Оглянись и увидишь дым. Сборник

Илья Лебедев

Моя подборка – о внутренней силе, которая есть в человеке, если он хороший.Я пробую сказать об этом двумя способами.«Оглянись и увидишь дым» – реалистическая повесть о преодолении последствий общегородской трагедии.

© Илья Лебедев, 2021

ISBN 978-5-0053-7725-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглянись и увидишь дым

Пролог

«Бегемот» преодолел поваленное бревно, проломился сквозь кусты и выкатился на опушку. Впереди виднелся лес, а прямо под большими колёсами начиналась очень ровная лужайка. Шавкат убрал руки с рычагов и неодобрительно оглядел пейзаж.

— Сможем добраться до вон того леса? — спросил его Марк.

— Мы умеем плавать, — ответил Шавкат. — А ты уверен, что нам туда?

Марк посмотрел на экран. Чтобы добраться до зелёной точки, им нужно было пересечь болото, доехать до просеки, повернуть по ней налево и там уже внимательно смотреть по сторонам. Прежде чем у пенсионера сел телефон, он успел сказать, что не может идти. Значит, он где-то там и сидит. Или лежит.

— Уверен, — сказал Марк. — Отдать швартовы.

Вездеход утробно рыкнул и пошёл вперёд. Сперва казалось, что он поедет по сплавине, но она, чуть покачавшись, прорвалась, и машина оказалась в воде. «Бегемот» плавал неуклюже и медленно даже в пожарном бассейне — а тут ему приходилось прорывать мордой плотный пласт корней, глины и черт его знает чего ещё.

Яна глядела через небольшое окошко, как громадное колесо размётывает грязь, воду и зелень.

— Мы как ледокол, — сказала она, — прокладываем путь.

Напротив неё на лавочке сидел лейтенант лесной полиции Вундт. Он тоже глядел в окно, только в заднее, и тосковал. «Бегемот» оставлял за собой широкий и страшный, на взгляд лейтенанта, след. Ему казалось, что перед ним рана, а открывшаяся тёмная вода — кровь земли.

— Вообще-то это вандализм. Невесть сколько сплавина будет срастаться. Надо было объехать стороной.

Марк оглянулся и тоже посмотрел на след.

— Когда я был маленький, мы часто бегали в лес к воде. Бабушки с дедушками говорили, что там озеро, потому что раньше там было озеро. А мы, дети, уже считали, что бегаем на болото. Сплавина начала затягивать озеро задолго до моего рождения. И вы знаете, Вундт, это совершенно никого не радовало. Напротив: все ужасно тосковали по чистой водной глади. Был даже проект по очистке. Так что, может быть, здешней воде даже приятно подышать воздухом.

Вундт насупился и ничего не ответил. Ему не нравилась эта поездка и он жалел, что увязался за поисковиками.

Через четверть часа вездеход встал на колёса.

— Теперь прямо, — Марк зачем-то показал рукой вперёд. — Когда выберемся на просеку, там налево. Вундт, передайте мне, пожалуйста, миллиметровку. Она лежит в сумке, что у вас под боком. Это секретная просека, поэтому электронный навигатор её не видит.

— А почему секретная? — спросила Яна.

— В порядке идиотизма. Или, если угодно, по традиции.

Он взял карту и стал сличать её со схемой на экране.

Ещё через двадцать минут они оказались примерно в той точке, откуда телефон пенсионера отправил последний сигнал. «Бегемот» остановился неподалёку от угрюмой электрической башни, упёршейся четырьмя ногами в бетонные площадки. В обе стороны от башни расходились тяжёлые косицы толстых проводов.

Марк включил приёмник. Эфир шуршал и похрюкивал.

— Птенец, — позвал он. — Птенец, ты где?

— Я лечу-лечу, Маркуша! — немедленно отозвался Альфред. — Я через десять минуточек уже и буду. Устраивает тебя? Маркуш, а вы уже там?

— Мы уже тут.

— Вам, наверное, ничего не видно в лесу-то? Сейчас я прилечу, Маркуш. У меня точка-то есть, вот она точка.

Оставалось ждать. Вундт забеспокоился и завертелся. Яна объяснила ему, что к чему, чтобы он не волновался. Тогда лейтенант попросился наружу.

— Конечно, можно, — разрешил Марк. — Мы же не в южной Африке.

— В южной Африке вы бы меня не выпустили?

— В южную Африку я бы вас не взял.

Лейтенант смешно обиделся и через заднюю дверь полез наружу. Он ходил вокруг вездехода и размышлял о том, как хорошо было бы лесничеству закупить эдаких «Бегемотов» штук несколько. Больно хорошая машина. Но «Бегемот» стоил пять миллионов в базовой комплектации и семь в комплектации интересной. Откуда у поисковиков семь миллионов? Тут он увидел на бегемотьем боку надпись: «Поисковому отряду от DXF». Обидно, что филантропы любят неприятных людей типа Марка и не любят лейтенантов.

Издалека донёсся стрекот и вскоре на горизонте показался маленький вертолёт.

— Маркуш, я вас вижу! — радостно сказал в эфир Альфред.

— Себя мы тоже видим. Пенсионера ищи.

— Пенсионера не вижу. Я покружусь тут и поищу. Покружусь и поищу. Устроит тебя? Солнышко, и ты тоже смотри, — обратился он к кому-то, сидящему в вертолёте.

Вертолётный стрекот то отдалялся, то приближался. Марк сложил миллиметровку и полез упаковывать её обратно в сумку. Неловко оступившись, он навалился на Яну и заизвинялся. Она чуть улыбнулась и потёрлась носом о его руку.

— Вижу деревья, — говорил Альфред в эфир, — вижу линию электрических передач. Не вижу единорогов, кентавров и говорящих дубов. Вижу помойку. Вундт! Вы там? Вы слышите? Я нашёл помойку во вверенном вам лесу.

Лейтенант сделал вид, что не слышит.

