры много времени не тратил. Перестали промышлять и две мошенницы, которые шлялись по квартирам с чужими документами и выдавали себя за работников собеса. Девушки брали у пенсионеров деньги, якобы на сахар и сливочное масло, а потом не приносили того, ни другого. Деньги, разумеется, тоже не возвращали.

Но случилась другая напасть, ранее в этом районе невиданная. Возросло количество ложных вызовов участкового, и в основном отличались квартиры с женским населением. Дамы так страстно желали увидеть у себя в квартире красавца в серой форме, с планшеткой и портупеей, что готовы были выбить собственные стёкла и их осколками порезать себе вены. Выехав несколько раз в такие квартиры и перепортив кучу бумаги на протоколы, Озирский всё понял и сделал пылким поклонницам галантное, но строгое внушение. Представления в стиле трагикомедии резко пошли на убыль, но совсем не прекратились.

Андрей так глубоко задумался, что не заметил, как подошла его очередь. Он отдал женщине в чёрном обе записки, купил у неё свечи и отошёл. Чувствуя на ладони тяжесть восковых тонких палочек, он медленно подошёл к распятию. После того, что случилось прошлой осенью, Озирский не мог спокойно смотреть на этот символ страданий, и потому заторопился. Он никогда не ставил одну свечу за всех, и сейчас начал поспешно выискивать свободные гнёзда. Зажигая одну свечу от другой, он каждой давал имя усопшего, и устанавливал на подсвечник. Потом точно так же почтил живущих, но свечи оставил под иконами.

Выйдя на паперть, Андрей обернулся к церкви, перекрестился и медленно направился к выходу. Нищим он никогда не подавал, потому что слишком хорошо знал этот бизнес. Перед его мысленным взором трепетало пламя свечек, детские пальчики гладили барашки на вербе, и смотрели из окладов скорбные глаза святых.

После посещения церкви Андрей становился каким-то другим. И сейчас, созерцая весенний вечер, затопленные низины у велотрека, золотящуюся на солнце хвою сосен, он оттаивал душой, добрел и расслаблялся. Везде бегали и кричали дети — среди блочных корпусов новостроек и около деревянных домиков при выезде из города. Андрей ещё чувствовал запах ладана, слышал приглушённое пение и думал, что уж теперь-то точно всё будет хорошо.

Он собирался съездить в отпуск на Дальний Восток, к одному из друзей-таможенников. Поездку уже давно обсудили и одобрили на всех уровнях. Друг даже возместил стоимость буквально золотого билета до Владивостока. Теперь он занимался бизнесом и мог себе это позволить. Завтра Озирский должен был дать телеграмму о своём прибытии. Две недели спокойной жизни на берегу Тихого океана были ему гарантированы.

На Северном кладбище Андрей уже не собирался заходить в церковь. Он пошёл по главной аллее, потом свернул на боковую, и вдруг словно невидимая рука сжала горло. Дыхание сделалось глубоким и редким, а на глаза навернулись слёзы. Кладбище выглядело празднично — свежие цветы, венки, везде ветки вербы. Какие-то ограды были подкрашены, другие ещё не привели в порядок. Многие раковины уже вычистили, а мусор сложили в кучки и подожгли. Тут пахло деревней, мокрой землёй, набухшими почками. Пробуждающаяся к жизни природа торжествовала свою победу над тьмой.

С пожелтевших снимков и с каменных глыб на Озирского смотрели лица умерших. До них сияющей весне словно не было дела. Тени остались в прошлом, а жизнь пошла вперёд. Андрей знал, что Наташкиного лица он не увидит. Ещё не прошло года со дня её гибели, да и некому ставить памятник. Подруги и приятели, бесчисленные клиенты быстро забыли «Фею Кренского озера», которая, в отличие от сказочной тёзки, оказалась смертной.

Пробираясь между двумя, очень близко сдвинутыми оградами, Андрей вспоминал, как осенью прошлого года приехал в морг опознавать тело бывшей жены. Он сам был почти покойник — с забинтованными руками, пропахший противоожоговой мазью и болезненным потом. У него была высокая температура, и потому качало из стороны в сторону. Так продолжалось до тех пор, пока Озирский не подошёл к каталке, накрытой белой простынёй.

Санитар откинул ткань с лица, и Андрей почувствовал странную нежность, благодарность к женщине, которая много лет была ему ненавистна. Она лежала с полузакрытыми карими глазами, и соломенные густые волосы ещё хранили прежний блеск. А на губах застыла улыбка — та, которая когда-то, в песках Средней Азии, доводила его до экстаза. Тело давно остыло, а треугольное личико Натальи лучилось счастьем, покоем, нездешней уже благостью. Проказливая кокетка и после смерти старалась быть привлекательной. Она стыдливо прятала расколотый об асфальт затылок и словно продолжала взглядом просить прощения.

Озирский уже знал тогда, что Наталья ценой своей жизни спасла его, и силы взялись ниоткуда. Он понял, что должен похоронить покойницу сам, не перепоручая это никому. Она спасла не только Андрея, но и почти всех заключённых «Лазарета Келль». Благодаря в том числе и Наталье была ликвидирована группировка Ювелира. Провалились в ад Али Мамедов и Нора Келль, не говоря уже о самом Семёне Уссере. Нет больше и адыловского подручного Рафхата Хафизова; никогда он не вернётся героем в независимый Узбекистан. За одно это Наташка заслужила похороны с почестями. Андрей тогда сам не мог стрелять, и потому попросил ребят из отдела дать салют из табельного оружия над её открытой могилой…

* * *

— Молодой человек! — послышался тихий женский голос.

