Несвоевременный человек. Книга первая

Игорь Сотников

Бывает так, стоишь и никого не трогаешь, а это, как оказывается, как раз этим своим невмешательством кого-то трогает и волнует. И не успевает наш герой сообразить, что вообще происходит, и в частности с ним, как всё так закрутилось, что у него уже и нет другого выбора, как сделать свой выбор из… А эти «из» одного другого непонятней, как и всё остальное, ожидающее его.

Глава 3

Третья неминуемая встреча и взгляд из под кушетки

Быть провидцем, хотя бы поневоле и даже совсем немного времени, как оказывается, совершенно неблагодарное, тяжёлое и не очень-то и доходное дело. Что на себе в полной мере испытал Иван, когда не предполагая того, что им не просто сказанное Гаю про того взъерошенного типа из бара замечание, а с должным его обоснованием (а это и указывает на твой провидческий дар, когда ты умеешь читать и делать выводы из поданных судьбой знаков): «Где две, там и три встречи. И если нам суждено встретиться, то эта встреча обязательно произойдёт», — будет взято на заметку судьбой и совсем скоро сбудется.

И получается, что Иван, когда так говорил, как будто в воду смотрел. Правда сейчас он всё больше молчал и, забравшись под одну из дальних, находящихся в относительной тени кушеток палаты, одним глазком посматривал за тем, что происходит за одной из коек, куда вначале был доставлен в бессознательном состоянии тот самый взъерошенный тип, о ком Иван по своей провидческой недалёкости (Иван, скорей всего, дальше одного шага не мог предвидеть) посмел так обоснованно предвидеть, а под за полночь к нему уже заявились такого рода гости, что крайнее нежелание Ивана с ними встречаться, — ну и страх тоже, — и загнало Ивана под одну из больничных кушеток.

И как говорится в таких случаях, ничего вроде бы не предвещало такого ненастья. Хотя как раз именно это не предвещающая ненастье погода или другими словами, стечение жизненных обстоятельств, и есть то самое необходимое условие, чтобы эта событийность произошла. Так и заступивший на ночное дежурство Иван, скорей всего, рассчитывал совершенно по-другому провести это своё дежурство, и уж точно не прячась под кушетку от ответственности и призыва о помощи дежурного врача, объясняя этот свой проступок в своей пояснительной записке так — да вот закатился под кушетку, прошу обратить внимание, ртутный градусник, и я полез его вытаскивать и как-то само получилось, что я там на всё дежурство застрял. — А Иван собирался, если, конечно, дежурство пройдёт спокойно, вздремнуть на диванчике в ординаторской или по-спартански за столом, стоящим в коридоре приёмного отделения, куда его в первое своё дежурство, вместо медсестры усадили за бумаги, чтобы он под ногами не мешался.

И только Иван со всеми удобствами, какие предоставлял стул и стол в коридоре приёмного отделения, устроился на месте своего дежурства, как… Хотя всё же не совсем так. Ведь когда вокруг тебя стоит такая благословенная тишина и покой, — Иван же находился в приёмном покое, а это по своему, по приёмному одухотворяет и настраивает на свой душевный лад, — то и мыслится, и переживается как-то иначе. Это ведь там, за пределами больницы, находится весь тот опасный мир, со своими травмами и болезнями, где и происходит вся неразбериха и связанное с нездоровьем беспокойство, в общем, всё то, что далеко, и для находящихся в больнице людей абстрактно существует, и от этого понимания, тебе как-то особенно за себя спокойно и защищено начинает чувствоваться. Ну а от понимания того, что все кто нужно здесь находится, и тебе если что, то по первому желанию окажут необходимую медицинскую помощь, ты в расслаблении успокаиваешься, и постепенно начинаешь терять над собой контроль. Да так сильно, что тебе, или вернее Ивану, пришлось отвернуть от себя настольную лампу и, облокотившись головой о стенку, таким образом, себя укрепить за столом.

А то мало ли что бывалые дежурные врачи насчёт него подумают, и потом оправдывайся перед ними и главное, перед собой в том, что ты не спал. А им-то что, этим ходящим, как зомби бывалым врачам, они уже столько ночных дежурство пережили, где случалось, что они даже переживали тех поступивших пациентов, кто так за себя и свою жизнь сильно переживал, что не пережил эту ночь, и так сказать, привыкли. Да так, что, кажется, что они и не спят вовсе. И хотя они по себе знают, как иногда, и особенно новичкам, тяжело приходится в ночное дежурство, тем не менее, это их не останавливает от того, чтобы взять и настучать…по голове новичка, только на минуточку приложившего свою голову к столу или стенке.

И вот когда прошла вот эта самая минуточка, и Иван, как он сам помнил, заранее, как это бывает, когда ты за минуту до звонка будильника, то есть до знакового события, просыпаешься, приоткрыл глаза, чтобы воочию встретить это приближающееся к нему событие, как в отделение и прибывает на каталке первое беспокойство, в виде находящего в бессознательном состоянии человека. И не успевает Иван рта раскрыть, как со стороны дежурного врача, с много чего говорящей фамилией Резус, — и, наверное, понятно, что для новичков в медицинском деле, как Иван, он был с отрицательным знаком, — звучит команда: Чего расселся, давай помогай. — И Иван подскакивает со своего места, и по мере понимания того, что от него требуется и своих возможностей, начинает оказывать помощь медработнику не самого высокого звена, то есть санитару, везущему на каталке поступившего в их отделение человека, нуждающегося в медицинской помощи — он вместе с ним прикатил каталку до свободной палаты и там они перенесли поступившего в отделение человека на предназначенную для него кровать. После чего Резус вручает Ивану на оформление поступившего пациента, прикрепленную к нему документацию, — на него ничего нет, так и запиши, и добавь, пробита голова и сотрясение мозга, — в два слова обрисовал ситуацию Резус, и эта группа быстрого реагирования на вызовы судьбы, немедленно покидает отделение.

Ну а Иван, понаслышке зная, что как раз вот такие неизвестные и по своему скрытные пациенты, хуже всех отражаются на здоровой статистике больницы, и определённо могут выкинуть что-нибудь такое неблагодарное, за что потом ему отвечай, решает вернуться в палату и убедиться хотя бы в том, что тот находится на своём месте и никуда, в том числе и из своей жизни не убежал. И если насчёт того, что привезённый пациент до сих пор находится на своём прежнем месте, там, куда его выгрузили Иван с санитаром, Иван сразу же по заходу в палату убедился, то вот по поводу всего остального, то тут нужно было подойти поближе к нему и там прислушаться.

Что и проделал Иван, подойдя к доставленному пациенту и, наклонился к нему, чтобы прислушаться. И только Иван навострил уши, чтобы, так сказать, более ответственно подойти к делу проверки пациента на его совместимость с жизнью, то тут же понял, как всё же легко врачу совершить врачебную ошибку. Ведь, как оказывается, он не тем инструментом для проверки пациента решил воспользоваться. И ударивший ему в нос стойкий запах того самого сногсшибательного аромата, которым себя ароматизируют люди, ищущие приключений и должного внимания со стороны других людей, с кем они по причине своей врождённой скромности не могут завести разговор и знакомство, не употребив для храбрости тот напиток, который так угарно их затем ароматизирует, всё сразу расставил по своим местам и со злостью усадил Ивана на своё прежнее место за столом в коридоре.

— А я ещё за него переживаю. — Рухнув всем весом на стул, Иван, взяв со стола сопроводительную записку, где напротив всех пунктов стояли прочерки и свои неизвестные, принялся озлобленно нервничать на счёт этого неизвестного пациента, который оскорбил его в лучших чувствах.

Иван-то со свойственной себе увлечённостью загадками и связанными с ним фантазиями думал, что в нём определённо есть какая-то загадка, — что-то связанное с тем, о чём ему Гай сегодня в баре все уши прожужжал, — а тут со всей своей ясностью прямо-таки одно только разочарование. Ведь этот тип, как себе мог и вообразил отчасти Иван, мог быть человеком с героическим настоящим, которое было прикрыто легендой, которую для него придумали специалисты из специальных служб. Где он, находясь на грани своего раскрытия, — его под видом инвестора заслали в одно преступное банкирское сообщество, — чтобы его прежде времени не раскрыли, решил пойти ва-банк, и под видом потери памяти, собирался начать новую, с повышением ставок игру против вороватых банкиров.

И банкиры из преступного сообщества банкиров, уже было начавшие потирать свои руки от ждущих их барышей, называемых сверхприбылью, как только узнают о случившемся с этим инвестором, ранее собиравшимся через их банк провести колоссальные суммы, естественно в это не поверят, и крайне за него или точнее сказать, за его инвестиции обеспокоятся. Ведь все прекрасно знают, что за ними (инвестициями) нужен особый присмотр, а тут инвестор и за собой приглядеть не может, а что уж говорить о тех его инвестициях, на которые вроде бы как выписана генеральная доверенность, а вот где она сейчас и у кого находится, то это такой кладоностный секрет, что ради него можно сделать некоторые отступления от правил законности.

