Апокалипсис в шляпе, заместо кролика

Игорь Сотников, 2020

"Потерявши плачем", – первое дело, которым занялась героиня повествования Клава. Затем наступает время вопросов со своим поиском ответов, приведших её к человеку, взявшемуся ей помочь в этом её деле по поиску пропавшего мужа. И как следствие всего этого – новые вопросы и попытка Клавы найти ответы на свои прежние и новые вопросы. Где теперь на первом месте стоит вопрос: кто такой этот её помощник?

История первая. Исчезнувший.

Глава 1

Исчезнувший!? Первые поветрия, намётки и домысливаемые указания в эту сторону.

Прежде чем дать на что-то ответ, как бы ни странно это не звучало, нужно задаться по этому поводу вопросом (самому, или со стороны, суть не важно). И чем глубинней и содержательней будет задан и прозвучит этот вопрос, тем обширней будет получен на него ответ. А если учитывать так же то, что наиболее содержательней и многозначно что ли, звучат именно вопросы в виде ответа на заданный вопрос, короче, вопрос на вопрос (вот такой парадоксальный казус в этом вопросительном деле), то будет лучше, если этот ваш ответный вопрос будет содержать в себе некую загадку. Например, связанную с исчезновением какого-либо лица.

И, пожалуй, происшествие под названием «исчезновение» и всё что с ним связано, как раз наиболее всего отвечает задаче задать такой, информационного характера вопрос (он включает в себя множество интересующих тебя ответов). И само это исчезновение из всего множества загадок и тайн, подспудно содержательней, чем даже самая непростая головоломка, и оно включает в себя множество глубинного подтекста, семейных и коммерческих секретов, и тайн со своими логическими и нелогическими цепочками. Особенно в том случае, если ничего ранее не предвещало этого события, и оно никак и ничем не было обставлено заранее.

Ну а то, что некоторые поступки пропащего без оговорок (но только уже опосля) исчезнувшего человека, предшествующие его исчезновению, после их должного и с копанием осмысления по следам этого события, начали принимать знаковое значение, то это всё психология тех людей, кто оказался перед фактом этого исчезновения с другой, озадаченной стороны — им ведь нужно на что-то опираться в объяснении этого невероятного поступка. Так что самые обыденные и ничего каждый день незначащие поступки пропавшего человека, в свете этих новых событий начинают не так просто и обычно видеться, а они, эти поступки, приобретают тайный подтекст и смысл. И если вам удастся его прочитать, как вам это кажется, то вы сможете в итоге разгадать загадку этого исчезновения, кем-то любимого, кем-то ненавидимого, а для большей части людей, незнакомого и хрен на него человека.

Так что, когда Клава, ничем особым, кроме своей улыбчивой миловидности непримечательная девушка и в том числе новобрачная особа (правда с натяжкой в прошедшие с этого события полгода), даже не сверяясь с часами на стене, интуитивно вначале почувствовав, что что-то сейчас не так, а затем убедилась в этом не так, посмотрев на входную дверь, которая должна быть уже давно открыта её новобрачным (с той же полугодовой натяжкой, если он ничего не скрывает), пришедшим с работы, то она на тот момент не придала какого-то особенного значения этой задержке своего супруга с работы. Объясняя это тем, что он хоть и обещал ей сегодня не задерживаться, и быть дома немедленно, как только освободится, всё-таки так говорить было несколько преждевременно и самонадеянно, когда сегодня идёшь на новую для тебя работу в первый день. А там всякое может произойти и случится, тем более, когда рабочий день не слишком нормирован.

И выходит так, что Клава имела все основания не сильно переживать за некоторую задержку своего столь много и поспешно обещающего супруга, который, конечно, всем собой стремился выполнить своё обещание и поспеть домой к обозначенному собой же часу, но непредвиденные им обстоятельства жизни уж так сложились, что он ими пренебречь не смог и должен был следовать устоявшейся в веках традиции, во всём слушать своего наставника, который в соответствии с этими вековыми традициями и своим наставничеством понял Клавдия (вот такая уж ирония жизни, так звали супруга Клавы) и после трудов праведных на благо человечества, так он, как и всякий наставник обозначал своё место работы, отвёл того в самый уютный погребок, где они бы могли передохнуть от всё тех же трудов праведных. Ну и заодно найти общий язык под бутылку крепкого напитка, который должен будет Клавдием проставлен.