Озирский среагировал не сразу, думая, что обращаются не к нему. Накануне Вербного воскресенья на кладбище было многолюдно. Люди, не дожидаясь Троицы, приходившейся в этом году на четырнадцатое июня, спешили сделать весеннюю уборку могил. Летом многие собирались на огороды, и потому выбрали для скорбных хлопот этот солнечный апрельский вечер.

— Разрешите… Можно вас на минутку? Я к вам обращаюсь!

Женщина говорила всё тем же дрожащим голосом, готовая вот-вот зарыдать. На сей раз, Андрей остановился, обернулся через правое плечо. Он уже видел опутанные полусгнившей травой прутья оградки и заваленный грязными искусственными цветами холмик Натальиной могилы. Бывшую жену положили вместе с её матерью — без должного ухода старуха долго не протянула.

Отец Натали скончался в колонии, куда попал за хищения в особо крупных размерах ещё в восемьдесят пятом году. Тело кремировали, а урну похоронили на другом кладбище — рядом с его родителями.

Андрей вспомнил, как весело отплясывала в Останкинском ресторане толстуха с задубелой от лака укладкой и золотыми перстнями на пухлых пальцах, как пела она высоким, звенящим голосом: «Ой, не шей ты мне, матушка, красный сарафан!» Хоронили же её высохшую, как мумия — гроб почти ничего не весил…

— Ко мне обращаетесь? — переспросил Озирский.

Щурясь от солнца, которое к тому же отражалось в многочисленных лужах, он посмотрел на женщину. Та удивилась его красоте, а Андрея напугала бледность этого почти неживого лица. Молодая, лет тридцати, с тёмными кудрями под чёрным кружевом платка, в пальто и перчатках цвета воронова крыла, она смотрела на Озирского зелёно-карими мокрыми глазами. Женщина эта воплощала в себе все трагедии мира, и Андрей понял, что она совсем недавно кого-то тут схоронила. Наверное, ей стало плохо, и нужно как-то помочь.

— Да. Извините, пожалуйста, но мне нужна помощь. Я вижу, что вы сильный.

Женщина закусила губу, чтобы сделать подступившие слёзы.

— Вообще-то не слабый, — согласился Андрей.

Он перемахнул через чугунную резную оградку, напоминавшую решётку у Спаса-на-крови.

— Я к вашим услугам.

— Видите?

Женщина указала на два холмика за оградой. Один был свежий и маленький. С другого наполовину съехала розовая гранитная плита.

— Вчера ещё этого не было. Вандалы… Для них нет ничего святого. Крушат всё, что попадётся на пути. Способны осквернить даже могилку ребёнка…

— Просто вовремя не остановили этих вандалов, когда они крушили солдатские могилы.

Озирский подошёл поближе. С этой плитой он справиться мог — только нужно было выложить из карманов краску и кисточку, а также освободиться от вербных веток. Сделав это, Андрей натянул кожаные перчатки, наклонился, схватившись за два угла в торце плиты.

Он вдохнул запах мокрой земли, спрессованной гранитом, проверил, насколько туго движется плита. Найдя её положение оптимальным, Андрей одним рывком поставил плиту на место. Конечно, это стоило ему немалого усилия, но и впечатление произвело соответствующее.

— Невероятно!

Женщина слабо улыбнулась. Потом набрала воздух ртом — чтобы не заплакать.

— Благодарю вас. Простите, что побеспокоила. Вы же шли к своим родным…

— Погодите! — Андрей взглянул женщине прямо в глаза. — Вы, кажется, сказали — могилка ребёнка?

Он бросил быстрый взгляд на свежий холмик.

— Да, я принесла фотографию дочери. Хотела пока поместить здесь. Но теперь боюсь, что разорвут, испакостят. После похорон оставили игрушки, так все украли. На следующее утро я ни одной не нашла. А раз портрет не продать, так просто уничтожат. Поэтому я его отнесу домой.

— Как вас зовут?

Теперь Озирский не мог оставить безутешную мать одну. Она находилось в ужасном состоянии, и вполне могла решиться на суицид.

— Ия. Ия Пинская.

— Ни разу за всю жизнь я не встречал женщины по имени Ия. Знаю только, что оно переводится с греческого как «фиалка».

— Да.

Женщина села на скамейку напротив могил. Озирский устроился рядом. Он чувствовал, что Ия боится остаться в одиночестве.

— Меня зовут Андрей.

Он теперь смотрел только на маленький холмик. Там лежали свежие гвоздики, стояла баночка с ветками вербы и сидел крохотный пупсик.

— Вы на чью могилу шли? — тихо спросила Ия, расстёгивая сумочку цвета застывшей смолы.

— К бывшей жене, — честно ответил Андрей. — Таира и Максим Андрониковы — это кто? — Он прочитал эти имена на памятнике.

— Мои родители. — Ия вздохнула. — У вас уже умерла жена? Вы ведь так молоды! Вам же нет тридцати, правильно?

— Нет, неправильно. Мне в августе должно исполниться тридцать пять. — Из суеверия Озирский построил фразу именно так. — Следовательно, я уже не молод. Наталья трагически погибла, а это возможно в любом возрасте.

— Значит, я вас на пять лет младше. Мне в начале февраля исполнилось тридцать. Это вон та могилка?

Ия, прыгая через лужи, подошла и прочитала надпись на плите.

