Слипер и Дример

Илья Кнабенгоф, 2007

Книга основана на опыте автора в практике осознанного сновидения. События, пережитые там, связаны в единый сюжет и дополнены забавными речевыми оборотами, собранными от разных маленьких детей. Книга рассказывает о приключениях друзей в разных мирах, благодаря которым они из странных попутчиков становятся не только близкими друзьями, но и одним единым существом. В ходе повествования есть много завуалированных мудростей из буддизма и ведической культуры. Это очень смешная сказка, которая, на поверку, является описанием нашей вселенной и главных целей и задач в ней. Содержит нецензурную брань.

В больно синем висю, где хрипещут лосины

— Здоровеньким будь, Слипер!

— Сколько осеней, Дример!

«Слипер и Дример. Добро пожаловаться. Заходите как хотите». Вывеска на доме слегка уже поистерлась, как и сам Дом. Кусты вокруг Дома смыкались ровными рядами солдатских шеренг и расходились во все стороны кругами, превращаясь в большие деревья. Конца и края Лесу не было. По крайней мере, так гутарили местные его жители, ибо никто этого самого края не видел, и даже боялись предположить, что же он собой представляет. По тому, как Дример иногда пел «…край суровый, тишиной помят», они понимали, что край ентот — не совсем дружелюбная штуковина и разумению не подлежит. Разумение с потолка вторило: «Не подлежал со мной этот край ни под, ни над. Разные тут и лёживали рядышком, и надлежали, но краю вашего не видало я». Ну и оставили его как есть.

Мы, дорогой читатель, улыбнулись, ибо знаем: разве ж оставится нами в покое то, чему нет нашего объяснения?

— Ни за что! — мявкнула Терюська.

Братья Слипер и Дример были единственными, кого Лес хоть как-то слушался. Но кто же из нас не горит желанием иногда немного почудачить? Поэтому и Лес вёл себя иногда совершенно безответственно, путал дороги, плутал сам, запутывался вовсе и жалобно звал Дримера или Слипера, чтобы те развязали его из собственных запуток.

В целом всё было неплохо, жили все мирно, с прибабахами и тараканами, каждый со своими. Чудачили-магичили кто во что угораздился.

Прибабахи вытаскивали на свет в редких торжественных случаях, а по будням держали их в сундучке, где-нибудь на чердачке или в погребе, чтоб не испортились. Тараканы прятались сами.

У Слипера и Дримера прибабахов не было вовсе, али скрывали тщательно, но они были челобреками настолько древними с точки зрения относительного пребывания лесного, что все остальные уважительно качали головой и понимали вслух: «Склероз! Потеряли, видать, уже давно. Много кто свои прибабахи почем зря теряет, за тараканами бегая».

А братья были действительно очень ископаемыми в местном биологическом смысле. Копать в них никто не собирался, верили на слово. Наверное, они были древнее, чем сам Лес. По крайней мере, никто из жителей не помнил времени, когда бы здесь и тут не было Слипера и Дримера. Да и в целом, и вообще мало кто чего помнил в Лесу. А что без них тут было бы, без братьёв-то? Запутки так и рыскали по лесу, а попадёшься — не всегда и выберешься. Могли и до коликов запутать. Колючие были и запутные — жуть! Шёл себе путник, а стал запутник. И привет комсомольский непутёвый. А могли и вовсе защекотать до уржачки несусветной. Тогда только звать братьев и оставалось. Только так Вселенская Ржа и отступала до поры.

Разные эти самые братья были по cвоему внешнему облику. Один, который Дример, всё смурной ходил да сурьёзный, всё любил неброское надеть, серенькое да затасканное. А ежели ещё и дырки на футболке да штанах образовались, то и вовсе комфортно ему казалося. Непритязательный во всём был сей товарисч. Ел что ни попадя. Иногда, задумавшись о чём-то, Белку-Парашютягу сцапает на лету и в рот! Та в голос орать возмущённо — дык, типа, мол, жрут-с на ходу, нехристи! Дример только буркнет: «Пардон, мадам», — да и выплюнет, идёт дальше. Спал, бывало, на полу, из принципу да упрямства, мол-де «лишнее это всё… перины там… пуховые подушечки… кренделя на вывертах… Ближе надобно к народу быть!» Правда, к какому народу — не уточнял. Сторонился политики, сознательный был гражданин. Ходить любил босым. Обувь надевал редко, да и та была особливая, авторской работы — то сандалики на меху, то сапоги с вырезом для пальцев. Шаркать любил и ходил неторопливо. Шуршит мхом да веточками, бывало, и напевает под нос любимую мамину колыбельную: «Хе-хе…История помнит, история слышит: кто пробовал это — упал и не дышит!»

Говорил Дример исподлобья, но чутко и с добрецой. А чуть что громкое да шебутное случалось, так и вовсе вздыхал: «Суета енто всё!» — и крякал уткой. Утки не обижались — мало, что ли, чудаков видали с верханутры?

— С верхотуры, наверное? — поправил меня Ёик. Букву «ж» он потерял при хоть и весьма странных, но вполне часто встречающихся обстоятельствах. В общем и целом, как говорится: место поднял — «ж» потерял! В большой семье ушами не хлюпай!

— Не-е-е-ет, — отвечаю. — Верхотура — она сверху. А верханутра — она везде! И вверху, и внутри! О как, брат! Это ж вселенская распуть всея дорог!

— А-а-а, — протянул Ёик. — Ну тады я пошёл гулять.

— Далеко не уходи! — крикнул я ему вслед. — А то потеряешь что-нибудь, ёктить, опять. Дороги нынче стали вовсе распущенные!

— Ла-а-а-адно, — буркнул Ёик уже из-за двери, и только его и видели.

Вы его видели? То-то же! И хватит.

Второй брат, Слипер, был суетлив характером, противоречив в мыслях и вечно рвал вперёд когти (хорошо не настоящие, а то были бы жертвы… силуэты мелом на земле… прокуратура…).

Он вскакивал с кровати, на которой держал всеразличного цвета, материала и размера подушки, сбрасывал пёстрое лоскутное одеяло и орал: «Ну, сегодня мы такооооое учудим!» Обещания порой сбывались. Страдали Лес, звери ходючие, птицы улетучные, фиг-знает-кто, не определяющийся сходу, и, собственно, брат Дример тоже не раз отстрадался на этом. А что ему оставалось — только щурил глаза да ёжился всю дорогу.

(Ёжик, привет! Как там Ёик?)

В Доме была большая гостиная, и были восемь малых комнат, не считая тех, что появлялись и исчезали сбоку как-кто-на-душу-приложит. Семь цветных внизу и одна, совершенно белая, наверху. Чтоб не путаться в днях, братья раскрасили стены семи комнат в свои цвета. Там, откуда они пришли, считалось, что семь дней — это своеобразный цикл времени. Неделей называлася эта циклическая штуковина. По крайней мере, казалось, что они это сами вспомнили.

— Неее-дееее-ляяяя! — тянул возмущённо Загрибука, загребая загребущими ручищами землю в кучки. — Слово-то какое козлиное! Вечно вы, братцы, что-нить глупое придумаете! Не могло такого определения научного было быть, блин с компотом! Это ж не наука, а зоопарк какой-то! Неее-деее-ляяя… Ну вы тоже скажете…

Братья не обижались. Только переглядывались, усмехаясь. Зырк-зырк.

В память об этой «козлиной неееедеееелеееее» братья и соорудили Дом с семью комнатами в центре Леса. Дом, правда, ну если совсем по-честному, сам собою как-то соорудился, без особых уговариваний. Только вот прийти к согласованной форме долго не мог, ибо Слипер хотел его видеть… Эээ, простите, я процитирую его, ибо смысл этих длинных и сложных слов от меня выскальзывает. Итак:

— Хай-тек! Голографические стены! Параллели в стеклопластмассах! Увертюра пористого бетона и пневмоваты! Четыре окна наперёд и линолий на калидоре!

На что Дример угрюмо каркал:

— Окстись, олух генетический! Дом нам нужен, а не «баба с веслом» фонтанирующая! Обычный дом. Всё тебе скульптуры подавай, ренессанс, балет, барбекю…

Тут уж Зверогёрл ахнула восхищённо и свалилась с ветки, где подслушивала братьев и наблюдала за Домом, который пытался стать собой. А затем драпанула по лесу со счастливым визгом:

— Барбекю-ю-ю… Барбекю-ю-ю…

Да так и бегала по Лесу дня два, настолько ей слово это понравилось и крышу сшибло. Скажу вам по секрету, крышу ей сшибить было нетрудно, ибо крыша та и без того была вся насквозь отшибленная не по-детски. Дык вы в этом ещё не раз сами убедитесь, но чутка попозже.

— Заткни мозг, брателла, дай подумать спокойно. Авось что-нибудь сваяю, — буркнул Дример и уселся дырявыми серо-зелёными штанами на лужайку перед тем, что пыталось родиться Домом. Он скинул сандалики на меху и сосредоточился.

— Ла-а-а-дно, — протянул Слипер чуть печально, но с улыбкой, — ваяй свою халупу, зануда! Помнишь аксиому дизайнера? Коли пришёл к тебе чувак с заказом рекламы аэропорта — как пить дать всё кончится самолётами! — Он пытался согреться, ёжась в одних пёстрых шортах и топоча чудн[ы]ми кроссовками по двору. — Никакого полёта мысли! Одни рефлексы. Ещё-ещё-ещё, и тошниться!

Через какое-то времечко Дом уж стоял, немного подрагивая от пережитого ужаса перевоплощений. Слиперу досталась внутренняя отделка. И он не подвёл.

— Диза-а-а-йнер… Тьфу! — сплюнул Дример, улыбаясь уголком рта.

Надо заметить, что братья редко ссорились, хоть и неказистые были оба и не похожие на ближнего своего ни умом, ни лицом, ни ушами. Всё ж относились друг к дружке по-братски и с нежностью. Они-то понимали: чуть что, всё вокруг крякнется, словно твои Лопа с Антилопой. И Лес аукнется почем зря, и все, кто в нём. Но об этом пока цыц!