— Так, — голос в эфире как-то чуть изменился, и Марк подобрался. — Так-так-так. Живой. Точно живой. Рукой махнул, живой. Нашли. Только мы Маркуш, далеко от вас. Километр тут до вас или даже все полтора.

— Можешь сесть?

— Ох, Маркуш. Тут справа деревья — хвост я там отрежу себе и взорвусь. Это вряд ли тебя устроит, Маркуш. А слева площадочка, ровная. Болото то есть, Маркуш. Провалимся. Тебя ж и это не устроит, Маркуш.

Сообразительный лейтенант уже устроился на своём месте и закрыл дверь. «Бегемот» заворчал, развернулся на месте и напористо пошёл к новой зелёной метке — на этот раз точной.

— Можешь ему воду спустить?

— Очень он слабый, Маркуш. Не возьмёт. Давайте-ка вот что. Попробуем всё-таки на болото опуститься. Солнышко, побеги-ка к нему. Я сейчас опущусь, а ты беги. Помнишь, как спускаться?

«Бегемот» упёрся в наполовину упавшее дерево — пришлось, тормозить, откатываться назад и объезжать. Марк слушал, как Альфред курирует высадку из вертолёта на болото.

— Так, солнышко, давай. Помнишь же? Всё медленно. Сперва на лыжу, потом на землю. Идёшь сразу вперёд, чтобы я тебя видел. Давай. Умница. Маркуш, мы сейчас его напоим, а вы подъезжайте. Прямо на «тр-тр-тр» идите. Где «тр-тр-тр» — там я.

***

Марк вышел из ванной и стал ходить туда-сюда, чтобы обсохнуть, прежде чем сесть в кресло. Вытираться гостиничным полотенцем ему не хотелось — оно неприятно пахло каким-то хозяйственным порошком.

— Звонили из штаб-квартиры, — сказала Яна. — Нас ждут через три дня.

Марк сглотнул. После душа горло болело почти незаметно, но отчётливо обещало в ближайшие дни основательно измучить. Очень неприятно чувствовать себя ещё пока относительно неплохо, но точно знать, что в ближайшие дни будет куда хуже.

— А почему они ждут именно нас? — спросил он. — Почему не Альфреда? Почему не его солнышко, которое прыгает в болото из зависшего вертолёта? Почему не ревнителя этого самого болота лейтенанта Вундта?

— Лейтенанта награждают по другой линии, — сказала Яна. — А Альфреда по нашей, но он не приедет на церемонию. Он не фотогеничный и совсем не похож на спасателя.

— Серьёзно?

— Да. Типа толстый. Я хочу по этому поводу кому-нибудь позвонить.

— Отвратительно.

Марк подошёл к окну и увидел, что на щупе электронной метеостанции сидит ужасно симпатичная птичка.

— Кто это? — спросил он у Яны. Она подошла сзади и приложила ухо к его спине — словно слушала.

— А? Где? Синица. Длиннохвостая.

— Я придумал. Давай в знак протеста не поедем на награждение. Типа мы тоже не фотогеничные. Все мы не фотогеничные.

Она развернула его к себе и улыбнулась. Конечно, не нашлось бы никого, кто счёл бы её не фотогеничной.

— Заразишься, я простыл.

— У меня надёжный иммунитет, — отозвалась она.

Наутро с горлом, конечно, сделалось ухудшение. Марк выпил две кружки кофе — вернее сказать, странного кофейного напитка, который Яна делала с помощью кипятильника. Напиток не помог, и он кутался в шерстяной шарф.

— Даже не думай, Маркуша, — говорил ему Альфред, — это ж представительское мероприятие! Там все наши филантропы-питекантропы! Всякие высшие руководства! Там всё должно быть секси. А вы мне медальку привезёте. Я и не хотел ехать вовсе, Маркуша. Ты не думай, что я обижен или что я расстраиваюсь, Маркушенька. Я же понимаю. Вот давай Янушку спросим. Янушка, я гожусь в украшенья сцены?

Яна не успела ответить — из-за ворот отеля раздался автомобильный гудок. Шавкат сдал «Бегемота» в местный штаб и пересел на фургон. Этот фургон должен был доставить Марка и Яну в столицу для награждения государственной наградой за заслуги третьей степени. Альфред замахал пухлыми руками и почти что принялся пихаться.

Они погрузили чемоданы, расселись по местам и Шавкат, кивнув Альфреду, тронул машину.

— Шавкат, — спросила Яна, — а вас награждают?

Раскосые глаза посмотрели на неё через прямоугольное зеркальце.

— Нет, — сказал Шавкат. — не награждают. Я внештатный.

— А что это значит?

— Это значит, что всех награждают, а меня нет.

Они миновали два перекрёстка-бублика с круговым движением и выехали на трассу. Яна стала глядеть на синие и зелёные указатели — ей нравилось, что вся дорога аккуратно подписана и водителям ясно, куда ехать. Её телефон пиликнул и показал сообщение.

— Марк! Отменяй бронь гостиницы. Мы сможем жить у моих родителей. Они решили поехать на дачу как раз на эти дни.

— Они что, не пойдут на награждение?

— Что ты, они и не собирались. Там же президент. Папа вначале даже не хотел, чтобы я шла. А теперь говорит, что я пойти всё же могу, но моё рукопожатие президента нисколько не извинит, даже если президент на это рассчитывает.

Марк побаивался её отца. Он никогда не знал своего собственного, а потому вообще побаивался взрослых мужчин. Жить в доме её родителей ему не нравилось — там приходилось ходить на цыпочках, чтобы что-нибудь не задеть. Они были милейшие люди, но слишком масштабные, чтобы находиться рядом с ними.

Они с Яной одновременно заметили промелькнувший на обочине указатель.

— Слуш, — сказал Марк, — я что подумал. У нас же до награждения куча времени, так? Неделя с лишним.

— Я работать буду. Мне статью отправить нужно.

— Давай сейчас прямо не поедем, а повернём?

Они давно хотели вместе заглянуть в его родной город. Он не был там с самой юности и много раз хотел поехать, но боялся почувствовать себя глупо. А с Яной не страшно. Поворот приближался, и надо было решать.