И как только решение завладеть этим секретом и генеральной доверенностью в придачу, созреет в отдельных банкирских головах этого преступного сообщества, о котором каждый созревший банкир не будет распространяться, то тут-то и начнётся охота до денег инвестора. Для чего инвестора начнут так жёстко приводить в память через колено, что лучше не вспоминать. Ну а в свою очередь скрывающийся под без памятливым инвестором героический человек из специальных служб по разоблачению человеческой жадности, выдавая частями и в специальной направленности свои памятливые воспоминания, таким образом постарается стравить между собой все эти бандит… банкирские рожи. А уж после того, как они частично друг друга по устраняют, так сказать, проредят свои ряды, то оставшихся в живых счастливчиков, тёпленьким в своих постелях уже схватят люди из государственных структур, кому по своему призванию, призывать к ответу всякую подлость и жадность, положено так брать в оборот этот преступный контингент, жирующий за общественный счёт.

А тут вот как всё оказывается не так. И это ни какой не герой, а просто проходимец и вполне возможно, что негодяй, который просто до беспамятства напился, где-нибудь споткнулся, разбил голову, и тем самым записался в люди Икс, или Немо.

— И я вместо того, чтобы улучив свободную минутку отдохнуть, иду к нему и интересуюсь его здоровьем, мол, как там тебе дышится. А ему так легко дышится, что от этого дыхания другим людям не продохнуть. Вот же сволочь! — Выругался Иван, решив больше не тратить своё драгоценное время на этого гада, и тут же, уже головой увалился на стол, чтобы на зло всем этим беспокойствам, с умом предоставленное ему в распоряжение время тратить.

— Нет, я всё-таки не могу. — Спустя какое-то время, скорей всего, через всё ту же абстрактную минуточку, — что поделать, если здесь, в этих больничных палатах, время течёт, воспринимается и систематизируется в своих отдельных классификационных категориях, — Иван с этим своим возмущением отрывает свою голову от стола и зад от стула, и направляется в палату, чтобы… Пока он не решил спросонья для чего, но для начала будет неплохо, с ненавистью посмотреть на того гада, который ему не даёт спокойно нести дежурство.

И вот Иван решительным шагом добирается до кровати с поступившим пациентом, и с намерением посмотреть на него, а точнее в его наглую физиономию, — а тот лежит на боку, лицом к стенке и значит, спиной к Ивану, что тоже волнующе бесит Ивана, — и сходу постучав того по плечу, крепко так, с подковыркой его спрашивает. — И не надоело тебе притворяться? — После чего Иван даёт тому время на оправдание своего поведения (поэтому он и начал своё общение с этого вопроса), и на то, чтобы собраться с мыслями и ответить. Но всё бесполезно и видимо этот пациент настолько упёртый в своей правоте и безнаказанности тип, что он даже и не думает думать и само собой, шевелиться.

И тогда Иван, решив, что вот сейчас посмотрю тебе, подлец, в лицо, и всё, всё о тебе пойму, хватает того за плечо и резко разворачивает его к себе лицом. И как только Иван добивается своего и чуть ли не в упор перед ним оказывается лицо этого типа, то Иван в момент бледнеет и со словами: «Вот чёрт!», — одёргивается назад. И только было Иван, в умственной оторопи отскочил назад, как со стороны дверей ведущих в палату, до него доносятся голоса разговаривающих людей, только что подошедших к двери. И при этом эти голоса столь и в таком жутком качестве знакомы Ивану, что он и сам не понял, как оказался под одной из кушеток, откуда он спустя время выглянул и принялся вести своё наблюдение за происходящим в палате.

— Сюда что ли? — задаётся вопросом один из подошедших к двери людей, чей могучий и сковывающий взгляд Ивана силуэт, сейчас обрисовался сквозь органическое стекло дверей.

— Это, скорей всего, Сумеречный. — Предположил Иван, вспомнив то обстоятельство своего мимолётного знакомства с этими лицами грозной наружности, которое состоялось в морге, куда их с Гаем по причине их не должного усердия, в качестве воспитания в них командного духа, сослал заведующий отделением.

— Слушай, — определённо с умыслом обратился Иван к Гаю (Иван знал, что Гай несколько мнителен в вопросах связанный с потусторонним, в чью сторону, они сейчас фигурально направлялись), когда они в качестве наказания за своё не прилежание, а точнее, наоборот, за прилежание — они прилегли в свой, заметьте (а заведующий отделением совсем другое замечает, его взгляд сфокусирован совсем на другом), свой обеденный перерыв, вздремнуть, — оказались на посылках у патологоанатома Люцифера (понятно, что не настоящего, но во многом на него похожего и так сказать, стремящегося к этому для себя идеалу — кто-то себя считает божественным подобием, а кто-то более приземлено и реально на себя смотрит, и тут ещё можно поспорить, кто к кому ближе) и им пришлось направиться в морг. А тому только одного подавай — только что поступившие трупы (путь к его сердцу лежал через морг). Ну а это всё в своей совокупности наводит на мысли о суровости бытия и о потустороннем, о тех же снах. — Ты как вчера спал? — спрашивает Гая Иван.

— А что? — в нехорошем предчувствии вздрогнул в ответ Гай, чуть не выронив из рук носилки с очередным подарком для патологоанатома. И хорошо, что Иван не обратил на это большого внимания, — а то, что он сачок, то он уже об этом не раз делал ему замечания, — а то бы он его как минимум, заподозрил в укрывательстве своих снов.

— Да вот странный мне вчера приснился сон. — Нагнетая мрачную обстановку, проговорил Иван, косо посмотрев на Гая. Ну а Гай весь напрягся в нехорошем предчувствии и с наигранной беззаботностью спрашивает его. — Ну и чего тебе приснилось? — Иван же хотел было сразу рассказать ему только что придуманную версию своего сна о небывало кошмарном, но тут ему показалось что ли, что переносимый ими на носилках человек, уже несколько часов пребывающий в неживом состоянии, вроде как в тот же спрашиваемый момент изучающе на него посмотрел, и как бы всем своим прибитым, как говорят молотком, видом показывая, что он глубоко сомневается в его честности.

— Мне человеку с сегодняшнего дня имеющего свои связи с потусторонним миром, отлично известно, что вам, живым людям, там, в тайниках своих мыслей, видится. — Покачиваясь на ходу, вот таким рассуждающим образом виделся Ивану этот на дух не переносимый и в тоже время переносимый ими в носилках тип прибитой и до чего же противной наружности, так и подрывающийся вскочить со своего места в особые моменты, когда Гай спотыкался на ступеньках. — И даже я, повидавший всякого непотребства в немалых количествах, — а на это указывает хотя бы мой скоропостижный уход из жизни, — и то на некоторые вещи, которые всплывают в сновидениях у некоторых с виду вроде как приличных людей, не готов смотреть без должной подготовки в баре. И мне одного взгляда на тебя хватило, чтобы понять, какой ты всё-таки в сущности человек сволочной. — И как показалось Ивану, то этот человек не живой наружности, — а его, между прочим, он и Гай практически несут в последний путь, а от него никакой благодарности, — взял и особенно улыбнулся на этих своих словах, которые он через свою внешнюю выразительность передавал ему.

И тут Иван не выдержал и разошёлся в исступлении. — Да что ж такое?! Его, понимаешь ли, несут, а он ещё выказывает претензии. Да я тебя, бандитская морда, сейчас не к патологоанатому отнесу, а прямиком отправлю в печь крематория, и как результат, следствие по твоему делу зайдёт в тупик. И ты не будешь отомщён. — И вслед уже хотел было вспылить и подпалить несомого авторитета Горелого (так Иван его про себя прозвал), но вовремя сообразив, что тогда у следствия уже к нему возникнут вопросы, к чему также подключатся люди из банды Горелого, — а там недалеко и самому угодить в печь крематория, — решил оставить всё как есть, а на Горелого наплевать. — Тьфу, на тебя. — На этом моменте, на одном из спусков, Иван спотыкается и чуть не роняет из рук носилки вместе с Горелым. Ну а Горелый всё отлично понял, что задумывал Иван, — ведь не надо забывать о его связях с потусторонним, — он хотел травмировать его голову ещё раз, уже после смерти.

Но не только Горелый так напрягся на этом спуске, где Иван споткнулся, а тут ещё и заволновавшийся Гай чуть не упал, решив, что Иван так на его вопрос отреагировал. Так что Горелый как никогда был близок к своему посмертному падению и травматизму.

Но Иван за всеми этими своими заочно проводящимися, дискуссионными спорами с Горелым, не успел начать рассказывать свой страшный сон, так как они уже пришли к пункту назначения, и их встречал потирающий руки патологоанатом Люцифер (и тут не нужно удивляться этому имени, все они (?) там, в этом отделении, между собой так прозываются, а если не верите, или вам кажется, что они много на себя берут, так называясь, то не советую, а так лишь, в качестве познавательного эксперимента предлагаю вам организовать для себя день открытых дверей в это отделение и заглянуть туда хоть одним глазком). И когда он звучно хлопнул в ладоши своих рук при их появлении и оглушающе их самосознание выразился: «И чем вы на этот раз меня решили порадовать, а может и вовсе удивить», — то уже не было никакой возможности продолжать этот разговор — все их мысли переключились на Люцифера и Горелого. Ну а потом заводить заново разговор об этом никто не решился, и их разговоры между собой шли всё вокруг да около.