— Наталья Озирская? Я давно её приметила — очень красивая фамилия, редкая. Теперь буду знать. Значит, и вы — Озирский?

— Вот сейчас вы угадали.

Андрей про себя подумал, что уйти получится нескоро.

— А мою дочку звали Анжела, ангельская. Я никогда не думала, что ей действительно придётся стать ангелом.

Ия заплакала, доставая из сумочки снимок. Андрей вдруг отметил, что сочетание «Анжела Пинская» ему знакомо, но никак не сообразить, откуда. С фотографии смотрела девочка в длинном, до пола, концертном платье, нелепом для такого маленького ребёнка. Тёмные вьющиеся волосы, схваченные лентой на затылке, сбегающие струями по узким плечикам она в точности унаследовала от матери.

В одной руке девочка держала скрипку, в другой — смычок. На лице её застыло выражение снисходительного превосходства. Андрей отметил, что Анжела была копией матери, что для девочки предвещает несчастье. В данном случае примета сбылась на все сто…

— Дочка родилась в декабре восемьдесят третьего года, — тихо сказала Ия. — Господи, как я тогда была счастлива! И не знала, что даже девяти лет не отмерено моей принцессе. Значит, она нужна на небесах…

— А умерла когда? Судя по всему, недавно? — предположил Озирский.

— Третьего апреля. Две недели назад. Если говорить честно, я до сих пор не могу в это поверить. Всё происходящее кажется дурным сном, — призналась Ия. — Но даже такой сон всё равно страшен.

— Она болела?

Андрей рассматривал снимок и видел, что Анжела не похожа на больную.

— Нет, она не болела, — подтвердила его догадку Ия. — Могла подолгу заниматься музыкой. Очень упорный, настойчивый ребёнок. Признаться, нам было трудно с ней. Анжела нас с отцом полностью себе подчинила. Я даже несколько раз упрекнула дочку в неуважении к родителям. Ведь мы с мужем всё сделали, чтобы дать ход её таланту…

Озирский внезапно вспомнил, где он слышал это имя. Об Анжеле Пинской писали в газетах, её показывали в программах питерского телевидения. Вероятно, только странное, полусонное состояние помешало вспомнить об этом раньше. Андрей видел по телевизору Ию, только в небесно-голубом платье, с огромным букетом в руках — она принимала поздравления и похвалы. Сам Андрей не слышал игры Анжелы, которую пресса наперебой называла новым гением, гордостью Санкт-Петербурга и даже сравнивала с Паганини. Мария Озирская, напротив, осталась о ней невысокого мнения, о чём тут же и объявила.

— Форменный фидлер! — вынесла мать свой вердикт. — Уличная скрипачка. Я слышала, у неё отец в Консерватории большая шишка. Ему уже больше пятидесяти. Породил на старости лет, а теперь хочет доказать, что соорудил гения.

Саша Минц высказался не так круто, но смысл остался тот же.

Но сейчас речь шла уже не об уникальности таланта мёртвого ребёнка. Озирскому хотелось узнать, что же произошло, но он опасался спровоцировать истерику. Андрей прекрасно видел, что состояние горя и растерянности непривычны для жены музыканта Пинского.

— Она не болела, — ещё раз повторила Ия, потуже натягивая перчатки на руки. — Её убили.

— Кто?!

Озирский вздрогнул, чувствуя, как каменеют мышцы от знакомого и ужасного слова.

— Не знаю. И следователи не знают. Да и не хотят, видимо, знать! — со злостью сказала Ия, доставая промокший кружевной платочек. — Муж говорит, что им нужна взятка — тогда будут расследовать.

— Он говорит ерунду. Впрочем, его состояние можно понять. — Озирский полез в карман за удостоверением. — Ия Максимовна, я работаю в системе МВД. Расскажите мне всё.

Он протянул женщине документ. Новенькая корочка поскрипывала и едко пахла клеем. В удостоверении Андрей знался участковым инспектором, но Ия не обратила на это внимания. Она только подняла глаза, проглотила комок и несмело улыбнулась.

— Я сразу, по вашей фигуре, поняла, что вы отлично развиты физически. Таких суперменов я видела только в кино, да и то на видеокассетах. Значит, вы по работе имели дело с убийствами?

— Милая Ия, это для нас — рутина. Отдел борьбы с организованной преступностью мелочёвкой не занимается.

— Отдел борьбы… Погодите! Это на Литейном? Мы занимаетесь мафией?

— Естественно. — Андрей не стал вдаваться в подробности. — Для краткости можно называть эту структуру красивым итальянским словом.

— Мне кажется, что тут как раз и замешана мафия.

Ия взяла у Озирского карточку дочери. Андрей специально не снимал перчатки, чтобы не пугать Ию своими руками.

— Почему вы так думаете? — уточнил Андрей.

— Это было необычное убийство. Простые хулиганы таких не совершают.

— Ия, чего только не совершают самые обыкновенные люди! Даже не хулиганы, а смирные выпивохи! — Он вспомнил свой участок в Красносельском районе. — Рассказывать — ночи не хватит. Так в чём, по-вашему, заключала необычность убийства?

Андрей уже чувствовал себя при исполнении.