— А жить-то где?

— Я сейчас забронирую же. Шавкат, вы отвезёте нас? — он сообразил, что как-то совершенно не учёл Шавката в своих планах. Шавкат был водителем отряда и должен был доставить их двоих на церемонию награждения в столицу. А больше он ничего никому не был должен.

— Отвезу, — отозвался Шавкат. — Мне всё равно. Вам придётся поселить меня в гостинице.

— Конечно. Яна, ну что, согласна?

Они съехали с трассы, скатились по крутой дуге развязки и поехали в город.

— Тут недалеко, — говорил Марк, — меньше получаса ехать. Номера я забронировал, в гостинице всегда свободно. Сюда мы доезжали на велосипедах, хотя разрешали нам только до холма. Но мы ездили, где хотели. Давай в деревню съездим, где я жил. Найдём лечебную траву, которой меня поила бабушка. От горла как раз. Я выпью и пройдёт. Впрочем, как её найдёшь-то? Никак, я же помню уже, где. Ну без деревни, значит, посмотрим город. А горло само пройдёт.

Яна улыбалась. Фургон миновал несколько автобусных остановок с ларьками, переехал небольшую речку и стал взбираться на большой холм.

— Дорогу проложили прямо по холму, потому что по бокам участки принадлежат несговорчивым людям. Как въедем — откроется вид на город. Сейчас интересно, ты смотри вперёд, — он оглянулся, будто чтобы убедиться, что Яна готова смотреть вперёд, — я не знаю, стоят ещё или нет. Реклама DXF.

— Это который покупает нам вездеходы с вертолётами?

— Он самый. Сам Ксандер же отсюда. Он и живёт здесь. На награждение по одной дороге поедем, — он сглатывал от боли, но говорил энергично. — Ксандер когда-то давно водрузил тут три рекламных щита огромных, на каждом по букве. То ли заплатил вперёд что-то такое на сто лет типа, то ли ещё что-то. Короче, на веки вечные. Но интересно, стоят ли? Стоят!

Яна с удивлением смотрела на три огромные буквы, расставленные вдоль дороги на солидном расстоянии друг от друга.

Фургон миновал одну, другую, третью и покатился к городу.

1

Волнительное предвкушение охватило всех домочадцев без исключения. Даже сам господин Ксандер велел секретарю не беспокоить его ни по каким надобностям, связанным с фондом, — он желал быть совершенно поглощённым подготовкой к торжеству. Он ходил уже разодетый по всему большому дому и всех словно бы всех проверял, хотя в действительности только путался под ногами и мешался — подготовкой от начала и до конца ведала супруга.

Из всего множества бурлящих в доме хлопот более всего господина Ксандера интересовало одно — сегодня он собирался представить на празднике своего наследника, маленького Тобиаса Ксандера. Он придумал одеть сына в точную, хоть и крохотную, копию своего парадного костюма. Точно такие же брюки, точно такой же жилет, точно такой же смокинг, точно такая же бабочка с мягкой искрой. Только большой городской орден у старшего Ксандера уже был, а у младшего — пока нет.

Когда костюмчик заказывали, портной Видревич, расслышав заказ, сперва долго мял и вертел седенькую бородку, а потом вдруг принялся отговаривать — дескать, пропорции будут смешные, а ребёнку одно неудобство. Но господин Ксандер твёрдо знал, почему так нужно. И теперь, в день окончательной подготовки, он стоял перед зеркалом вместе с ребёнком и торжествовал: Ксандер и сын. Один большой, а другой маленький. Тобиас немножко маялся: у него чесались ноги, и ему хотелось побегать туда-сюда по любимому маршруту от спальни до маленькой гостиной, воображая себя поездом. Но он, конечно, был счастлив и горд: одет как отец, рядом с отцом, сияет как отец. Господин Ксандер хотел его солидно поцеловать в макушку, но не удержался и по-медвежьи потёрся носом, распушив причёсанные детские волосы.

— Вы нам причёску испортили, — немедленно возникла тихоголосая гувернантка. Господин Ксандер отпрянул и заизвинялся.

Через открытую дверь в комнату глядели девочки — старшие сёстры, Мария и Катарина. С привычки жены господина Ксандера девочек в семье называли на русский манер: Маша и Катя.

— Что смотрите, красавицы? — спросил господин Ксандер девочек. — Красивые мы с Тоби, а? Ну идите ко мне.

И он сам вперевалку пошёл к ним, растопыривши большие руки.

— Папа, осторожно! — вскрикнула Маша, опасаясь, видимо, за судьбу и своей причёски тоже. Но отец ухватил их обеих очень деликатно — и уж конечно, со всем почтением отнёсся ко всем изысканным и хрупким украшеньям.

— Что ж, всё почти готово?

— Было готово, пока ты не испортил Тоби причёску, — отозвалась Катя. — Теперь опоздаем.

Маша с пол-оборота ощерилась.

— Ты дура что ли? Ещё уйма времени.

Они принялись привычно цапаться, называя друг друга так и эдак. Сёстры то и дело переходили от взаимной нежности и любовной дружественности к детским склокам и обратно, так что господин Ксандер поусмехался и пошёл инспектировать торт. Он пообещал мэру города привести на праздник большой — на всех гостей — торт.

На кухне, однако, от главы семейства было ещё меньше проку, чем наверху перед зеркалом.

— Что торт? — спросил он повара, флегматично орудовавшего кремовым пистолетом. Всё было практически готово, и повар высматривал, не надо ли ещё куда-нибудь посадить розочку или куполок.

— Вот, — повар сделал широкий жест.

Торт был очень большой — на самом деле он состоял из нескольких отдельно выпеченных коржей, но эту составность виртуозно замаскировали. Чтобы вынести десерт к столу, его уложили на специальные носилки.

— Выглядит восхитительно, — сказал господин Ксандер, — и, уверен, необыкновенно вкусно. У вас тут есть, кому донести до машины, или нужно позвать кого-нибудь? Мэр пришлёт за тортом специальную машину.