Так вот, сейчас или точнее сказать, в тот момент, когда Иван с Гаем с носилками в руках и Горелым на них, оказались в секционной патологоанатомического отделения перед лицом Люцифера, при виде которого, да ещё в таких соответствующих интерьерах, невольно вздрагиваешь и тебя мурашками покрывает, у них из голов все мысли выветрились и всё их внимание теперь было обращено на Люцифера — всё-таки умеет народ подмечать за людьми их настоящую суть, а в данном случае в вопросе с Люцифером, насчёт которого всегда были и до сих пор возникают некоторые сомнения в его человеческой сущности, облекая её в не убавить, не прибавить прозвища, хотя не без стереотипного мышления — ведь могли же, не отклоняясь от основной сути прозвища, прозвать его, к примеру, Ганнибалом Лектором. Но в данном случае, это его именование наиболее точно ему подходило и отражало его тёмное величие, а этот допотопный Лектор по всем статьям был слишком мелок для него.

Ну а Люциферу одного взгляда на несомый «подарок» достаточно, чтобы всё об этом подарке понять, соответственно оценить и сделать соответствующие выводы — этого разностороннего типа (вон как руки разбросало по сторонам) несите на основной стол. Правда на этот раз, этой долгожданной команды для Ивана и Гая не поступило, а Люцифер так выразительно преобразился в лице, что у недобровольных, а по воле обстоятельств носильщикам, Гаю и Ивану, как-то в испуге ещё раз вздрогнулось. После чего он, разведя руки в стороны, как гостеприимный хозяин своих покоев, выступил с вроде как приветственным словом перед новоприбывшим Горелым. При этом его приветственное слово прозвучало так многозначительно, что Иван с Гаем вполне могли и приняли его слова на свой счёт.

— Вот мы и встретились. — С жутким подтекстом, как теперь Иван с Гаем поняли, со стоящей радостью на лице, а не хищным оскалом проговорил Люцифер, глядя своим немигающим взглядом прямо в душу каждому из присутствующих здесь. А так как Горелый вроде как только телесно здесь присутствовал, или мы чего-то главного о нём и потустороннем мире не знаем, то этот взгляд Люцифера только косвенно его касался. При этом Гаю и Ивану одновременно в голову пришла одна и та же мысль. — Если бы мы сейчас находились в холодильном отделении, то вот бы Люцифер жутко выглядел, когда у него изо рта вырывался бы пар. — Хотя у них и без этой мысли было нимало о чём подумать. Да хотя бы о том, с чем связана эта его такая радость при виде них. — Раньше даже и не замечал, а сегодня что за радость. Может по людскому общению соскучился. — Вот так, достаточно по-человечески, за Люцифера подумал Гай, явно проявляя недостаток мужественности и, желая задобрить этого врага человечества.

Что же касается Ивана, то он подошёл к разрешению вопроса понимания Люцифера с не менее эгоистической стороны, нежели Гай, в чём его упрекнуть никак нельзя, — ведь только по делам своим ты судишься, — и он принялся судорожно перебирать в памяти всё то, что могло вызвать такую радость Люцифера. — Может слышал, что я нелестно отзывался о его отделении? — напряг лоб и извилины памяти Иван, вспоминая, когда это он мог так неуважительно выразиться и при этом вслух. — Да вроде ничего такого не говорил, а то, что я без особого удовольствия выслушал это наше направление сюда от заведующего отделением, то… Так вот кто Люциферу на нас настучал. И я представляю, в каких тяжёлых и любимых для Люцифера чёрных красках, он, гад, всё на нас накляузничал. — От таких открытий Иван аж приобрёл нормальный цвет лица (а так он был бледный, как полотно) — так он был возмущён на заведующего отделением, готового ради поддержания своего властного авторитета на любую провокацию и манипуляцию общественного мнения.

Между тем Люцифер подошёл к носилкам и, уставившись на находящийся на них труп Горелого, после небольшой задумчивой паузы произнёс небольшую тираду. — Да, и хотя пути человеческие пути неисповедимы, они всё равно в итоге приведут человека в эти пенаты. И ты, Горелый, не исключение из общих правил. Хотя у тебя на этот счёт всегда было особое мнение. Ну а так как ты человек особо упёртый и если тебе в голову что-то втемяшили, — ты, как я помню, считал себя бессмертным, — то из тебя эту мысль никакими разумными доводами не вышибешь, разве что только молотком. Кто же это такой насчёт тебя догадливый и понимающий тебя с полуслова нашёлся? — усмехнулся Люцифер, кивнув Ивану в сторону свободного стола.

Когда же Горелый был по всем правилам переброшен носильщиками с носилок на стол под названием прозекторский, и при этом без должного почтения к Горелому и с такими кислыми лицами, что за них немного стыдно, то Люцифер подошёл к столу со стороны головы Горелого уже не с пустыми руками, а с циркулярной пилой. Здесь он со своего высока, профессиональным взглядом окинул Горелого, явно что-то про себя проанализировал, на каких-то своих рабочих моментах остановился при виде глобусного вида головы Горелого, и в итоге перевёл свой взгляд на Ивана с Гаем, давно уже желающих поскорее покинуть это помещение.

Но нехорошее предчувствие в итоге их не подвело и Люцифер, с пилой в руках ещё жутче и опасней выглядящий, да так, что и помыслить нет сил, чтобы что-то ему возразить и сказать против, как ими и ожидалось, не отпустил их прямо сейчас, а сделал предложение, от которого им было невозможно отказаться. И хотя они уже в своих головах проигрывали некоторые сценарии того, как Люцифер будет ломать их психику, например, отдаст команду раздеть Горелого. — Давайте будем уважать чужой труд. — Срезав пилой пуговицу с пиджака Горелого, скажет Люцифер. — Люди старались, шили этот прекрасный костюм, — и не важно, что его носитель недостоин и пуговицы с этого костюма, правда, он считал иначе, раз его купил, — а мы его за раз испортим. А я ведь в некотором роде раскройщик и мне близка романтика создания полновесного костюма. — Люцифер, таким образом, обозначит задачу перед Иваном и Гаем, и им деваться будет некуда, как только начать стягивать с Горелого костюм. Что не так легко сделать после того, как Горелый так в себе смертельно расслабился и прилип к штанам липким выходом своего испуга в момент встречи его головы с молотком, а к рубашке прилип тем, что у него ещё при жизни лоснилось от жира.

Но Люцифер, как и его идеологический сторонник и мифологический прототип из ада, никогда не поведёт себя столь для человека предсказуемо, и он на самое жуткое воплощение самых страшных фантазий прибывшего к нему на перевоспитание человека (по сути Люцифер это такой наставник, кто методом кнута наставляет оступившегося человека на путь истинный), всегда найдёт куда как ещё более страшное и извращённое наказание.

— Берите его за руки, и покрепче! — отдаёт команду Люцифер. И хотя Ивану и Гаю до нервного истощения страшно, Иван всё же решает поинтересоваться у Люцифера, а зачем Горелому такая их поддержка сподобилась. На что и на Ивана Люцифер мог бы так посмотреть, что тому и так бы стало всё ясно, но Люцифер явно находился в добром расположении духа, — никак встреча со старым знакомым его так взбодрила, — и он не стал ронять Ивана в самые бездны своего страха, и он со специфическим в этих местах юмором, что для Ивана и Гая совсем не явно, объясняет это своё решение тем, что покойники иногда попадаются такие чувствительные, — особенно это происходит в тех случаях, когда человек при жизни был бесчувственной скотиной, а Горелый таким и был, — что они от малейшего прикосновения циркулярной пилы подскакивают с места, чтобы, скорей всего, ожить и так не мучиться после смерти. — Им всю жизнь говорили, что после смерти их будет ждать заупокой, а тут вон какие дела. Бл*ть, опять обманули. Никому верить нельзя. — Артистически за кого-то так выразился Люцифер, затем застыл в одном положении и тихо проговорил. — И бывает так, что оживают.

Ну а когда на тебя так смотрят исподлобья и сокровенно, и замогильным голосом говорят, — а это указывает на то, что Люцифер знает, что насчёт всех этих запредельных сферах говорит, — тот нет никакой возможности во всё, что сказал Люцифер не поверить, даже если ты сразу не собирался верить во всю эту чушь. — Он что, за дурачков нас держит. — В едином порыве про себя и всё за Люцифера решили Иван с Гаем, только он заговорил. Правда сейчас они и не думают возмущаться, а беспрекословно берут с разных сторон за руки Горелого, и видят, как Горелый на них посматривает со своего положения и как им кажется, посмеивается. А вот что вызвало такое его довольство, то ни Иван, ни Гай разгадать не могут. Может ему смешно смотреть на эту их человеческую наивность, решивших, что у них сил хватит удержать его на месте, когда он решит подскочить с места и удариться в бега, для начала посшибав их с ног. — Вот же глупцы, — вот точно так выражалось лицо Горелого, — разве вы не знаете, что человек после смерти становится в несколько раз сильней. А я и при жизни мог вас одной левой уложить, а уж после смерти, то тут без особых вариантов.

