Эсер

Илья Морозов, 2021

История одного социалиста-революционера от Сибири до Санкт-Петербурга и обратно.

3

— Опять всю ночь на вечорках прогуливанил? — буркнул отец. — Вон, колун поднять не можешь, детина великовозрастная.

Буян действительно прогулял до зари. Жгли костер за селом, играли на гармошке и пели песни. Потрошили подсолнухи. Парни лапали девок, девки ругались, но хотели ещё. И хохотали. Как прекрасен девичий смех в ночи. Много лет пройдёт, а тот смех всё слышится. А потом по утренней прохладе, когда первые птицы уже проснулись, все тихо возвращались домой. Буян залезет на сеновал, зароется поглубже и уснёт там на пару часов, чтоб на глаза папке не попадаться.

А сейчас с отцом голые по пояс они кололи дрова. Оводы кусали за спины, но в рубашках было невыносимо потно. Толстые кручёные берёзовые чурки брызгали соком от ударов колуна. Из-под коры вылезали чёрные, как черти, усачи, недовольно пищали и шевелили усами.

— Володя, так ты не те дрова колешь! — смеялась Кутилиха. — Вон те поколи!

И она показала на свои дрова.

— Те, те, — под нос себе ответил отец.

Работали молча, как любил отец. Только к полудню разговорились.

— По суку бей, — давал совет отец. — Видишь, не колется.

Буян уперся ногой, вытянул колун и повернул чурку другой стороной.

— Одно веселье на уме. Работать надо.

— А жить когда? — тихо спросил Буян.

— Потом поживёшь. Работа — это наша жизнь.

— Почему?

Буяну было четырнадцать или пятнадцать лет. Его руки, плечи и грудь округлялись от мышц. Под носом редели первые усики. Он сильно вырос.

— Так положено. Как потопаешь, так и полопаешь.

Чурка всё никак не поддавалась.

— По краю бей, — сказал отец.

— Что-то барьё наше совсем не топает, а лопает за семерых.

Отец поставил свой топор и внимательно посмотрел на сына.

— Про что это ты говоришь?

Буян продолжал махать колуном, лишь бы не встречаться с отцом взглядом.

— Ну вот ты папка, всю жизнь работаешь, так?

— Так.

— Мозоли кровавые на руках.

— Ты попусту не балаболь. Что тебе мои мозоли? Если что-то хочешь сказать, так говори.

— Я то, папка, хочу сказать, что мы с тобой горбатимся, спин не разгибаем, а Николаевич наш ни дня не работал. Так почему у нас щи с капустой, а у него с убоиной?

— Ишь, ты! Много ты погорбатиться успел? А Николаевич… так он государев человек. Ему положено.

— Кем положено?

— Богом. Царём. Издревле так заведено. Его это земля.

Люди делятся на тех, кто может со всем смириться, и тех, кто замечает любой изъян и не терпит его. Одни всё потеряют, потом выпьют, проспятся и как будто счастливы. Каждой мелочи рады. А других коробит всякая такая же мелочь, любая несправедливость. И не могут они спокойно жить, будто сидит что-то внутри, покоя не даёт, свербит и чешется. И маются они всю жизнь, потому что ничего с этим поделать не могут. И видит бог, что Буяну жилось бы намного легче, если б он относился к первым.

— Не верю я, папка, что бог так положил, чтобы одни работали до кровавого пота и ходили от голоду животы поджавши, а другие с жиру бесились. Ты вот зимой трёх зайцев в петлю поймай, одного отдай. А Тарасик наш на охоте только водку пить горазд, да так, что его потом всем скопом из лесу тащат (гляди, чтоб не обблевал), а вся пожива его. Коли бог так положил, так не нужен нам такой бог. Плохой то бог. А коли царь так велел, так и царя нам не надо.

Буян высказал всё на одном дыхании, аж покраснел.

— Что, засадил? — отец спокойно кивнул на колун, который всё-таки безнадежно застрял в чурке. — Дай я.

Отец подошёл, попытался вытянуть колун. И с одной стороны дёрнет, и с другой, и ногой упрется, и матом ругнётся, а никак. Чурка скрипит, а не пускает.

— Вот, бестолочь, — упрекнул он сына, но не зло, и сел на бревнышко. — Подай там квас в крынке.

Они попили хмельного квасу. Обильно попили, по подбородку текло.

— Таков порядок, сын, — спокойно начал объяснять отец то ли Буяну, то ли себе. — Не случаен этот порядок. Да, тяжело. Да, несправедливо. Но бог терпел, и нам велел. Чай, не мы самые умные, чтобы его менять, порядок-то. А то попробуй поменять, так голову с плеч.

Он встал и подошёл к застрявшему колуну.

— Вот сюда деревянный кол вычешем, забьём. Потом на кол воды полить надо. Кол от воды разбухнет, чурка сама и расколется.

Буян задышал громко носом и покачал головой. Да и кто в его возрасте носом так не дышал? Кто в его возрасте терпел? Кто не хотел поменять весь мир? С ног на голову всё переставить. Если в юности человек не готов с богом или с чертом на руках побороться, то в старости ему страшно будет и за калитку выйти. Буян резко встал, силой дёрнул колун, и он немного поддался. За пару движений Буян расшатал его, как молочный зуб, и вырвал из чурки. Встал, широко расставив ноги, замахнулся со всей силы и… представил Буян на месте чурки голову Николай Николаевича, как он смеётся своими толстыми блестящими губами, даже почувствовал запах водки. Буян ударил на выдохе со всей мочи.

Топорище сломалось пополам, а чурка так и не раскололась.

— Ох, пропадёт, — отец смотрел на Буяна, словно в первый раз его видел. — Пропадёт твоя буйна голова.

— Пропадёт, — говорил он. — Твоя буйна голова.