Ой, жжётся мой язык, дорогой читатель. Нет, не Мальчиш я, не Кибальчиш, тайну, видать, не сохраню! Медаль не получу. Будет мне по карме варенье в поношенной стеклотаре да печенье. Но буду стараться, как на прииске колымском.

Слипер довольно прищурился, потоптался вокруг да около, медленно и аккуратно вошёл в Дом и осмотрелся. Чуть пригнулся, когда стены тряхнуло. Маленькие кусочки ещё бегали по внутреннему периметру, пытаясь куда-нибудь влезть и пристроиться, чтобы обрести нужность и осмысленность своего бытия бытовушного в редкой диковине.

— Тпррру, родимая! — Слипер встал посреди гостиной, щёлкнул суставами пальцев и на редкость тихо молвил: — Копать будем здесь!

Редкость подобрала лапы и приготовилась к худшему. Дом было опять затрясло, но Слипер его тут же успокоил:

— Да я не об этом! Не парься, меня самого трясёт! Холодрыга-то тут какая! Это у меня привычка такая — выражать образно. Жить, типа, будем тут! И всего делов-то!

Дом вздохнул облегчённо, успокоился и занялся изучением себя. Естественно! Каждому ведь интересно знать — и что же Я такое на самом деле?

Итак, комнаты. Фиолетовая, Синяя, Голубая, Зелёная, Жёлтая, Оранжевая и Красная. И та, что наверху, — Белая. Вроде все вспомнил. А может, их и вовсе не было? В комнатах братья встречались утром, как было заведено Уговорами. Дык они, эти самые Уговоры, отныне стали свидетелями порядка в окружающей верханутре. И, едва кто накосорезит, сразу убедительно уговаривали каждому занять своё приличествующее место и не бузить.

— Зверогёрлу позовём щас! Или Кусачепони, лошадь махонькую, но кусачую и презлючную! — пугали Уговоры уговорённые, в краткости своей просто «угро». Нарушители в благоговейном ужасе округляли глаза (у кого какие уж были), и порядок восстанавливался. Связываться со Зверогёрлой — ну уж нет.

Я так понимаю, что читателю очень интересно, как же выглядит эта самая Зверогёрл? Думаю, вы можете каждому обладателю самовлюблённой, стервозной и истеричной жены задать этот вопрос прямо сейчас. Ага, я вижу, что вы тоже уже совсем не хотите с ней связываться. Я так и думал. Так вот, Зверогёрл ещё хуже, ибо настоящая, как и все в Лесу.

— Что-то столько всего сразу, — наморщившись, протянула Терюська мне (писателю то бишь), — я и не упомню. Может, ближе к делу, а?

Она пришла неслышно и тихо ныкалась под столом, подслушивая мои мысли.

— Ща сообразим! — сказал я и задумался, с чего бы начать. Енто ж я все эти описания приводил, чтоб время тянуть. А с чего стартовать — и сам не знаю. Ну, наверное, вот с этого! А может, с того? Боже, о чём писать-то сначала, и где это начало тут вообще?! А есть ли у всего начало? И у всякого и каждого в отдельности? Что по этому поводу думает та же Терюся?

Я посмотрел на Терюську, выглядывающую из-под стола, и понял, что очевидного начала у неё тоже нет. И от этого мне совсем стало дурно.

Оглядел её внимательно. Хвост был, пятна были, причём и чёрные, и белые. Был даже мокрый белый нос, который становился розовым, когда Терюська сильно волновалась. Но начала не было.

— Так, понятно, — подытожил я и взялся за… А за что мне было браться? Да просто опять застучал по клавишам.

Сидели, значит, братья дома. Точнее, один сидел, а второй подушки свои ушами утюжил. Спал, стало быть, вторым номером и в астрале по орбите кружил. На дворе был Синий День в аккурат. Дример, сидя в Синей rомнате, читал, ковыряя дырочки в и без того замызганной серенькой футболочке. И не книгу какую читал, а письмо важное. Найдено было вчера на крылечке Загрибукой, но вовремя оттяпано у него в честном коротком бою местным пришлым псом Грызликом. Загрибука было решил, что пришло ему из Ассамблеи Заученных По Самое Вааще признание его неоспоримой гениальности. Надеялся, что в послании диплом какой, али и вовсе благодарственное письмо за вклад в мировую Лесную науку. Да только супротив Грызлика разве научными методами попрёшь? Тот никаких доводов не признаёт, а вместо теорий да мыслей копошащихся у него круглогодичный праздник стоматолога в виде крепких тяпалок в пасти. Подбежал да письмо зубами клацнул, и был таков. Принёс на порог, где его отблагодарили косточкой и досточкой (Грызликам всех планет особо без разницы, что грызть) за своевременную доставку почты. Загрибука ручки свои загребущие сложил за спину манерно да демонстративно потопал в лес. Обиделся. Насупился. Отборщился. Хвостиком крутанул.

Дример сел на табуреточку, на синюю-пресинюю, и вскрыл конверт.

— Э, братец, вставай! Тут спослание обнаружилось. Депеша, понимаешь.

В ответ раздалось невнятное ворчание.

— Так и голову отхрапеть можно! — Дример повысил голос на несколько тонов. Потом попробовал дискантом и басом: — Башку, говорю, мооожноооо отхрапеть! Отхрапеть башку возмоооожно! Есть, блин, такая дюжая возмо-о-о-о-о-ожность напрочь схрапеть котелок! Отсвистеть чайник есть вероятность! В ружьё!

— Уймитесь, куранты! Иду, блин, иду… — Послышалось, как скрипнул пол под опустившимися на него ногами. — Чего расшумелся спозаранку? — Слипер, закутанный в рябой, неопределённый по цвету плед, открыл дверь и вошёл в Синюю комнату.

— Эники опять сцепились с Бениками! — Дример ткнул пальцем в листок бумаги, словно пытался проткнуть его насквозь. — Что за народ баламутный? Ни тебе мудрости житейской, ни терплюхи! Из-за жрачки по-колхозному разборы чинят! Культурный слой в быту из-эбсент-тудэй напрочь! Сорри за мои выражения.

— Говорил я тебе давеча на сей счёт. Неудачная это затея с Эниками, Бениками и их варениками. Да и варенье у них из скоморошки, из ягод тех, что с Болот Свинских. Только живот с них хрюкает потом, да ржачка пробирает щекотливая!

— Это почему ж идея неудачная?

— Да потому, что енто есть ситуация «два задница — один стул». — Мёрзнущий Слипер закутался по шею в пледик. — Так они и будут из-за этих вареников ералашить, покуда Лес стоит. Вся вселенная двумя задницами мутузится из-за одного такого стула! Енто ж политика мирозданческой движухи, братец!

— И шо? — нахмурился Дример, почёсывая неопределённую стрижку невнятного цвета волос. — Шо теперь? Мозг ломать? Лучше им наломать по пятое число! Или по третье. Как скажешь. По мне, так ломать — не строить. Ровняйсь там, блин. Смирно. Вольно. Безвольно. Хотя всё это диктатурой попахивает, прям скажем. Дык шо тут ломать-то комедию со стульями?

— Шо-шо, — передразнил брата Слипер, ёрзая пятками по полу. — Надобно определить кого-нить из них как самостоятельную этническую культуру с собственными предпочтениями в еде и различных фишечках. Тады и делить будет нечего. Одним — их вареники, другим — пельмешки без спешки. И всё, приехали! Абсолют, дзогчен, хатха-в-хатке медитация и полный покой, только и успевай за добавкой подбегать!

— А кому что?

— Наповал валишь, аднака! — Слипер потянулся в угол и добыл оттуда бутылку с вязкой оранжевой жидкостью. — Откель мне знать? Я ж юриста не заканчивал.

— Да, не приканчивал… — задумчиво согласился Дример.

— Ну и вот! Стало быть, будем кидать Жребия! — Слипер хихикнул и опрокинул в рот бутылку, залпом выпив половину. Икнул, свесил на глаза светлые волосы и задумался над содержимым своего пищевода.

— Не приканчивал… — всё повторял Дример отрешённо и, слазив в карман, вытащил мелкую труху и ловко свернул её жухлым листиком в самокрутку. Чиркнул пальцем о палец. Прикурил. Пыхнул дымком. И добавил баском: — Не приканчивал, стало быть…

— Дело плёвое! — заявил Слипер, всё ещё косящийся на подозрительную бутылку.

— Жребию это не понравится! — прищурился Дример.

— А кому ж понравится, когда тебя подбрасывают по десять раз кряду! Но, увы, ничего не попишешь в прокуратуру, карма у него такая.

— Мда, коли место своё в миру занял да Ы-Цзыном, понимаешь, принялся промышлять, то и флажок у тебя в руках, и все грузди в кузовах у дальнобойщиков.

— Родился стих! — подала голос из угла, что в потолке, проснувшаяся Тютелька и, коротко харкнув, плюнула по-японски:

Кругом флажки!

Сижу во флажках!

Ем флажок!

Дример щёлкнул в её сторону со стола хлебной крошкой, и та, естественно, попала в Тютельку. В них же всё всегда удачно попадает. А эта крошка, стало быть, шмыгнула к окну, вывалилась наружу через форточку и тут же попала в другую Тютельку, которая паслась под окном на солнечной лужайке.

— И чего он, Жребий-то, на ребро всё падает?

— А надо меньше своих хотений подмешивать в траекторию! — Слипер подбоченился. — А то вместо Ы-Цзын у нас какая-то хрень с напёрстками получается. Там Книга Ошарашивающих Неожиданностей, а у нас что? Что, я вас спрашиваю? А у нас воздухоплавательный кармический компас, да и тот траву жрёт всякую без разбора и пукает потом ночами в Лесу, пугает всех предсказаниями своими бездоказательными.