И Гай с Иваном видимо о чём-то таком догадывались, и они, переглянувшись между собой, крепко накрепко вцепились в Горелого и решили держаться за него сколько есть сил. Ну а как только Гай с Иваном ухватились за руки Горелого, то со стороны Люцифера до них тут же донёсся жуткий звук заработавшей циркулярной пилы — для чего она заработала было не трудно догадаться. А как только Иван с Гаем проявили такого рода сообразительность, то они на все требования своего любопытства никак не реагировали, каждый со своей стороны вцепившись взглядами в удерживаемую руку Горелого. Что, в общем-то, в основном и удерживало каждого из них на своих просевших ногах. И теперь они ещё об одном догадались — вот для чего Люцифер отдал им эту странную команду. Он, как оказывается, предусматривал вариант с их неустойчивостью стояния на своих ногах. А так они, и себя, и если что и Горелого придержат. Тут ведь и люди подготовленные и так сказать, взращенные на всех этих патологоанатомических частностях, не всегда могут опереться на свою подготовленность и запросто подкосятся на своих ногах, а что уж говорить о людях неподготовленных и не собирающихся так себя испытывать — у них и выбора нет особенного, кроме как умом тронуться и упасть в обморок, даже не видя, что там, на столе, происходит — воображение всё дорисует и доскажет.

При всём при этом не была исключена возможность того, что кто-то из тянущих в обе стороны и в частности, свою сторону, руки Горелого, не окажется, либо сильней, либо слабее, что ведёт к одному итогу — Горелый будет перетянут на одну из сторон. И тогда даже себе представить будет страшно, что случится с тем, на кого Горелый всем своим громоздким и крайне не дышащим телом опрокинется и завалит собой. О чём видимо вовремя сообразили обе тянущие на себя руки Горелого стороны, и Иван с Гаем, переглянувшись между собой, поняли, насколько они спаяны в одно целое, и что от их взаимовыручки будет зависеть, удержатся они на ногах или кому-то из них придётся встретиться лицом к лицу, в фигуральном смысле, с Горелым.

Между тем со стороны Люцифера до них донёсся голос самого Люцифера. — Ну что ж, посмотрим, что в тебе, Горелый, есть такого особенного, за что ты себя так от всех остальных выделял. — На этих словах Люцифера, Иван с Гаем в предощущении того страшного действия, к которым эти его слова ведут, хотели бы заткнуть уши, но их руки были заняты, и им только и оставалось, как зажмурить свои глаза, чтобы хотя бы постараться ничего не слышать. Что очень трудно сделать, а новичкам и вовсе невозможно. Так что как бы они не зажмуривали свои глаза, всё равно все исходящие со стороны Люцифера звуки достигали их ушей и сообразно их соображению понимались.

— Всё-таки как-то это удивительно, вчера лицом к лицу видеть перед собой человека и при общении с ним, вроде как неосознанно, фигурально, через словесное общение заглядывая в его душу, пытаться разгадать его, а сегодня, вот он, уже лежит перед тобой и ты, можешь уже буквально раскрыв его, заглянуть во внутрь него. Правда, этого уже не обязательно делать, чтобы распознать его как человека. Наверное, оттого-то люди при встрече со мной отводят в сторону свои глаза, боятся, что я раньше положенного времени загляну в них, и по преставившимся мне данным смогу прочитать, сколько им осталось этого времени, а они уж точно смогут заметить по моим глазам вынесенный им судьбой приговор. А люди как бы они не были любопытны и не стремились всё про своё будущее прознать, всё же предпочитают жить в неведении этого будущего. — Видимо Люцифер таким образом себя настраивал к работе. После чего он глубоко вздохнул и со словами: «Ну что ж, заглянем внутрь», — включает циркулярную пилу и, вцепившимся что есть силы в руки Горелого Ивану с Гаем, приходится внутренним криком заглушать эти жуткие звуки, доносящиеся со стороны Люцифера.

Но вот, кажется, звуки работы пилы затихли, и Иван с Гаем, мокрые и продрогшие от пробившего их озноба, сквозь слегка приоткрытые глаза посмотрели в сторону друг друга и, убедившись в том, что каждый из них находится ещё на месте, немного приободряются и начинают прислушиваться к тому, что происходит со стороны Люцифера. Оттуда же, первое, что различимо для них понятливо звучит, так это звук отложенного в сторону, на один из столов, рабочего инструмента Люцифера, циркулярной пилы. После чего до них доносятся, до дрожи во всём теле, страшные в своей домысливаемости звуки костяного скрежета, что ещё ознобливо терпимо, но вот когда оттуда зазвучали хлюпающие звуки, — а Иван с Гаем сразу себе вообразили, какая часть человека могла послужить источником этих звуков, — то у них у самих в голове начало закипать то, про что они сейчас подумали.

— Хм. — Звучит голос вроде как задумавшегося Люцифера — интонация его голоса наводит на такие мысли. — Я так и знал. — Уже утверждающим голосом заговорил Люцифер. — Пустой, как и есть пустой человек. — Здесь как почувствовалось Ивану с Гаем, Люцифер переводит свой взгляд на них и обращается к ним, как сразу же выяснилось, с риторическим вопросом. — А что это значит? — спрашивает Люцифер и сразу же даёт ответ на свой вопрос. — А значит то, что вся его жизнь была подчинена восполнению этого своего недостатка. И, пожалуй, будь наша судебная система более прогрессивной и продвинутой, то она бы смогла учесть этот факт его жизненной предопределённости. Ну не мог он иначе себя вести, когда внутри всё так пусто и требует себя восполнить. Это людям, так сказать, великодушным, на ком природа не с экономила и даже сверх души отмерила, хорошо чувствуется, и им делиться своим благодушием только в радость, тогда как людям пустотелым приходится на всей этой душевной радости вечно экономить и скупиться. Ну ладно, с этим разобрались. — После небольшой паузы сказал Люцифер, и как поняли зависимые от него и от его действий невольные ассистенты Иван и Гай, то сейчас наступит новая пятиминутка нечеловеческих страстей и боли — Люцифер, как им услышалось, опять взял пилу.

И точно, совсем скоро раздался рёв работающей пилы, и вслед за этим им стало чувствоваться, что и Горелый уже не столь крепко оказывает сопротивление — его руки начали поддаваться растяжению. И как только Люцифер вновь закончил свою работу и отложил в сторону пилу, то Иван с Гаем, стоило им только приоткрыть глаза, как они тут же чуть из себя рвотой не вырвались при виде того, что им увиделось и послужило причиной такой податливости рук Горелого — Люцифер прошёлся пилой по его грудной клетке (а ведь мог бы простым скальпелем), и так сказать, срезал соединяющие нити между сторонними частями Горелого. А Иван с Гаем, даже краем глаза заглянув во внутрь Горелого, потемнели в своих мыслях от страха. Пока же они пребывали в шоковом состоянии, Люцифер под всё те же невыносимые для ушей хлюпающие звуки возился где-то внутри Горелого. И только когда Иван с Гаем каждый для себя уже решил, что на этом всё, с меня хватит, он берёт слово и разряжает обстановку напряжения за этим столом.

— И здесь, как я и предполагал, — проговорил Люцифер, — внутри всё черно от сажи его чёрной души. А наличие чёрной души, с остатками сажи внутри, о чём говорит? — Люцифер вдруг обратился с вопросом к Ивану, лицом к которому он находился. Ну а Иван и не понял о чём его спросили, а он можно сказать, только что очнулся из забытьи, когда к нему с вопросом обратился Люцифер. Но Люциферу и не нужен его ответ, он просто таким образом размышляет, а затем делает для себя выводы из своей работы. — А такая чёрная душа говорит о том, что Горелый был умерщвлён не молотком, а из него заранее, с помощью выжигающего внутренности средства, вынули стержень жизни, а уж затем, так для всех оформили с этим молотком. — И вот тут-то, когда Люцифер так фигурально обозначил причину смерти Горелого, Иван с Гаем окончательно приходят в себя и с некоторой долей удивления, — типа ты слышал, что он сказал о стержне жизни, — переглядываются между собой. Дальше, скорей всего, между ними последовал бы немой монолог-обсуждение сказанного Люцифером, но донёсшийся звук со стороны входа в отделение, ступающих на ступеньки лестницы тяжёлых шагов, перевёл всё их внимание в ту сторону и на этом все их переглядывания закончились — и только Люцифер всё продолжал увлечённо копаться в Горелом.

Тем временем идущие таким, сравнительно тяжёлым шагом люди, спустились по ступенькам вниз и, судя по приближающимся звукам, направились именно сюда, к ним. И только было Иван с Гаем невольно создали себе визуальную картинку тех, кому могли принадлежать эти шаги, как входная занавеска отодвигается и в помещение секционной входят двое людей, своим внешним видом совершенно не обманувших ожидания Ивана с Гаем.