— Ладно, знала на что шла, когда во всём с ним соглашалась. — С лёгкой укоризной Клава посмотрела вначале на входную дверь, а затем перевела свой взгляд на диван в гостиной, куда сегодня свой нестройный, а может и вовсе безобразный ход направит её супруг Тёзка, так она его называла, когда она на него серчала немного, ну и когда ей хотелось его позлить.

На чём Клава успокоилась и больше особого внимания не обращала на часы и на телефон, после того, как он разок её отвлёк на себя, прозвонив с ожидаемого ей номера, а вот о чём он говорил с трудом распознаваемым голосом Тёзки, то, пожалуй, и сам Тёзка не смог бы для себя расшифровать им сказанное, дай ему как-нибудь после себя прослушать. Что, впрочем, не помешало Клаве сделать для себя и для Тёзки краткосрочные выводы из этого звонка: «Ну, он у меня завтра получит».

С чем она отправилась в спальню на втором этаже их дома (вот так им повезло, и им не пришлось притирать своё счастье в шалаше или съёмных квартирах с тараканами на кухне), где она спинку стула, как она видела в кино, подставила под ручку двери, и уснула с уверенностью в том, что никто к ней в спальню без её соизволения, или хотя бы беспрепятственно не войдёт, с улыбкой представляя себе, как эта борьба с дверью произойдёт у итак с трудом стоящего на ногах Тёзки, у которого в итоге не хватит сил, чтобы преодолеть это препятствие и он кубарем полетит вниз по лестнице.

Когда же она утром проснулась и открыла глаза, то первое, что она сделала, то потянулась рукой в ту сторону на кровати, где с некоторого времени не должно быть никого. Но там никого нет, как не нащупывай. И Клава, видимо спросонья и забыв, на чём вчера был закончен вечер, с вопросительным выражением лица поворачивает голову в эту боковую сторону и…С улыбкой убеждается в своей девичьей памяти. — Значит я ещё не постарела. — Клава освежает себя этими, так бодрящими с утра мыслями, и переводит свой взгляд на дверь. А вот то, что там она увидела, не полностью отвечает тому, что она хотела бы видеть. И это несколько омрачает её подъём.

А видит она, что не было сделано никаких попыток прорваться к ней в спальню. И стул как стоял на своём месте, так и продолжил стоять, нисколько в сторону не подвинувшись. — Наверное, сил не хватило забраться по лестнице. — Только частично себя успокоила Клава, про себя всё же желая, чтобы Тёзка в своём упорстве в деле её доставания, хотя бы до дверей их спальни дошёл. Ну а то, что она его на порог спальни не пустила бы, то это не столь важно, когда он продемонстрировал бы ей своё стремление и тягу к прекрасному. А так получается, что он только о себе думает, полностью игнорируя её.

— Ну, я тебе сейчас устрою. — Немного разозлилась Клава на этого бесчувственного Тёзку, который, наверняка, там, в гостиной, без задних ног рядом с диваном, на полу лежит (это он так себя оправдывает, типа я и до дивана дойти не смог, до подхода к нему, свалившись), в носовые дырочки сопит и нисколько о ней не думает. С чем она, не забыв посмотреться в зеркало, откуда она так хорошо выглядывала, направилась на выход из спальни, по выходу из двери которой, у неё ещё оставались надежды на благоразумие Тёзки, сумевшего добраться до двери их спальни и свернуться здесь в клубок (холодно ему бедненькому и такому несчастному).

Но, видимо, Тёзка потерял вчера все остатки здравомыслия, раз его здесь нет, и как теперь уверенно Клавой думается, то он и не думал вовсе, пытаться подняться к ней. — Сама, если это ей надо, ко мне спустится. — С неимоверно хамоватым видом, со всей своей самонадеянностью, вот так, на всё пространство дома прокричал Тёзка, свалившись на диван, как это сейчас представилось Клаве, смотрящей сверху на лестничный спуск. — Ей всяко это легче сделать, чем мне, поднимаясь. А я не нанимался, между прочим, совершать такие восхождения. И всё лишь для того, чтобы кому-то там, наверху, польстить её самолюбию. И у меня тоже, если что, есть гордость и уважение к себе. Так что, дорогая, соизвольте оставить вашу гордыню при себе, и немедленно спуститься ко мне сюда, как того я, глава семьи и отныне её кормилец, требую! — Здесь Тёзка, дабы подчеркнуть свою решимость быть отныне непререкаемым авторитетом и главой семьи, размахивается кулаком, чтобы им убедительнейшим для всех образом врезать, а может и треснуть по столику.