— Нашу машину угнали вместе с Анжелой. Муж уехал с ней в гости. Это было первого апреля. Я уже была там, на Невском. Потом оказалось, что они забыли скрипку, а Анжела должна была играть. Муж оставил девочку в машине и поднялся в квартиру на лифте. Мы живём на пятом этаже кооперативной двенадцатиэтажки. Когда он вернулся со скрипкой, ни Анжелы, ни машины не было. Во дворе тоже никто ничего не заметил — это было вечером, в семь часов. Мы сразу же обратились в ГАИ, дали приметы машины, номер. Естественно, они ничего не нашли. Сказали, что нет людей, транспорта, бензина. Днём наш район патрулирует одна машина, ночью — две. Нормативных актов, законов тоже нет. Мы выслушали кучу претензий к руководителям всех уровней, но ничего по существу. Были на приёме у начальника Выборгского УВД…

— Значит, живёте в Выборгском районе? — перебил Озирский.

— Да, на проспекте Шверника. Естественно, мы били во все колокола насчёт пропажи ребёнка. Нас успокаивали, говорили, что девочку вернут. Им якобы нужна машина, а ребёнок ни к чему. Нам на машину-то уже было наплевать…

— Марка, цвет, номер автомобиля?

Андрей уже забыл, зачем пришёл сюда, и весь погрузился в работу.

— «Девятка» цвета крем-брюле. На заднем стекле решётка из кожзаменителя на металлическом каркасе. Фары под проволочными сетками…

Ия назвала ещё несколько примет, номер машины. Озирский всё записал в книжечку.

— Но теперь нам машина уже ни к чему. Анжела в земле.

— Значит, авто не нашли, а ребёнка как-то обнаружили? — Андрей пока мало что понимал.

— Утром третьего числа, на станции «Парголово» уборщица увидела скатанный старый ковёр. Поскольку раньше ничего подобного там не бывало, она заинтересовалась. Решила развернуть и посмотреть — а вдруг в хозяйстве пригодится? А там — тело… — Ия несколько раз всхлипнула. — Тело нашей Анжелы…

— Интересно! — Озирский пожевал нижнюю губу, поднял брови. — Значит, тело было в ковре? Какова оказалась причина смерти?

— Девочка была, кроме ковра, завёрнута в старый байковый халат. Та одежда, в которой её похитили, исчезла. Смерть наступила примерно за пять часов до того, как уборщица нашла тело. Так мы и определили дату…

Ия вцепилась в рукав Андрея, панически боясь, что ему надоест всё это слушать. Он уйдёт и унесёт с собой последнюю надежду на справедливость.

— Только бант в волосах остался… Пышный такой, со стеклярусом. Почему-то его не взяли. Остались и серёжки — кстати, весьма дорогие…

— От чего погибла девочка? — ещё раз повторил Андрей свой вопрос.

Если похитители убили Анжелу, чтобы не оставлять даже такого ненадёжного свидетеля, то они поступили глупо. Достаточно было лишь накачать ребёнка наркотой, и он ничего бы не вспомнил. Впрочем, автомобильные воры, а Озирский знал их достаточно, редко нарывались на «мокруху». «Девяток» в Питере завались. Не сумели взять эту — найдётся другая. Вряд ли им так приспичило свистнуть именно «тачку» Пинского, что её увели её вместе с девочкой, которую потом прикончили. Угонщиков не манила перспектива пойти ещё и по сто второй статье.

Андрей ждал ответа, глядя на могилу Натальи. По горе цветов и венков скользил солнечный луч. Воздух под вечер становился все более холодным, пряным, вкусным. Его хотелось пить, как хорошее вино.

— У Анжелы оказались удалены обе почки. Она не могла жить, — глухо ответила Ия.

Женщина уже не плакала, а воспалёнными глазами смотрела на маленькую могилку.

— Как вы сказали? — Андрею показалось, что он ослышался.

— Ей удалили обе почки, — повторила Ия. — Патологоанатом сказал, что операцию делал очень квалифицированный хирург. Он же высказал предположение, что почки могли потребоваться кому-то для пересадки.

— Для пересадки? Обе почки? У живого, здорового ребёнка?

Озирский почувствовал, как его собственные внутренности леденеют, сжимаясь в комок.

Чьи же это выходки? «Лазарет Келль» не прекратил свою деятельность? Вполне могли остаться недобитые продолжатели дела милейшей Элеоноры. Но там, помнится, не брали органы для пересадки, а производили опыты с наркотиками и ядами. Кроме того, забирали в «лазарет» либо членов семей должников, либо безродных бродяжек. Виолончелист Пинский не мог связаться с бандитами. Во всяком случае, это было сомнительно. А благополучных детей из знаменитых семей Нора никогда не стала бы использовать в качестве «брёвен». Итак, «Лазарет Келль» здесь не замешан. Когда кто же?…

— Значит, пропала первого апреля, а найдена третьего.

Андрей смотрел на тонкий профиль Ии Пинской. Чёрное кружево платка просвечивалось трепещущими от дыма лучками вечернего солнца.

— Что касается машины, то вряд ли её можно найти. В городе действует несколько групп угонщиков. Если в первые часы, по горячим следам, автомобиль не удалось обнаружить, его просто перекрашивают. Потом меняют номера — и на самой «тачке», и на деталях. Ставят в отстойник на некоторое время. Если удаётся оторваться от преследования, перегоняют в другие населённые пункты, подальше от Питера…

Озирский достал пачку «Пэлл-Мэлл», вынул сигарету. Ия, похоже, не курила, иначе в таком состоянии непременно составила ему компанию.

— Насчёт Анжелы, я вам вот что скажу. Если всё было так, как предположил эксперт, похитители должны были знать, что органы подходят для их пациента. В таком деле рисковать нельзя. Добудешь таким образом почки, а они потом не приживутся! Получается, данные вашей дочери были в руках тех, кто её погубил. Ни вы, ни ваш муж не водили знакомств, скажем так, с подозрительными людьми? Вы всех хорошо знали? Можете за них поручиться? Никаких криминальных элементов в своём кругу не замечали?