— Дык если на ребро он таки падает, то… — Дример ухмыльнулся, задумался и заковырял в дырочках на своей серой майке.

— О’кей, поймал, поймал! И я больше не буду! — сконфузился Слипер. — Всё тебе по правилам надо, всё по-честняку, да в военкомат первому с повесткой…

Жребий тем временем пасся вместе с Кусачепони на лесной опушке и помышлять не мог о вынашиваемых братьями планах относительно его бессовестного кидания. Он, правда, уже давно к киданиям этим привык. Ну кто ж виноват, что у него, у Жребия, такая неподходящая форма для этого занятия?

И всё ж его грела гордость, что не всяк в жизни становится компасом, да ещё и кармическим напрочь. Определять судьбы — это вам не галопом в калошах!

Он бы и рад был то копытами кверху свалиться, то носом в землю упасть, но каждый раз удивлённо замирал, лёжа на боку и упёршись рёбрами в опавшие листья. И наступал тот самый Противный Случай, о котором говорили братья перед очередным броском.

— Либо так, либо не ручаюсь! — горячился Слипер обычно.

— Если то — иначе всё, олух! В противном случае… — отвечал Дример и метал в небо Жребия.

Тот, тоскливо заржав, устремлялся к верхушкам деревьев и оттуда планировал, как мог, своими копытными ногами по ветвям вниз.

Бац!

— Противный Случай! — Жребий виновато косился на стоящих братьев, приминая рёбрами землю, и без того неплохо лежащую повсюду.

— А он злой? — испуганно мявкнула Терюська.

— Кто? — Я чуть не упал со стула. Увлёкся, понимаете ли, писательским делом…

— Ну как кто?! Противный Случай, конечно. Обычно ведь кто Противный, тот и злой! — авторитетно заявила Терюська, расфуфырив усы. А усы у неё странные-престранные. Закручены они в разные стороны и взлохмачены так, будто она только что встала с кровати. А кровать эта будто и вовсе не родная на поверку, и сейчас раннее-раннее утро после отменной вечеринки, на которой она была и сама не своя, а очень даже усатый по-жёсткому начальник какого-нибудь транспортного цеха. Ну а кто ещё у нас усы носит такие, как у Терюськи?

— Железная логика! Э-э-э, а вот мы ща поглядим! Что нам злого принесёт Случай тот Противный?

Ну, дык и стали собираться братья в дорогу к Эникам решать этническую проблему делёжки питания, пропорцию с тремя известными, но неизвестной четвёртой порцией. С одной стороны, было ясно, что война разгорелась из-за вареников этих несчастных, а с другой стороны — питаться всё равно нужно, а то сил не будет на войны. Парадокс на всё лицо! И хотелось бы, чтоб лицо это было к тому же и сытым.

— Объявляется сложное и непонятное положение! — гаркнул Дример в сторону окна, сложив руки рупором.

— Объявляется сложное и непонятное положение! — заржала в Лесу Кусачепони и понеслась с этим уржанием разносить его по Лесным сусекам и просекам.

— Куда пойдём-то? — Слипер вышел из Дома и вдохнул сладкий, с примесью туалетной воды «Живаньши», воздух Леса. Он напялил свои кислючие оранжевые штаны, красный анорак и закинул за спину почти всегда пустой жёлтый рюкзак с пометкой «на всякий случай».

— Туда и сюда! — ответил Дример из глубины коридора, роясь по углам в поисках своего головного защитного убора. — Как всегда.

— Грызлик, сидеть! Присесть! Да ёжкины кошки, ну привали ты задницу, не мельтеши в зрачках! — Слипер рявкнул на неопределённого роду и племени шавку, которая кружилась вокруг ног, сбивая его с толку. Она лаяла и радостно виляла хвостом, или чем-то-там-величиной-с-бублик-за-шесть-копеек.

— Разделимся. Я к Эникам. Ты к Беникам. А то, ёктить, сам разумеешь, — Дример укоризненно посмотрел на брата, договорив предложение чисто телепатически без надежды на обратную связь.

— Да прозрачно как Ясный Пень! — Слипер перекинул свой жёлтый рюкзак через плечо, плюнул дважды через него же и от нетерпения попрыгал на месте. — В общем, я пошёл. В целом, я проваливаю.

— Давай, только без фокусов! — Дример оправил серую свитерюжную кенгурятину с капюшоном и напялил-таки на голову дырявую шерстяную Шапку-Невредимку, от беспредельности и беспредела сохранившую не одну головушку в неприкосновенности музейной. — И без покусов желательно бы! — добавил он, кряхтя, зашаркав сандаликами в другую смутную сторону.

Вы спросите, откуда там, в Лесу, Шапки-Невредимки? А где им ещё и быть-то? Только в Лесу. Тут всем неучтённым и есть самое место. Оттого они здесь все добрые и спокойные, ибо место каждому тут изначально зарезервировано. Всем лишним и неучтённым прямая тропка сюда. Да и вообще всем сюда путёвка уже давно оплачена по месту жительства. Только почти все об этом не знают покудова, а коли и догадываются, то, как правило, уже поздняк пить «боржоми», ибо печени кулдык. Короче, всем добрым Шапкам тут самое место кочумать.

— Значит, тот, который Противный, — всё-таки не злой? Раз все добрые, и даже Шапки, — с надеждой вопросила Терюська.

— Железная логика! А вот ща и позырим! — Меня всерьёз понесло, и я ожесточённо стал дальше долбать тремя пальцами кнопки компьютера.

Дример шёл по тропинке, засунув руки в карманы широких грязно-лиственных штанов. На Шапке-Невредимке копился снующий в воздухе лесной мусор. Над головой шныряли Белки-Парашютяги и их юродные сёстры Белки-Дельтапланерюги. Тухленькое невзрачное солнце (или как оно там называлось) неохотно тащилось по небу, изнывая от скукоты. А может, это и была сама Скукота, прикинувшаяся солнцем. Заговорённые, говорливые и просто словоблудные грибы блудили по всему Лесу и много чего говорили не к месту в головушках у рискнувших вкусить эти самые грибцы. Пиная их и треща сучьями под ногами, Дример уверенно направлялся на восход солнца. Эники были где-то там.

— Где-то там, где-то там, там-тарам, тарам-там-там… — Братец довольно жмурился на солнечные зайчики, бликующие на листьях, и пыхтел самокруткой.

— Здоровье не бережёшь ни шиша! — говорил ему Слипер в было-бывалые времена.

Но Дример не хотел бросать пыхтение дымом и отвечал, напустив на себя пророческий вид:

— Закашляюсь как-нить, помру, и останешься один! У-у-у! В единочестве шевчуковском!

Словом да неделанием, бормоча приятности под нос и мурлыкая, Дример вышел на опушку. На ней, в середине почти правильного круга из земляных кочек, сидел громко нами вовсе недавно помянутый всуе Загрибука, великий и заумный. И слегка наморщенный. Насчёт великости я, конечно, немного погорячился. Росту в нём было не ахти. Шерсть всклокочена всеми местами. Уши прижаты. Хвостик беспокойно дёргался. Пухленькие бочка подрагивали. Розовый нос морщился от свойственной всем учёным высокомерности.

— Привет, дружок! — Дример остановился и снял Шапку-Невредимку, утерев лоб. Сандалики тут же погрузились в мягкую почву на парковку, хлюпнув влажностью.

— Таких друзей сдавать в музей! — насупился Загрибука и надвинул уши на самые брови. — Дружок, понимаешь… Много тут у вас всяких Дружков да Бобиков, Шариков да Тузиков. Вот от Тузика и слышу!

И нос сморщил для важности, ковыряясь в наговорённых грибцах и зачищая от них очередную земельную кучку.

А грибцы были модные, надо сказать, оранжевые. Кислые-прекислые грибцы были, укисленные до обдурения дурманного.

— Сидим, значить, кукуем? — Дример опустился на корточки, отчмокнув сандалики.

— Как же… Ку-ку… Я что, по-твоему, дятел совсем? — Загрибука топтался на бруствере, утюжа край своей постройки. — Ты лучше ответствуй собрату по разуму, пошто Грызлика натравили на интеллектуальный запас природы, на меня то бишь? Вот уж кто у нас ку-ку, брехня уелапая с сушкой заместо хвоста! Только и знает, что гавкать да кренделем своим мух вентилировать.

— На тебя натравишь, пожалуй. Вона ручищи-то какие, захват — что твой экскаватор!

–??? — Загрибука нахмурился, представив соперника с именем Экс-ква-ква-тор. Воображение услужливо показало ему большую жабу с ручищами.

— Что насупился-то? — Дример приветливо склонился ухом на сторону.

— Супа в рот сегодня не брал!

— А такое впечатление, что по самое «разойдитесь, товарищи… вот сейчас-сейчас меня стошнит».

— Ты сам-то куда лыжи навострил, юморист? — Загрибука расправил физиономию. — На первый разряд?

— Туда и сюда, — весело прищурился Дример, слушая лесное пересвисталово питючек разных.

— Как обычно. Понятно. Слыхал я, вроде как новость дурную принесло. По чью душу звонит колокол-то? — Загрибука встал, отряхнулся лапищами и, насвистывая «Hell’s Вells» рок-группы АС/DС, принялся осматривать кучки земли вокруг себя.

— К Эникам иду.

Загрибука плавно перешёл на фигурный свист композиции «For Whom the Bell Tolls» рок-ансамбля Metallica и молвил:

— Всё вареники поделить не могут? Тупые бестолочи! Только им всё жрать да жрать! Никакой образованности, никакой науки. Где интерес к радиусу своей миски, хотя бы?! Я вот построил космическую обсерваторию, видишь? — Он неслыханной дланью своей показал на бугристую окружающую местность: — Все эти кучи расположены относительно крутящего момента звёзд в порядке очерёдности. Косинусы по понятиям оговорены с котангенсами. Я где-то слыхал, что на одной из далёких напрочь планет некий народец Майка выстроил на этих понятиях целую пирамидальную обсерваторию в местечке Чечен-Пицца. Высший эшелон научного Лесного прогресса по этому раскладу трактует вона што…

Дример опустил задницу на траву, где посуше, и прикрыл глаза. Ну сел он попросту. Солнце пригревало, но в воздухе стояла морозная свежесть. Впрочем, она могла в любой момент и исчезнуть, уступив место тропическому дождю. Лес ведь и насчёт погоды был непредсказуем. По крайней мере, пока все так думали, он старался оправдывать всеобщие ожидания. Потому и деревья в нём росли сплошь какие хочешь и каких ни в одном ботаническом учебнике не сыскать. То сосенка с пятипалыми листочками в крапинку, то берёзка с иголками.