— Отнесём, — сказал повар. — Вы не беспокойтесь.

Для выездов всем семейством у Ксандеров имелся специальный автомобиль-автобус, в который все умещались. Он обыкновенно стоял в дальнем гараже и при надобности водитель отправлялся за ним на велосипеде.

Сам господин Ксандер вышел к машине первым, чтобы с удовольствием пронаблюдать за посадкой всего своего семейства:

Во-первых, Маши — уже не девочки даже, а девушки, делающей большие успехи в точных науках. Он иногда — редко, конечно, — любил вдруг взяться за её обучение и приходил помогать ей решать домашние задания по алгебре, геометрии и статистике. Маша всякий раз удивлялась, но всегда легко допускала его, и они замечательно проводили время. Он иногда думал даже, что Маша могла бы быть вполне способна занять его место, — но не наденешь же на девушку брюки, пиджак и бабочку с мягкой искрой. Что уж говорить о большом городском ордене.

Во-вторых, Кати — совершенной ещё девочки, причем исключительно вредной. Катю господин Ксандер не понимал, отчего расстраивался и в конце концов совершенно передал её в ведение жены, время от времени требуя отчёта: что ей надо? Кем она хочет стать? Куда отправим её учиться? Светлана слушала, как он, тревожась, бурчит, гладила его по лысеющей голове и мягко улыбалась чему-то будущему. Много лет назад господин Ксандер приехал в монастырь на святой земле и увидел среди деревьев каменную женщину. Он глядел на неё, задрав голову, а она глядела на него сверху вниз, чуть-чуть улыбаясь. Потом господин Ксандер встретил эту женщину, но уже не каменную, и сразу узнал улыбку.

В-третьих, Тоби — наследника обоих фондов — инвестиционного и благотворительного. Тоби притёрся к костюму и топал к машине, мило стараясь не запылить чёрные туфельки и брюки. Топал он по-особенному — стремясь, видимо, походить на отца. Девочки совершенно веселились, глядя на него из машины, так что отец даже повернулся к ним с неудовольствием.

Сразу за Тоби шла госпожа Ксандер — и господин Ксандер вдруг прошёл несколько шагов навстречу только затем, чтобы подержать её за руку. Маленький Тоби, увлекшись походкой, споткнулся, и родители с двух сторон бросились хватать его под локти. Однако будущий магнат удержал равновесие и пошёл дальше с таким видом, словно ничего не случилось.

— У него сработал мозжечок, — сказала Маша, потому что только вчера прочитала о мозжечке в книжке.

— Точно! У него вместо мозга мозжечок, — отозвалась немедленно вредная сестра, и Маша обозвала её дурой.

Девочки глядели на маленького и красивого Тоби из машины, отец и мать — сзади, повар, гувернантка и другие работники — из окон. А он топал себе и и гордился, что одет в точности как отец.

Водитель вёл автобус с семейством неторопливо и аккуратно. Одновременно с автобусом со двора выехала машина, в которую погрузили торт, — мэр прислал за ним одного из своих шофёров. Шофёр вырулил на дорогу перед носом другой машины, зачем-то гуднул, вильнул и умчался в сторону ратуши. Степенный водитель господина Ксандера после этого целых несколько минут качал головой и ворчал что-то себе под нос.

Перед пешеходным переходом он затормозил, чтобы пропустить группу старушек, столпившихся у придорожного столбика и не решавшихся ступить на проезжую часть. Увидев автобус, они заулыбались и зарадовались, стали махать пассажирам и что-то промеж себя живо обсуждать. Водитель нетерпеливо показал им рукой — идите, что же вы — и старушки гурьбой посеменили через дорогу, по пути вглядываясь в автобусное лобовое стекло.

— Это они смотрят, какой ты красивый, — сказал господин Ксандер Тоби, и девочки обиделись.

Автобус дважды свернул и выкатился на центральный проспект. Дежурный полицейский отдал честь, хотя, конечно, ничего такого совершенно не полагалось. Усатый продавец газет с рябой физиономией и майорскими усами под косым носом помахал автобусу газетой. Автомобиль был довольно приметный — наверное, один такой в целом городе.

По тротуарам проспекта в сторону ратуши шли празднично одетые люди — конечно, не настолько празднично, как семейство господина Ксандера, но всё равно очень красиво. Они показывали друг другу на автобус — мол, смотри, они едут туда же, куда идём мы. Пригласительные билеты на праздник не стоили ничего — малую их часть распределил мэр, а все остальные разыграли между всеми желающими.

Некоторых из тех, кто шёл по тротуару, господин Ксандер узнал: вот хозяин хлебной лавки с ребятами-близнецами. Они идут с двух сторон от отца и вдруг, перемигнувшись, ухватывают его с боков и пытаются пихнуть в сторону, чтобы так получилось, будто ведут его пьяного. Но батя-хлебник большой, его так просто не сдвинешь — он самодовольно улыбается в бороду, топает себе прямо, а потом вдруг хватает ребят и несёт их под мышками, как две трубы.

Вон почтальон, который приносит в офис фонда корреспонденцию, — он ведёт на праздник дочку. Впрочем, кто тут кого ведёт — девушка, кажется, чувствует себя увереннее отца. Несколько месяцев назад почтальон с гордостью показывал всем номер модного журнала — с нею на обложке. Посмотрел обложку и господин Ксандер. Журнальный визажист расстарался: вместо красивого подростка на обложке было существо неопределённого возраста — красивое, но совершенно безжизненное. Почтальон, впрочем, был в восторге. Он не выиграл билета и специально писал к мэру, чтобы получить приглашение. И мэр выписал, конечно.

