Сбежавший младенец. И другие дела

Игорь Юрьевич Маранин

На углу улиц Последней надежды и Греческих оракулов стоит старинное трёхэтажное здание из красного кирпича. Если зайти во двор со стороны фабрики самобраных скатертей, то сразу видна большая железная дверь с медным колокольчиком и аккуратная металлическая табличка с надписью «Муниципальное унитарное предприятие «Счастье». Именно здесь, на втором этаже, я и работаю. Позвольте представиться: инспектор отдела исполнения желаний Иван Егорович Потапенко.

Дело бакенщика

Воскресный вечер был тихим и чудесным — безветренным, тёплым, с нежной корочкой розового заката. Я гулял по набережной Альтаны, разглядывая рыбаков, дремлющих на водных коврах в ожидании поклёвки, и перебрасывался игривыми фразами с русалками, загорающими в лучах заходящего солнца. А когда день почти скрылся за горизонтом, наблюдал, как по темнеющей реке неторопливо плывет бакенщик и зажигает на бакенах огоньки. Это было изумительно красиво: в темноте вспыхивал большой жёлтый шар и поднимался над водой, привязанный за тонкую светящуюся нить. Ночью между этих жёлтых шаров поплывут грузовые караваны, везущие в столицу камень из каменоломен Гномьего карьера и дерево из лесов Ражневы. Невидимый с берега бакенщик казался мне почти мифической фигурой, древним речным магом, дарующим людям свет.

Утро понедельника выдалось хмурым и неприветливым. Загулявшее вечером солнце так и не вернулось, и по небу ползли рваные серые тучи, сыпя мелким, едва заметным дождём. Ко всему прочему, я опоздал на работу. И едва завернул за угол нашего трехэтажного здания, как столкнулся с выходящим из конторы Абатычем.

— Горыч, — прорычал он, — где тебя шайтан носит?

— Ну, извини, — смущённо улыбнулся я, — проспал немного.

— Немного… — передразнил меня Абатыч, вытирая вспотевшую лысину. — Наша кукушка уже вторую бутылку с утра допивает, а он немного… Разворачивайся и лови ковёр, со мной поедешь.

После истории с поимкой неуловимого Фаста я уже не считался стажёром, но и полноценным инспектором ещё не был. Каждый инспектор имеет свою специализацию. Свой талант, как любит выражаться наш шеф. Вот только у меня никаких талантов и склонностей не было. Мне было интересно всё, но помаленьку. И ребята решили таскать меня на задания — каждый на своё, хоть какая, а польза. Сегодня, значит, дошла очередь и до Абатыча.

— К покойникам или в тюрьму? — спросил я.

— Раз берём перевозчика, — раздражённо ответил Абатыч, — значит в тюрьму. Покойники фиг тебе транспортные оплачивать будут.

Абатыч был явно не в себе.

Как выяснилось, разозлили его результаты вчерашних козьих бегов. В отличие от меня, наш специалист по последним желаниям — азартнейший болельщик. Да ещё и игрок на тотализаторе. Я к козьим бегам равнодушен: знаю, что за тридцать минут нужно объехать на кривой козе как можно больше человек, которые ещё и бегают по полю. Знаю, что последние четыре года главный приз берёт какой—то Бора, не то гном, не то даже гномарий. Гномарий — это тот, кто сделал операцию по перемене вида. Редкий случай, да и не любят у нас в народе «перебежчиков». Впрочем, Бора всегда отрицал сей факт своей биографии. Ну а вчера он должен был выиграть чемпионат в пятый раз и войти в историю спорта, как непревзойдённый наездник. Но неожиданно проиграл совсем неизвестной наезднице из приграничной деревни.

— На бегах-то вчера были? — спросил хозяин ковра, едва мы расположились за его спиной.

Абатыч скрипнул зубами, но промолчал.

— Как эта девчонка Бору сделала, а?! — не унимался наш извозчик. — Как младенца! И кто теперь вспомнит, что он мог стать великим, я вас спрашиваю? Зато все будут смаковать это позорище… проиграть какой-то рыжей пигалице, первый раз на козу севшей.