— Что вы! Мы с мужем очень разборчивы в выборе друзей! — Ия порозовела впервые с того момента, как окликнула Андрея. — И речи быть не может…

— Понятно. — Андрей глубоко затянулся. Мозг его напряжённо работал. — Ия, если вы позволите, я займусь вашим делом.

— Как?!

Пинская даже приоткрыла рот. За бордовой от помады губой сверкнул золотой зуб. Андрей удивился — ему казалось, что Ия ещё молода для коронок.

— Вот так, неофициально?…

— Да, вот так. Это будет даже лучше. Никому не придёт в голову, что вы нашли сыщика на кладбище. И я буду свободен от необходимости постоянно советоваться с начальством.

— Как в детективе! — Ия невесело усмехнулась. — Вы действительно хотите мне помочь? Я не прошу заниматься машиной. Мы с мужем хотим одного — чтобы эти изуверы были арестованы и понесли наказание.

— Оставьте мне номер своего телефона. Могут потребоваться новые данные. Про вашу машину я уже всё знаю.

Андрей подумал, что нужно приниматься за дело — убирать могилу, красить оградку. Иначе можно не успеть до закрытия кладбища.

— Возьмите мою визитку. — Ия достала из ридикюля маленькую карточку. — Тут все координаты. А вы кого-нибудь подозреваете, Андрей?

— Нет, пока никого. — Озирский спрятал визитку во внутренний карман куртки. — Меня заинтересовало дело — такого я ещё не расследовал. А теперь, с вашего позволения, я займусь уборкой. Кроме меня, этого никто не сделает. Мать Натальи умерла, а её подруги любят только живых.

— Так бывает часто, — согласилась Ия. Потом вскочила со скамейки. — Разрешите, я помогу вам! Вместе мы быстро справимся.

Глотая слёзы, она сгребла со скамейки оставленные Озирским ветки вербы, аккуратно положила их на свою сумку. А потом, вслед за Андреем, подошла к устланной венками могиле, которая всё равно сейчас выглядела сиротливой, покинутой…

* * *

Там, на Северном кладбище, Андрей совершенно забыл, что должен вскоре лететь во Владивосток. Сейчас в Приморье глубокая ночь, думал он. А когда наступит утро, можно позвонить Серёге Иванову и сказать, что приехать не получится. И, слава Богу, потому что не придётся мучиться от мыслей о Серёгиных расходах на приём и обслуживание питерского гостя. Лучше пригласить приятеля к себе, тем более что тут живёт его кузина. Иванов, конечно, обидится, наговорит кучу пакостей, а потом пропадёт на год-два.

Но Андрей не мог любоваться красотами Тихого океана и уссурийской тайги, когда в Питере воруют детей и вырезают у них внутренности. Не успели расправиться с людоедами, как появилась новая группировка с такой же жуткой специализацией. Вообще-то Серёге надо сказать, что начальство передумало, не отпустило. Всё-таки отработал только полтора месяца, а это мало.

Вывернув у станции метро «Озерки» на проспект Энгельса, Озирский глубоко вздохнул, постепенно возвращаясь к реальности. Ремень безопасности впился в плечо, а кожа оказалась слишком чувствительной, даже болезненной. Руки сильно вспотели в перчатках. Пока они убирали Натальину могилу, Ия Пинская несколько раз вопросительно взглянула на Андрея, но ничего не сказала. А ему пришлось рассказывать о том, как погибла первая жена, чтобы отвлечь внимание от перчаток. В конце концов, после трудов праведных, руки свела судорога — будто бы в них снова вбили гвозди.

Андрей предлагал подвезти новую знакомую до дома, но она сказала, что встретится здесь с мужем. Втайне обрадовавшись этому, Озирский попрощался и пошёл к своей машине, наконец-то стащив опостылевшие перчатки. Сегодня он был не в кожанке, а в эластичной японской куртке, которая не стесняла движений и выгодно подчёркивала все достоинства фигуры.

До Удельной, где располагалась автомобильная барахолка, было уже недалеко. Ещё по пути в Парголово Озирский приметил, что торговля тут в самом разгаре. На барахолку съезжались автолюбители и мотоциклисты почти со всего города, особенно из северных районов. Проспект Шверника, который в народе чаще называли Вторым Муринским, так как был ещё и Первый, находился неподалёку отсюда. Завсегдатаи могли что-то знать о похищенной машине Пинского. Многие из здешних ребят были обязаны Андрею — кто по мелочи, кто по крупному. Благодаря нему они могли свободно заниматься не очень-то приличным, даже с точки зрения нынешних хилых законов, бизнесом.

Озирский остановил машину у поребрика, вылез на тротуар, щурясь от низкого уже солнца. Оно светило с северо-запада — из-за станции метро и железнодорожной платформы. Этот квартал был застроен «сталинками» и немецкими двухэтажными коттеджами. Барахолка шумела около одноэтажного домика, стены которого недавно покрыли светло-зелёной штукатуркой.

В меру возбуждённая толпа пока не собиралась расходиться, хотя было уже поздно. Юные мотоциклисты, оставив своих «железных коней» в стороне и сняв шлемы, лениво наблюдали за торговлей. Кое-кто из них и сам изучал товар, спорил с продавцами, прикидывал, стоит ли брать. На простых, грубо сколоченных ящиках, были разложены всевозможные детали и целые механизмы. Солнечные зайчики скакали по стене домика, отражаясь от множества зеркал заднего вида.