Вон катится на коляске скрипач Иван. Раньше у Ивана была коляска скверная, с испорченной осью и продавленным сидением. Его катала бабушка с испорченными коленями и продавленной головой. Однажды к господину Ксандеру пришёл профессор городского музыкального училища Рихтер. Этот Рихтер уселся на стул, наставил на господина Ксандера блестящий огромный лоб и некоторое время молча неприязненно сопел. А потом спросил, почему подростки от шестнадцати лет не входят в программу фонда. У подростка Ивана старая коляска, об которую он портит свои ценные скрипичные руки. Господин Ксандер привычно высказался в том смысле, что людей много, а программа не резиновая. Тогда профессор объяснил, что есть люди, а есть Иван — он играет на скрипке. Они ещё несколько времени спорили как по нотам в зубах навязший спор, пока Рихтер не ругнулся, плюнул и пошёл, нахлобучивая на ходу шапку. Он вообще был изрядный грубиян и мизантроп, этот лобастый Рихтер. Коляску Ивану господин Ксандер всё-таки купил, но на свои деньги. У него было очень много денег. Теперь Иван мог кататься без бабушки и даже не вот не взял её на праздник в городской ратуше.

Автобус осторожно подкатился к самому крыльцу. По случаю исключительных гостей сам господин мэр вышел на лестницу и теперь стоял, лоснясь округлостями и складками. Десять минут назад привезли торт, а теперь вот прибыли дорогие гости — всё очень хорошо и очень празднично.

— Выплыл нас встречать, — сказала Светлана вполголоса, и господин Ксандер посмотрел на неё укоризненно.

Очень просто было не любить господина мэра. Поначалу господин Ксандер даже завидовал тем, кто легко может себе это позволить: посмотреть на мэра, послушать его и без малейшей задержки невзлюбить, будто поставивши в голове формальную как решение суда галочку. Сам же господин Ксандер так не мог и вынужден был присмотреться к Вителлию Тусу, прислушаться к нему и даже — бывало — целоваться с ним. Поначалу ему трудно было поверить, что их дружба с мэром действительная, но за несколько лет он научился находить в мэре многое достойное дружбы. Спроси его кто-то, что именно, чем таким хорош мэр, — господин Ксандер не смог бы ответить. Дружба с мэром просто отчётливо следовала из многих часов, проведённых бок о бок с сигарами на балконе ратуши, с которого открывался вид на исторический центр, реку и дальние кварталы.

— Приветствуем, приветствуем, — когда мэр говорил, слова поднимались как пузыри в кипящем тяжёлом масле. — Самые наши дорогие гости пожаловали. Приветствуем. Здравствуй, Дон.

— Привет. Торт приехал? — господин Ксандер спросил так, чтобы сказать что-нибудь конкретное.

— Конечно. Очень вкусный!

— Ну откуда ж ты знаешь, что вкусный?

Из мэра полезла улыбка.

— А знаешь, откуда? Я тебе скажу, откуда. Я его уже весь съел! Ха-ха. Уже весь его съел. Что, дети, довольны? Мне торт-то привезли. Дай, думаю, съем, пока никто не видит. И весь съел! Ха-ха-ха!

Мэр расхохотался, лоснясь, и стоящие у него за спиной бесцветные помощники в очень опрятных костюмах тоже стали смеяться.

Дети, ещё сидящие в машине, насупились, а маленький Тоби с недоумением повернулся к маме. Он ещё не до конца осознал совершившуюся с тортом катастрофу, но совершенно ясно чувствовал, что это один из тех случаев, когда люди поворачиваются к маме.

— Мэр шутит, — просто сказала Светлана. — Торт отнесли на кухню, и мы все вместе будем его есть.

Смех сдулся, как тесто в кастрюле, которое тыкает старыми пальцами бабушка.

— Что, брат, напугался? Но вишь — мама всё знает. Здравствуйте, — мэр чуть поклонился Светлане и сунул ей пухлую руку, словно помогая выйти из машины. — Ты какой сегодня красавец, а? Ты что у нас теперь, вместо бати, а? Вместо бати? Батин костюм стащил, а?

Тоби, ещё не оправившийся от истории с тортом, обиделся. Он сперва поколебался немного — всё-таки новая начинающаяся взрослая жизнь накладывала определённые ограничения, но в конце концов решился и спрятался за маму. Но хвататься не стал — просто встал с независимым видом, словно не прячется, а просто тут стоит.

— Бутуз, — сказал мэр. Он хотел было заглянуть за женщину, чтобы дальше общаться с мальчиком, но зацепился взглядом за её колени и тогда уж все четыре секунды смотрел на них. — Красавец он сегодня.

Мэр развернулся, почитая встречу законченной, и не обратил внимания на девочек в машине. Не дождавшись никакого внимания, они вылезли из автобуса и, недовольно щурясь на солнце, стали оглядывать других гостей.

Мэр и господин Ксандер потихоньку пошли к крыльцу, незатейливо переговариваясь и благодушно осматривая приготовления. Выстроенную в конце девятнадцатого века ратушу довольно безвкусно украсили гирляндами флажков. Возле самой лестницы паниковал мороженщик, обязанный угощать гостей бесплатно, — мэрия заплатила ему вперёд и выделила специальное место возле розетки для питания холодильника. Розетка, однако, оказалась неработающей, и теперь мороженщик отказывался открывать крышку морозилки — уйдут остатки холода! — и требовал прикатить дизель, а ему возражали, что дизель будет очень шуметь, а он тыкал в солнце и объяснял, что мороженое станет таять.

Вдруг склока вокруг холодильника прекратилась. Коренастый человек с плоским теменем возник, подумал немножко, распорядился — и все деловито побежали кто куда.

— Люблю его, — сказал господин мэр, глядя, как из подвального окна вытягивают толстый кабель, — всё решает за минуту.

Коренастый сказал что-то ещё мороженщику, огляделся, увидел мэра с господином Ксандером и пошёл к ним через двор.

— Здравствуйте, Болем, — сказал господин Ксандер.

— Здравия желаю, — ответил Болем. Он был весь очень сухокожий, несмотря на яркое солнце.

— Как дела? У тебя сегодня невпроворот всего, понимаю, — мэр показал руками, сколько у Болема всего.

— Справимся.