— По сторонам смотри! — проворчал Абатыч. — А то въедем сейчас куда—нибудь.

Хозяин ковра не обиделся. Оглянулся сочувственно на моего спутника и спросил:

— Что, проигрался, брат? Бывает…

До сегодняшнего дня я ни разу не был в тюрьме. Поэтому с любопытством вертел головой по сторонам, пока мы шли длинными коридорами куда-то в глубь Гарибы — императорской тюрьмы, расположенной внутри большой горы на северной окраине столицы. Когда-то Гариба была вулканом, и в доисторические времена преступников просто сбрасывали в жерло. Когда пятьсот лет назад в Империю пришли гномы, вулкан уже давно утихомирился, да и нравы стали более мягкими, и Гарибу было решено превратить в большую императорскую тюрьму. С тех пор под ней вырыто столько подземных ходов, камер, помещений, кладбищ, что полного представления о том, что и где расположено, не имеет сейчас никто. Ходят слухи, что под Гарибой есть большое подземное озеро и даже живут беглые заключенные, но достоверных фактов об этом нет, а пара полицейских экспедиций, организованных Департаментом памяти, вернулась ни с чем.

Лет двести назад за приговоренными к смерти признали право на последнее желание, и стали допускать в тюрьму нас — исполнителей этих самых желаний. В наши либеральные времена казнят не так уж и часто. А ветераны помнят еще годы правления Стояна, когда по последним желаниям приходилось трудиться круглые сутки. Ну да, слава звёздам, те времена давно миновали и официально осуждены Большим Императорским Домом.

Из коридора мы вынырнули в большой зал со множеством выходов и спешащими по своим делам людьми в чёрных шинелях. Тюрьма находилась в ведомстве Департамента памяти, но чисто номинально. Настоящим и практически безраздельным её владыкой был Иштван Шинари, шеф-директор Гарибы, признававший над собой только Императора.

— День добрый, — Абатыч протянул руку огромному троллю, скучавшему возле зарешёченной двери. Тролль осторожно пожал её своей огромной лапищей и вопросительно посмотрел на меня.

— Это со мной, — кивнул Абатыч, — смену готовлю. Инспектор Потапенко, можешь звать его просто Горычем.

Великан неожиданно оживился и с интересом посмотрел на меня.

— Это не ты Департаменту на лицо наступил? — дружелюбно пробасил он.

— Он, он, — ответил за меня Абатыч и добавил, — выражение такое у троллей. Объехал на кривой козе, значит.

И тут же скривился, как от зубной боли. Воспоминание о вчерашних бегах явно не улучшило моему спутнику настроения.

Даже в сидячем положении тролль возвышался надо мной на целую голову. Поэтому, когда он одобрительно хлопнул меня по плечу, я чуть не шлепнулся на пол. Да уж, Департамент памяти не любили даже в тюрьме.

— Пойдёте прямо до щербины на углу, — тем временем давал указания тролль, — затем налево до столба, что от старой виселицы остался, а затем ещё раз налево пятая… нет, шестая камера. Бакенщик там сидит, что на прошлой неделе поймали. Три дня до казни осталось.

— Бакенщик? — удивился я.

Но мой возглас утонул в проклятиях Абатыча.

— Ядовитого ежа в горло этим бюрократам! — возмущался он. — Крысы чернильные! Раньше нельзя было вызвать? Три дня! А если он луну с неба попросит?!

— А вы и такие желания исполняете? — заинтересовался тролль.

— Приговорят тебя, — буркнул Абатыч, — тогда и узнаешь. Пошли!

Стальная решётка на входе поднялась, и мы вошли в небольшое помещение с единственным горящим светильником. Пока мои глаза привыкали к полутьме, Абатыч разыскал встроенный в стену шкаф с надписью МУП «Счастье» и вытащил оттуда балахоны из грубой серой ткани и толстую палку с остро заточенным наконечником.

— Крыс бить, — пояснил он.

— А нас что, никто провожать не будет? — удивился я.