Перекурив, Андрей бросил сигарету в урну. Увидев черноволосого щуплого парнишку со смуглым маленьким личиком, в чёрной кожаной куртке и брюках из плащёвки, направился к нему. Ахмета Халилулина Андрей в своё время здорово выручил. В прошлом году, на проспекте Обуховской Обороны, они встретились с рэкетирами. Те так и не поняли, кто им так здорово вправил мозги, но Ахмета с тех пор уже не пытались обижать.

— Привет! — Озирский протянул Ахмету «Пэлл-Мэлл». — Угощайся в честь праздника.

— Это — ваш праздник, Андрей, — кротко возразил Ахмет. — Но всё равно спасибо. — И взял сигарету.

— Вот и правильно. Бог для всех един.

Андрей повертел в руках зеркала, «дворники», коснулся пальцем распредвала. Рядом с ними, на виду у покупателя, бородатый верзила проверял, заряжен ли аккумулятор.

— Тебе что-нибудь нужно? — с готовностью спросил Ахмет, посасывая сигарету. Крылья его приплюснутого носа шевелились, щёки втягивались. — Или просто навестить меня решил?

— Слушай, Ахмет, ты не можешь припомнить такую вещь?… — Андрей перешёл на тихий шёпот. — Знаешь ли ты что-нибудь о «девятке» цвета крем-брюле? Она с кожаной решёткой на заднем стекле и проволочными сетками на фарах. Она была похищена первого апреля на проспекте Шверника…

Озирский говорил, а сам жалел, что не знает татарского языка — тогда бы они с Ахметом поговорили нормально. Агент, в свою очередь, не знал ни польского, ни французского. Так они и перешёптывались, боясь, что кто-нибудь услышит хотя бы несколько слов — и тогда Халилулину крышка.

Ахмет, всё ещё смакуя «Пэлл-Мэлл», устремил чёрные глаза вдаль, словно замечтался о чём-то приятном. Озирский не торопил его. Прикурив от спрятанной в кулаке зажигалки, он рассматривал товар, поражался обилию и качеству представленной продукции. Справа от Ахмета откормленный беловолосый дядя предлагал свечи и масляные фильтры. На прочих ящиках располагались карбюраторы, поршневые кольца, прокладки, измерительные приборы, лобовые и ветровые стёкла, решётки и чехлы на сидения.

К тому времени, как Озирский составил полное представление о барахолке, Ахмет ожил.

— Была такая «тачка».

Халилулин смотрел вроде бы в другую сторону, но говорил отчётливо.

Андрей взял одно из зеркал, повертел его в руках, одновременно пре следуя две цели — воздать видимость торговых переговоров и увидеть за спиной подозрительных людей, если они вдруг появятся. Но пока всё было спокойно.

— Ты её видел? — встрепенулся Андрей.

— Видел. — Ахмет всё так же смотрел вдаль.

— Когда? — Озирский почувствовал, как по его лицу пробежал знакомый, бодрящий холодок.

— Первого ночью. Я у Горбачёва тогда товар забирал.

— У кого? — удивлённо переспросил Озирский. — Впервые о таком слышу.

— В Репе он живёт, — пояснил Ахмет и почему-то улыбнулся. — У него всегда полно. Он как раз перекрашивал «девятку» — та уже без номера была. Одно крыло только было кремовое, но я заметил. Горбачёв же сам всё делает — «тачки» перекрашивает и номера удаляет. У него народу толчется фиг знает сколько. И продают ему, и у него скупают. Там, в Репе, считай, целый автосалон…

— Значит, в Репино… — протянул Андрей и взял другое зеркало.

— Ага.

Ахмет ждал, что будет дальше. Похоже, на них тут никто не обращал внимания.

— А этот твой Горбачёв, часом, не говорил, откуда у него «девятка»? Мог же пооткровенничать со скуки…

— Ему скучать некогда, я ж говорю.

Ахмет туда-сюда перекладывал запчасти, вытирал их ветошью.

— Ясно, что увели откуда-то, но это — коммерческая тайна. Не-е, Горбачёв своих не сдаст — самому дороже выйдет. Про всех клиентов знает только он сам.

— Ладно… Слушай, Ахмет, ты не мог бы мне малость помочь? — Андрей, пристально разглядывая один из «дворников» пальцем пробовал щётку.

— Я тебе всегда помогу — сам знаешь, — сразу же согласился Ахмет. — Ты только скажи, как.

— Свези меня поскорее к Горбачёву, — прямо сказал Озирский. — Можешь такое устроить? Разумеется, всё останется без последствий.

— У-у, это трудно! — испугался Халилулин. — Он не любит, когда привозят посторонних. Но ради тебя я…

— Вот и славно! — Андрей понял, что дело в шляпе. — Давай договоримся, когда и где встречаемся. Ты ведь всегда найдёшь предлог, чтобы съездить в Репу. Вы ведь компаньоны, верно?

— Ну, примерно.

Ахмет поскучнел. В то же время он понимал, что просьбу Озирского необходимо исполнить.

— Ты на своей «тачке» не езжай. Поставь её где-нибудь, а в одиннадцать жди меня у «железки», где проезд. Около улицы Жени Егоровой…

— Отлично, — обрадовался Андрей. — Только смотри, не передумай.

— Чтоб я сдох! — торжественно поклялся Ахмет. — Я же тебе жизнью обязан. Те рэкеты, с Обуховской, меня приговорили тогда.