Иван с Гаем ожидали увидеть людей тяжеловесных, несговорчивых, достаточно суровых и, пожалуй, склонных к насилию, и они их увидели — в отделение вошли два, естественно во всём чёрном, пасмурных типа, ежистой наружности, с пронзительными, исподлобья взглядами на мир. Правда, к этому их ожидаемому виду вошедших людей, можно добавить весьма примечательную, характерную для них вещь — эти, с хмурыми взглядами на жизнь люди, создавалось такое впечатление, оформившись в это своё определяющее их жизнь я, окончательно зафиксировались в этом своём итоговом положении, людей решений. И судя по их волевым лицам и целеустремлённым взглядам, то они пришли сюда проводить в жизнь какое-то из уже принятых кем-то решений. Но они видимо не учли одной существенной вещи, что имеет важное значение там, в жизненных сферах, то оно не обязательно будет так же значимо здесь, где определяющим началом является чья-то смерть. И стоило только Люциферу отвлечься от своего дела и оторваться от Горелого с частью его в своих руках, то эти незваные гости на одном месте вмиг застопорились при виде Люцифера в ореоле мистического, и со свойственной каждому из них невозмутимостью начали реагировать.

Так тот тип, кто находился справа по отношению к Люциферу, вдруг стал не столь хладнокровным типом и его лицо, а в частности веко правого глаза стало подёргиваться при виде всего того, что вытащил из Горелого и держал в руках Люцифер. Что было только частью его проблем, ведь потеря связи с левой ногой, где она теперь болталась под ним, грозила ему куда как большими осложнениями. Что же касается его напарника, то он казалось, что был непоколебим и его ничем нельзя было пронять и сбить со своего целеустремления, и он как был убеждающе твёрд в своём взгляде на окружающее, и как смотрел, так и продолжал презирающе любую опасность смотреть своими холодными глазами во внешние пределы, в том числе и на Люцифера, представившегося ему в таком адском обличие — у более хладнокровного напарника было достаточно неплохое воображение, источником которого были не только его природные данные, но и его багаж знаний.

Между тем Люцифер окинул изучающим взглядом незваных гостей и с непримиримым к незваным гостям выражением лица, хотя не без свойственной ему иронии, обратился к ним с вопросом. — Никак пришли узнать об условиях своего, не за горами, размещения. Верно спрашиваю?

— При случае и об этом поговорим. — Как отрезал, сказал более хладнокровный тип с тёмным выражением лица, особую впечатлительность которому придавал проходящий шрам через левый глаз. — Сейчас нас в первую очередь интересует другой вопрос.

— И как, я понимаю, не требующий отлагательств. — Ответил Люцифер, вкладывая в Горелого прихваченное ранее.

— Всё верно. — Сказал более хладнокровный тип.

— Я вижу, что вы парни серьёзные и с вами, наверное, сложно спорить, не будучи вооружённым, — Люцифер на этих словах положил руку на лежащую на соседнем столе пилу, в результате чего напряг обоих своих собеседников, которые даже дёрнулись по направлению своих грудных карманов, — и поэтому я скажу. Давайте ближе к телу. — Люцифер не зря так детально определяющее выразился — рассматриваемый вопрос явно касается его специфики работы, и значит, он всё верно сказал. А то, что он пошёл им навстречу, то к этому его склонила ответная реакция незваных гостей, выказавших, что они пришли не с пустыми руками и были явно заряжены чем-то огнеопасным.

— Это Горелый? — задал вопрос более хладнокровный тип.

— Я в именные частности не вдаюсь. Так легче. А для меня он существует под своим инвентарным номером. — Ответил Люцифер. — Так что вам самим придётся проводить опознавательные мероприятия.

— Тогда посмотрим. — Сказал более хладнокровный тип, направившись к столу, с Горелым на нём. Подойдя же к столу он не без отвращения посмотрел на то, что из себя представлял Горелый, после чего он кивнул своему бледному напарнику и тот, не подавая виду, что ему нетерпеливо здесь находиться, подошёл к своему напарнику и, остановившись рядом с ним, придерживая руку у своего носа, принялся смотреть перед собой.

— Что показало вскрытие? — вдруг спросил Люцифера тип со шрамом.

— Как минимум, что он человек. — Со свойственной себе ироничностью ответил Люцифер (Каждый патологоанатом обладает специфическим чувством юмора и так сказать, тот ещё остряк. Что уж поделать, когда без этой характерной качественности, крайне тяжело, а подчас и невозможно оставаться в здравом уме, не скатившись в окончательный пессимизм, при их-то профессии).

— А как максимум? — последовал вопрос со стороны типа со шрамом.

— Что он человек с активной жизненной позицией, за которую он и пострадал. — Ответил Люцифер.

— А точнее, Людвиг. — А после этого обращения к Люциферу типа со шрамом, все, а в частности Иван и Гай, совсем по другому посмотрели на всех участников этого диалога. И у них в головах наряду с открытием для себя настоящего имени Люцифера: «Так его вон, как оказывается, зовут!», — и того, что тип со шрамом и Людвиг знакомы между собой и гораздо ближе, чем они с ним, начали нарождаться один за одним вопросы исследовательского характера, всё касающихся природы знакомства этих по своему необычных людей. При этом все эти вопросы зарождались у них на фоне одного и того же убеждения — что-то тут явно нечисто и попахивает тайной. — Но вот какой? — то на этот вопрос никак не находилось ответа, а нахождение тех прилагательных в которые будет обёрнут ответ на этот вопрос, никак не приближало их к ответу на вопрос. А они, эти прилагательные, все как на подбор были загадочного и мрачного качества.

Между тем ведущийся диалог между Людвигом и типом со шрамом, чьё настоящее имя явно столь же мрачно и окутано тайной, что и весь его вид, — Сумрачный человек для него самое то, — мигом за него сообразил Гай, — не делал никаких остановок и всё шёл своим путём.

— В нём, как и предполагалось, пусто. — Дал ответ Людвиг.

— Вот как. — Безразлично сказал Сумеречный человек, хотя интонация сказанного предполагала наличие удивления. — Тогда я нахожу необходимым убедиться в этом. — Сказал Сумрачный человек и, не дожидаясь от Людвига ответа одобрения или ещё чего, а явно решив действовать на своё усмотрение, погружает одну из рук во внутренний карман своего пиджака, откуда вскоре вынимается небольшая, изящного вида коробочка. После чего эта коробочка помещается на соседнем с Горелым столе, и Сумрачный человек, раскрыв неё, вынимает из неё типа химической пробирку и плюс к ней небольшую щёточку, на подобие той, которая имеет своё применение в руках криминалиста.

Вооружённый таким образом Сумрачный человек разворачивается к столу с Горелым на нём и, приблизившись на максимально близкое расстояние к столу, делает поверхностный осмотр всего того, что ему представилось на столе и в Горелом. Затем он погружается руками в него и как вновь зажмурившимися глазами поняли Иван с Гаем, то он там начал брать пробы. При этом они даже и помыслить себе не могли о том, чтобы задаться хоть какими-то вопросами — с меня хватит всех этих тайн и загадок, — примерно так себя на тот момент чувствовали они.

А когда вдруг каждого из них по очереди взяли за запястье той руки, которая держала в себе руку Горелого, то они в умственном оцепенении и пошевелиться, ни телом, ни мыслью не могли, совершенно не соображая, что сейчас с ними происходит. Хотя видеть они могли, как Сумеречный человек, так сказать, прокатал по ладони их руки щёточкой, и результат снятия образца погрузил во всё ту же пробирку. Затем он так убедительно посмотрел на Ивана с Гаем, что их пробил холодный озноб, и зловеще для них проговорил. — Надеюсь, что вы проявите благоразумие и никуда не пропадёте. — Отчего Ивану с Гаем сразу же захотелось в какое-нибудь никуда пропасть, да в ту под землю провалиться.

— Странно, а зачем всё смешивать в одно. Ведь тогда никакой точности расчётов не получится достигнуть, а прямо коктейль какой-то только выходит. — Иван всё же сумел преодолеть сковавший его мысленный ступор и так про себя поинтересоваться. Но на этот всё и дальше этого, ни он, ни Гай не пошли, — они пришли в себя уже где-то там, на одном из этажей поликлиники, — и даже не спешили друг к другу обращаться с вопросами о том, а что там, в патологоанатомическом отделении, на самом деле было. Да и вообще, было не принято заводить какие-то разговоры и дискуссии на тему посещения этого отделения. Ведь это отделение всегда было окутано мистической тайной и завесами недоговорённостей, а когда о нём заходила речь, что было крайне редко и то только в случае необходимости, по работе, то люди знающие, или только раз туда заглядывающие по величайшей просьбе главврача, с особым трепетом отзывались о нём, и то только в том случае, если уж не было никакой возможности уклониться от этого разговора.