— Вот ещё, — хмыкнул Абатыч. — Им за это не платят. Так что всё ценное оставь здесь в шкафу. Да ты не пугайся, Горыч! Это поначалу боязно, а потом привыкаешь… Три тысячи шайтанов! Чует моё сердце какую-нибудь пакость нам этот бакенщик готовит.

Мы подошли ко входу в подземный лабиринт, также забранному крепкой решёткой, и Абатыч крикнул троллю:

— Эй, служба, открывай!

Решётка медленно поползла вверх. За нею открывался длинный тёмный коридор. Мрачные, едва обработанные своды и тусклый, словно гаснущий свет. В его непривычно красноватом отблеске я разглядел несколько трещинок в скале, сквозь которые просачивалась влага, питая бледный чахлый лишайник. Наверное, так начинается дорога в ад.

— Удачи! — донесся до нас возглас тролля, и решётка со скрежетом опустилась за нашими спинами.

До щербины на углу идти оказалось не так уж и долго — минут пять. Следуя указаниям охранника, мы повернули налево, в узкий проход, где едва можно было разойтись вдвоем.

— А что он такого мог натворить? — спросил я. — Бакенщик? Вроде такая мирная профессия.

Абатыч усмехнулся.

— Мирная… Ты хоть с одним бакенщиком знаком?

— Нет, — честно признался я.

— Какой ты ещё, в сущности, ребёнок, — вздохнул Абатыч.

Я обиженно засопел. Нашёл ребенка. Этот ребёнок, между прочими, недавно Департамент уел!

— А о жизни ни шайтана не знаешь, — словно прочитав мои мысли, произнёс Абатыч. — Река вообще самое гнилое место в городе. А уж среди бакенщиков кого только нет… И ложные бакена ставят, чтобы водные ковры с фарватера сбивались, и с лихим речным народцем дружат. Водный ковёр на мель садится, речной народец пассажиров грабит, а бакенщикам долю отстегивает. Только в эту навигацию три рейса до нитки обобрали. На последнем люди с пляжа возвращались, взять-то нечего — плавки да купальники, а всё равно… Долго потом барыги на Ипподромском базаре из-под полы купальниками торговали. Смотри-ка, вон и столб от старой виселицы! Хорошо нынче идем, без приклю…

Абатыч не договорил. Узкий тесный коридор закончился небольшим залом с высоким массивным каменным столбом посередине. Какая-то едва различимая тень метнулась по залу и притаилась за столбом. Мой спутник приложил палец к губам, поудобнее перехватил свою палку и свободной рукой показал, чтобы я обходил столб с другой стороны. Так мы и двинулись, осторожно беря таинственного незнакомца в клещи. Сердце моё колотилось о ребра, пытаясь выломать хоть одно, выскочить на волю и дать дёру от неизвестной опасности. Но я шёл. Шаг, и ещё шаг, и ещё… И тут моим глазам открылось поистине удивительное зрелище: за каменным столбом сидел маленький полупрозрачный человечек и отчаянно дрожал. Таких существ я никогда раньше не видел. Взлохмаченный, с куцей бородёнкой, в длинном светлом балахоне он испуганно вжимался спиной в столб и смотрел на нас затравленным взглядом. Глаза у существа были красными, словно воспаленными, а на шее поверх балахона болтался обрывок веревки.

Абатыч неожиданно расслабился и даже слегка ухмыльнулся..

— Пожалуйста! — проканючил человечек. — Не трогайте меня!

Я вопросительно посмотрел на своего спутника.

— Ты везунчик, Горыч, — сказал он. — Сколько лет хожу по Гарибе, а тутайчика встречаю в первый раз.

— Кого? — не понял я.

— Видишь у него верёвку на шее? Это тутайчик — привидение повешенного. Говорят, раньше их было много в Гарибе, но с тех пор как нынешний император отменил казнь через повешение, почти всех переловили.

— Пожалуйста! — продолжал ныть человечек.

Абатыч не обратил на него никакого внимания.

