Мои Острова

Илья Смирнов

Острова бывают важные и неважные, большие и маленькие, долгоживущие и только что образовавшиеся. Остров Дружков-Пирожков дарит нам дружеское общение, Остров Дальних Путешествий приносит яркие впечатления и неожиданные встречи, Остров Удачной Рыбалки – это целый отдельный мир со своими законами и правилами, традициями и условностями, победами и поражениями. У каждого из нас – свои Острова, но это именно Острова. А между ними раскинулось кислотное море ненужного пространства и времени.

Семейный Остров

Два цыплёнка

Первой моей машиной была ржавая «копейка» огненно-рыжего цвета. Мы звали её Цыплёнок. Хотя по возрасту это был скорее древний бройлер. Мой тогдашний начальник купил себе новую машину, а эту ему жалко было выбрасывать. Вот он и премировал меня ею, чтобы деньгами не платить.

Ездить учили меня в основном друзья. Для каждого из них это было серьёзное испытание, связанное с риском для жизни. Из-за плохой координации движений меня ещё в школе выгнали из фехтовального кружка, когда я чуть не заколол тренера. В автошколу я ходил всего несколько занятий, это было необходимо для допуска к экзаменам на права.

Первый раз сдавать на права я приехал в МРЭО на Текстильщиках ранней осенью 1991 года. Накрапывал мелкий дождь, ветер носил по площадке сухие листья, кандидаты в ряды водителей жались в углу. Преодолев кордон из коллег по несчастью, я обнаружил белоснежно белую «Волгу», на которой предстояло проходить экзамен. Инструктор оказался толстым милиционером с будёновскими усами, концы которых при разговоре совершали замысловатые фигуры. Живот его так растягивал синюю форменную рубашку, что он был похож на беременного гиппопотама. Гиппопотам был с бодуна.

Я сел в машину и пристегнулся, отжал ручной тормоз, взял ключи и приготовился заводить машину. Странно, но отверстия для ключа не было на обычном месте. Я заглянул пониже, осмотрел рулевую колонку, сам руль, оглядел даже торпеду. Дырка для ключа определённо отсутствовала! Меня прошиб холодный пот. Надо было что-то делать. Когда от безысходности я полез под руль, гиппопотам очнулся и с неудовольствием спросил меня:

— Вы что-то ищете?

— Ищу, — обречённо сказал я. Зажатый в моей руке ключ стыдливо совершал режуще-колющие движения.

— И что же? — ощерился гиппопотам.

— Куда ключ вставить, — пролепетал я, понимая всю глубину собственного ничтожества. Наверное, я был похож на жалкого цыплёнка.

— Молодой человек, — злобно сказал гиппопотам, — если вы не знаете, куда вставлять ключ зажигания, то как же вы будете водить машину?

Потом я узнал, что у «Волги» ключ зажигания вставляется не как у «Жигулей» — справа, а слева — с другой стороны руля. Позже я сдавал на права ещё два раза и к счастью никого не задавил. Потом, как и все, купил права.

В первый свой самостоятельный рейс я выехал ранним весенним утром 1992 года. Цвела сирень. Вредные бабушки норовили броситься под колеса. Вертлявые дети опрометчиво готовились переходить дорогу. Неприятные водители вокруг осуществляли броуновское движение.

Путь мой лежал из Отрадного на улицу Профсоюзную. Карту я проштудировал, как методы математической физики перед комиссией по студенческим делам. Семья провожала меня со страхом. Мама совала в карман яблоки, отец тайком положил в карман двадцатипятирублёвку, бабушка пила валидол.

Путь до Садового кольца я преодолел довольно успешно. Неприятно было, что машина всё время глохла. Но меня всю дорогу поддерживали пронзительными гудками едущие сзади водители.

Я лихо свернул на Садовое кольцо и стремительно помчался по нему с чудовищной скоростью 40 км/час. Нечего и говорить, что я старался держаться правой стороны улицы, слева машины неслись слишком быстро для моего стиля вождения. Незаметно для себя я проскочил въезд в туннель и был вынужден выехать на улицу Горького.

