Феникс. Повесть года

Илья Стар

Эксцентричный русский миллионер, сбежавший в Европу, готовит безумный план, который навсегда изменит современный мир. Захватывающая повесть разворачивается в Праге, Москве, Берлине и в Майами. Сможет ли герой довести авантюру до конца?

2. Прага — Москва

Борис любил летать.

Может быть, это было связано с тем, что он закончил Авиационный институт и прекрасно понимал, что это самый безопасный способ передвижения. (Хотя понимая это, Борис не уставал ужасаться тому, что в один прекрасный день ему предстоит сесть в самолет, спроектированный однокурсником, а однокурсники его были все в основном пьяницы и двоечники. Оставалось утешать себя тем, что цикл жизни самолета долгий, и к тому времени, как на рынок доберутся самолеты, конструкторами которых будут его однокурсники, российская авиационная промышленность полностью зачахнет). Так что скорее всего в этой любви проявлялось просто несломленная веками, доставшаяся от предков в наследство, тяга к путешествиям.

Ему нравился взлет, когда ревущая туша самолета, вопреки, казалось бы, всем законам природы, после короткого разбега взмывала вверх, унося его выше и выше, так близко к Богу, как он знал, ему удастся приблизиться в этой жизни.

Он верил в Бога. Не в мстительного Иегову иудеев и не в его Сына христиан. Он верил в то, что в окружающем мире есть определенный принцип, и этот принцип проявляется в том, что спирали галактик и раковины моллюсков закручены в соответстсвии с одним и тем же правилом золотого сечения.

Вопрос о том, насколько этот принцип является само осознанным и управляет ли он тем, что творится в мире, оставался для Бориса открытым, и строго говоря, мало его занимал.

В определенный момент он просто решил для себя, что то, что он задумал, вполне соответствует замыслу божьему, если таковой замысел у Бога имеется. Замыслом Божьим, по разумению Бориса, было развитие человека и поднятие его на новый уровень, день за днем, через боль и страдание. То, что происходило на земле сегодня, с бесконтрольным ростом населения, с потерей всех моральных ценностей и заменой их ценностями потребления, замыслом божьим быть никак не могло.

Когда он решил вступить в дело и изменить вектор, по которому развивалась цивилизация, ощущение своей правоты было настолько мощным, что оказалось вполне достаточным для того, чтобы обеспечить Борису внутренний мир и силу, чтобы осуществить свой план. А надо сказать, что план у него был стремный, и по стремности своей далеко превосходил планы Александра, Наполеона и Гитлера.

Это в какой-то степени и понятно, ведь эти титаны прошлого руководствовались лишь своим собственным эго, да, пусть гениальным, но в общем-то понятным и простым как по сути своей — стремлению управлять всем, так и по методу реализации — через войну и захват территорий.

Жизнь, проведенная Борисом в размышлениях о том, как оставить след в истории, в совокупности с пресыщенностью всем, что могут дать деньги, привела его к мысли значительно более опасной. Технологический прогресс на рубеже двадцатого и двадцать первого века предоставил ему средства реализации.

Наблюдая за облаками, время от времени открывавшими в разрывах поля и леса того, что уже начиная от границы Чехии с Польшей было когда-то российской империей и после короткого пароксизма империи советской рухнуло и продолжало разваливаться, Борис с наслаждением осознавал, что более не испытывает боли и раздражения от того, что все, созданное его предками потом и кровью по крупицам за последние триста лет, было так глупо растеряно на его глазах.

Национальная идея, так долго владевшая им, уступила место идее более мощной. И эта идея вновь наполнила смыслом его жизнь, и вырвала его из пучины алкоголя, чревоугодия и сладострастья, в которую год за годом он медленно сползал. Она заставила его мозг вновь заработать на полные обороты, как он работал в юности, вначале решая задачи по теории операций на семинарах в институте, а потом применяя их принципы в жестком бое за деньги на полях постперестроечной России.

И сейчас, сидя в узком креслице эконом-класса, зажатый между пожилым итальянцем, видящим во сне предстоящие ему в Москве оргии с путанами, и перезрелой матроной, лениво листающей на айфоне фото из отпуска, проведенного в Праге, Борис чуствовал себя более живым, чем он чуствовал себя за все прожитые пятьдесят лет.

Над выходом вспыхнуло табло «пристегните ремни», и капитан сообщил, что самолет начал снижение. За иллюминатором уже мелькали первые кварталы разросшегося, как раковая опухоль, города. Огромные ровные ряды двенадцатиэтажек постепенно вырастали до шестнадцати и двадцатидвухэтажных домов. Москва сильно изменилась с момента, когда Борис родился в ней и рос. Вместо восьми миллионов жителей теперь в ней жили по официальной статистике двенадцать, а по неофициальной и все четырнадцать миллионов. Он отсутствовал в городе своего детства так долго, что теперь, возвращаясь, чувствовал себя не в своей тарелке, да что там, ощущал себя иностранцем, приехавшим, как его далекий предок в Россию при Петре Первом, с целью сорвать побыстрее куш и отправиться восвояси, чтобы никогда больше не возвращаться и лишь рассказывать друзьям о странных обычаях дикой Московии да просыпаться иногда среди ночи от кошмаров о своем путешествии.