— Днём эта тварь совершенно безопасна, — продолжал он, — даже беззащитна. Если я сейчас возьму за веревку, то он пойдёт за мной, не сопротивляясь. Кстати, за тутайчика полагается премия — триста рублей. Если ещё не отменили. Так что не зря сходили сегодня, сдадим охранникам, а деньги пополам разделим.

— Не надо! — в ужасе воскликнул человечек и попытался скользнуть в сторону, но Абатыч ловким движением ухватился за веревку.

— Может, отпустим его? — предложил я. — Жалко, беднягу.

— Жалко?! Да ты знаешь, что эти твари по ночам делают? Раньше половина арестантов до утра не доживала — с разорванными глотками находили. А охранники даже не совались в коридоры ночью. Жалко… Ты лучше людей пожалей!

Я с сомнением посмотрел на тутайчика.

— Я не такой! — всхлипывая, запричитал тот. — Меня невинно повесили. Вы должны знать, что невинно повешенные не пьют кровь.

— Все вы так говорите, — брезгливо бросил Абатыч.

— Постой… — сказал я. — Неправильно как-то у нас получается. А вдруг его действительно ни за что осудили? Не могу я так… Чувствую, что неправильно, понимаешь?

Абатыч посмотрел на меня и со злостью плюнул на пол.

— Три тысячи шайтанов! — выругался он. — Какой же ты ещё молокосос, Горыч.

Он выпустил веревку из рук, обернулся и зашагал к выходу из зала. Остановился, плюнул ещё раз и направился к другому — тому, что вёл к камере бакенщика. Я вздохнул и двинулся следом. Ну, молокосос, да… наверное. Зато на душе легче.

Я так далеко ушёл в свои мысли, что даже не сразу заметил, как кто-то дёргает меня за рукав. Оказалось, что тутайчик.

— Чего тебе? — спросил я.

— Возьмите меня с собой, добрый господин, — жалобно попросил он, — Семьдесят лет уже по этим коридорам мыкаюсь.

— Куда же я тебя возьму? — от удивления я даже остановился.

— Домой! — заявило это странное существо. — Я вам верой и правдой служить буду! Ни один вор ночью не проберётся, домовой хулиганить не будет, от любого сглаза уберегу! Я много чего умею, только возьмите. Сил моих нет здесь находиться.

Я посмотрел на его умоляющее выражение лица и… не смог отказать.

Бакенщик спал. Мы стояли у решетки камеры и наблюдали, как по его лицу проплывают облака, как гаснет вечерний закат, как зажигаются жёлтые огни над бакенами, освещая сонные воды Альтаны. Его сны были почти осязаемыми и удивительно светлыми.

— Кхм, — негромко кашлянул Абатыч.

Сны испуганно разбежались, бакенщик открыл глаза и непонимающе посмотрел на нас.

— Инспектор отдела исполнения желаний, — представился мой спутник. Голос его прозвучал сухо и официально. Мысленно я восхитился: уметь оставлять себя в гардеробе — этого безуспешно требовал от меня шеф. А я обычно вваливался в дело, словно в гости к друзьям, не скрывая симпатий и антипатий.

Бакенщик сел на своем каменном ложе, едва прикрытом тощим тюремным матрасом, провёл пятерней по непослушным длинным волосам и безо всяких приветствий задал интересующий его вопрос:

— Ежели я последним желанием любовь выберу, это не запрещено?

— Да нет, и девку подберем, и комнату поприличнее выделим, — со странной смесью облегчения и разочарования произнёс Абатыч.

— Не понял ты… — покачал головой бакенщик. — Девок у меня и так было… как бакенов до устья. Про любовь я. Вот её никогда не было. Знаешь, я когда там окажусь, — он ткнул пальцем в потолок, смутился и тут же перевернул палец вниз, — в аду то есть… Она мне помогать будет.

— Как это? — нарушая субординацию, спросил я.