Ужас обуял меня. Построенная заранее и выученная схема движения рушилась на глазах. Дальше открывалась кошмарная неизвестность. Знаете, когда с вами случается что-то нехорошее, то в первый момент появляется жгучее желание любой ценой вернуть ситуацию в нормальное русло. Это как будто ты стоишь на перроне, прощаешься с девушкой и стесняешься ей сказать все правильные слова, чтобы она не уезжала, чтобы ещё осталась с тобой, двери закрываются, поезд трогается, и ты понимаешь, какой ты идиот и сколько всего ты не сказал. И бежишь вдоль перрона и кричишь все эти самые правильные слова, но она уже не слышит тебя, а только грустно улыбается на твои беззвучные гримасы. И ничего уже не вернуть.

Свернул я на улицу Горького, чуть проехал и вижу, что слева выезд опять на Садовое. И я, ничтоже сумняшеся, через две сплошных поворачиваю налево, пересекаю улицу Горького и собираюсь двигаться к Садовому кольцу. И тут вижу милиционера. Он от такой наглости чуть свисток не проглотил. Машет палкой, как синица хвостом ранней весной. Делать нечего, останавливаюсь. А глушить машину боюсь, она же потом может не завестись. А там уклон градусов двадцать как назло, ручник не удержит — это точно.

Короче, нашёл выход — мотор не глушу, поставил на нейтралку и упёр её колесом в бордюр. Выхожу, даю документы. Сам выгляжу цыплёнок-цыплёнком.

— Здравствуйте. Что же это вы, товарищ водитель, прямо через две сплошных поворачиваете?

— Не заметил, — говорю. Самое смешное, что это была чистая правда.

— Как это — не заметили? Вы сколько уже за рулём?

— Один день…

— Один день? — милиционер рассмотрел документы, — действительно один день… Ну что же, ради первого опыта и для разнообразия делаю вам устное замечание, езжайте дальше осторожно. И следите за знаками. Счастливого пути!

И вручает мне документы! Это был первый и последний правильный гаишник в моей жизни. Больше не попадалось.

Криминальная история

Мы сидели с моей молодой женой у её родителей в гостях и мирно пили чай.

— Илья, мне нужна твоя помощь…

— Конечно, Рем Борисович.

Когда тебя просит о помощи отец твоей жены, у тебя остаётся небольшой манёвр для ответа.

— Мне нужно, чтобы ты помог мне украсть мусорный бачок.

— Какой мусорный бачок, Рем Борисович? — я привык к неожиданным выкрутасам своих многочисленных родственников и волноваться пока не начинал.

— Ну, такой знаешь зелёный, для мусора.

— А где вы хотите его украсть? — осторожно поинтересовался я, ещё надеясь на несложную миссию.

— Да на соседней улице. Они же у каждого дома стоят. Мы у нашего подъезда брать не будем, это подозрительно, — глаза моего тестя радостно горели.

— А, позвольте спросить, — я внимательно подбирал слова, чтобы не обидеть отца моей жены, — зачем вам эта… мусорная ёмкость?

— А-а-а, — тесть заговорщицки понизил голос, хотя мы были вдвоём, — я в гараже выкопал яму. Мы туда установим бак, и там можно будет хранить картошку!

Картошка зимой — это стратегический продукт для наших родителей. С советского детства и на всю жизнь. Я понял, что мне не отвертеться.

Стемнело. Осенней ненастной ночью подцепили мы прицеп к стареньким «Жигулям» тестя и отправились на дело. В соседнем дворе при свете мрачной луны отсвечивала мечта хранителя картошки. Мы споро выскочили из машины и принялись переваливать через борт прицепа огромный железный бак, благо он был пустой. Эта сволочь была довольно тяжёлая. Изрядно попыхтев, мы все-таки загрузили его в прицеп. Отряхнувшись, мы собирались уже отправиться в путь, когда появились милиционеры.

Подъехав с выключенными фарами, они ждали, пока мы загрузим муниципальное имущество, и только после этого врубили дальний свет.

— Здравствуйте, уважаемые, чего поделываем?

— Да, ничего, — ловко увернулся от прямого ответа Рем Борисович.

Я глухо молчал, испытывая странное злорадство, что все мои опасения осуществились в реальности. Жертве полагается быть обиженной и гордой.

— Ну, так уж и ничего? А это что?

— Мусорный бачок, — сказал Рем Борисович тоном, исключающим всякие сомнения, что это подводная лодка или космический корабль.

— А куда же вы его увозите? — задал милиционер вопрос, который, как ему казалось, был убийственным в деле уличения нас в преступной деятельности.

— А в нашем дворе бачков мало, вот мы и решили перевезти к нам ещё один, — Рем Борисович старался казаться отчаянно убедительным. Я заметил, что руки у него трясутся.