И, пожалуй, не сложно понять Ивана и его, на автопилоте совершённый поступок, — в один прыжок под кушетку, — когда даже не он, а его подсознание опознало раздавшийся из-за двери голос, до сумерек души жуткого типа, которого они с Гаем, не сговариваясь, так и прозвали, Сумрачный. — Наверняка, меня ищет. — Это единственное пришло в голову, и мог подумать Иван, когда услышал голос Сумрачного, а как только додумал, с какой целью он его ищет: «По взятым соскобам с рук какую-то связь обнаружил между мной и Горелым, и в связи с этим у него возникли ко мне вопросы!», — то и спешно мотивировался на своё укрывательство под кушеткой. Правда когда Иван так скоро укрывал себя под кушеткой, то он всё же успел на ходу озадачится выходящим из его домысливаний вопросом-возмущением. — А какая к чёрту связь, когда я его только сегодня в первый раз увидел?! — Правда ему сейчас на него не ответить, так как из-за двери всё ближе и громче раздаются голоса людей.

— Сейчас разберёмся. — Вновь звучит голос Сумрачного после небольшого замешательства — Иван некоторым образом догадался, с чем оно могло быть связано — рылись, сволочи, в документации, оставленной им без присмотра на столе. — Жаль, что их за этим делом не застал Резус. — Совсем невозможно понять, кого Иван пожалел в этом своём размышлении. Хотя продолжение внесло некоторую ясность. — Было бы интересно посмотреть, как обе стороны отреагировали, встреться они в коридоре и, войдя в конфликт, начали противопоставлять друг другу. — Пока Сумрачный со своим компаньоном не открыли дверь и не вошли в палату, Иван моментально сообразил насчёт развития тех событий, которые повлекла бы собой неожиданная встреча между этими типами и дежурным персоналом больницы.

— Посмотрел бы я на тебя, когда ты наткнёшься на этих типов. И будешь ли ты всё таким же отвязным и бесстрашным, как с нами. — С жёсткостью в памятливом взгляде посмотрел Иван на зашедшего в отделение Резуса и, обнаружившего, копающихся на дежурном столе людей неизвестного типа и наружности.

— Это ещё как понимать?! — в удивлении громко вопросил всё вокруг Резус. Ну а Сумрачный и его компаньон, не так живо, как хотелось бы Резусу, отрываются от своего занятия и, переведя на Резуса оценивающий взгляд, на время своей оценки задерживаются на нём. После чего Сумеречный, голосом, располагающим к должному пониманию себя людей любой направленности, даёт ему ответ. — Как хочешь, так и понимай. — После чего осаженный и потерявший на время дар речи Резус, хлопая глазами, смотрит по сторонам, а буквально, на тех врачей и санитаров, с кем он завернул сюда, чтобы чаем с бутербродами перекусить — а тут вон оно что, что-то мало необъяснимое и аномальное творится.

Ну и Резус, заручившись поддержкой со стороны хотя бы того, что он здесь не один и если что, то будет кому сбегать за помощью, уже более непримиримым тоном голоса заявляет этим непрошенным гостях и захватчикам. — Я понимаю, что вы господа нарываетесь на неприятности. — Сумрачный на это раз не может сдержаться от выражения своей эмоциональности и слегка кривит рот в усмешке. После чего он упирается взглядом в Резуса, отчего тому становится так не по себе, что прямо сейчас захотелось выйти по уважительной причине, но Резус вынужден себя сдерживать, стоя не сдвигаемо на месте. И тут этот мрачный тип спрашивает Резуса.

— Слушай, — обращается к Резусу Сумрачный, — как эта штука, что болтается у тебя на шее, называется?

— Стетоскоп? — невольно взявшись рукой за стетоскоп, в некотором недоумении дал ответ Резус.

— А для чего он нужен? — задаёт вопрос Сумрачный.

— Слушать. — Отвечает Резус, продолжая не понимать, к чему ведётся весь этот разговор.

— А теперь у меня к тебе небольшая просьба, — проговорил Сумрачный, не сводя своего взгляда с Резуса, — надень его себе на уши, — Сумрачный делает побуждающую к выполнению его просьбы паузу, и Резус, как заворожённый, — скорей всего, на него гипнотически подействовал взгляд Сумрачного, — надевает стетоскоп себе на уши и, удерживая за шланг головку стетоскопа, смотрит на Сумрачного, ожидая от него дальнейших команд. И она поступает. — А теперь приложи его к своему сердцу и внимательно прислушайся к тому, что оно тебе говорит. — И, пожалуй, продолжать больше не надо, Резус понял, к чему вёл этот разговор этот опасный тип. И выход для Резуса сейчас только один, и это не тот, на который ему указал этот тип напротив, с кулаками, как его голова и с жутким взглядом смерти, в глаза которой Резус не раз заглядывал и знал, как она выглядит (правда не с этой стороны) — ему придётся ещё раз пройтись по лезвию смерти.

— А как насчёт тебя. — Обращается к Сумрачному Резус, протягивая в его сторону головку стетоскопа. — Что тебе твоё сердце говорит.

— Я бы его спросил, если бы оно хоть что-то говорило и не молчало. — Ответил Сумрачный. — Так что вынужден ответить отказом на твоё предложение. — Добавил Сумрачный. После чего наступает тревожная тишина, которая вдруг разрывается скрипом открывающихся дверей, который и возвращает Ивана из своих мыслей, заставив его сжаться в себя. С чем он и начинает вести наблюдение за происходящим со стороны дверей. Ну а там, вслед за скрипом дверей, следует их открытие, и как ожидал увидеть Иван, появляются те самые люди, которых они с Гаем встретили в морге у Людвига.

Войдя в дверь и, остановившись у порога, Сумрачный и его компаньон окидывают взглядом неосвещённую светом палату и само собой останавливаются на единственной не свободной кровати, со взъерошенным типом на ней. После чего они быстро перекидываются взглядами и без лишних слов, бесшумным шагом направляются к кровати. И их приближение заставляет Ивана подальше углубиться под кушетку, и хорошо, что никому из вошедших не пришло в голову включить свет. Хотя это наводило на довольно холодные мысли на их счёт со стороны Ивана, — они вполне вероятно, неплохо ориентируются в темноте, а может и вовсе, видят в темноте.

Но эти догадки так и остались догадками, тогда как сейчас Ивана больше всего волновал другой вопрос: «Что дальше будет?», — частичный ответ, на который он всё же знал. Сейчас эти типы будут приводить в сознание не просто взъерошенного типа, а можно сказать, находящегося в зоне его ответственности пациента (это в Иване говорил его долг врача, а так бы он и не думал за этого негодного типа заступаться). И как Иван насчёт них может сообразить, то их методы для приведения в сознание его ведь пациента, — возможно по причине отсутствия у них медицинских познаний, — совсем не будут щадящими и мягкими, а вот болезненными и шоковыми, то в этом Иван не сомневался.

И Иван вот на этот счёт точно не ошибся. И как только Сумрачный и его компаньон, подойдя к кровати с подопечным Ивана на ней, сделали первичный осмотр и убедились в чём-то своём, то они, как понял за них Иван, как люди, не откладывающие на потом то, что можно сделать сейчас же, делают это не отложенное дело сейчас же, потребовав этого от ничего неподозревающего подопечного Ивана, взъерошенного типа. — Сейчас же вставай, сука! — так оглушительно рявкнул Сумрачный, что даже Ивану стало глухо в ушах и ярко в глазах, как после молнии с громом, отгрохотавшим совсем рядом. И не успевает Иван обмыслить пришедшую в голову в результате этого оглушающего поведения Сумрачного мысль-вопрос: «И почему в чувства всегда приводят громким ором?», — как им замечается, что его подопечный крепко взят в оборот цепкой рукой Сумрачного, и сейчас им трясётся и спрашивается.

— Смотри на меня, а не в себя, и вспоминай! — чуть ли не вытрясывая из взъерошенного типа душу, прямо-таки выдавливая из него остатки разума своим упорным, навыкат взглядом, криком вгрызается в разумение взъерошенного типа Сумрачный. И скорей всего, на первом этапе этой шоковой терапии, ответа от взъерошенного типа, находящегося в полнейшем непонимании происходящего вокруг и с собой, не ожидалось услышать. И для начала требовалось, его как следовало потрясти, чтобы он окончательно был разорентирован в пространстве и не сумел прикрываться своим симулированием беспамятства. Видимо Сумрачный и его компаньон, как врачи самозванцы и самоучки в одном лице, уловили главное медицинское правило, с каким лечащие врачи подходят к своим пациентам: Доверяй, да проверяй… нет, это правило для совсем молодых врачей общей практики, а вот никогда не верь на слово пациенту, и ищи подтверждение своим подозрениям на его счёт в анализах или опытным путём, через перекрёстные вопросы, то это как раз универсально ко всем и к этому случаю подойдёт.