— Слышал я от деда байку одну… — немного помолчав, ответил бакенщик. — Дед говорил, что в аду тыщу лет мучиться будешь, ни на минуту тебя черти не оставят. Единственное, ежели тебя кто при жизни любил сильно. Тогда черти этому каждый день удивляться будут, а ты в это время отдыхать. И чем сильнее тебя любили, тем отдых дольше. Ну это… я и подумал: к чему мне сейчас удовольствия? Полюбила бы меня перед смертью девчонка какая! Хоть на несколько секунд облегчение будет…

Мы с Абатычем удивлённо переглянулись: вот это желание так желание! И как его прикажете выполнять? Это же невозможно!

Знакомая дорога шаги ворует. Эту пословицу я часто слышал от Нюры — народ карликовносов обожает придумывать подобные сентенции. Недаром на последнем чемпионате мира по философии карликиносы заняли восемь первых мест. Философию я вообще люблю гораздо больше, чем козьи бега, стараюсь не пропускать ни одного соревнования. Очень умный спорт! В некоторых странах даже наукой считается, но это, конечно, перегиб. Профессиональная философия требует основательной подготовки, но всё же она ближе к искусству, чем к науке. Особенно в произвольном выступлении, где в отличие от короткого и обязательного, тему спортсмен выбирает сам.

Поговорка карликовносов вспомнилась мне, когда мы были шагах в пятидесяти от выхода из Гарибы. Обратная дорога действительно своровала у нас немало шагов — по крайней мере, я был в этом уверен. План по выносу тутайчика предложил Абатыч. Ничего сверхъестественного, обычная смекалка. Маленькое привидение просто залезло в мешок, который хранился в шкафу нашего МУП «Счастье», я взвалил мешок на плечи, и мы направились к зарешёченному выходу.

— Эй, служба, — привычно выкрикнул Абатыч, — открывай давай.

Решётка поднялась, мы снова оказались в обществе тролля, и тот с любопытством поинтересовался:

— Чего это вы тащите?

— Форму на стирку, — равнодушно ответил Абатыч.

Когда нужно, он всё-таки умел оставлять себя в гардеробе — мой голос наверняка дрогнул бы. Тролль посмотрел на мешок, но ничего не сказал. Закрыл за нами решетку и вернулся к своему любимому занятию — дремле на байдарках. Вернее, в огромном, изготовленном на заказ, кресле.

Тутайчик был хоть и невысоким, но килограммов двадцать весил точно. И пока мы шли по коридору на улицу, я несколько раз перекидывал мешок с плеча на плечо, упрямо не опуская его на землю. Так бывает, придумаешь себе нелепую примету и суеверно следуешь ей. Вот и мне казалось, что стоит хоть раз опустить мешок на землю Гарибы, как она придумает способ вернуть похищенное обратно. Но нет… Навстречу нам проходили люди в серых и чёрных шинелях, кто-то торопливо обгонял, спеша к выходу, но никому до нас не было никакого дела. Лишь когда мы, наконец, выбрались в город, и остановились, чтобы поймать свободный ковёр, я опустил свою ношу. Эта земля уже не принадлежала Гарибе.

— Хочешь, я сам шефу заявление отвезу? — спросил я Абатыча. — Мол, так и так, желание совершенно невыполнимое… Вот только домой заеду.

И взглядом показал на мешок. Абатыч как-то странно посмотрел на меня и вдруг сказал:

— Не надо заявлений. Мы будем работать.

— Над чем? Как может кто-нибудь влюбиться в незнакомца, которому осталось два дня до казни?!

— Не знаю… Да это и неважно. Мы стали чёрствыми, Горыч, понимаешь?

Я отрицательно помотал головой.

— Мы перестали понимать, для чего работаем. Знаешь… Когда я попаду в ад — а я туда попаду, не сомневайся, за одну только игру на бегах попаду — пусть шайтан каждый день удивляется, что я пытался выполнить это невероятное желание.

— Так и рождаются легенды, — вздохнул я. Сердце моё тихонько шептало мне, что Абатыч прав.