Нас отвезли в отделение. Усталый майор учинил нам допрос. Было видно, что ему скучно возиться с такими глупыми преступниками. Однако бачок стоил больше ста рублей, это уже тянуло на статью уголовного кодекса. Могильной тюрьмой дохнуло на меня от погон усталого милиционера. Наконец, после двух часов разбирательств, определения наших мест работы, выяснения наших учёных званий (мы были оба кандидаты наук) и звонков участковому нас отпустили, обязав вернуть бачок на законное место и больше никогда (слышите: НИКОГДА) не быть замеченным возле каких-либо бачков с неясными целями.

Усталые и убитые мы пошли домой, купили водки и выпили её на кухне. Женщины, как ни странно, приняли нас как героев. Да мы ими и были, просто мы были невезучими героями. Так я окончательно был принят в семью моей жены.

На кладбище

Урну с прахом выдают в крематории только при условии предоставления справки о наличии места на кладбище. Пришлось ехать. Приезжаю на Ваганьковское кладбище. Церковь с куполами, Владимир Семёнович в смирительной рубашке, рядом круглосуточный магазин ритуальных принадлежностей. Интересно, что и кому в нём может потребоваться купить ночью…

Захожу в контору, народу никого. За столом сидит мужик в голубом костюме с искрой, как на Чичикове. Только не брусничного, а небесного цвета. Сверкающая металлическая нить, используемая в ткани, создавала эффект огненных точек.

— Здравствуйте. Мне нужна справка о наличии места.

— У вас удостоверение есть?

— Есть, — протягиваю ему книжицу в коричневом переплёте.

— Знаете, где могила?

— Ну, вообще не очень, был когда-то давно…

— Так может её уже и нет. Как же я вам выпишу справку о захоронении? В воздух? — короткие усики искро-голубого весело топорщатся.

— А разве у вас нет чёткой нумерации? По номеру в удостоверении нельзя найти могилу?

— Ха, — искро-голубой улыбнулся мне, как несмышлёному, — в удостоверении указан только номер участка, а на вашем (он заглянул в удостоверение) 56-м участке больше 2000 могил!

— Ясно. А что же делать?

— Идите, ищите. Может, найдёте. Если таблички сохранились…

Я вышел на улицу. Следом за мной покурить вышел искро-голубой.

— Вот вам сколько лет? — вдруг спросил он.

— Сорок три, — отвечаю настороженно.

— Вот, сорок три, а вы уже о памятнике подумали?

— О каком памятнике? — напрягся я.

— О своём памятнике, о своём, — глаза его заволокло дымкой, сквозь которую он смотрел на мой несуществующий монумент.

— Да рано вроде… — неуверенно проговорил я.

— Да нет, пора уже, — он вернулся на землю, в голосе появились деловые нотки, — вот вы курите?

— Нет, — сказал я, чувствуя себя несколько виноватым.

Искро-голубой немного расстроился.

— Ну, хорошо, но вы же едите?

— Бывает, — говорю.

— Вот! — обрадовался он, — а если бы ели чуть меньше, то к старости могли бы накопить на отличный памятник!

Я представил, как в детстве покупаю школьный завтрак не за двадцать пять копеек, а за пятнадцать с тем, чтобы гривенник опустить в копилочку в виде гробика.

— Раньше люди заботились о своей памяти, ставили хорошие памятники, — мечтательно проговорил искро-голубой, — сейчас родственники из-за границы приезжают, а постамент на месте, любо дорого посмотреть. А у нас многие даже родительские могилы не навещают, не говоря уже о дедовских. Только жрут и пьют всю жизнь.

Как человек без памятника я чувствовал себя неудобно. Тем более, что поесть я люблю. Не говоря уже о выпивке.

— Менталитет, — говорю, чтобы что-то сказать. Я в последнее время, когда не знаю, что сказать, всегда говорю это слово.

— А надо как на Западе, — размечтался собеседник, — если двадцать лет никто не платит за могилу, то тело эксгумируется, а участок отходит кладбищу!

Перед его взором возникали золотые замки, купленные на деньги от продажи освободившихся могил. В оформлении строений угадывались элементы похоронной архитектуры.

Попрощавшись со служителем, я зашагал по тенистым аллеям кладбища. Был яркий солнечный день, щебетали птички, покойники лежали смирно, каждый в своей оградке.