— А ну, вспоминай, падла! — вновь оглушает палату своим громоподобным голосом Сумрачный, для убедительности занеся над головой ничего не соображающего взъерошенного, а с этого момента и дыбом волосы вставшего типа, свой огромный кулак. И Иван, всё за всех поняв, — взъерошенный тип не выдержит этого удара судьбы, а Сумрачный, скорей всего, отдаёт предпочтение шоковым методам излечения (икота только так излечивается), — хотел было зажмурить глаза, чтобы не смотреть на то, как сейчас голова его подопечного больше не найдёт для себя прежнее место, как вдруг звучит голос взъерошенного типа, и Иван его не узнаёт и не закрывает глаза.

— Чего? — Потерянным голосом продрожал свой вопрос взъерошенный тип. И такой ответ само собой никого не устраивает, и в том числе самого взъерошенного типа, если, конечно, он не симулирует свою потерю самосознания и само себя знание.

— Ты знаешь! — ещё крепче ухватив взъерошенного типа за ворот рубашки, принялся его переубеждать Сумрачный. И, наверное, взъерошенный тип готов был бы переубедиться и со всеми предложениями душившего его человека согласиться, если бы знал, что от него тот хочет. А тот ничего толком не говорит, а только душит и как понимается взъерошенным типом, скоро ему либо голову скрутит, либо вообще перекроет краник с кислородом. И взъерошенный тип из последних сил вырывает из себя ещё один вопрос. — Но что же вам надо?

И, пожалуй, если бы Сумрачному надо было задушить взъерошенного типа, то он бы не остановился на достигнутом прогрессе с ним, а так он остановился и его оппонент, взъерошенный тип, понял, что тот к нему подошёл с более мирными намерениями. Правда при этом Сумрачный не сбавляет свой напор на взъерошенного типа и с той же убедительностью во взгляде и тембром голоса, даёт ему туманный ответ. — Это тебе надо. — Процедил слова Сумрачный.

— Но что? — уже в отчаянии призывает к благоразумию Сумрачного взъерошенный тип. Но Сумрачный стоит на своём, на чём-то совершенно не понятном для взъершенного типа. — Говори, что помнишь. — Жёстко заявляет Сумрачный.

И у Ивана вдруг промелькивает догадка. — Откуда Сумрачный знает диагноз взъерошенного типа? Наверняка, он что-то о нём важное знает, но только не всю картину. И ему нужны недостающие детали, чтобы составить эту картину. — Решил за Сумрачного Иван. А как только так за него решил, то уже насчёт себя догадался. — А с чего это я взял, что он потерял память? — вначале задался этим вопросом Иван, затем вспомнил все те разговоры Гая на эту тему, после чего перед его глазами встал принесённый Резусом сопроводительный документ, где во всех графах стояли прочерки, и всё это в своей совокупности, получается, и подвело его к такому выводу насчёт взъерошенного типа. — Ну, хорошо, со мной понятно, за меня моя чересчур мнительность рассудила, но почему тогда Сумрачный такие же выводы на его счёт сделал? И как мне сдаётся, то он в такие психологические ловушки не попадается, и значит, для этого у него есть свои, куда как веские основания. — Не имея никакой возможности дальше продвинуться в своих размышлениях, Иван вернулся к своему наблюдению за происходящим на кровати взъерошенного типа.

Взъерошенный тип тем временем, получив передышку, начинает собираться со своим растрясённым разумением и вместе с этим пробует пытаться хоть что-нибудь из памятливого сообразить. Что с учётом его незавидного и по-своему пропащего положения, к которому его вначале подвели неизвестные никому и даже ему стечения жизненных обстоятельств, а затем, а вот прямо сейчас, его в него жёстко поставили, было крайне нелегко сделать.

— Я помню лишь, — с вымученным лицом проговорил взъерошенный тип, — шум людского движения и большой зал полный людей. — Закатив глаза в воспоминания, взъерошенный тип словом за словом принялся вытягивать оттуда увиденное. — Это кажется аэропорт. — Неуверенно проговорил взъерошенный тип, затем пристальней заглянул в представившуюся памятливую картинку, и уже с уверенностью сказал. — Да, точно, это аэропорт.

На что немедленно следует нервный вопрос Сумрачного. — Ты что там делал? — На что взъерошенный тип ожидаемо пожимает плечами и говорит: Не знаю.

— Ладно, говори, что ещё видишь. — Спешно говорит Сумрачный. И взъерошенный тип вновь входит в свой памятливый закат и начинает оттуда выхватывать увиденные картинки. — Вижу табло с рейсами. — Начал озвучивать памятливо увиденное взъерошенный тип. — Рейсов достаточно много, но я вижу только один. — Что за рейс? — нетерпеливо влезает в размышления взъерошенного типа Сумрачный. Чем видимо сбивает фокусировку взгляда взъерошенного типа, и он, в сожалении скривив лицо, говорит, что буквы слились и только время отлёта может прочитать. — Одиннадцать, одиннадцать. — Сказал взъерошенный тип.

— Хорошо. Смотри дальше. — Сказал Сумрачный. И взъерошенный тип вновь углубляется в память, по которой он неспешно идёт, вытаскивая оттуда встреченные им в аэропорту различные лица. И так до тех пор, пока он вдруг не вздрагивает и, перекосившись в страхе лицом, замирает в одном маловразумительном положении. На что со стороны Сумрачного немедленно следует реакция. — Что случилось? Кого ты увидел? — вопрошает Сумрачный. Взъерошенный тип, несмотря на требовательное нетерпение Сумрачного, не сразу даёт ответ — ему видимо нужно собраться с силами и мыслями. И только после того как он собрался и сглотнул мокрые скопления во рту, то ответил.

— Это человек в сером плаще. — Проговорил до бледности взъерошенный тип.

— Что ещё? — подгоняет было остановившегося взъерошенного типа Сумрачный.

— Я больше ничего не могу в нём различить. Он как-то весь в передающей частоте картинки расплывается. — Говорит взъерошенный тип.

— Ладно с ним. Что он тебе говорит? — спрашивает Сумрачный. Взъерошенный тип так вытягивается лицом, как будто он прислушивается, и скорей всего, он действительно начинает прислушиваться. — Что-то странное. — После небольшой паузы сказал взъерошенный тип.

— Ну, говори. — Следует единственно возможный ответ Сумрачного.

— Он сказал о какой-то смене частот подающегося информационного сигнала. — С непонимающим видом сказал это взъерошенный тип.

— Что ещё? — без траты времени на обдумывания услышанного, спрашивает Сумрачный, явно боясь, что его невольный собеседник что-нибудь упустит из увиденного или вообще, окончательно собьётся с набранного темпа и выйдет из разговорного процесса — на это указывали косвенные признаки, в виде его постепенного осаживания в себя и затекания в сон всей его былой живости и самое главное, глаз.

Пока же взъерошенный тип вроде как ещё относительно вменяем и он к сказанному добавляет. — Он сказал мне, что меня никто не будет знать, а я наоборот, буду всех знать. — Взъерошенный тип, проговорив это, внимательно смотрит на Сумрачного и видимо ждёт от него объяснений. Ну а Сумрачный на этот раз не стал спешить с вопросами, а отвлечённо задумался над услышанным. И вот это было его фатальной ошибкой, о которой он даже не узнал, а потому, как его рукам стало тяжело, почувствовал. А как только он мигом соединил в единое и нашёл связь между усилившейся тяжестью в руках и взъерошенным типом, который в этот момент в них и пребывал, то он в тот же момент возвращается из своих размышлений и видит, что он опоздал — взъерошенный тип вернулся в своё прежнее состояние человека невменяемого и много спящего. И, пожалуй, вторая попытка добудиться до его сознательности и вменяемости, была бесполезна.

— На сегодня от него уже ничего не добьёшься, и нет никакого толку. — Сделал вывод Сумрачный, выпуская из рук взъерошенного типа, который получив для себя относительную свободу движений, не стал долго раздумывать, тем более в этот момент эта функция его организма была отключена, и тут же подчинился всеобъемлющему закону земного притяжения и повалился на кровать, на место своего прежнего прилежания.

— И что ты думаешь, это он? — проследив за падением взъерошенного типа, а затем, переведя свой взгляд на Сумрачного, задался к нему вопросом его компаньон.

— Вполне может быть. — В задумчивости ответил Сумрачный.

— Но ведь всё сходится. — Уже со своим доказательным нетерпением заговорил компаньон Сумрачного. — Он же сам сказал, что был в аэропорту.

— Они все об этом говорят. Ведь человек, находящийся в аэропорту, в пункте перенаправления из одной временной цикличности в другую, так сказать, в некотором роде находится на распутье своей жизни. Где его впереди ждёт своя новая, в другом временном измерении и ритме жизнь — по своему неизвестность, отправиться навстречу которой нужно обладать определённым мужеством, а сзади остались ждать свои нерешённые проблемы, которые быть может, можно было решить на месте, но оказавшийся в аэропорту человек, решил их вот так, улетев решить. Хотя ещё не поздно вернуться. — Совсем не обнадёживающим тоном голоса сказал Сумрачный. — И оттого, что дальнейший путь находящихся на перепутье или перед выбором людей, не предопределён и может в любую сторону повернуться, то их специально и снабжают этой легендой, чтобы сбить со следа. — Добавил Сумрачный, присев на соседнюю кровать.