Квартал Пьяных Горшечников начинается сразу за шумным Волокитовским рынком. Вопреки своему названию, пришедшему из глубины веков, это спокойное и уютное место. Маленькие одноэтажные домики с увитыми плющом террасами, узкие мощёные улицы, где едва-едва разъезжаются два ковра-самохода, вишнёвые сады и какая-то своя особая атмосфера.

Я жил здесь два года — после того, как неожиданно получил в наследство дом от старого хозяина, не то четвероюродного дяди, не то дедушки пятой воды на киселе. И, честно говоря, планировал прожить всю оставшуюся жизнь. Я любил вечерами сидеть под старо черёмухой и неторопливо пить красный чай из широкой пиалы, закусывая белыми сдобными сухариками, чуть поджаренными на огневичке — специальной печке с открытым огнём. Любил смотреть, как закат ложится на верхушки вишен и стекает по тонким ветвям на землю. Любил греться у камина, читая долгими зимними вечерами толстые книжки из библиотеки, доставшейся мне вместе с домом. Любил приглашать гостей в старый подвал, где при прежнем хозяине стояли толстые бочонки с заморскими винами. Жаль, но в отличие от библиотеки, ни одного бочонка мне не осталось. Хотя… вряд ли бы я променял на вино книги. Лучше уж так, чем наоборот.

Попав в дом, и окончательно убедившись, что я действительно выполнил свое обещание и вытащил его из Гарибы, тутайчик от нахлынувших чувств расплакался. Затем спохватился, что его примут за бездельника, обрушил на меня ворох благодарностей и умчался осматривать подведомственную территорию. Верёвку я с него снял. Во-первых, нечего пугать моих гостей, когда они придут. А во-вторых, зачем мне охранник, которого можно спокойно увести за собой? Оставив тутайчика осваиваться на новом месте, я прикрыл калитку во двор и отправился по адресам, которые дал мне Абатыч. Надежда, честно говоря, была слабой. А если совсем уж честно, её вообще не было. Все эти конторы, торгующие приворотными зельями — сплошное шарлатанство. Но что делать… упавший с ковра-самолёта хватается за ветер. Ещё одна расхожая поговорка карликовносов.

Самая известная из фирм, специализирующихся на приворотных зельях, располагалась неподалеку — сразу за Волокитовским рынком. Не доходя до него, я поднялся на Пешеходный мост и направился на другую сторону широкого проезжего тракта. Пешеходный мост по нынешним временам — редкость. Там, где дорогу переходить надо, обычно гномы подземные ходы роют, а затем в переходах места под торговые лавки сдают. Но у Волокитовского рынка почему-то возвели именно мост.

— Расступиться! Всем немедленно расступиться! — донёсся до меня громкий крик с улицы. Я остановился и с любопытством посмотрел на проезжую часть. Ковры-самоходы замедляли ход и сворачивали к обочине. А по самой середине на полной скорости нёсся ковёр-самоход Департамента памяти с десятком солдат в шинелях с синим треугольником. На краю ковра сидел большой толстый попугай и заученно орал на всю улицу:

— Расступиться! Всем к обочине! Немедленно расступиться!

Департамент опять ловил опасного преступника.

«Может, Фаст сбежал?» — мелькнула у меня мысль.

Я спустился по каменной лестнице, прошел мимо продуктовой лавки, завернул за угол жёлтого кирпичного здания и вошёл в офис компании «Love-квас». И едва притворил дверь, как меня нежно взяла под локоток девушка-продавец.

— Приворотное зелье? — проворковала она. — Вы сделали правильный выбор, обратившись в нашу компанию. Что есть любовь? Всего лишь химическая формула, открытая учёными нашей компании. В средние века эту формулу безуспешно искали алхимики и пытались приготовить ведьмы. В совершенно антисанитарных условиях, заметьте! В немытом котле посреди средневекового леса, в затхлой болотной воде. С падающими в продукт жуками и мошками.

Я попытался вырваться из нежных пальчиков настойчивой девушки, но мне это не удалось.

— И только в век победы человеческого разума, — продолжала она, крепко держа меня за рукав, — в век прогресса и бурного развития химии, формула любви обрела нынешнюю научную стройность. Наши напитки полностью отвечают самым высоким имперским стандартам. Мы торгуем ста сорока пятью видами любовного кваса, включая зелья с ароматическими добавками.