Обращали на себя внимание памятники, изображавшие умерших. Они были представлены в трёх масштабах: уменьшенные копии, один к одному и монументы. Монументов было мало. То ли дорого для потомков, то ли Церетели пока не освоил эту нишу, но великанов почти не было.

Уменьшенные копии выглядели игрушечными. Их кукольный вид навевал мысли о детстве покойника. С ними хотелось поиграть.

Самыми страшными были памятники в натуральную величину. Я представил, как такой памятник смотрится ночью в тусклом свете кладбищенского фонаря. Не хотелось бы встретиться.

Я побродил между оградками с полчаса и нашёл нужную могилу. Таблички были на месте: шесть штук, прямо братская могила какая-то. Самая старая — прадед. На могиле было довольно прибрано. Оградку недавно покрасили. Все это наверняка сделал покойник, когда ещё был жив, больше было некому. Я представил его мысли о вечном в процессе этой уборки, меня передёрнуло. Сфотографировав таблички на могиле, я зашагал обратно в контору. В душе появилось радостное чувство выполненного долга. Кроме того, я чувствовал значительное преимущество себя, как живого человека, перед покойниками. Вкус жизни, так сказать.

Искро-голубой посмотрел фотографии, спросил об оградке, быстро оформил документы. Рядом какая-то женщина одновременно оформляла документы на умершего и по телефону покупала машину. И то, и другое не ладилось.

— Скажите, а сколько урн можно захоронить в одну могилу?

— Сколько родственников хватит.

Я прошёл в кассу. Передо мной крашеная в блондинку полная женщина выговаривала мужу:

— Вот так ты всегда, всё себе да о себе, даже могилу себе!

— Тася, — смущённо оправдывался тот, — это чтобы тебе не ездить документы оформлять.

— Ага, конечно, ты вот скоро умрёшь, сам на кладбище поедешь, что ли, себе место оформлять? Эгоист!

Я заплатил в кассу, забрал документы, вышел на улицу. На душе отчего-то было светло. Теперь можно и в крематорий.

Промазал

Умер Коля Фирстов. Он был очень талантливый кузнец. Говорили, что заново открыл секрет булатной стали, утерянный с давних времён. Он делал из металла потрясающие вещи. Через полгода планировалась его выставка оружия на западе. А он взял и умер. Пятидесяти не было.

О его смерти я узнал поздно, уже после похорон. Жаль, говорят на похоронах были мои старые друзья. Хотелось повидаться, со многими не виделись лет двадцать. Мы с женой поехали на девять дней. Была ранняя весна. Снег ещё лежал, но солнышко уже начало пригревать. Коля жил в деревне Бёхово, недалеко от музея В. Д. Поленова. Купил участок, построил там дом, кузню.

К сожалению, жизнь раскидала нас, мы не виделись много лет, я только один раз заезжал к нему примерно за год до его смерти. Тогда мы посидели, повспоминали старое. Договорились о новой встрече, но… дела, дела. Все бежим куда-то, торопимся, иногда пропуская важное. Я так и не заехал к нему.

Мы с супругой приехали, когда все уже собрались. Было довольно тепло и столы выставили на улицу перед домом. Мы никого не знали, было неловко. Даже с его последней женой мы были незнакомы, в наш последний визит она была в отъезде. Мы присели на краешек скамьи, нам принесли тарелки.

Налили водки. Выпили, не чокаясь. Постепенно втягивались в разговор. Я почувствовал необходимость рассказать о нашем общении с Колей, вспомнить старые времена. Казалось, надо оправдаться, обосновать наше присутствие, чтобы мы не выглядели случайными людьми, зашедшими на халяву выпить водки. Я встал.

— Я помню Колю, как человека мужественного, настоящего и надёжного, — с чувством начал я.

Внимательные глаза смотрели на меня. Мужчины подцепили на вилки грибочки. Женщины подкладывали мужьям закуску.

— Я хочу сказать, что Коля был каким-то настоящим и честным во всем, — продолжал я.

Послышались приглушенные смешки. На лицах появились улыбки. Кто-то прикрывал рот рукой.

— И он никогда не врал, был честным и со своими, и с чужими, — вёл я свою линию.

Смех нарастал, люди за столами откровенно переглядывались, прыскали в кулаки. Несколько удивляясь реакции присутствующих, я продолжал.

— И давайте выпьем за его честность и правдивость, за его жизнь, которую он прожил честно!