— Ловко. — Сделал оценку компаньон Сумрачного. После чего он переводит свой взгляд на взъерошенного типа, ещё раз окидывает его изучающим взглядом и, вернувшись к Сумрачному, спрашивает его. — Ну и как, по каким признакам нам распознать нашего человека? — Из этого вопроса Иван понял, что компаньон Сумрачного новичок в их неизвестном деле. — Так и назову. — Решил Иван и, глядя на тёмные силуэты Сумрачного и Новичка, принялся прислушиваться к тому, что начал говорить Сумрачный. А он вдруг изменил своей прежней привычке, во всю мощь себя выражать себя, и принялся еле для Ивана слышным и до сухости во рту монотонным голосом, посвящать своего компаньона в отличительные детали того, кого они ищут.

— Наш объект поиска, несвоевременный человек, — выйдя из задумчивости, заговорил Сумрачный, — если чем-то от всех других людей отличается или характеризуется, так это тем, что он малопонятен для окружающих. И это не того рода недопонимаемость, свойственная людям умственно отсталым или аутически насчёт себя настроенными системой взаимоотношения с окружающим миром, — их так бы и назвали, — а это такая их недопонимаемость, что одними словами сразу и не объяснишь. Но при этом ты сразу понимаешь, что здесь что-то не так, и при встрече с ними, ты в полной растерянности и непонимании начинаешь вопрошать сам себя: «Он откуда вообще такой взялся? С Луны свалился что ли?», — и, откинув в сторону ничего не имеющее с реальностью фантастическое предположение о существовании жизни на других планетах и их спутниках, тут же вслед начнёшь отвечать на этот вопрос: «Он определённо родился не в то время и не в том месте. И поэтому, наверное, не чувствует и не понимает нашего времени».

— И хотя ответ вроде бы найдет и он куда как ближе к реальности, и даже может научно обоснован, всё же он не до конца устраивает обывателя. И так до тех пор, пока он, промучившись всю ночь над загадкой встреченного им совершенно случайно, ни на кого непохожего своим поведением человека, в итоге не приходит к единственному объяснению загадки этого человека. — Он плюс ко всему, путешественник во времени. — Обывателю от такого своего заявления даже на мгновение зажмурился от страха, насколько оно было…что ли грандиозно. И возможно, что это его открытие, было им ещё не своевременно открыто — нет ещё, скажут, таких технологий, чтобы люди могли совершать приключения во времени. — А вот на это у этого обывателя есть своя злость первооткрывателя и свои ответные аргументы.

— И причём здесь физическое перемещение во времени, когда я имею в виду сознание человека. — Обыватель накинется на невидимого злопыхателя и по совместительству критика его открытия. — И если, к примеру, каждому временному отрезку соответствуют свои качественные характеристики, то можно предположить, что появись такая качественность преждевременно или же просто не в то время у знакового определителя этой самой временной промежуточности, человека, то разве нельзя сказать, что он, таким образом, сумел-таки заглянуть в другое время или другими словами, с путешествовать во времени. Ведь встречаются же люди, кто с трудом понимаем современниками, а они той же монетой им отвечают, но в тоже время они легко разбираются в какой-нибудь из прошлых эпох и находят общий язык со стародревними языками тех забытых эпох. И кто знает, каким образом они получили эти свои знания о прошлых эпохах. Хотя, если для них эти языки их настоящее, а не прошлое, то ответ очевиден. А что они сейчас здесь, в настоящем, делают, — как они сумели здесь или в каком другом временном цикле оказаться, то это другой, системный вопрос (это сбой системы или же фигуральные антивирусы, выискивающие проблемные места в системе), — то вполне возможно, что они занимаются своей непосредственной работой, изучают языки и словесность другого времени, и завязанное на них настоящее время. — Сумрачный перевёл дух и продолжил:

— Ну а если нужна какая-то конкретика, то чтобы его определить, есть всего лишь несколько характерных ему качеств, — я сейчас рассматриваю самый лёгкий вариант. — Сделал необходимое уточнение Сумрачный. — Так кроме общего его образного понимания, ему характерен другой жизненный ритм или тактовая частота, с которой он движется физически и мысленно. — Сумрачный подумал и добавил. — Ну и можно к этому добавить, что его измерительная, координирующая жизнь система проецирования себя в этом мире, имеет свои отличия и несоответствия с нашей жизненной системой. И оттого, что он не сразу может встроиться в существующую систему взаимоотношений, у него с первого раза ничего не получается сделать и ему приходится по нескольку раз возвращаться к начатому делу, чтобы его закончить. Отчего таких людей называют неприспособленных ни к чему, и в физическом плане всё у них из рук валится, тогда как на самом деле, у них просто их измерительные приборы иначе настроены. Вот они и сбиваются, и постоянно допускают ошибки. Ну а если рассматривать сопровождающий их действия ход мысли и разумения, то тут все будут единодушны — они не от мира сего, что можно также понимать, как люди не из нашего временного цикла. И вот эта несовместимость систем и поможет нам его распознать среди других людей. Ну, что скажешь? — тут Сумрачный вдруг задаётся вопросом к Новичку. Ну а тот, будучи в крайней степени удивлении на такую художественную форму рассказа и многословность Сумрачного, сразу и не понял, что к нему обращаются с вопросом.

А когда Новичок вроде как сообразил, что от него требуют, то было уже поздно. — Иван! — со стороны коридора вдруг донёсся оглушивший сознание Ивана полный ярости и недовольства крик дежурного врача Резуса. В результате чего Ивана пробивает ознобом, а Сумрачный с Новичком на этом заканчивают свои разговоры и поворачиваются в сторону входных дверей. И теперь все находящиеся в палате люди, окромя только взъерошенного типа, кто с повышенным сердцебиением, а кто с холодным любопытством, выжидающе смотрят на дверь, и ждут, когда тот, кому принадлежат с каждым шагом приближающие шаги, откроет и ворвётся внутрь палаты, чтобы начать здесь искать этого запропастившегося Ивана.

И вот, как кажется не сводящему своего взгляда с двери Ивану, с той стороны двери, тяжёлым и с отзывом в сердце Ивана шагом к ней идёт Резус, разгневанный настолько, что даже дверь, эта бездушная вещь, и та напряглась от волнения за свою целостность и начала в унисон сердцу Ивана пульсировать. И так до тех пор, пока дверь нараспашку не раскрывается и в неё в состоянии безмерного негодования и возмущения, с актуальнейшим на данный момент вопросом, естественно требующим немедленного ответа: «Где этот паразит?!», — врывается сам Резус.

— Ну, сейчас! — многозначительно усмехается про себя Иван, на которого нашло прямо-таки какое-то отчаяние, и он не стал углубляться дальше в своё убежище, а принялся смотреть в глаза своей опасности (не трудно понять, на кого рассчитывал Иван в своём противостоянии с Резусом, фактором, несущим в себе для него опасность). Но к потрясению Ивана, Резус не только озлобленно не реагирует на присутствие посторонних в палате, а он даже у них интересуется: Вы мол, не видели здесь переростка во врачебном халате, косящего под врача, но при этом обалдуя и сачка? — Ну а те как будто и не в курсе, и в ответ только пожимают плечами.

И Иван было собрался в облегчении вздохнуть, но куда там. И стоило ему обратить своё внимание на возникший шум со стороны кровати со взъерошенным типом на ней, как он к своему несказанному потрясению видит, что взъерошенный тип присел на кровать и тычет в него указательным пальцем. — А вот вы туда загляните и всё увидите. — За него всё вот это говорит указующий перст. И понятно, что нет предела негодованию Ивана, за такое вероломство и подлость этого типа, за которого он столько раз сегодня в своих мыслях защищался, а он вон как за всё хорошее ему отплатил.

— Прибью гада, если выживу в этой переделке! — пришёл к окончательному решению насчёт взъерошенного типа Иван и, сжавшись в пол всем собой и головой, приготовился к обороне от приближающегося к нему Резуса. Дальше следует, и при этом всё в кромешной тьме (Иван заодно закрыл глаза), страшная и столь плотная тишина, что как бы Иван её не старался прослушать, ему ничего не удавалось в ней услышать. Пока до него, само собой, со всей неожиданностью, не доносится в буквальной близости от уха голос Резуса.

— Ах, вот ты где! — В каком-то странном для Ивана удивлении, как будто совершил открытие, говорит Резус и добавляет. — А ну, просыпайся! — И только Иван открывает глаза, как ему в них бьёт резкий свет направленной на него настольной лампы, которую в направлении него держит Резус, стоя перед кушеткой, под которой, как всеми, в том числе и Иваном только что выяснилось, Иван всё своё ночное дежурство почивал. И сейчас его ждут не только весёлые лица медицинского персонала отделения, но и определённые оргвыводы, которые, скорей всего, приведут его к наказанию — как минимум, опять быть на посылках у Людвига.

— Как это всё не вовремя. — Взъерошенным взглядом посмотрев на покатывающиеся от смеха лица собравшихся вокруг кушетки врачей, медсестёр и другого персонала больницы, тяжело вздохнув, сказал Иван.