— Э—э… — попытался я вставить в её рекламный монолог свое слово, но оно было безжалостно раздавлено следующим предложением.

— На какой сегмент рынка вы рассчитываете? — допытывалась у меня девушка-продавец, — Блондинки, брюнетки, кикиморы? Или, может, русалки? Речные, озёрные, болотные, прудовые?

— Послушайте… — предпринял я вторую попытку заговорить, но и она не принесла успеха.

— Я вас внимательно слушаю! — заверила меня продавец, но тут же затараторила сама. — Вы можете совершенно не стесняться своих вкусов. Мы выполняем любые индивидуальные пожелания. Хотите любовное зелье, настоянное на девичьих мечтах о принце? Запах гарема? Вы будете ассоциироваться у своей избранницы с падишахом, и она никогда не сможет вам отказать. Хит сезона — приворотное зелье с запахом пота кампучийских мужчин.

— Я буду ассоциироваться с потными мужиками из Кампучии? — хмуро поинтересовался я.

Девушка на мгновение смолкла, и я тут же воспользовался возникшей паузой. Вытащил из кармана удостоверение инспектора и предъявил ей:

— Муниципальное унитарное предприятие «Счастье». Согласно Указа Императора вы обязаны бесплатно предоставить мне любой образец на выбор.

Продавец сразу поскучнела, а мой локоть зажил собственной независимой от её пальчиков жизнью. Мы присели за столик с рекламными проспектами, и я пересказал ей историю бакенщика.

— Знаете, инспектор, — вздохнула девушка, — я, конечно, вам помогу, только… Только реклама — это одно, а… В общем, вряд ли у вас что-то получится. Во-первых, действие любого зелья, чтобы там не говорили, очень кратковременно. А во-вторых… Понимаете, ваш бакенщик должен находиться рядом в момент, когда будущая влюбленная выпьет это зелье.

— Кто выпьет?

— Будущая влюбленная… Понимаю, звучит забавно, но это официально принятый термин. Впрочем, если вашему бакенщику разрешат свидание…

И всё же я взял приворотное зелье. Самое дешёвое. Называлось оно «Утро любви» и воняло, словно средство для травли тараканов.

Пока я разговаривал с девушкой-продавцом, на улице снова пошёл дождь. На этот раз настоящий ливень. Под козырьком продуктовой лавки собралось несколько человек, и я поспешил перебежать к ним. На обочину тракта выруливали ковры-самоходы, поднимая над собой зонты, некоторые остановились под Пешеходным мостом, пережидая непогоду, и только очередной ковер Департамента торопливо пролетел мимо, унося завернувшихся в шинели солдат в сторону Квартала Пьяных Горшечников.

— Сбежал у них кто—то, что ли… — вслух заметила пожилая дама с большой сумкой продуктов.

— А вы не слышали? — обернулся к ней стоявший рядом мужчина. — Такая афера! На вчерашних козьих бегах были подтасованы результаты. Бора арестован, а победительницу ищут по всему городу. Семьсот тридцать тысяч кто-то в карман положил, представляете?

— А я всегда говорила, — назидательно произнесла дама, — от этих козьих бегов один вред!

— Кому как… — тихо возразил мужчина. — Хотел бы я иметь семьсот тридцать тысяч…

Сердитая туча уползала медленно и нехотя. Ливень стих, лужи жадно глотали последние капли дождя, и я, подумав, решил заскочить домой. Перекусить, переодеться, и уж потом отправиться по второму адресу — в агентство знакомств «Купидон». Но въезд в Квартал неожиданно оказался перекрыт сотрудниками Департамента. Высокий и желчный гражданин, лицом напоминавший породистую лошадь, остановил меня на перекрёстке и потребовал документы.

— Инспектор Потапенко? — гражданин оторвал взгляд от удостоверения и оценивающе посмотрел на меня. — Так-так… И что же делает здесь герой «Дела Фаста»?