Но, видимо, в нём ещё существовали сомнения и некоторая нерешительность, так называемое слабоволие, раз он мимо столика промазывает и, притянутый за руку физическими законами, летит на пол. Где уперевшись лбом в пол и завершает своё сознательное пребывание в этой части пространства и времени суток, принявшись храпеть. А Клаве значит, не спи всю ночь и ворочайся на кровати под эти ужасающие звуки его храпа. Ну а то, что это немного не соответствовало действительности, и Клава, если и ворочалась на кровати, то только для того чтобы весь комфорт кровати ощутить собой под собой, а так она спала, как убитая, то об этом необязательно знать тому, кто заслужил в её глазах непрощение за свой не выспавшийся вид. Да-да, именно так она выглядит не выспавшись. А если Тёзка посмеет заметить, что она слишком хорошо для этого выглядит, то за такую свою невыносимую придирчивость можно получить на долгое время ссылку на диван в гостиной.

Но к удивлению Клавы, так и сяк прислушивающейся к тому, что там внизу происходит, оттуда вообще никаких шумов не доносится. А что уж говорить о том, чтобы там на весь дом храп стоял.

— Может ему интуиция подсказала проснуться? — всматриваясь в самый низ лестницы, задалась вопросом Клава, считая, что только так и должно быть, если их сердца бьются в унисон, а не порознь. — Вот он замер в себе, боясь выдать себя хоть каким-то движением. И сейчас крутит головой по сторонам с испуганным лицом, пытаясь понять, где он и что тут происходит, и что я дурак такого вчера натворил?! — На этом месте Клава снисходительно улыбнулась так, что её можно было заподозрить в желании многое простить Тёзке и не слишком сильно его наказывать. — Пусть денёк походит виноватым, а я с этой его виной буду с суровым видом смиряться как мне этого будет хотеться. — Решила Клава и начала свой тишайший спуск вниз, чтобы раньше времени не обрадовать Тёзку своим появлением. А то он приготовится к встрече с ней и по его лицу сразу и не поймёшь, как он рад этой встрече.

А тут раз, и я к полной для него неожиданности перед ним появляюсь, — а он в этот момент захотел поковырять в носу или зевнуть, — и он в этом полушаге, в полнейшем для себя неудобстве, застывает в этом положении, и не зная, как теперь быть. А Клава, конечно, сделает удивлённое, с укоризной в глазах лицо, — вот значит как, зевая, меня встречаешь, — и резко отвернув от него голову (типа видеть тебя после этого не вижу смысла), пройдёт очень рядом и мимо него на кухню. Чтобы там грохотом посуды подчеркнуть, как он ей глубоко безразличен и противен. А когда первая минута напряжения, сопровождаемая грохотом посуды выйдет, то Клава с бесконечно несчастным видом выйдет из кухни со стаканом под завязку наполненным водой, затем после внутренней борьбы посмотрит на этого неисправимого преступника, Тёзку, своим пренебрежением оскорбившего её в самых сильных и лучших чувствах, и трагическим голосом, со своими срывами, спросит его. — Пить будете?

— Угу. — Виновато бурчит в ответ Тёзка, глядя на Клаву исподлобья.

— Тогда берите. — Говорит Клава, протягивая стакан с водой Тёзке, вслед потянувшийся к ней с протянутой рукой.

— Я добавила в него лимончик, чтобы вам было не так скверно освежаться. — Отпуская руку от перехваченного рукой Тёзки стакана, сказала Клава, только искоса поглядывая на полное благодарности лицо Тёзки.

— СпасибО. — Вот как-то так обобщает ударением последний слог Тёзка, включившись в процесс осушения стакана. Когда же стакан оказывается выпит, Тёзка, уже слегка в себя пришедший, протягивает ей стакан и ещё раз говорит спасибо.

А Клава с удивлением на него смотрит и интересуется у него. — А самим уже не под силу отнести? — А Тёзке уже с большей уверенностью невозможно слышать в свой адрес такие обвинения, тогда как ему не только стакан на кухню отнести под силу, а он стакан в руках Клавы унесёт туда вместе с нею, если только…

Но Тёзки нет ни на диване в гостиной, ни на полу рядом с ним, и даже на кухне, рядом с холодильником, им и не пахнет. На чём Клава, с каждым своим дальнейшим шагом всё больше тревожащаяся, не останавливается и заглядывает куда только можно, и даже не в самые подходящие и возможные для помещения туда человеком места. Что в итоге приводит Клаву физически обратно, в гостиную, а во всём остальном в растерянность в лице и общем виде, где она, опустив руки вместе с плечами, смотрит перед собой и ничего не видит, кроме картинки ухода её Тёзки, с такой необыкновенной улыбкой обещавшего ей непременно вернуться.