Дример залез в карман штанов, вытащил труху. Ну а дальше вы помните, что обычно происходит. Глубокий вдох — «Вдохнууууть! Не дышать!» — выдох. Дым выплыл из носа синеватый и ажурный.

— Ты меня слушаешь? — Загрибука уже не на шутку распрыгался вокруг своих куч и с пеной у рта декламировал свои открытия, как будто перед ним была комиссия по вручению Шнобелевской премии, а не просто уставший Дример, пыхтящий самокруткой.

— Слух[а]ю помаленьку.

— Может, ты тоже уже отупел от своего дыма, как Эники с Бениками от своей кулинарии? Я говорю об астрономии!!! О космосе! Ты понимаешь?!

— Если б я был тупой, что бы я тут увидел? Я всё секу. Обсерватория, пирамиды, всё понятно. Ты енто, слышь, со своими познаваниями, или как их там ещё, сможешь сходу определяться по месту?

— Ориентирование?! — Загрибука зажмурился от предвкушения научной беседы, дёрнув хвостиком и растопырив уши. — Отличная тема для дискуссии!

— Ты, блин с компотом, сможешь мне сказать, коли чаво, где конкретно мы шкандыряемся по этой чаще?

— Ну-у-у, скажешь тоже… В чаще-то… Ну-у-у, конечно… Да-а-а-а! — Загрибука сиганул через собственную голову мортальным сальто и радостно затараторил: — Мы идём искать сокровища!!! Ну конечно! И как я раньше не понял! Наконец-то судьба нашла своего слугу Загрибуку, и он теперь всем нужен, и без него…

— Заткнись уже, а? — Дример поморщился, натянув поглубже Шапку-Невредимку. — Просто подумай немного, можно ли протопать по Лесу напрямки и не вернуться обратно, уткнувшись в свою же задницу, как тута принято? Эники со своими обеденными разборками послужили мне хорошим поводом проверить некоторые свои идейки, и я хочу преподнести подарочек Слиперу.

— О-о-о, глубоко копаете, уважаемый разумный собрат, — подбоченился лапищами Загрибука. — Ты ведь знаешь, Правило одно на всех. Возвращаются все и всегда. Лес — всего лишь голографическая замкнутость ума…

— Про порнографичности я уже слышал давеча от тебя. Так, я понял, аудиенция окончена, — быстро прервал его Дример и выплюнул окурок в кучу земли.

— Моя обсерватория! — завопил Загрибука, пытаясь затоптать «бычок» без потерь для научной архитектуры. — Ладно, дикарь топоногий, так и быть, пойду с тобой! И учти, Дример, что я иду на этот подвиг ради науки и сострадания к вам, челобрекам недотёсанным!

— Ой-ой-ой, — усмехнулся Дример через плечо, поднимаясь и ломясь с опушки. — Давай-ка пошевеливайся, буддист хредькин! Сострадание у него, понимаешь… Хе! Алга давай!

— Алга! — довольно хмыкнула Соня.

— Что-что? — обернулся я. — Соня, а где Терюська?

— На батарее греется, — наморщила усы Соня. А усы у неё, не в пример Терюське, были гусарскими, то есть так и хотелось браво подкрутить их слегка смоченными в добротном коньяке пальцами. Но они были-таки прямыми, как проволока вокруг лагеря беженцев в Бейруте разлива 1969 года.

— «Алга!» — пояснила нехотя Соня, — означало у монголо-татар команду «Вперёд!». Армия выстраивалась в боевом порядке, и командир кричал: «Алга!» Монгольские бравые отряды шли вперёд. Слова «назад» у монголо-татар не было в лексиконе и в словаре не значилось. Поэтому, когда нужно было развернуть армию «к лесу передом, к нему задом» или наоборот, командир поворачивался на сто восемьдесят градусов и кричал: «Алга!» Вот смотрю я на Дримера со Слипером, и единственное, что мне приходит в голову, так это «Алга!».

— Хм-м…

— Да уж, не зря хвостом машу! Ну, давай уже дальше! А то на балкон уйду нафиг.

Слипер легко бежал по сухим иголкам высохших листьев. Рюкзак болтался за его спиной, а в голове билась истерично об затылок идея. Наконец-то он придумал, чем удивить по-настоящему Дримера. Сколько братья прошли по этому Лесу в своё время, сколько излазали болот и оврагов! Везде братцы искали лазейку, но всегда глумливый волшебный лесопарк возвращал их к тому месту, откуда Слипер и Дример начинали свои прогулки, к месту их утреннего пробуждения. Это незыблемое правило, с одной стороны, гарантировало им невозможность заблудиться, но с другой стороны, братья всегда чувствовали навязанную ограниченность своей свободы передвижения. Дом стал казаться им тюрьмой. И эта мысля в последнее время стала уж и вовсе навязчивой.

Стоило им пойти в Лес бесцельно, как он возвращал их кругами обратно.

Их путь всегда был ограничен конкретной целью. Стоило её достичь — и н[а] тебе снова и с начала, ты опять пришёл к Дому, куда бы ни ходил. Цели сами как-то прикипали к братьям периодически. То письмо придёт странное на порог, а то кто-нибудь из жителей Леса сам принесёт весть о ком-либо, нуждающемся в братьях. И они сразу собирались в дорогу. А что было ещё делать? Кормёжку искать да на вызовы по «03» выезжать.

Лес определенно был в чём-то разумен, в этом братья не сомневались. Но был ли этот разум механическим устройством или потешающимся над ними существом — оставалось непонятным. Им было подвластно менять в Лесу многое, но не сам принцип постоянного навязанного возврата к Дому. И это оставалось той занозой, которая не давала им покоя. И братцев можно было понять. Никто из нас не любит чувствовать себя направляемым против воли. Братья втайне лелеяли мечту докопаться до этого секрета, и вот Слипер теперь радостно мчался по прорезаемому лучами солнца Лесу, предвкушая победу. Ещё только пришло письмо от Эников и Беников, как он сразу сообразил — вот шанс разорвать цепи круга. Ибо Эники и Беники жили весьма на краю лесном, который по преданиям тишиной был нехило помят. Теперь братья обрели шанс пройти до конца Леса и узнать, что же находится за ним. Слипер рассуждал так: «Если принять за отправную точку с запятой обстоятельство, будто Дом всегда является центром Леса, что неоспоримо за неимением доказательств, то вся эта Котовасия так или иначе вертится вокруг… — Слипер так и подскочил: — …нас, что ли? Да ну? Да не могёт такого быть! Ты, браток, не торо-писька и не отно-сиська к этому так серьёзно».

Он остановился, перевёл дыхание и думкнул вслух:

— Интересно. То есть вроде как Лес отражает наше состояние. А вдруг наоборот? А вдруг я — отражение своего отражения?

— Вау! — ухнула восхищённо притаившаяся наверху в ветвях Зверогёрл и поскакала прочь по сучьям, обгоняя Белок-Парашютяг и вереща: — Я, блин с компотом, отражение своего отражения! Я — отражение своего отражения! Вот это мне крышу-то отбросило, аж черепица визжит!

Слипер рассеянно покачал головой ей вслед и зашагал дальше уже медленнее, рассуждая спокойно, с разумением:

— Надо бы к братьям Водянистым зайти. Они-то уж про отражения всё знают. Всю жизнь в воде сидят да болтают заумности. Забалтывают, понимаешь, нашего брата путника. Тут он отражением своим и становится, заболтанный путник, и как спутник сам вокруг себя болтается запутный…Ох, что-то я совсем запутался непутёво!

Перед его ногами через тропинку запрыгали Тютельки, как всегда ловко попадая друг в друга. Слиперу пришлось остановиться и подождать, пока те закончат свою чехарду, а затем он продолжил ходячую беседу с самим собой:

— Нечего вибрировать самому напрасно. Мозги — не пейджер! Спокойненько ща доковыляем до перепутья, а там у кого-нить запросим маршрут до Водопроводных братьев по разуму.

Так он, бормоча себе под нос, дошёл до развилки. Глядь, стоит камень посреди неё в аккурат. На нём, как водится в Лесу, небрежно накаляканы были разные жизненно-бытовые объявы и самоутверждения всяческих личностей. Слева — «Рейв гавно! Рэп круто!», чуть выше — «Панки хой!», внизу шёл бытовняк — «Ищу моржу, в сердцах стужу!» и «Стираю всё, от постельного белья до секретных файлов!». Вверху сияло «Всю власть…!» (последнее слово в надписи было не раз стёрто и заменено, как и водится в любой истории любой планеты) и «Здесь был Топоног, затоптал кого мог!», а внизу шло наперекосяк утверждение, обратное первому, то есть «Рэп гавно! Рейв круто!».

Крупная официальная надпись посередине каменюки гласила: «Куда ни пойдёшь — везде какая-нить херь да случитца!»

— Мудро. По крайней мере, с иронией и большим жизненным опытом написано, — утвердил Слипер прочитанное, поправив на спине жёлтый рюкзак. — Один хрен с редькой, куда идти, если знаешь, что куда ни иди — везде слаще не будет, всё равно придёшь к тому, к чему тебе нужно было прийти по-любому!

Краем уха услышав эту фразу, задумалась на лету и врезалась в дерево Белка-Дельтапланерюга. Слипер поймал её на руки, когда она, сложив смиренно лапки на груди, вошла в пике, словно Бом-бам-дировщик.