Слово «герой» было произнесено с нескрываемой иронией и презрением.

— Он здесь живёт, — в тон ему ответил я.

— Очень хорошо… — неожиданно обрадовался гражданин и махнул рукой одному из своих подчиненных. — Эй, Конопата, возьми-ка пару ребят и проверь дом инспектора Потапенко.

Какое-то мгновение мне хотелось устроить скандал и потребовать разрешение на обыск, подписанное моим непосредственным шефом — такова стандартная процедура обыска государственных служащих, но я сдержался. Им только дай повод. Припишут и сопротивление при исполнении, и ещё шайтан знает что. Я кивнул: мол, идите за мной, и двинулся к своему дому. В спину мне полетела тяжёлая усмешка человека с лошадиным лицом. Ох, не нравилась мне эта усмешка! Бояться вроде бы нечего — вряд ли боязливый тутайчик покажется на глаза незнакомым людям, но холодок, пробежавший по спине, не отпускал, не давал расслабиться. Что-то должно было случиться… что-то очень и очень неприятное.

Тутайчика и вправду нигде не было видно. Трое сотрудников Департамента достали и подключили Сонный шар, чтобы вся процедура была зафиксирована «независимым свидетелем», а затем разбрелись по дому, нарочито тщательно перерывая вещи и раскидывая их по комнатам. Но я заранее дал себе слово не поддаваться ни на какие провокации. Уселся у дверей, достал трубку, закурил и равнодушно следил за перемещениями незваных гостей. Изредка я поглядывал на часы, и это не укрылось от внимания Конопаты — дюжего молодца с рыжей шевелюрой и лицом в конопушках размером с копеечную монету.

— Торопитесь, господин инспектор? — ехидно спросил он.

— Нет, — ответил я. Скажи им, что действительно тороплюсь, так до вечера продержат. Минут через сорок, а может быть через час — после вопроса Конопаты я перестал смотреть на часы — двое его помощников, наконец, вернулись в прихожую. Вслед за ними в помещение вплыл Сонный шар.

— Никого нет! — бодро отрапортовал один из них.

— И ничего подозрительного тоже, — добавил второй.

Я слегка расслабился. И даже снова посмотрел время — прошло уже больше часа.

— Ну что ж… — недобро улыбаясь, произнес Конопата. — Осмотритесь быстренько в прихожей, да не будем больше задерживать господина инспектора.

Его тон мне не понравился. Я потянулся было к трубке, но почувствовал, как предательски дрожат пальцы, и сложил руки на коленях, пытаясь унять дрожь. Пока шёл обыск, Конопата несколько раз проходил мимо вешалки с верхней одеждой и… Неужели он что-то подложил в карман плаща? Ну не могут ведь они быть такими сволочами? За что?

— Вы, кажется, нервничаете, господин Потапенко? — донёсся до меня нарочито удивленный вопрос. — Мы ведь уже заканчиваем.

И Конопата обернулся к своим подчиненным. Один из них — плюгавый мужичок со шрамом на щеке — как раз проверял карманы плаща и пары курток, висевших на вешалке. Но чем дольше он рылся в карманах, тем сильнее вытягивалось его лицо. И тем больше нервничал Конопата.

— Ну что там? — наконец, не выдержал он.

— Ничего, — растерянно ответил ему мужичок.

Конопата заколебался. Он бросил косой взгляд на Сонный шар, но затем решительно подошел к вешалке. Ловко пробежался пальцами по одежде, ощупывая подкладку, вывернул карманы одной куртки, затем второй, остановился на мгновение, словно не понимая, что происходит, и судорожно принялся осматривать плащ заново.

— Вы, кажется, нервничаете, господин следователь, — язвительно произнес я. — Вы ведь вроде уже заканчивали?

Конопата оставил в покое мой плащ, бросил на меня неприязненный взгляд и направился к выходу. Вслед за ним, прихватив Сонный шар, поспешили его подчиненные. Дверь хлопнула, оставляя меня одного, и я с облегчением вздохнул.

Конец ознакомительного фрагмента.