И тут случилось невообразимое. Люди хохотали, утирали слезы, смех душил многих. Одна девушка пыталась выйти из-за стола, но силы её покинули, и она завалилась в сугроб, не переставая смеяться. Похоронное собрание гоготало. Несколько ошарашенный наступившим неожиданно всеобщим весельем, я выпил свою рюмку и сел на место. Жена недоуменно посматривала то на меня, то на смеющихся людей.

— Послушайте, товарищ, — обратился шёпотом я к сидевшему рядом мужичку, который уже отсмеялся и теперь закусывал солёными огурчиками с картошкой, утирая слезы, — а чего все так развеселились-то?

— Покойник был мастер приврать, — с полным ртом ответствовал мой сосед, — любил сочинять разные истории и выдавать их за правду. Даже в бытовых делах, мягко говоря, любил приукрасить, а уж что касается своих успехов, так тут только держи его. Рассказывал такие небылицы, что хоть святых выноси. В общем, с его честностью ты малость того, братушка, промазал с тостом.

Уже потом, трясясь в электричке домой, я осознал, что мои юношеские иллюзии были основаны исключительно на восторженном восприятии в таком возрасте самых обычных вещей.

Пасха

Моего дядю по маминой линии зовут Роберт Варакин. В детстве он с бабушкой на Пасху ходил в церковь святить куличи. Долгое время он думал, что на куличе пишут ХВ для того, чтобы в церкви их кулич не перепутали с другими куличами, для этого и подписано — Хлеб Варакиных.

Привет, ромалы!

Жилье наше на севере Москвы в Отрадном было удивительным. Мы жили на втором этаже, а на первом жил настоящий цыганский табор. У них даже был свой цыганский барон. Его звали Роман, и все его зубы были золотыми. Маленький, тщедушный, с толстенной золотой цепью на впалой груди, он обладал огромной властью среди цыган. И периодически стрелял у меня деньги на опохмел.

Как-то я зашёл к нему по какой-то надобности. Крысы у них в квартире бегали прямо по комнатам. На полу расположилась шайка цыганских детей, сравнимая по численности со средней группой в детском саду. Жена готовила на плите, глаз её светился лиловым синяком. Стушевавшись, я ушёл.

В нашу квартиру крысы забирались по стояку в туалете. Отец боролся с ними как мог. Потом отступил, сдал коридор. Двери в комнаты подбил снизу планками, обитыми жестью. Крысы по ночам злобно грызли углы жести, но в комнаты прорваться теперь не могли.

Потом я женился. Новый статус не позволял далее мне оставаться безучастным к крысиной экспансии. Я пошёл на ближайшую стройку и своровал цемент. Во дворе намешал раствор, набил в него пивных бутылок. Мне говорили, что цемент крысы грызут, но битые бутылки им не поддаются.

Набеги прекратились, но время от времени появлялись крысиные приведения, следы их представали на кухне в виде погрызенных ножек у табуреток и многочисленных черных комочков.

Прошло время, и мы решили продать эту квартиру, одновременно купив квартиру на Юго-Западе. Там был университет, в котором мы учились, там жили почти все мои друзья, там протекала наша бурная студенческая жизнь. Ездить каждый день через всю Москву было неразумно.

Некоторое время мы подбирали новую квартиру, искали покупателя. Наконец, вариант нашёлся, мы оформили документы, вывезли мебель. В тот год нам жутко не везло: у нас сгорела новая квартира (сразу после ремонта), наши вещи затопило в подвале и я потерял работу. Мой друг Михалыч говорил, что у нас только землетрясения не случилось.

Тем не менее, старую квартиру мы всё-таки продали, и пришёл момент передачи ключей новым жильцам. Мы договорились встретиться с покупателем на квартире. Я приехал чуть раньше в наш бывший дом. Так просто — походить по комнатам, посмотреть, не осталось ли чего, проститься с этим жилищем. Всё-таки мы прожили там восемнадцать лет. Восемнадцать таких разных, весёлых и грустных, лет. Тут я закончил школу, сюда я привёл молодую жену, здесь у нас родилась первая дочка.

Открыл входную дверь в квартиру, вошёл. Посреди кухни сидела огромная рыжая крыса и бесстрашно смотрела на меня. Взгляд у неё был даже не наглый, а какой-то хозяйский. Он как бы говорил: чего припёрся? Новые жильцы вот-вот должны были появиться. Увидеть крысу они не должны были ни в каком случае. Их реакция на такой фильм ужасов была предсказуема.

