Чопперы

Илья Хороших

… – Ты хочешь знать, Джонни, – вкрадчиво сказал Картежник. – Ты хочешь знать, почему вы здесь оказались. – Да, черт возьми, хочу! – ответил обеспокоенно я. – Я расскажу тебе. Укротитель дорог не просто так садится в седло и мчится вперед. Он ищет. Ищет гармонию, ищет ответы на свои вопросы, и мили, которые он оставляет позади, делают его твердым как сталь. Но сердце – сердце всегда беззащитно. Выход прост: «Шалман», один или другой – их много в Большой Степи. Только найти его дано не каждому…

Рассказ Картежника

— Когда-то, когда дороги были большими, широкими и не успели еще зарасти травой и покрыться толстым слоем пыли, города дымили трубами огромных заводов, а люди стали забывать, откуда они пришли и что делают на этой земле. Все начало рушиться. Человек позабыл, что корни его — в природе, и расчертил всю землю квадратами дорог, поставил ограничения, а главное — добровольно опутал себя сетями. Он позволил другим людям управлять собой, своими действиями и не мог представить даже малой части своей жизни без одобрения других. Что такое свобода в абсолюте? Об этом толковали и греческие, и римские великие умы, однако все, до чего они дошли, оказалось ненужным. Дайте человеку свободы! Свобода стала символом, ярким флагом, мечтой, идеей «фикс», за которую все стали бороться, даже не понимая, что значит это слово.

Но человек слаб. Как только ему давалось свободы чуть больше, чем он был готов взять, он попросту не знал, что с ней делать и сходил с ума.

Картежник прервался и закурил свою тонкую черную сигарету. Мы с Джо закурили вместе с ним. На меня уже подействовало виски, чувство голода притупилось. За все то время, что мы с Джо были в дороге, в разных местах я слышал множество рассказов и поэтому воспринимал монолог нашего нового знакомого не как какое-то откровение, а, скорее, как приятный фон для вечера. Мне хотелось лишь надеяться, что его рассказ не превратится в бред сумасшедшего, одного из тех, кто не выдержал перемен и теперь своим мракобесием лишь пугал странников.

Однако Картежник совершенно не был похож на такого типа. Он сидел прямо и смотрел нам в глаза поочередно, словно проверяя на прочность. Мы с Джо молчали, не мешали ему собраться с мыслями, зная о том, что перебивать рассказчика в чужом краю — это самое большое проявление невежливости и что иногда, позволив себе задать вопрос невпопад, слушатель рисковал потерять уважение и мог вообще лишиться возможности дослушать рассказ до конца.

Пользуясь паузой, я посмотрел за спину Картежника и увидел, что обстановка в баре стала более оживленной. Появилось больше девушек, разносящих выпивку, а за стойкой вместо одного бармена стояло уже несколько. Это были странно похожие между собой длинноволосые парни с мрачными лицами, которые, судя по их виду, запросто могли рассчитаться с вами из «миротворца» в случае, если что-то пойдет не так.

Мы выпили еще по одной. Картежник продолжил:

— Дело в том, что, как я говорил, свобода стала краеугольным камнем общественной мысли. Средства массовой информации носились с ней как ошалелые, и человеку уже начало казаться, что он подошел вплотную к той самой черте, когда у него вот-вот должны вырасти крылья. О свободе говорили все, свобода была доступна каждому. Свобода передвижения, когда каждый мог поехать, куда ему вздумается, почти в любой уголок земли, обладая даже весьма скромным достатком. Свобода образования, когда любой мог выбирать, учиться ему или нет и чему учиться. Свобода определять, кто стоит ближе к сокровищнице мирового знания и кто больше заслуживает внимания и уважения. Очень быстро прошли те времена, когда, как в эпоху Просвещения, люди смотрели на образованного человека снизу вверх, потому что он порой мог дать ответы на те вопросы, постичь которые остальные не были в состоянии — например, как сделать так, чтобы поезд, запущенный с одного конца огромной страны или местности, как Большая Степь (в то время она называлась по-другому), мог за часы пересечь ее и доставить его к другому краю Воды. Все поменялось. Знание стало лишь средством для достижения определенного социального уровня и только.