— Ты только никуда не уходи, — уже пророчески слышатся теперь слова Тёзки в дверях по его уходу, — а то я приду, а тебя дома нет, и что спрашивается я буду думать, когда у меня ключа от дома нет?

— Как это нет? — строго так волнуется Клава в сторону Тёзке, если честно, то иногда ведущего себя безалаберно и слишком беспечно. — Я тебе сама положила его в пиджак. А-ну, немедленно проверь. — Клава, не дожидаясь, когда Тёзка последует её совету, лезет рукой в карман его пиджака, откуда ею вынимается связка ключей, с которой она с укором на него смотрит и как бы у неё нет слов при виде такой безалаберности и этой его несерьёзности.

А у Тёзки на всё и на это есть объясняющий ответ. — Нельзя исключать возможности их потери. — Рассудительно говорит Тёзке, забирая ключи у Клавы. — К тому же в этом твоём ответе я вижу твой уход от основной темы нашего разговора. Где я от вас, моя дорога Клава, жду ответственного подхода к ожиданию моего возвращения с работы. И я бы хотел, чтобы вы к этому факту, с этого дня ежедневной действительности, отнеслись со всей серьёзностью и вниманием. При этом не забывая, кто отныне добытчик в нашей семье.

— Вот значит как вы заговорили. — Наклонив в бок свою голову, чтобы подчеркнуть свою принципиальную позицию на Тёзку и на эти его потуги распространить свою власть во все области их совместной жизни, заговорила Клава. — Сразу вас предупреждаю. Не получится у вас, ограничить мою свободу перемещения. И если я захочу выйти погулять на улицу с подругами, то и спрашивать вас об этом не утружу себя. Вам всё понятно? — Клава своим пронзительным взглядом чуть ли не подталкивает Тёзку к необдуманным решениям, не приводя в пример факты и ссылаясь на аргументы, криком и нетерпеливым видом выразить своё больше, конечно, негодование, нежели несогласие с такой индивидуалистической позицией Клавы.

И Тёзка всё-таки не удержался и подступился к Клаве с требованием сейчас же ему объяснить, это ещё с какой подругой и куда она тут намылилась, пока он будет, не жалея себя, зарабатывать на хлеб их насущный. — Вот только не говори мне, что с этой дурой Анжелой?! — А Клава, сказать, что она обескуражена такими скоропалительными выводами Тёзки насчёт Анжелы, пару раз-то только видевшего её, и если быть откровенно честным, то не без повода в себе, так о ней умозаключать, мало сказать. А вот то, что её сейчас безмерно удивляет, так это странная забывчивость Тёзки, упомянувшего только о хлебе насущном и совсем не упомянувшего о сумочке, без которой она как без рук.

И, конечно, Клава говорит Тёзке то, что он слышать не хочет. — С кем хочу и куда только захочу пойду гулять. — Твёрдо, с непоколебимой решимостью сделать так, как она сказала, заявила Клава.

А Тёзка, видя, что Клава завелась и действует на рефлексах, вместо того чтобы уступить, идёт на ещё большую конфронтацию. — А чего ждать, можешь прямо сейчас пойти гулять. И не с Анжелой, а с тем, с кем тебе захочется. А ещё лучше с тем, кого я на дух не переношу, и он меня тоже. — Заявляет Тёзка, без ножной ложки всовывая ногу в ботинок. Но там на пути его ноги ждёт, ногой не уразумеешь, что за препятствие, а голова занята, и нога никак не хочет занять полагающееся ей место в ботинке. Что не даёт Тёзке как следует сосредоточиться на разговоре с Клавой, и он начинает ещё больше нервничать и сбиваться на мыслях. И чтобы как-то решить эту возникшую на ровном месте проблему с ботинком, он начинает носком ботинка бить ботинок об стену, чтобы воткнуть в него ногу. Из чего тоже мало что выходит и ещё больше усиливает нервность внутренней обстановки Тёзки.

А Клава и в самом деле завелась и готова наговорить всякую глупость, плюс продемонстрировать свою склонность не идти ни у кого на поводу, идя на поводу своей взрывной энергии. — А и пойду, и ты меня не остановишь. — Немедленно, со всей решимостью в себе и во взгляде на Тёзку заявляет Клава. А Тёзка, наконец-то, вбивает свою ногу в ботинок, срывая на пятке всё в кровь и в его глазах сейчас стоит боль, которая легко может Клавой интерпретирована как его сожаление за своё невоздержанное поведение. И сделай Тёзка на самую чуточку ей навстречу шаг, то он будет ею немедленно прощён, но этот упрямец и ничего не скажи ему против, как оказывается, не способен признать свою вину. И он вместо этих, всё ему прощается и заглаживается слов, с ехидством так её спрашивает. — И чего стоишь, не собираешься?