Лихорадочно заработала голова. Я осторожно прикрыл входную дверь и двинулся на кухню. Плотно затворил кухонную дверь за собой. Крыса неторопливо и неохотно проследовала под мойку и скрылась там. Я огляделся и обнаружил старую швабру в углу кухни.

И началась гладиаторская битва. И содрогнулись стены от увиденного. И напитался воздух страшными звуками.

Я метался по кухне, как дикий Тарзан, выбрасывая швабру, как трезубец. Крыса бегала по всем шести поверхностям кухни, включая потолок. Побоище было кровавым, мы буквально бились не на жизнь, а на смерть. Но все-таки человек не зря забрался на вершину эволюции. Мне удалось одержать победу в этом поединке.

Усталый, опустился я на пол, прикрыл глаза. Кровь гулко стучала у меня в висках. Колени тряслись.

И тут прозвенел входной звонок.

Гонка развооружения

Пока я грузил тяжёлую панцирную сетку от старой кровати, Серёга начал разбирать антресоли наверху. Я подошёл помочь. Тут под ноги мне плюхнулся тяжёлый зелёный брезентовый мешок.

— Прости, не удержал, — сказал Серёга и вытер пот, градом катившийся по его лицу. Мы с Серёгой — зятья, женаты на родных сёстрах. Нынче по долгу родственных отношений мы разбираем гараж нашего тестя, предназначенный для продажи. Рем Борисович — человек запасливый, за многие годы в гараже скопилась масса «нужных и необходимых» вещей. Сломанные вешалки, сгоревшие лампочки, использованные автомобильные фильтры. Прицеп, который мы грузили в данный момент, был восьмым по счету.

Я наклонился над мешком, развязал шнурок. Из открывшегося верха вытащилась подозрительно заострённая труба. Диаметр примерно 10—12 см, наконечник покрашен в красный цвет. Я потянул за наконечник и вытащил натуральную ракету длиной около метра с четверным хвостовиком на конце.

Точно такие изображали в руках Дяди Сэма на советских плакатах.

— Что это, Рем Борисович?!

— Это — ракеты, — охотно пояснил тесть, как будто речь шла о стиральном порошке или туалетной бумаге.

— То есть как ракеты? — растерялся я.

— Ну, так. Это я с полигона привёз из Усть-Камчатска. Мы на них зонды запускали. Думал, может быть пригодятся для чего…

— Они что, заряжены?! — спросил Серёга.

— Не, не заряжены, — Рем Борисович отвёл глаза в сторону.

— Как же вы их провезли? Как вас в самолёт-то пустили?

— Да, это было в 68 году. Я показал накладные от института, меня и пропустили…

— И что с ними теперь делать?

— Выкидывать. Хотя, конечно, жалко. Могли бы пригодиться…

Да, пенсионер с ракетами — это больше, чем пенсионер. Легко сказать — выкидывать. А если остановят? На прошлой неделе террористы как раз взорвали два дома на Каширском шоссе. Быть пойманными с ракетами на борту в такое время нам как-то не хотелось…

— Может, их закопать? — предложил Серёга.

Я окинул взглядом асфальтированную дорогу между гаражей. Вдалеке на возвышении торчала будка сторожа. Представил, как мы долбим асфальт и заинтригованный сторож подходит посмотреть, что случилось. И тут обнаруживает, что мы закапываем першинги в его родном гараже.

— Нет, — сказал я, — захоронение вооружений будем производить в следующий раз. Сегодня произведём утилизацию ракет в места сбора мусора. Авось, никто не заметит стингеры среди остальных выкинутых сокровищ. Мы осторожно положили мешок с ракетами в прицеп, накидали сверху какого-то хлама и двинулись в путь.

— Вы там это, поосторожней… — крикнул нам вслед бывший владелец арсенала. Мы выехали из гаражей, проехали по улице, завернули в какой-то двор, остановились возле помойки. Скинули брезент с прицепа, стали выгружать. Первым делом на дно мусорного бачка лёг мешок с ракетами.

Неожиданно за нашими спинами послышался скрипучий старушечий голос.

— Вы почему в нашем дворе свой мусор выкидываете?

Сухонькая старушенция с фиолетовыми буклями была настроена воинственно.

— Мы двор перепутали, — неуклюже соврал я.

— Так я вам и говорю, езжайте в свой, оглоеды, — затрясла головой старушка. Шея её была настолько тонкой, было страшно, что у неё отвертится голова и покатиться по асфальту, рассылая проклятия.