— С детьми всегда морока, я всегда это говорю. Вот Дон знает. Что, Дон, морока с детьми, а?

Господин Ксандер оглянулся. Светлана вела детей по лестнице. Тоби то и дело оглядывался на отца, а девочки шушукались о чём-то. На платье старшей сзади был вырез до середины лопаток — пока не идеально красивых, но очень многообещающих. Промеж лопаток видны были позвонки, и господин Ксандер вспомнил, что давно уже пора снова сводить Машу к врачу и проверить, как теперь дела со спиной — с позвоночником у неё не всё ладно. А через секунду он подумал, что Маша вовсе не для этого оделась с этим вырезом, чтобы он, дурак, думал про врача. Спины у девочек были какие-то грустные. Отделаюсь от мэра и подойду к ним — решил про себя господин Ксандер.

— Никакой особенной мороки нет, — сказал он.

— Врёшь, — отвечал мэр. — Вот что, Болем, слушай. Праздник праздником, а ратуша не детский сад.

— Вы уже распоряжались, — отозвался Болем, — вы не волнуйтесь, всё закроем. Будут отдыхать зале и всё.

— У меня беспокойство насчёт ценных вещей просто. Не в том плане, что стащат, а просто дети ж бегают там, падают, не знаю.

— Вы не беспокойтесь. Вы распорядились, и я распорядился. Ограничим, так сказать, зону активности.

Господин Ксандер хотел был сказать что-то, но мэр вдруг совершенно отвлёкся от него и от Болема, стал выглядывать что-то поверх голов и замахал рукой.

— Так, я там вижу, дочку везут, — сказал он то ли себе под нос, то ли стоявшим подле него.

— Очень хорошо, что она приехала и повеселится, — отозвался Болем, с видимым усилием подобравший эти несложные слова.

— Дон, наши девочки знакомы? Я забыл. Дочка моя приехала, привёз водитель. Позанималась утром и приехала. Ты учишь дочек, Дон? Первое дело. Теперь девочка что мальчик, да?

Мэр хохотнул.

— Идёмте, вон она подъехала.

Они все трое прошли через весь двор к воротам ратуши. Водитель мэра не стал подгонять машину к самому крыльцу, а остановился возле ворот. Он вышел — такой же бесцветный и опрятный, как помощники, — обошёл автомобиль и открыл дверь.

— Вылазь, — сказал мэр, — сейчас уже начинать будут, тебя ждут. Давай. Позанималась хорошо?

Ани была лет девяти, кругленькая, курносенькая и чуть слишком полная. Она двигалась неловко и словно бы даже не только двигалась, а вообще чувствовала себя неловко. Пыхтя, Ани выбралась из машины, поморщилась солнцу, сказала что-то капризное водителю и подставила отцу лоб.

— Поздоровайся вот с моими коллегами, — сказал мэр.

Девочка нелюбезно кивнула и осмотрела двор, в котором ей, кажется, ничего не понравилось.

— Там мороженое? — спросила она утвердительно и пошла, ни на кого не глядя, в ту сторону.

— Ани, похоже, не в духе, — сказал Болем неуверенно.

— Ну она у меня строгая. Без матери же. Так-то была бы ласковая. У тебя ласковые дочки, Дон? Ха-ха. Болем, ты за ней смотри. Если что помогай. Она ж в меня — подерётся, например, тогда разними. Давай, я тебя лично ответственным назначаю. Чтобы она повеселела, такое тебе задание. Понял? Вот так. И это. Если захочет пойти в закрытые коридоры, ты её пусти. Понял меня? Пусти. Может, ко мне в кабинет запросится — пусти, ничего там нет сейчас такого. Вот. Ну и иди уже, что тут стоишь? Присмотри там за всем.

Мэр непонятно отчего вдруг сделался раздражён. Болем покивал и потопал к зданию.

— Это что же, первый раз в ратуше детский праздник? — спросил господин Ксандер.

— Так да. Я поэтому парюсь. Ну мы как бы придумали, как отделить. Сейчас вот они идут, видишь, дети. Там по бокам всё закрыто. Ну то есть должно быть закрыто, если Болем не прое*л. Короче они сразу попадают на лестницу, поднимаются на третий этаж, там тоже коридор и попадают в зал. И там будут тусить, там представлению будет и всё. Там три зала и сортир. Там ухайдокались придумывать всю эту схему, честно говоря. Ну Бога даст — всё будет нормально.

— А мы?

— А мы внизу, там для родителей. Ну мы-то с тобой вообще отдельно, в угловом кабинетике. Ну ты знаешь. А вообще родители в первом этаже в зале справа. Дети прямо идут, а родители направо. Там бухло есть. Пойдём, наверное. Вон, смотри, с мороженым пошла.

— Разве же можно с мороженым, — спросил господин Ксандер.

— Ну, её-то пропустят. Пошли давай. Сейчас подымемся, я дам старт и дальше пусть их. Пойдём в кабинетик. Ты с сыном-то кстати как — сфоткаться хочешь? Ну я понимаю, что костюм-то не просто так, — мэр хохотнул. — Ну вот сейчас прямо в начале я открою, сфоткаетесь и потопаем вниз.

***

Сразу за парадным входом в ратушу стоял посреди коридора полицейский в касочке. Он проверял приглашения, отделял детей от родителей и всех направлял: одних прямо по коридору и наверх, а других — направо, в залы на первом этаже. Получалось очень сутолочно: кто-то из граждан не хотел идти без мамы или папы, кто-то не хотел отпускать от себя сына или дочь. Полицейского строго инструктировали вести себя приветливо и создавать атмосферу. Он чувствовал, что получается не очень, и для исправления ситуации то и дело вставлял «С праздником».

— Пожалуйста, вы направо, — говорил он, — с праздником. Девочка, проходи прямо с праздником. Выступление господина мэра наверху будет транслироваться, вы всё увидите. Там в зале два больших экрана. Вы увидите выступление мэра и спектакль. Наверху мало места, с праздником. Нет, пожалуйста, ребёнка наверх. Пожалуйста, прямо. Вы ребёнок? А приглашение? Тогда прямо.