— Эк, блин. Надо бы её куды сунуть. — Карман на красном анораке Слипера был явно маловат, в штаны белку не запихаешь, а про рюкзак он и вовсе забыл. — А то ненароком съест кто-нибудь, или Топоног Многопятковый наступит. Он вечно ни шиша под ноги не смотрит, да и куда ему под столько ног сразу смотреть? Вот природа несуразная. Нет чтоб и глаз животному дать, аки и ног у него сколько, а то мучается сам иль кого мучает. Одно мучение, ёжкины кошки!

— Котов попрошу не поминать всуе! — раздался шершавый мягкий голос с ветки над головой. — Не гламурррррно сие и не учтиво, молодой чемодан.

Слипер задрал голову. В этой позе, с бессознательной белкой на руках, он напоминал святого мученика, допросившегося с небес нежданного презента.

На ветке не спеша проявлялся силуэт весьма-не-в-меру-упитанного, полосато-невнятного кота с огромной широкой пастью и репейником в хвосте.

— Ап-чхи! — от неожиданности громыхнул Слипер на весь Лес.

— Хи… хи… хи… — понеслось эхо.

— Здоровеньки будь, аднака, ара-джан! — откликнулся кот, подмигнув в воздухе всем собой.

— И тебе не хворать, коли не шутишь. Ты чего, Башкирский, пугаешь спутника болтающегося?! Тьфу, блин, совсем меня с толку сбил!

— У нас прррофесссия такая, баламутно-запутная, — промурлыкал довольно Башкирский Кот, выписывая крендель хвостом, чтобы скинуть с него репей.

— Как же, вот белку-то и сожрал бы сейчас! — Слипер захитрил на кота глаз.

— Ой-ой-ой! Больно нужна мне эта дохлятина, как ослу перья. Я вообще вегетарианец, меррртвечины вашей в пасть не положу! — Кот залихватски заложил лапу за лапу в предвкушении долгого, приятного во всех отношениях разговора и улыбнулся отнюдь не вегетарианской пастью, в которой виднелись в семь акульих рядов остро наточенные зубы, более сотни количеством. — Что это ты, друг? В «Гринпис» записался? Суицидных тут всяких, понимаешь, таскаешь на руках. Вот Дример — тот не чета тебе, оболтусу! Всё о вещах мудррррых говорит, спокойно, не спешаааа. О преимуществах сметанной диеты мы тут с ним давеча мяукали недурррственно. Хорррошая была вечеринка. Посиделки такие, понимаешь, богемные. Сметана, дык, сливки, моррроженое…

Кот закатил радужные глазищи и стал заваливаться набок.

— Эй, ты там, на кране, осторожней! — Слипер отскочил в сторону, благоразумно решив, что громадный зубастый котяра — это тебе вовсе не белочка, и поймать его на руки будет себе дороже в травматологическом смысле. К тому же место на руках уже было занято.

Кот ухватился за ветку и вернулся из мечтаний, приняв устойчивое положение.

— Слушай, — Слипер покрутил затёкшей шеей, — мне по всем раскладам идти к Беникам нужно.

— Слыхал я. Мы здесь за новостями следим. Не дерррёвня какая, понимаешь. Мы — существо воспитанное и сообррразованное. А у них там раздоррры, делёжка территорий, политика, извечные кататонические клизмы неразвитого общества. Никакой тебе ни культуррры, ни мультуррры! Совнархоз один, понимаешь ли, и дискотека. Примитивизм.

— Ну ты это, не суди и в судях не будешь. Ты лучше, чем тут пузо греть, прогулялся бы за компанию со мной.

— Хммм… вареники… сметана… гламурррненько!

— Ну что? По рукам?

— Тож мне, рэпер нашёлся. Это ты с братвой своей на районе по ладошкам хлопать будешь в радостях. Ладно, чего уж там. Убедил. Всё одно тут скукота колхозная. То этот рассеянный мужлан Топоног громыхает внизу, то Бронходилататор Муколитический как раскашляется, так хоть уши в трубочку сворачивай. И никакого тебе, блин с компотом, стиля. Никакого вкуса. В этом нет ничего, что нравилось бы мне! Никакого высокого общения. Никакой пищи для интеллекта. Па-а-а-ашли, кароче, отседова, братан, как говорят у вас на хате. Верррно, Слипер?

Кот плавно соскользнул с дерева, и на мгновение Слиперу показалось, что он стал каким-то эфемерным. То есть попросту исчез в воздухе. Ну не могла же, в самом деле, эдакая туша да с гламурным изяществом неслышно вмиг преодолеть такую высоту. Башкирец и на земле продолжал нервно мигать в воздухе. Глаза его поменяли цвет на изумрудно-зелёный.

— Только, чур, ты перед носом не мельтеши, как кинолента, — попросил Слипер. — А то я пугаюсь.

— Пугаются они… Да вы сами же есть те, кем вас пугали в детстве! Темнота одна, жуть по углам разводите! Вот Самсумей, мастер на все ноги, мне давеча приносил книгу некоего Куртки Ваня-Гутта. Умный, аднака, человека. Случай мой эстетически описал да названием каким вычурррным обозвал, — кот опять закатил глаза, — Синкластический Инфундибулум! Во! Понимаешь теперь, ЧТО Я ТАКОЕ? В Красной книге на первом месте, прежде заглавия иду!

— А почему книга Красная? — удивилась Терюська.

— Ой, — подпрыгнул я. — Опять ты?!

— Пора бы уже привыкнуть! Я всегда не на месте и не к месту. Ты же знаешь. Ты, корюшка мне в пузо, ничему не учишься, человече. Вот кто так еду кромсает в миску, к примеру, а?

— Ну ладно, ладно…

— Так почему Красная?

— Хм, наверное, по той же причине, что и бывшее когда-то красным знамя. То есть цвета крови! У-у-у-у! — сдвинул брови я.

— Не хотела бы я попасть за свою редкость в Книгу Цвета Крови! — подала голос Соня с холодильника.

— А каково было некоторым жить в стране с Флагом Цвета Крови?! Совсем и вовсе не весело, — кивнул я.

— Да уж, как-то не фэншуйненько! — проорал с улицы через открытый балкон Ёик. (Вы его ещё не забыли?)

— Наточняк, мой иглоукалывающий друг! — проорал я в ответ и уже тише добавил Соне и Терюське: — Но Башкирский Кот был занесён в разные списки редкостей многих космических поселений и миров, и уж так получилось, что на одной из этих планет книга эта оказалась Красной. Сия мракобесная жуть так понравилась нашему усатому товарищу, что он часто вспоминал впоследствии о своей принадлежности именно к этой готической Красной книге.

— Ну крут ты, крут! Спору нет! — одобрительно закивал Слипер с белкой на руках. — Только ты, чур, постарайся этот свой Синкопированный Фурункулёз сдерживать хоть иногда.

— Чуррр-чуррр, начальник. Нет вопроса. Всё под контролем.

— Вот и гламурненько!

Кот скосил громадные, разом пожелтевшие глазищи на Слипера, не издевается ли тот над ним, но челобрек и ухом не повёл. Новый попутчик, одобрительно фыркнув, зашагал по тропе, а его глаза стали спокойно-зелёными.

«Хорошие зубы, быстрая реакция и такая маскировка всегда пригодятся в дороге! — решил про себя Слипер. — Это я вовремя и дипломатично догутарился, а то сейчас за белку эту пришлось бы вписываться в конфликт. Кстати, как она там?»

Белка лежала в ладонях, открыв глазёнки, и таращилась в священном ужасе на смутно-полосатую задницу кота впереди. К тому же филейная часть эта помаргивала в прохладном лесном воздухе, несмотря на кошачьи заверения в будущей стабильности визуального контакта.

— Очухалась? — тихо спросил Слипер.

Белка в ответ на обращение к себе вышла из ступора, издала внутри своего организма на уровне инфразвука визг ужаса и всеми четырьмя лапами сиганула вверх.

— Что? — Кот обернулся.

— Ничего-ничего. — Слипер растёр ладони и сныкал руки в карманы оранжевых штанов.

Кот поднял морду кверху, досадливо клацнул своей сотней зубов и зашагал дальше, расслабленно бросив:

— Пошли уже, спа-са-тель…

— Иду! — Слипер поправил на плече неестественный в лесной чаще яркий жёлтый рюкзак и поспешил за маячившим впереди хвостом. — Слушай, а ты, чай, не знаешь…

— Чаю не предлагать! Я хоть и Башкирский, но касаемо всех этих этнических штучек типа чаёв с молоками и чак-чаками не очень-то. Я ж всё-таки кот как-никак! — Он приосанился и поднял хвост трубой.

— Как скажете, уважаемый Башкир-Ата, да ведь я не о том.

— А о чём?

— Ты вот дорогу к Водопроводным знаешь? Мне про отражения надобно у них расспросить.

— На кою мормышку тебе эти аквалангисты сдались? Я для твоего уразумения сейчас наглядный пример вреднючести покажу ентого самого отражения. Как раз по дороге.

— Это где? — вытянул шею Слипер, высматривая тропу вдаль и поперёк.

— Да там и сям! — Башкирский Кот, не оборачиваясь, топал впереди.

Слипер хмыкнул:

— А что Водянистые?

— Слушай, прррямоходячий, коли тебе невтерпёж дайвингом заняться, дык зачем в такую даль к ним переть? Я тебя быстрее этому научу. Вот только до Дому вашего вернёмся, так ты там сразу перегнись подальше носом в колодец, а уж я подсоблю обучению старым дедовским способом, — захихикал кот. — Сам-то я, как ты понимаешь, не особо до воды любознательный. Прррирода такая, ничего не попишешь. Но ради помощи и из буддийского сострадания ко всем живым существам помогу тебе окунуться. А по части отражений, мяучу тебе уж на который раз-два, эти несчастные томатные кильки ничем не помогут. Они столько дури курят на своем болоте, что кроме пузырей к детскому празднику от них ничего не добьёшься.