— Бабуль, ваше-то какое дело? — не сдержался Серёга.

— Ах, моё какое?! — затряслась эта шапокляк, — я вам покажу какое моё дело, я вам сейчас покажу какое…

Пылая праведным гневом, она полезла в сумочку, достала клочок бумаги и стала на нём записывать номер нашей машины. У меня перед глазами встала картина, как при погрузке в мусорную машину грузчик обнаруживает мешок с ракетами, приезжает милиция, сквозь оцепление прорывается наша старушенция с высоко поднятым над головой клочком бумаги, на котором записан номер моей машины.

Мы с Серёгой переглянулись и стали грузить мусор обратно. День сегодня не задался. Борьба с гонкой вооружений оказалась нелёгкой задачей.

Вырулив из двора, мы поехали, заглядывая во дворы и ища достаточно вместительную помойку. Нам долго не везло. Наконец Серёга усмотрел в каком-то дворе полупустой контейнер. Я уже собрался туда завернуть, как навстречу нам вырулила милицейская машина. Мы встали друг напротив друга.

Милицейская машина посигналила, дверь её распахнулась и из неё вывалился толстый майор с внешностью Карабаса-Барабаса.

— Так, молодые люди, что везём? — спросил он, плотоядно глядя на прицеп, закрытый брезентовым чехлом.

— Мусор, — сказал я, глядя ему в переносицу широко открытыми глазами. Мне всегда кажется, что такой взгляд позволяет поверить в мою честность. Ну, или хотя бы глупость.

— Мусор, — не поверил майор и поправил потёртый автомат на плече, — давайте посмотрим на ваш мусор.

Мы ослабили верёвки, откинули край брезента. Майор заглянул, пошарил рукой среди старых вещей, вытер руку о куртку.

— Это откуда столько дерьма?

— Тесть гараж продал. Вот, освобождаем.

— А сам тесть где? — подозрительно прищурился майор и зачем-то понюхал воздух.

— В гараже разбирается, — сказал Серёга.

— В гараже… — задумчиво протянул Карабас-Барабас, обошёл прицеп, откинул полог с другого конца прицепа и протянул руку к зелёному мешку, — а это что?

— Это лучше не трогать! — тревожно сказал я.

— Почему это? — заинтересовался майор.

— Там… это… лучше не открывать!

— Да ладно, — оскалился майор. Он был похож на питона, учуявшего встревоженного кролика.

— Не надо! — заорал я, — там… там… там дохлая кошка!

— Чего-о?! — недоверчиво протянул майор, но рука его остановилась.

— Дохлая, разложившаяся кошка! Если открывать, то только с противогазом. У вас есть противогаз?

— Какой противогаз! — заорал майор и лицо его стало цвета перезревшей вишни. Он схватил мешок и развязал верёвки. Серёга втянул голову в плечи. Я подумал о родителях.

Майор выхватил мешок из прицепа и высыпал его содержимое на мостовую. Из него посыпались какие-то старые автомобильные детали.

— Шутка, — сказал Серёга с похоронным выражением лица.

— Идиоты, — сказал майор, — так это же строительный мусор, его здесь выкидывать нельзя, везите на свалку, благо она рядом.

— Рядом? — протянул Серёга растерянно.

— Да за кольцом сразу направо, там указатель. Впрочем, я в ту сторону сам еду, езжайте за мной, провожу.

Мы с трудом развернулись (я чуть не въехал прицепом в урну) и поехали за милицейской машиной в сторону МКАДа.

— У моряков это называется «взять за ноздрю», — резюмировал Серёга.

Карабас довёз нас до самых ворот свалки и даже помигал поворотником, указывая на её ворота. Делать нечего, нам пришлось заехать внутрь. Мы припарковались.

— Пойду узнаю, — сказал я и отправился в бытовку, стоящую у ворот.

Внутри сидел сухонький старикашка в очёчках. Он читал газету «Спид-Инфо» и время от времени смеялся тихим скрипучим смехом.

— Дедуля, сколько стоит мусор выкинуть?

— Какая организация? — дед с неохотой отложил газету.

— Никакая. Частным порядком.

— С частными лицами не работаем.

— А за денюжку?

Старичок прищурился.

— Кассового аппарата нет.

— Да мне чек не нужен.

— А почём мне знать, что ты не из ОБХСС?

— В этом вы можете быть уверены. Её упразднили в 92 году.

— Ну, ещё откуда-нибудь, — дед Щукарь сверлил меня рентгеновским взглядом.