— Я даже прослезился! — Андрей действительно вытер глаза. — Пока, Ахмет. Я буду тебя ждать. Ты всё на той же серой «Вольво»?

— Да, только Горбачёв её покрасил. Она теперь не серая, а цвета «форель».

— Понял. — Озирский положил на место «дворник». — Всё, пока. Будь осторожен.

Взяв для отвода глаз одно зеркало, Андрей опять проверил «хвост» — и снова никого не обнаружил.

На счастье, место для встречи Халилулин выбрал очень удачное. Совсем рядом, в доме номер пять по Суздальскому проспекту, жил Володя Маяцкий. Теперь он работал в уголовном розыске Выборгского района. Группа Озирского, снимавшая офис в гостинице «Дружба», распалась. Ребята разбрелись по районным Управлениям, благо, людей везде не хватало. С Главком после наказания Андрея у Маяцкого. Калинина и прочих связывались далеко не лучшие воспоминания.

Озирский припарковал свои «Жигули» у первого корпуса, вынул ключ зажигания, запер машину. Андрея чем-то веселил блочный дом, облицованный мелкой синей плиткой. Здесь, на северной окраине города, было не очень-то уютно, и неподалёку время от времени грохотали поезда. Но Озирскому почему-то тут нравилось, и он не упускал случая завернуть к Володьке.

Маяцкий жил на первом этаже, и окно его кухни выходило прямо на насыпь. В трёх комнатах размещались хозяева с двумя сыновьями, а также собака — чистокровная «афганка» Джильда, любимица и гордость семьи. Андрей тоже обожал гладить её белую длинную шерсть, похожую на высушенный солнцем ковыль.

Сейчас Джильда лаяла, взбираясь на насыпь, и из-под её лап катился гравий. Следом за ней карабкались двое Володькиных сыновей. Как раз на этом месте был переход в Шуваловский парк — люди, как правило, ленились делать крюк. Поезда тут ходили сравнительно редко, и родители за Артёмку с Гришкой не волновались.

Солнце зашло, но лужи ещё золотились под ногами; из них торчала зелёная трава. Чуть подальше, на трамвайном кольце, кучковались люди. Из окошка Володькиных соседей магнитофон орал блатную песню. Исполнитель нарочно делал свой голос хриплым, пьяным и отвратительным. Тут же, прямо по раскисшей земле, мальчишки гоняли мяч, и грязь фонтанами летела в разные стороны.

Маяцкий как раз подошёл к окну, отодвинул тюлевую занавеску и глянул, куда пропали сыновья. На кухонном окне всегда пламенели «огоньки», и потому спутать его с чужими было трудно. Увидев направляющегося к подъезду Озирского, Володя заулыбался, распахнул форточку, сделал приглашающий жест рукой. И только потом, прямо в тренировочных брюках и футболке, бросился встречать гостя. Не успел Андрей войти на лестницу, как дверь Маяцких открылась.

— Здорово! — Андрей протянул руку. — Надеюсь, я не помешал ничему важному? Надя дома?

— Надя у матери, а я на хозяйстве. — Маяцкий провёл гостя в прихожую. — Видел на улице моих гавриков?

— Видел. Они через насыпь к парку перебирались. Под поезд не попали — точно. — Андрей суеверно постучал по трюмо.

— И то хлеб. Надо их уже в дом загонять, а то темнеет. — Маяцкий повесил на крючок куртку Андрея. — Ужинать будешь?

— А зачем, ты думаешь, я к тебе пришёл? — нахально осведомился Озирский. — Мне нужно провести тут время до одиннадцати вечера. А заодно, конечно, заправиться. Ночью-то спать не придётся…

— Тогда я пошёл готовить, а ты в это время расскажешь, зачем пожаловал. Ведь не только для того, чтобы пожрать. Для этого у тебя и мать есть, и влюблённые дамы. А от меня, надеюсь, требуется нечто более важное.

— Ты же сыщик! Догадайся.

Андрей хохотнул и пошёл в ванную мыть руки. Маяцкий пожал плечами и открыл холодильник.

Владимиру было тридцать четыре года, как и Андрею. Невысокий, с вьющимися пшеничными волосами, еле заметными усиками, симпатичный и кареглазый, Маяцкий идеально срабатывался со всеми. Даже такой вепрь, как Андрей, не находил, к чему у него можно придраться. Озирский дорожил Маяцким как специалистом и как человеком, но обращался к нему за помощью в самых крайних случаях.

Надежда Маяцкая тоже работала в милиции — была инспектором по делам несовершеннолетних. И потому Володя часто готовил себе и мальчишкам еду, не дожидаясь возвращения жены. Маяцкие редко бывало дома вместе; вот и сейчас хозяину пришлось принимать гостя самостоятельно.

Оставшись в джинсах и чёрной рубашке, Андрей присел к кухонному столу и зажёг сигарету. Володя тоже закурил, одновременно ловко управляясь со сковородкой, кастрюлями, ножом и прихваткой. В форточку врывался всё тот же свежий весенний ветер.

— Ну, что стряслось? — Маяцкий занял все четыре конфорки плиты и тоже подсел к столу. — Говори, не ломайся.

— У тебя американский пластырь сохранился? Ты его пацанам на шишки не извёл?

Андрей скептически разглядывал свои руки.

— Им на шишки и наш сгодится. Импортного-то не напасёшься, — вздохнул Маяцкий. — А тебе он нужен, что ли?