— А что за пример наглядный по дороге?

— Да вот! — Кот неожиданно спихнул Слипера с дороги прямо в кусты, и тот, проломившись сквозь них, вывалился на полянку.

Посреди поляны стоял огромный трухлявый пень с сердцевиной, заполненной водой. А над пнём зависла странная живность. Слипер никогда такого существа не видел. Нечто, похожее на прилично откормленную галапагосину, вцепившись передними когтистыми лапами в край пня, развернуло перепончатые тонкие крылья и неотрывно смотрело в глубь образовавшейся посередь пня лужи.

— Здрас-сте! — Слипер решительно шагнул вперёд, но кот ловко подставил ему подножку, и братец неуклюже завалился в траву. Рюкзак шлёпнулся сверху.

— Не ори! — зашипел Башкирский Кот, накинув капюшон анорака Слиперу на голову и прижав братца к земле. — Не то на пару тут в пень куковать будете!

— Енто что?

— Не что, а кто. Это, бррратец, самое что ни на есть совершенное оружие массового отражения из земель чужестранных. Пострашнее бомбы водобродной будет.

— А вроде пень как пень, — промычал невнятно Слипер, так как рот был занят набившейся в него нуихмыть-травой.

— При чём тут пень? Пень-то Ясный, как пить дать, ишь сколько накапало. Я о том, кто на нём сидит! И говори потише, а то, не ровён час, отвлечёшь эту зачарованную крылатую боеголовку, и будем вместо него тут туканить до скончания веков, пока будильник Великого Ежемгновенного Обновления не прозвонит!

— Да не топчи меня в грядку! Затих я, затих! Кто это?

— Василиск это, турист! Ва-си-лиск! Вася не самый Премудрый, как сходу видать, но с чётко вооружённым глазом.

— Да ты чё? — Слипер пытался освободить глаза от навалившегося капюшона с кошачьей лапой в придачу.

— Говорю ж, зенки свои держи подальше. Прямо не зырь. И не шуми. Попался он, не видишь разве? — Кот нервно крутанул хвостом из стороны в сторону, опять замигав.

— Как же енто? Откель в нашем Лесу Вася-то такая Немудрая? И чё он тут в пне забыл?

— Слушай, кто тут из вас очарованный, он или ты? Ты ещё до Водянистых не дошёл, а уже тормозишь, словно обкуренный до пузырей. Крути процессором в головушке. Или у тебя голова — просто расстояние между ушами? — Кот укоризненно навис над Слипером. — Он же в воду смотрит. А вода что?

— Хм…

— Ты ж сам спрашивал меня про отражения! Ну? Шевели ластами, водолаз ты чугунный!

— Ёлки-палки-лесоповал! Да он в себя, что ли, упёрся?

— Соображалка у тебя с напрягом догоняет, начальник. Пора апгрейд на кушетке у психолога делать. Но на этот раз ты попал в точку с запятой. Бинго! Он, нездетутошний Тутытам ему в крылышки, на отражение своё и любуется!

— А что, он реально в пятисотой марки цемент превращает всё, на что взглянет?

— Сам знаешь, строительный материал нынче безбожно бодяжится, но пожизненная кататония тебе всё равно будет обеспечена. — Кот искоса зыркнул на Васю нездешнего. — Под таким наркозом тебя до пенсии вешалкой в коридор можно поставить! Один разок в очки ему заглянешь — и можешь отдыхать до второго пришествия, если только волшебник страны «03» мимо пролетать не будет случайно с мигалкой, да тебя по настроению хорошему не размагнитит обратно. Как говорится, первый блин — комой!

— Я вообще-то о таких летательных аппаратах только читал. — Слипер осторожно попытался выглянуть из-под мохнатой кошачьей лапы.

Кот ослабил хватку и сел задницей в пожухлую траву рядом, опасливо косясь на здоровенную крылатую ящерицу. Слипер вздохнул свободнее и приподнялся, шёпотом вещая:

— Мда, Василиск и нарциссизм — вещи явно несовместимые, аки молоко с огурцами. — Стараясь не шуметь, он привстал, но решил особо не поворачиваться во весь анфас к чужестранной странножути. — И откель он тут?

— Да кто его знает. Радар наведения сбился, — Башкирский Кот заходил кругами вокруг Слипера, и глаза его забаламутили жёлтеньким. — С Незапамятных Времён откуда-то и свалился. Видать, в акаша-потану попал.

— Куда? — спросил Слипер кота еле слышно и пригнулся на всякий случай.

— Это по словарю сан-эпидем-скрита, дурррень! В Блуждающий Коридор По Связям С Общественностью! Есть такие в пространственно-временном континууме тоннели. Войдёшь в одной точке, а выйдешь чёрт знает в какой запятой! Этот вот вывалился над самым вашим Домом. Тут его Грызлик и погнал по Лесу. Василиск сдуру ошалел — небось, шавки дворовой сроду не слыхивал. Прям в карьер галопом своим галапагосским и понёсся в Лес. Даже не обернулся ни разу. И хорошо, что не обернулся. Не то вместо вечно чешущегося Грызлика у вашего Дома сейчас бы стоял нерукотворный памятник «Белке и Стрелке, первым собакам-космонавтам», аккурат исполненный в зачарованном пенобетоне!

— Ай да Грызлик…

— Да уж, пустолаять горазд, аж уши закладывает. Прибабах ему знатный достался от рождества! Короче, пёс ваш шибанутый до самой этой поляны и гнал гостя незваного. Вася этот Непремудрый к пню подлетел на перекур отдышаться, да в серёдку пня и поглядел, головушку склонив. И что он там увидел?

— Ну?

— Выдыха-а-а-а-ай!! — Кот сделал страшные глаза. — Себя, бррратец! Кого ж ещё? Ты вроде с Водяными дурь не мутил, а притормаживаешь ручником в асфальт! В свои очи ясные он и глянул! По закону подлости в зрак свой ледяной и упёрся! И зависло там что-то в его оперативке. Короче, сам себя заворожил. Вот теперь и висит Вася наш над пнём, хоть мухобойкой сбивай, да сны смотрит. И крутятся его сны известной нам по учебникам петлёй Шмёбиуса, и ни конца ни краю их совершенно никак не предвидится, если только кто-нибудь его отвлекать не надумает на свою же панамку.

— Сны смотрит? — Слипер всё не мог отвести загипнотизированных глаз от чудосветного когтеящура.

— Да уж, не чета твоим лёгким порханиям по астралу, — ухмыльнулся Башкирский Кот, собирая хвостом по траве новый лесной мусор. — Тут, блин-оладушка, посерьёзнее музыка будет, натуральный трэш! Многослойное сновидение, что твой гамбургер — семь в одном. Знавал я одного любителя бумагу помарать. Странно, вроде как мужик был, а имя у него девчачье имелось — Люся Кириллова. Этот самый Люся хорошо сказанул по самой сути обсуждаемого предмета: «Вздремни, и пусть тебе приснится сон про то, что тебе снится, как ты спишь и видишь, как во сне тебе снится, что ты заснула. И летишь… летишь…» Вот и долетался в аккурат по теории этого самого Люси Кирилловой!

— Слушай, а как мы его теперича домой того, ну туды, обратно в эту Связь С Общественностью отправим? Нам тут такая гонка вооружений совершенно ни к чему.

— Знавал я как-то одну девчушку. Вот кто помог бы! Она всё шастала с потребительской корзиной пирожков по этим самым тоннелям акашным да потановым, то к своей бабуле в Малый Нижний Дальнепердищенск, то от ночных мотоволков обратно по этим же тоннелям бегала, только визг стоял на всех перекрёстках. Да только не помню, и где же это я, как говорится в протоколе, видел потерпевшую в последний раз? Она ведь по всей вселенной шныряет со своими тошнотиками…

— Эй, Башкир-Ата, может, нашёл бы ты её? — Слипер забеспокоился по части судеб лесной братии. — А то не ровён да кривен час разбудит кто-нибудь этот истребитель с вертикальным улётом и боекомплектом на борту.

— Где же… где же… — Кот всё морщил пушистый лоб. — И тошнотики у ней стррранные такие были, как щассс помню. На одном «куси меня» было написано, на другом «дэнс пати форева» накалякано, на третьем и вовсе велосипед намалёван был да матюги заборные, даж говорить не буду, стыдно и пошло. Я сквознячком прикинулся как-то, слямммзил с краешку горбушечку, дык меня с ништяка того так тряхануло, что хвост с усами собрать не мог. На третьи сутки только отпустило. А, вот ещё чё! Она всё время Красную Тюбетейку таскала на себе. Несуразную такую малиновую шкандыбобину. Сразу видать, с колдовством каким-то, как у бррратца твоего смурного. Ну прям как этот самый его заколдованный дырявый шерстяной носок, который он на голове таскает!

— А-а-а, Шапка-Невредимка, что ли?

— Ну, по-вашему вроде так. Только вот благодаря этой самой Красной Тюбетейке девчушка та по тоннелям, сдаётся мне, и бегала, аки тётки с кошёлками в пятницу по универсаму! Но вот где я её видел в последний раз — не помню, — с видом бывалого следователя вёл кот допрос самого себя. — Меня ж самого иногда швыряет, ну ты уже знаешь. Я ведь феномммен, — Башкирец прижмурил позеленевшие до изумрудности глаза, мурлыкнул и вздохнул.

— Это я помню! — поспешно согласился Слипер. — А ты, коли вспомнишь, кричи сразу, — сдвинул он брови, — а пока давай-ка выбираться отсюда. Что-то мне про отражения всё стало ясно-преясно, вот прям как этот самый Ясный Пень.

— Хе, Пень-то Ясный, как пить дать! Небось, если Вася с перепою очухается, да ещё и лакать с него вздумает, — всё про себя на три юги вперёд знать будет! Наточняк диагноз ставлю, и к гадалке не ходи!