— Да ниоткуда мы! — раздосадовано сказал я, — тестю гараж освобождаем!

— Воруете, — понимающе кивнул старичок, — чего за мусор-то?

— Да хлам всякий.

— Ладно, идём, посмотрим.

Мы вышли к машине. Серёга откинул полог, старичок заглянул в прицеп и весело крякнул.

— Ладно, давайте пятихатку и езжайте на сортировку.

— На какую сортировку? — недоуменно спросил Серёга.

— На обыкновенную, мусор сортировать.

— Зачем? — спросил я.

— Вы прямо как сейчас родились. Знаете сколько в мусоре полезных вещей можно найти? Вы ж, бестолковые, выбрасываете всё, что под руку попадётся. А мы живём на этом. Стекло сдаём, металлолом — на переплавку, радиоприборы — на детали. Кстати, ваш номер машины записал, если что важное найдём, документы там какие или ключи, так это мы позвоним. Народ даже вознаграждение платит за находки. Вы телефончик оставите?

— Тьфу, — Серёга начал закрывать прицеп чехлом.

— Спасибо, дед, мы передумали, — грустно сказал я и полез в машину.

Мы развернулись и выехали за ворота, оставив хранителя помойки в некотором недоумении. Боеприпасы не отпускали нас. На перекрёстке я свернул направо, и мы стали удаляться от города.

— Ты куда? — спросил Серёга.

— На кудыкину гору, — сказал я, — в лесу закопаем и дело с концом.

— Логично, — сказал Серёга.

Мы свернули на какой-то просёлок, проехали метров сто вглубь леса и остановились. Лес темной стеной обступил нас. Мохнатые еловые ветки нависали над головой. Вдали угрюмо куковала кукушка. Мы выбрались из автомобиля. Серёга стал развязывать верёвки. Я полез в багажник за сапёрной лопаткой, которую возил на случай застревания в сугробах.

— А где? — растерянно спросил Серёга.

— Что — где?

— А где ракеты-то?

Ракет не было.

— Странно. Серёг, а ты от машины не отлучался?

— Вообще, отлучался. Ты когда ушёл, я в кусты отбегал.

— А у машины кто-нибудь вертелся?

— Да был какой-то бомж, но он сразу ретировался, когда я подошёл.

— Ясно. Нас обокрали…

— Да, но у них наш номер машины, — встревожился Серёга.

— У кого у них-то? Номер у сторожа, а украл какой-то бомж. Он сторожу ни за что про это не скажет, а сам попытается толкнуть эти ракеты кому-нибудь.

— Ракеты толкнуть?! — Серёга в ужасе воззрился на меня.

— Да не волнуйся ты, там заряда — даже курятник не хватит взорвать, — улыбнулся я, — ладно, поехали.

Лучшее отношение к природе — это когда природа не замечает твоего присутствия. Не желая засорять лес мусором, мы отвезли его до ближайшего контейнера в городе. Благо в этот раз нам никто не помешал это сделать. Поставили машину у дома, поднялись к Рему Борисовичу.

— Ну, спасибо вам, ребятки, — тесть налил нам по рюмочке, — а ракеты, конечно, жалко…

Дуня

Я приехал к маме в деревню рано утром. Было морозно, снег был молочно чистым, сквозь белёсые облака пробивалось тусклое зимнее солнце. Я наносил дров из сарая, наполнил все ведра водой из колодца, расчистил от снега дорожки. Сели пить чай.

— Илюш, а я ведь кошке имя дала.

Кошку я подобрал два года назад зимой на деревенской улице, и была она в то время маленьким черным комочком. С тех пор на маминых харчах она капитально отъелась и стала вальяжной упитанной пантерой с блестящей чёрной шерстью и ярко-жёлтыми куинжевскими глазами. Почему-то до этого кошке не дали никакого имени, а звали просто — Кошка.

— Любопытно. И какое же?

— Дуня.

— Прекрасно.

Ну, Дуня так Дуня. Вполне деревенское имя для кошки. Я давно привык не задавать маме лишних вопросов, чтобы не получать ответов, не совместимых с жизнью.

— А знаешь почему?

— Почему?

— Потому что к ней ходит абсолютно рыжий кот, которого я зову Чубайсом.

Как известно, есть такой режиссёр, актриса и продюсер Дуня Смирнова, которая вышла замуж за другого одиозного персонажа приватизации — Анатолия Чубайса.