Это он так спросил дочь почтальона. Она кивнула отцу и прошла мимо полицейского дальше. Облегающее платье было так ловко вырезано сверху и снизу, что по открытым ногам, плечам, спине и походке с совершенной отчётливостью и безо всякой фантазии угадывался облик всего её тела, как если бы она шла обнажённая. Полицейский провожал её взглядом, и оттого несколько секунд не пропускал никого, и все глядели, как она идёт, — так водители, остановившиеся на светофоре, провожают взглядами тех, кто в последнюю секунду проехал.

— С праздником, — сказал полицейский наконец и стал пропускать снова. — На коляске вам в лифт, пожалуйста. Там девушка возле лифта, она вам поможет.

Наверху всё было устроено очень красиво. В распоряжении детей были три смежных зала, сообщавшиеся большими дверями друг с другом и с коридором. В дальнем от лестницы зале устроена была сцена для спектакля, который приготовили некоторые дети под руководством школьной учительницы. Она была допущена наверх и теперь суетилась, занимаясь какими-то последними приготовлениями. Вокруг неё шебуршились маленькие и не очень артисты — дети горожан. Когда снизу начали впускать гостей, труппа переполошилась — ничего же не готово, рано, рано! Учительница выставила перед сценой караул из артистов, чтобы те не пускали зрителей подглядывать раньше времени.

За порядком в коридоре следили полицейские — тоже ориентированные на праздничное поведение. По коридору в десятый раз проследовал Болем — он дёргал все двери, ведущие в помещения ратуши, чтобы убедиться, что всё-всё закрыто. Не дай бог дети разбегутся по кабинетам, коридорам и переговорным. Между прочим, ратуша работает круглосуточно и без перерывов, так что кое-где сейчас и вовсе сидят сотрудники. Болем не одобрял праздника — всё-таки всему своё место. Почему было не устроить в театре? Почему не на улице? Когда мэр и Ксандер придумывают что-то вместе, всегда выходит глупость. Где Ани? Главное не терять из виду Ани. Вон она долизывает мороженое в углу. Сейчас бросит на пол палочку, надо будет убрать.

Болем поморщился, вздохнул и пошёл поперёк потока гостей в другой конец коридора — снова и снова проверять двери.

Маше и Кате, конечно, поручили присматривать за Тоби. Других настолько же маленьких детей на празднике, кажется, не было. Зал поразил их. Слишком маленькие, чтобы возмущаться китчу и несоответствию, они восхищались столетней архитектурной геометрии и — отдельно — яркости развешенных бумажных гирлянд. А смотри! А смотри! — они вертели головами, дёргали друг друга и каждый старался показать другим то, что сам первым заметил.

Ани бывала в ратуше много раз, так что совершенно не любопытствовала и только оглядывала других ребят. Ей, кажется, было неприятно, что все они пришли в ратушу отца. Она глядела исподлобья и обдумывала план: набрать сладостей со стола и сбежать в отцовский кабинет. Она уже подёргала украдкой двери и знала, что заперто, но была уверена, что Болем откроет, если попросить.

Некоторые дети сияли в общем собрании, словно звёздочки. Сиял маленький Тоби, наряженный взрослым и сопровождаемый двумя яркими сёстрами. Сияла дочь почтальона, хотя, конечно, собравшиеся дети ещё не могли оценить, насколько. Сиял переросток Иван, нескладно сложившийся в своём электрическом кресле и от волнения перебиравший длинными узловатыми пальцами блестящие управляющие рычажки. А кто-то наоборот — не сиял, а ковырял в носу, подтягивал сползающие джинсы и успокаивал себя тем, что мама-то совсем недалеко, внизу. Дети вообще очень разные.

Мэр и господин Ксандер дождались, пока все собравшиеся дети и родители разойдутся по залам на третьем и первом этаже, выпили немножко коньяку, повертелись перед большим зеркалом и отправились наверх. Как только они вошли, звонкий гул сразу стих. Дети перестали фотографировать и фотографироваться, пихаться и обсуждать. Взобравшись на подставочку, отцы отыскали в толпе своих дочерей, оглядели всех прочих и любезно переглянулись. Мэр облизнулся, потоптался на коротких ногах и стал произносить свою короткую — слава богу — речь. Прямо посреди зала установил на треноге свою камеру оператор, транслировавший выступление на экраны в нижние залы. Его совершенно не озаботило, что своей широкой спиной он совершенно загородил обзор нескольким гостям, отчего те, нудя вполголоса, стали теснить соседей.

— Дорогие ребята! — говорил мэр. — Добро пожаловать. Вы, наверное, знаете, кто я такой. Я — мэр. И вот мы решили устроить для вас этот замечательный праздник. Вы, наверное, знаете, где мы с вами находимся. Тут работают очень важные люди.

И так мэр говорил ещё минуты три. Наконец он оглянулся, словно проверяя, всё ли готово, и махнул:

— Давайте же посмотрим спектакль, который приготовили ваши коллеги, тоже ребята. Ваши родители будут смотреть спектакль внизу, через вот эту камеру, через которую они теперь слушают вместе с вами меня. Давайте, потихонечку проходите, не бойтесь.

Дети чуть-чуть потоптались и повалили в зал, где уже были расставлены зрительские стулья. Сделался гвалт: все хотели усесться поближе, кто-то занимал места для замешкавшихся друзей, что вызывало общее возмущение, кто-то уронил резной ореховый стул, кто-то уселся на пол с довольным видом. Перед занавесом хлопотала учительница, переодевшаяся в красивый старинный костюм, делающий её то ли феей-сказочницей, то ли домоправительницей. Она была лично знакома с доброй половиной зрителей, поэтому многих могла увещевать лично — даже рассадила каких-то закадычных друзей, чтобы они не трепались во время спектакля. Немножко поколебавшись, она разрешила даже сидеть на полу перед первым рядом, предупредив только, что артисты могут ненароком задеть зрителей ногой.