В зарослях на окраине поляны произошла какая-то сумятица, и из кустов выглянули две лупоглазые головы Лопы и Антилопы.

— Так, ну-ка, брррысь! — зашипел на них Башкирский Кот и сверкнул внезапно гепатитно-жёлтыми монгольскими глазищами. — Кончаем тут смутную движуху!

— Ребята, вы бы тут не шастали… — начал было Слипер разъяснительную беседу с пунктирно-аннигилирующей парочкой, но тут перед его лицом образовался из лесного полумрака переместившийся кот.

— Линяем! — шикнул он, а после растворился в воздухе. И клочок его линяющей шерсти аллегорично остался колыхаться в пронизанном солнцем лесном воздухе.

Лопа с Антилопой, икнув, ломанулись в чащу, а Слипер, подобрав рюкзак, поспешил включить заднюю передачу и ретировался на тропинку, с которой его сюда ловко спихнул Башкирский Кот. Воцарилась полуденная чащобная тишина, и в этом оцепеневшем пейзаже лишь Василиск встрепенулся и тихо что-то проурчал на своём чужестранном языке, видимо, совершая в заколдованном ледяном сне немыслимый захватывающий вираж.

На четвёртом или пятом повороте Дример услышал сзади тяжёлое дыхание запыхавшегося Загрибуки, совмещенное с нудным ворчкованием:

— Куда ты без меня дойдёшь? Ни компаса, ни знания астрономии, ни навыков ориентирования! Ладно, человече, иду уж с тобой, провожу до Эников, а там поглядим.

— Вот и молодца! — Дример шёл себе вперёд и в ус не дул, благо его попросту не было. — Ориентирование и всё такое — енто круть! У тебя ж опыта больше…

— С каких таких у меня жопа-то больше?! Так, Дример, ты мою жопу не трожь! У кого она там больше — ещё присмотреться нужно.

— Не бухти, Загрибыч! Идём и идём. Так бы сразу жрать зразы и мочить потом заразу! А то загибать стал мизинцы, по понятиям раскладывать… Ентого я, брат, не понимаю. Голова у меня пустая! — Дример хитро прищурился.

— Пустая, пустая, — охотно согласился Загрибука, пытаясь отдышаться на ходу. — Нет чтоб мозг наморщить лишний раз, так всё вам с плеча смоленского капусту рубить по-тайски!

— О, словами-то какими забормотал! — скакнул бровями Дример. — Думать, типа, говоришь? А не лучше ли перестать думать и начать наслаждаться? Вот я о чем думаю. Круголя даю мозгами, как видишь.

— Думаешь о том, что надо перестать думать? — Загрибука попрыгивал сзади, отплёвываясь от пищалистых мушкарей, которые норовили поселиться у него во рту. — Интересное думание, и сказать нечего. Просто наслаждаться, говоришь? Но и это не мешает думать! Блин с компотом, где стенографисты?! Записывайте! Записывайте! Чёрными граффити на бетонных стенах! Какие мои думания уходят в Канучую Лету!!! — Загрибука заломил к небесам загребущие ручищи.

— Да уж, тут либо чуять и фигеть от кайфу, либо морщить извилину, — умудрил Дример. — Ёп-штейн, понимаешь ли, относительность, наука. Ага. Да-с.

И пошли Дример с Загрибукой дальше, морща периодически совместно мозги и жмурясь от накрапывающего дождика. А лес тем временем заметно поредел. Начались невнятные болотца с неприлично наплюханными то там, то сям кочками, поросшими лишаями да мхятиной всякой. Небо стало совсем серым и негостеприимным. Ветер крепчал градусами. И попутчики решили привалиться где-нибудь в чилаут, то бишь сделать привал. Расположились на пригорке, выбранным Загрибукой по всем правилам фэн-шуя, заморской науки «как правильно привалиться или что-нибудь привалить». Дример свернул листик с трухой, щёлкнул пальцами и, выбив искру, закурил. Загрибука тоскливо поглядывал вверх, но просветов в баблаках не предвиделось. Ночевать в лесу в неизвестном месте ему как-то не улыбалось. Не смешно, блин, было. Не ха-ха. Тут тебе и какой-нибудь Топоног затопчет вприсядку, али Кот Башкирский, им не раз виданный, ради забавы подкрадётся да укусит, благо удаль свою стоматологическую девать ему вачепта некуда. В общем, со всех сторон, куда ни посмотри, одни инфаркты имени миокарда или переломы оконечностей, тоскливая медицинская явь в склянке с анализом.

Загрибука уж стал изгибаться умом, как бы Дримеру намекнуть, мол, пора на отдых безопасный расположить ноги-руки, но челобрек и сам уже смекнул, что в темноте идти несподручно даже при его навыках и преимуществах.

— Кочумаем до утренней звезды! — Дример снял и стал стелить фуфаечную кенгурятину с капюшончиком на мох.

— Это дело хорошее! — приосанился Загрибука. — Пойду я покуда дровишек на костёр насобираю.

— Давай. Вон у тебя какие ручищи!

— Но-но! Попрошу без дискриминаций! Вы бы на себя с братцем поглядели. То там шкуру сбросят, то здесь оставят. Шерсть зачем-то стригут с башки. Вы сами-то в Лесу, как негр в снегу!

— Ты енто откуда таких слов нахватался? — Дример удивлённо вскинул бровь.

— Да сам не знаю, — честно признался Загрибука. — Так, во сне привиделось-прислышалось. В этом Лесу бесятском никто ни шиша не может упомнить толком, что да откуда берётся, включая себя самого.

— Это ты верно подметил, — согласно кивнул Дример и глубоко задумался.

— Ой, а мне-то какие Страстные Мордасти снятся иногда! — возбуждённо подпрыгнула Терюська у меня на столе. — И самое странное: порой что-нибудь во сне кажется совсем не страшным и очень простым, но потом оно на поверку оказывается вааще нелепым и очень даже жутким, когда вспоминаешь сон после пробуждения.

— Слухай, я и наяву-то иногда ка-а-а-а-к загутарю не по-нашенски с какого-то перепугу, что потом и сам стою, глаза таращу и удивляюсь, откуда это во мне такое? — Я нервно закусил карандаш.

Терюська на меня странно посмотрела, внимательно заглянула в зрачки и вкрадчиво спросила:

— А ты давно у врача был?

— Та-а-а-а-ак, поехали дальше…

Загрибука зашагал в Лес, заложив за спину руки, словно профессор вдоль доски через аудиторию, насвистывая мелодию, смутно напоминающую 467-й ненаписанный концерт Шыбстаковича для дисканта с контрабасом.

В природе потемнело, смутилось, надвинулось. Над верхушками деревьев пролетел, харкая, Мудод, птица пакостная и крайне му… ну, в общем, вы понимаете.

— Не радуйся, падлюга, скоро кончится Кали-юга! — плюнул вслед ему Дример, лёг на мох и завернулся в кенгурятину, напялив Шапку-Невредимку по самые глаза.

Мудод отхаркал что-то липко-пакостное в ответ и скрылся за деревьями. Темнота навалилась на Лес быстро и жадно. Отовсюду стали слышны невнятные бормотания, подозрительные похрюкивания, леденящая кровь одышка.

— Ёктить, вот ежежуть копошащаяся, — по-стариковски просопел Загрибука, нервными приставными шажками подбегая к вытоптанной полянке, на которой они с Дримером расположились. И эхом ему отозвался затяжной кашель Бронходилататора Муколитического.

— Ыть! — сердцем ёкнулся Загрибука. — Тьфу! Пёс грызлючий с ним, с этим костром! Ещё прибегут тут всякие на пикничок позыркать.

Он по-собачьи потоптался вокруг себя, посмотрел ввысь, надеясь определить по звёздам правильное положение тела для сна, но небо плотно затянуло тучами.

— Ыть, — снова обиженно тявкнул Загрибука, свернулся невесть каким калачиком и обхватил себя огромными ручищами, будто медвежьим капканом, для пущей сохранности. Вздохнул разок-другой. Засопел. Закряхтел во сне.

И приснилась ему Будорожь Вещая. Ну та, которая до кишок всё перемутит и проснуться не даёт ни разу. Жуткая, словно пересказанная вдоль и поперёк кинолента «Кошмар на улочке Тополей Плющихинских». Глядь, Лес весь инеем покрылся. Воздух отмороженный мелкими льдинками летает. Топоноги в валенках стоят, что твоя крыша над платформой вокзальной, вымороженные напрочь, без движения, седые все от дубака несусветного. И посередь этого всего, по самые что ни на есть коленки в манной снежной каше, одиноко торчит, словно пень, он, Загрибука, и держит в руках последнюю спичку, от которой «взовьются костры», как ворчливо спел Дример, проходя мимо него третьего дня кряду.

Ледяной ад захлопнувшейся морозилки навязчиво свистел в уши циркулирующим фреоном. Последние капельки загустевшего от морозу воздушного коктейля оседали неповторимыми, как известно науке, снежинками в воздухе. И в этой катастрофической клизме (развёрнуто по понятиям от древнего сокращённого «ката-клизма») наш в меру мохнатый друг, задержав вдох, будто на флюорографии, чиркает последней в мире спичкой и…

— Ааааааааааааааааааааааа! — Загрибука взвился в воздух гагаринской ракетой.

— Шо такэ? — Дример приподнял Шапку-Невредимку над бровью в тот момент, когда наш псевдокосмонавт бесславно окончил свой первый полёт и брякнулся в траву, громко и натужно пукнув.

— Фи-и-и, профэссор! Что это вы надумали тренировочными полётами заниматься без приказа ЦПУ? И что за выбросы в атмосфэру? — Дример подтянул грязно-травяные штаны и уёжился в серую футболку под кенгурятиной.

— Ыть, челобрече, что ты понимаешь?! Да я такое увидал! Одна искра, блин… Одна искорка, катет мне в гипотенузу, а от неё цепная реакция! Весь Лес к чертям собачьим мелкой крошкой разнесло! И я стою посреди всего этого Великим Ноем, оставшимся в пупе этого великого бардака несусветного, и нытьё моё — не чета волчьей опере зимней.