— Вот так! — Андрей ребром ладони провёл по горлу. — И ещё. Не одолжишь ли на ночь свою одежду? Я, как приеду, сразу верну.

— Ты что, внешность изменить решил? — удивился Маяцкий. — Когда улетаешь во Владик?

— Вова, я уже не улетаю, — признался Андрей. — Накрылся мой отпуск медным тазом.

— Как?! — Маяцкий едва не сбросил локтём солонку. — Начальство взбрыкнуло, что ли?

— Да нет, просто появились важные дела. Поэтому я и прошу у тебя одежду с пластырем. Мне не очень-то хочется, чтобы меня сегодня узнали. Всегда лучше сохранять инкогнито.

— Опять лезешь к чёрту в зубы? — Маяцкий вытирал мокрые руки полотенцем. — Сделают тебе когда-нибудь дырку во лбу, а то и чего похуже! А я-то, дурак, обрадовался. Думал, что ты хоть на месяц отстанешь от уголовщины. Неужели не надоело?

— Не могу — родная она мне! — с болью признался Озирский. — Значит, ты даёшь мне пластырь и одежду. А я взамен рассказываю, что конкретно случилось.

— Говори, а потом поищем в шкафу шмотки, — махнул рукой Маяцкий.

По опыту общения с Андреем он прекрасно знал, что переубедить того невозможно, и остаётся только по мере сил помогать.

— Я тебя очень внимательно слушаю.

Потом они молча ужинали, думая каждый о своём. Маяцкий не получал от еды никакого удовольствия, переживая услышанное от гостя. Тот же успел свыкнуться с информацией, а потому наворачивал за двоих. Все мысли Озирского крутились вокруг ночной поездки.

— Когда ты должен с агентом встречаться? — Володя отодвинул тарелку и стал щипать свои усики.

— В одиннадцать. Нужно ехать в Репино, к барыге по фамилии Горбачёв. Он может располагать ценными сведениями о машине. А от этого недалеко и до самой Анжелы.

— Значит, так! — Маяцкий поднял из-за стола. — Будь другом, загони гавриков домой, а то уже совсем стемнело. Я же тем временем подберу тебе одёжку. Да, может, мне тоже с тобой поехать? — Володя остановился в дверях. — Чёрт знает, что там будет, в Репино…

— Да нет, не надо. Могут ведь и меня самого не пустить. И с Ахметом у меня разговора о тебе не было. Не волнуйся, — Андрей подмигнул и направился к двери на лестницу, щёлкнул замком. — Я и тебе найду работёнку.

* * *

Через несколько часов серебристая «Вольво» Халилулина мчалась по Приморскому шоссе Ахмет уже миновал Солнечное, и до Репино оставалось несколько километров. Погода ночью резко испортилась, подул северный ветер. Он высушил и заморозил асфальт, забрызгал лобовое стекло мелкими, ярко блестящими капельками. Ахмету пришлось вылезать и надевать «дворники».

Торговец автозапчастями едва не проехал в условленном месте незнакомого человека в потёртых джинсах, свитере цвета чернослива и видавшей виды кожаной куртке. На голове у него была кепка а ля Джо Маури, а глаза скрывались за тонированными очками. Человек проголосовал, и Ахмет только после этого узнал Озирского. От удивления он едва не врезался в фонарный столб.

Его покровитель преобразился до неузнаваемости. Из одежды на нём остались лишь кроссовки. Сейчас Андрей дремал на заднем сидении. Он удобно устроился там, будто дома на диване — только пришлось согнуть ноги в коленях. Ахмет против этого не возражал. Он лишь удивлялся способности Озирского до неузнаваемости изменять свой облик. Он заметил, что с рук капитана исчезли шрамы от гвоздей, и очень удивлялся очередной мистификации.

Справа, на обочине шоссе, мелькнул белый прямоугольник с надписью «Репино». С другой стороны таблички это слово было перечёркнуто красным. В тёмной холодной вышине безжизненно светили фонари, а неподалёку затихла бензоколонка. Там у Ахмета работала куча друзей, и они тоже имели дело с Горбачёвым.

С другой стороны автострады помещался пансионат «Заря», к которой обычно добавляли слово «вечерняя». Поскольку в пансионате проживали исключительно заслуженные старики, его именовали ещё и «предкрематорием». Озирский, который определённо был в теме, находил много общего между тем и этим заведением. В пансионате тоже имелись серые блочные корпуса, над которыми возвышалась труба котельной.

— Скоро? — сонно спросил Андрей.

Он поднялся и сел, поймав тонированные очки. Они болтались на тонкой мельхиоровой цепочке.

— Сейчас, погоди!

Ахмет выключил сцепление и поехал под гору. Фары осветили высокий зелёный забор, рядом с которым росли замёрзшие тополя.

— Я позвоню.

Халилулин погрузил в косяк ворот квадратную белую кнопку. Немного подождав, он повторил звонок, а потом вывел высокохудожественную трель.

Андрей выглянул из машины и сказал:

— Если спросит, скажи, что есть неясности насчёт кремовой «девятки». Подробности доложу я сам.

— Ладно. — Ахмет насторожился, услышав, что калитку открывают.

В чёрном проёме возник толстый невысокий человек в белой куртке и таких же брюках. Из распахнутого на груди ворота голубой рубашки торчали волосы цвета «соль с перцем». Взгляд его живых карих глаз был беспокоен, а круглое лицо побледнело от света фонаря. Хозяин провёл широкой ладонью по лысине и повнимательнее присмотрелся к приехавшим.

Конец ознакомительного фрагмента.