Случившийся тут же Болем было заворчал, но учительница нисколько его не боялась.

— Я прошу вас, господин Болем, — сказала она, — позвольте мне самой распоряжаться. Ведь всё-таки это я режиссёр. Когда вы поставите спектакль, будете вы распоряжаться. А тут я сделаю, как считаю нужным. Вы не беспокойтесь.

Минут за десять все расселись. Учительница оглядела зал. Некоторые дети были особенно приметны: она задержала взгляд на Тоби, которого, как самого маленького, усадили в первый ряд. Поглядела на Ивана, припарковавшегося в проходе, встретилась глазами с девушкой, зябко охватившей себя за плечи. Вдруг закрытая было дверь зала распахнулась. Неуклюже стукаясь о косяк и о пол, в зал вплыла растопыренная тренога, а за ней — оператор, тянувший толстый кабель. Он, ни на кого не глядя, расположился перед первым рядом и уткнулся в окуляр.

Учительница смотрела на него как будто в недоумении: откуда такие берутся?

— Господин оператор, — обратилась она наконец к нему, — вы встали так, что за вами будет не видно зрителям.

— А как я встану-то, мама с папой. Мне ж снимать надо, — отозвался оператор. — У вас и так условия такие, что простите, мама с папой. Я ж даже свет не могу поставить. У меня прямая трансляция, люди будут смотреть.

Минут на десять — десять! — пришлось задержать спектакль и препираться. Но по такому случаю зрители, конечно, не скучали.

— Вы меня извините, но с этой позиции я за качество не отвечаю, мама с папой, — заявил в конце концов оператор, отодвинутый на самую галёрку.

— Это я поняла, что вы ни за что не отвечаете, — весело ответила учительница и вернулась на авансцену. — Давайте наконец начнём нашу сказку.

***

Господин Ксандер и мэр не стали смотреть спектакля. Они дождались, пока учительница закончит первый монолог, чуть-чуть посмотрели первую сцену — она изображала комнату, в которой о чём-то спорили двое детей — и отправились в тот самый кабинет.

Мэр достал из шкафчика бутылку и два стакана, налил виски и передал господину Ксандеру стакан.

— Ну, — предложил он, — за праздник. Вроде всё слава Богу. Что умеем, то умеем, да? Это Болем. Молодец он, своё дело знает.

— Праздник. Праздники ведь дело хорошее, так?

Мэр повернулся к нему с любопытством и будто вызовом.

— Ну так.

— Так что же ты сам проводишь, а другим — не даёшь?

— Так и знал. Ну вот так и знал, что эта лисица тебя ко мне подошлёт.

— Сразу и лисица.

— Ну а кто? Это он с виду весь из себя святой Бенедикт. Ути-пути, тю-тю-тю. А на самом деле лисица.

— Франциск.

— Что?

— Ну если ути-пути, то Франциск. Бенедикт не ути-пути. Ты перепутал.

— Да мне похер, если честно. Я двуличия в людях не терплю, понимаешь. Он ко мне приходит и говорит: так и так, разрешите мне праздник. Я ему говорю: не вопрос, но тогда давайте нормально дружить. Ну, Дон, как мы с тобой, нормально же всё. У меня к тебе вопросов как бы и не возникает, да? Ты делаешь, я делаю, и идёт взаимоподдержка. А он, понимаешь, у него позиция странная. Типа вы мне всё разрешите, но я со своей стороны как бы вообще без гарантий. Я это не особо понимаю.

— А что тебе нужно-то?

— Ну б*я. К нему ходят полгорода, реально, да? Вот тупо полгорода. Ну не лично к нему, а во все храмы. Наш горстат показывает, что полгорода. Ну не все там каждый день или как там надо у них, но это всё верующие. И не просто там формально, а активно типа верующие, понимаешь? Вот. То есть он держит полгорода, понимаешь? Нет, ну я тоже верующий, да? То есть в принципе это нормально, что есть дух в народе. Но я с самостоятельным мышлением как бы. А эти все просто слушают, что им вещают, и всё. Я ему говорю — так и так, твоё преосвященство, давай нормально работать. Давай согласовывать повестку. Причём я ж не давить там, да, или чего? Я говорю — ну давайте друг друга нормально учитывать. Мы же со своей стороны готовы как бы идти на совместную работу. Никто ему не запрещает ничего. Да? Ему нормально хотят объяснить, что есть повестка, да. Есть акценты. А он как бы вообще не идёт на контакт, условно говоря. Но при этом — вот обрати внимание, да? Через тебя он идёт. Сам он не идёт, а через тебя идёт. Ну если такой весь из себя прынципиальный йезуит — тогда что ты подспудно копаешь-то? Он типа принципиальный, а ты не такой принципиальный, и так как договориться ему надо, то он через тебя типа. Потому что мы ещё и друзья. Я вот это искренне не понимаю.

Господин Ксандер осторожно отпил из стакана. Всё было довольно сложно. Он выглянул в окно. Две монашки, о чём-то переговариваясь, вышли из-за угла и проследовали в булочную.

— И я говорю, я со своей стороны сам не чуждый как бы духовного, да? Ну ты знаешь, что я тебе говорю. То есть не имею ничего против и сам, считай, прихожанин. Но у нас с ним какое-то разное… Он какой-то оторванный что ли. Всё-таки в нынешнее время надо, чтобы была синхронизация какая-то, да? Уже какой-то отход от дремучести, как говорится. Тот же закон о разводах — помнишь? Едви не приняли.

— Его сочинил советник президента.

— Да?

— Да.

— Ну они со своей стороны поддерживали. Я им говорил: что это за дичь? Они такие типа: нам нормально. Короче, пусть ещё где-нибудь праздники устраивает. А мы тут будем устраивать нормальные. Светские.

Они беседовали ещё с полчаса — мэр кипятился и повторил раз десять одно и то же, а господин Ксандер мягко внушал, что большой беды от церковного праздника не будет.

Конец ознакомительного фрагмента.