— Спи уже, чурчель летучий! Не буди зверьё! Ну, кошмарик вязучий приснился, с кем не бывало. — Тут Дример оглянулся тоскливо. — Звезда вот взойдёт, протрём зенки, да и созовём кворум для обсуждений. А покуда спи, несуразный.

— Дык вещий сон-то! Не хухры с мухрой! — Загрибука наборщился и опустил до земли загребущие ручищи.

— Верю охотно. Кстати, мухры надо бы набрать, а то курево скоро кончится. Да только что нам, Загрибыч, сейчас извилину напрягать? Отдохнуть нужно, сил набраться от земли. Похрапи немного, успокойся. Два раза одна и та же бомба в сто пудов никуда ва-а-а-аще не падает в течение одной кальпы — ты ж в курсе! Так что больше кошмар этот тебе сегодня не приснится. Уж. Типа.

— Успокоил, блин с компотом, усатый нянь, — Загрибука недоверчиво зыркал по сторонам.

Дример опять надвинул Шапку-Невредимку на глаза, поудобнее завернул руку под голову приёмом «ухом в локоть» (не путать с древним боевым приёмом «локтём в ухо») и затих в траве.

— Словно кокон Бом-бам-дировщика, — поёжился Загрибука, глядя на завёрнутого в серую свитерюжную кенгурятину Дримера. В воздухе было совсем не жарко, и не июль вовсе, и не пальмы кругом даже. Так что сидеть и трястись особой жажды у него не было. И он тоже, покряхтев, улёгся вторично за эту ночь и теперь уже без тревог «придавил уши» до самого рассвета.

Лес мирно спал, и только вечно простуженная Муколитическая тварь всё время будила слишком близко расположившихся соседей надтреснутым кашлем и сипом отёчных лёгких. Ну и нефиг! Курить надо бросать!

В то же самое время Слипер бодро шагал под палящим солнцем, немного нервничая из-за нового попутчика, который шнырял по зарослям с довольным урчанием.

— Прррелессстно! Прррелессстно! — то и дело слышалось из растительной околодорожной неразберихи.

Потом вдруг из внезапно образовавшегося сбоку выхода вываливался Башкирский Котяра, путался под ногами и тут же нырял в случайно возникший с другой стороны вход.

Ага! Я вижу, что внимательные читатели уже спотыкнулись о моё «в то же самое время» в начале этого абзаца. Ну как же! Пока Дример с Загрибукой спят в мёрзлой болотной ночи, Слипер тут под солнышком средь бела дня оттаптывает километры невесть-откуда-взявшимися-в-этой-глуши кроссовками фабрики «Красный Треугольник». Но я не оговорился. День и ночь сменяли друг друга в Лесу не как положено в приличных лесопарковых насаждениях, деля сутки налопопам, но как попало уж кому куда и чем на душу придётся. А вот на чью душу что пришлось — зависело от личного времени каждого из братьёв. Ещё в далёком не знаю каком году человеческий детёныш по имени Алик со странной фамилией Ёп-штейн, которую при желании можно перевести как Первый-Камень-Брошенный-В-Огород, вскормленный отнюдь не доблестной, такой же человеческой, как и он сам, цивилизацией, открыл вопиющий факт: время — штука настолько круто-туто-светная, настолько несусветная круть, что д[о]лжно ей себя вести так, как Великий Степной Дух решит с перепугу. А это значило, что все мы с вами, и кое-кто с ними, живём совершенно отдельно друг от друга, и всё, что нас объединяет, — тикающее устройство, визжащее по утрам, которое заставляет нас пребывать в иллюзии общности восприятия окружающего мира. Это я так витиевато и научно об обычном будильнике тут распространяюсь. На самом же деле (ёктить, как же я всегда хотел посмотреть именно на это «самое же дело») всё обстоит гораздо запутаннее. И каждый из нас, или из них, живёт в своём личном времени, пытаясь безуспешно пристроиться под вращение вокруг звезды планеты, на которой волею судеб оказался в Пути.

Слипер не помнил ни о будильниках, ни об астрономии ничего конкретного, поэтому доверял в этом вопросе исключительно светилу, которое проливало свой свет над Лесом и подсказывало, когда настал срок шагать, икать и молоть языком, а когда — повалиться на что-нибудь мягкое и смотреть сны, бе-бе-бекая губами. Над головой у него сейчас было светлее, чем в операционной, поэтому наша парочка бодро приближала стопы своих ног к заветной цели, нисколько не беспокоясь, что день весьма затянулся. Дни и ночи в Лесу имели свойство ненормированно удлиняться или укорачиваться в зависимости от только ему, Лесу, известных причин. А так как эти самые причины у Леса никто не удосужился спросить, они остались в статусе «инкогнито», или, по-босяцки, «а чё я сделал-то?». Башкирский Кот к исходу третьего часа ныряния в кусты, учуяв запах подпалённых пельмешек, издал победоносное урчание и ломанулся было вперёд. Но Слипер приложил тут же палец к губам и произнёс таинственно:

— Цыц!

— Тс-с-с! — повторила за ним ныкающаяся в верхних ветках Зверогёрл. — Тс-с-с! — повторила она ещё раз. И ещё раз. И ещё. Да так и осталась на осиновых антресолях завороженно тсыкать, замерев на суку смесью сыча и гадюки обыкновенной, или попросту как забытый на плите в коммуналке чайник.

— Ни с каких идей нам спешить не стоит! — заметил Слипер, сбавляя шаг, и зловеще подмигнул коту.

— Пельмешшшки… Варрренички… Вечеррринка… — довольно прижмурился котяра, мечтательно закатив зелёные бинокуляры.

— Они самые, но, как в каждом порядочном стане, их наверняка охраняют до общего звонка к приему пищи и…

— Бррратец, какие звонки? — Башкирец возмутился до оконечностей. — Мы не в школе, не охреневай. Ты видел когда-нибудь организованные походы Эников? Да это стадо ополоумевших кроликов, случайно вывалившихся на грядку с морковкой! Дисциплина и Эники — вещи такие же нестыкующиеся, как кинза и кин-дза-дза. Соединить можно, но результат всегда слегка воняет и стабилизирует экспериментатора на некоторое время в положении сидя, с морщинами на лбу, оседлавшего скоропалительно фаянсовую посудину. Как говорится в известной уральской песне: «Селёдка, кефир и ломтик дыни — и я снова дома, и я точно дома!» Уймись. Пошли попросту пожрём. Белку облезлую тебе, видишь ли, жалко, а кота, занесённого в Красную книгу испокон веков, уморить голодом — прям подвиг жития Святых и Замученных. Ты зачем сюда пришёл? — вопросил кот и мгновенно ответил, не дав Слиперу даже сообразить что-либо: — Пррравильно! Порядок навести в рядах хаотично живущего населения, дабы прекратить всяческие тенденции к развитию анархии и, естественно, вкусно пообедать! Анарррхия, мой друг, — кот внезапно сел на тропинке, обвив хвостом все четыре лапы, — никогда не способствовала укреплению традиций в приготовлении пищи. Наоборот, она всячески проявляла стремления к деградации вкусовых качеств истинно национального продукта и разрушала культуру созидания оного. Люди, озабоченные сменой политического строя или отсутствием такового, не могут в принципе создать ничего стоящего, ибо их мозг занят всякой ерундой, а не действительно важными в жизни вещами, такими, к примеру, как свежесть и аромат с любовью сваренных пельменей. Посему смысл жизни ускользает от них…

— Про смысл жизни давай потом, — поспешил оборвать его Слипер, убоявшись, что лекция Башкирского Кота затянется до того момента, когда у докладчика просто крыша стечёт, шариками сцепившись с роликами, или попросту иссякнет желание удовлетворить потребность в ораторстве.

— Ка-а-а-арррр-оче, амиго, — мявкнул воинственно Башкирский Кот, встряхнувшись лесной пылью, — направь свои стопы к несчастным народам для воистину святой цели восстановления йерархии и последующего повышения качества изготовляемой ими пищи, как следствия общего роста сознательности.

— Чё? — помялся оранжевыми штанами Слипер.

— Шевели ластами, аквалангист! А то остынет! — закончил кот, подняв свой полосатый зад с тропы.

— А как же стратегия переговоров?

— Стратегия, промозгованная на голодный желудок, обречена на поражение, мой дррруг. Историю войн нужно изучать. Хотя ты же не хищник, тебе незачем. Но уж коли выпал тебе случай мудрости набраться, то изволь. — Башкирец поднялся на задние лапы и важно раззявил ужасающую пасть: — Главное в войнах — это снабжение!

— И днём и ночью кот учёный… — промямлил подавленный потоком информации Слипер.

— Знаю, знаю я этот фольклор. Глупые стишки, никакой логики. — Кот крутанул усы лапой. — К чему учёному коту ходить по какой-то цепи кругами? Владение знанием никак не способствует любви к цепям, а наоборот, подразумевает вожделение свободы. Кругами же ходят только психи по коридору в дурке или зэки в камере. Зачем уважаемому учёному коту нарезать круги вокруг будущего штабеля древесины? Задумайся. Это же чушь! Свободная разумная личность и цепи кругами — антагонисты, как Марксон и Энгельсон. Рррезультат всегда…

— Я помню про смысл жизни! — поспешил его заверить Слипер.

— Ну вот и хорошо, — сразу успокоился кот. — Разгладь свой лоб, о несущий исцеление народу. И приготовь ложку, ибо любые переговоры по важным вопросам д[о]лжно начинать с приёма пищи. Так шо «Алга!», как говорят мои братья татары и коллеги их монголы!

— Ну убедил, убедил, — недоверчиво пробурчал Слипер. — Пойдём откушаем.

— От! — Кот распушил хвост и гордо направился вперёд, держа нос по ветру.