Далее, свобода сексуального выбора. Я не говорю уже о выборе «быть или не быть», то есть — иметь отношения с женщиной или не иметь их вовсе, но и о том, что люди, предоставленные сами себе, погрузились в «свободу» всевозможных извращений, всплески которых возникали в различные эпохи, но только в нашу достигли своего пика. Человек мог пойти в публичный дом в стране Длинных трубок и удовлетворить свою похоть с домашним животным. И это тоже называлось свободой…

А еще свобода общения. Опутанные сетью компьютеров, общающиеся с теми, с кем, по их мнению, они хотели общаться, при этом принимая как должное тот факт, что все они находились в одной крысоловке, люди стали забывать про свой язык, переходя на малопонятные сочетания знаков и выражая свои эмоции односложными звериными восклицаниями.

Возникла иллюзия свободы денег. Можно было пойти в банк и взять любую ссуду, кредит и не стесняться в осуществлении любого из своих желаний.

Итак, образование, передвижение, секс, общение — что еще нужно было для того чтобы почувствовать себя свободным? Пожалуй, ничего. И это отлично работало! Но… За все нужно было платить, причем более дорогой монетой, чем та, за которую это приобреталось. В огромных мегаполисах, как грибы после дождя, росли банки. Банки продавали свободу. На рекламных щитах висели изображения быстрых спортивных мотоциклов, золотых пляжей тропических островов, окутанных вечерней дымкой и сверкающих в морских брызгах прекрасных женщин, выходящих из воды, подобно Афродите. А в магазинах можно было взять все, что угодно — бесплатно и сию секунду! И вот человек, одетый в лучшие одежды и с билетом на другой конец Земли в кармане (отпуск, конечно, был оплачен банком) считал дни до своей поездки, предвкушая момент, когда он растянется в лучах заходящего солнца на шезлонге, и смуглая туземка будет втирать в его нежную бледную кожу крем против загара, чтобы, когда он вернется домой, смуглый и отдохнувший, у него началась новая жизнь. Как вы понимаете, эта новая жизнь так и не начиналась. Но человек ждал ее день за днем, да так и старел, не понимая, что происходит. Старел и расплачивался по своим счетам. Он оказывался в долгу у всех вокруг — у банков, у других людей, своих бесчисленных работодателей, а самое главное — у собственных страстей и желаний, приучившись потакать которым, он уже не мог остановиться.

Мужчина прервал ненадолго свой рассказ, потянувшись к стакану и сделав из него добрый глоток.

Тут я подумал, что, несмотря на то, что Картежник говорил все очень складно и правильно, и его слова, в целом, соответствовали моему собственному представлению о действительности, он был не совсем прав. Потакать прихоти или нет — так можно было дойти до абсурда. Например, я никогда не мог отказать себе в удовольствии выпить одну кружечку пива, а потом и еще немного. Вот как, например, сейчас — мне захотелось заказать еще! Однако мне не следовало забывать, зачем мы здесь. Я посмотрел на Джо. Тот слушал внимательно. Но что-то не понравилось мне в том, как он сидел. Он как будто придвинулся ближе к Картежнику. Уильям и Дон, так же, как и Джо, сидели молча, застыв как изваяния, и слушали рассказчика.

— Все можно было брать сразу и быстро… Кроме книг. Вам, господа, возможно, совсем не близко то, о чем я сейчас говорю, — голос Картежника начал, по мере того, как в баре становилось все более шумно, звучать громче, в нем зазвучали стальные нотки, — но, поверьте, что это имеет к вам самое прямое отношение. Когда компьютерные технологии и психология безудержного потребления окончательно завладели человеком, он начал терять знания. Казалось бы, он, окруженный целыми залежами информации, доступной в любой форме, мог обрести свободу. Но он предпочел не обращаться к знаниям предков, а просто забылся в сиюминутных удовольствиях и окончательно потерял остатки своей воли. Люди превратились в бездумные машины, перерабатывающие еду и развлечения, повинующиеся решениям более сильных. Чем это не добровольное рабство?

Конец ознакомительного фрагмента.