Оформитель слов

Иль Канесс (2019)

Поразительные, дерзкие и трогательные воспоминания школьника 90-х и студента начала 00-х. Крепкое словцо, блестящий юмор, неповторимый слог и суровая постсоветская Россия в беспощадных мемуарах. Кто гудрон не жевал, тот жизни не видал. Книга причиняет добро и подвергает смеху. Содержит нецензурную брань. Надо брать.

Триумф пожарного шланга

Свои первые большие деньги я заработал в шесть лет.

Папа работал на лесопилке водителем, а мама мыла полы в пожарной части. Денег было мало, но я в тонкостях разрушенной экономики мало разбирался и постоянно просил сникерсы, игрушечных трансформеров или вагенвиллсы.

— Заработай и купи, — говорили мне. — Думаешь, это легко?

— Откудова мне знать, я на работу ни разу не ходил… — обиженно бубнил я.

— Хм. Ладно.

Меня немедленно решили научить уму-разуму.

Лесопилку я бы сразу спалил, а вот проделать такое с пожарной частью мне вряд ли бы удалось, поэтому я стал проводить время с мамой на её работе. «Штоб знал — каково это!».

— Это безопасное место! — утверждала бабушка. — Уж лучше там, чем во дворе, где одни наркоманы клей нюхают… Что может произойти с маленьким юношей в пожарной части?

Эх, бабушка…

Во внутреннем дворе пожарной части стояла старая деревянная наблюдательная башня. За ненадобностью башню основательно давно заколотили, потому что гнилая и скрипит под ветром. Она стояла неприступной десятилетиями.

Её я излазил вдоль и поперёк в первую очередь, разглядывая всякое сверху. Ведь, если башка пролезла, то маленький чекист с бластером пролезет полностью.

Ещё во дворе стоял старый разобранный самолёт. Ребятишки во дворе могли рассчитывать лишь на ржавую ракету из листов железа перед домом, а у меня одного был НАСТОЯЩИЙ самолёт. Другим же карапузам везло меньше, они вообще ходили в детский сад со строгим режимом: играй, ешь, спи…

А я на работу ходил. Правда, не работал. Болтался из угла в угол. Словом, был бесполезен, как садовый шланг в середине января.

Взрослые думали, что я сильно устаю вставать по утрам и проводить целый день в непонятном месте. Ехидно спрашивали:

— Понял, что такое зарабатывать деньги? Как это нелегко — ходить на работу?

— Не особо. Ещё неделю поработаю.

— Да задумал он что-то, — листая газету, говорил батька. — А вы ему верите.

— Нет, он умница: целую неделю рано вставал и не просился домой, — сказала мама. — Заработал себе на новый пуховик.

На следующей рабочей неделе ловко лазая по огромному сугробу за пожарной частью, я нечаянно сорвался вниз и упал на бетонные блоки прямиком своей пухлой мордашкой. И даже бровью не повёл. Особенно правой, которую основательно разбил.

Как бы то ни было, но ныть по такому случаю я не стал, потому что бровь всё равно зашьют. Подумаешь. Не в первый раз. Волновало другое: я в этот день надел новый пуховик и замазал его в кровище.

— Сына, — смывая с моей рожи кровь, говорила расстроенная мама. — Ну как так?.. То ты себе об бордюр ЛЕВУЮ бровь разобьёшь, пока батька машину моет; то по колено погрязнешь в какой-то трясине посреди двора, тестируя новые резиновые сапоги; то выпьешь стакан растительного масла, думая, что это квас… С тобой одни расходы и неприятности. Будь, пожалуйста, повнимательнее!

— Хорошо, мам.

Мы вернулись домой.

— Я же говорил, — сказал батька, листая газету. — Хитрожопый он. Не берите его больше в пожарную часть, пока он её нахер не спалил.

— А я его на концерт самодеятельности детей работников пожарной части записала… — вздохнула мама. — Вот как теперь? Надо стих выбрать, поделку сделать…

— С разбитой рожей пусть Есенина читает, — предложил батька. — Он же у нас лепила? Вот пусть из пластилина что-нибудь и слепит. Бездельник. И в кого он такой?

Прошла неделя.

Меня нарядили в красивую рубашку с широким воротником, брючки и большой галстук. На правую бровь налепили аккуратную полоску лейкопластыря. Я вышел на сцену актового зала пожарной части и оглянулся. Мама, одетая в красивое платье, стояла за занавесом на краю сцены и взволнованно сжимала в руках платок. Но я всё выучил и помнил. Кивнул ей и начал, детским, звонким голосом громко рассказывать на весь зал:

Белая берёза

Под моим окном.

Принакрылась снегом,

Точно серебром.

На пушистых ветках

Снежною каймой

Распустились кисти

Белой бахромой…

Закончив, отвесил поклон. Мне зааплодировали. Я снова посмотрел на маму. Она была рада.

И тут настал гвоздь номера: я эффектно махнул рукой как Амаяк Акопян и на сцену приволокли стол, на котором я из пластилина бережно слепил целую пожарную часть. Все поднялись с мест, чтобы разглядеть поближе. Затем стол опустили вниз к первым рядам. Все восхищённо загудели:

— Надо же!

— Да вы поглядите!

— Как аккуратно!

— А сколько тут всего!

Народ пребывал в восторге. Я гордился собой, мною гордилась мама и вообще все. Это был триумф. Не зря я ходил две недели «на работу». Вроде бездельник, и рожа разбита… а тут такое.

За яркое выступление и пластилиновую пожарную часть маме немедленно выдали премию — половину её зарплаты. Совсем неплохо для шестилетнего славного малого. Мною дома все немедленно загордились.

— Молодец какой! Весь в меня! Завтра на лесопилку поедем! — потирая руки, сказал батька.