— Ах, ты… — У Клавы от таких его слов прямо всё в душе нецензурно и вслух не выговариваемыми эмоциями перевернулось. И она, только прыснув взглядом в лицо Тёзке невозможностью его видеть в таком его невыносимом существовании, резко разворачивается и бегом отсюда наверх, в спальню, чтобы там упасть на подушку и слегка в неё поплакать. А когда она проплачется, то она с гордым и неприступным видом выйдет, сверху на это ничтожество даже не посмотрит, и мимо него прямолинейно пройдёт гулять в самой шикарной своей одежде на выход и высоченных каблуках. А когда она на этих высоченных каблуках, то не всякий встречный прохожий не испытает головокружение и ещё чего-то такого в том же духе. Так что придётся вам, Тёзка, кусать свои локти, если вы не умеете в перспективе думать.

И всё бы так и произошло, — Клава в своей последовательности весь этот задуманный ею путь прошла, — если бы по выходу Клавы из спальни, её внизу не застала пустая прихожая, прямолинейно ей указывающая на то, что Тёзка, как последний трус сбежал и оставил её тут одну, плачущую, и главное, в неопределённом для неё положении — так что же ей теперь делать: идти гулять, только вопреки желанию Тёзки, тогда как самой и не больно этого хочется, или же остаться дома, как она сама того и хотела, не выведи её своими заявлениями Тёзка?

— Пройдусь до ближайшего магазина для своего успокоения. — Решила Клава, посмотрев на зеркало в прихожей, которое так и говорило, что грех не воспользоваться такой прекрасной возможностью показать себя во всей красоте на людях. — Да и почему бы не сверить часы своей красоты на людях. — Кокетливо себе улыбнувшись, Клава самопроизвольно поправила висящий на вешалке плащ Тёзки, затем упорядочила разбросанную Тёзкой при сборах обувь на полу и вышла в дверь. Правда ей далеко не удалось уйти от дома. У неё зазвонил телефон и тем самым остановил её на месте. А так как звонок телефона не столь важная причина для остановки, то тут напрашивается вывод о том, что этот звонок был крайне важный для неё.

А вот кто ей сейчас звонил, недавно упомянутая не добрым, а дурным словом Анжела, или же тот противный всему существованию Тёзки человек, то это не они и маловероятно, хоть и возможно. И хорошо, наверное, что это не они в тот момент позвонили Клаве, как ей сейчас вспоминалось, хоть это было бы не так больно, вспоминая звонок Тёзки, кто и позвонил ей тогда. А она ещё и не сразу ему стала отвечать, а стояла насупившись, глядя на его имя с экрана телефона, и раздумывая над тем, как бы ему по больней сейчас ответить — вовсе не ответив, или всё же колко ответить.

И если первый вариант, куда как болезненней был для Тёзки, — пусть помучается неизвестностью, представляя, как она гуляет с теми людьми под ручку, с кем ей воспрещается прогуливаться по сердечному договору между ними, — всё же в нём присутствует тот же недостаток и для неё — она тоже будет находиться в неизвестности насчёт его вспыльчивости.

В другом же случае, ничего из такого, о чём потом домысливай и строй догадки не было, а звучать будет одна только безжалостная правда, — вот говорили мне, желающие мне добра люди, чтобы я не доверяла своей интуиции на твой вероломный счёт, а я их не слушала, так доверившись тебе и своему сердцу — ну и дура! — и этот вариант показался Клаве наиболее предпочтительней. Тем более, нужно же ей выяснить, какая и в какой степени она дура, раз не прислушивалась нисколько умных людей и заглядывала в рот своему обманщику-супругу целых семь месяцев.

Один месяц во время своего охмурения Тёзкой, где он себя выказал таким благовоспитанным и многообещающим молодым человеком, что не поверить ему и каждому им сказанному слову, в обёртке приводящих в трепет её сердце заверений (ты единственная, кто меня понимает и поймёт), просто было невозможно. И шесть месяцев, считая со времени их свадьбы. Где он и его поведение полностью соответствовало её представлениям об идеальном супруге. Но как сейчас ею понимается, то это был всего лишь медовый месяц в их отношениях. Где этот, коварнейшего умопостроения Тёзка, скорей всего, обладающий огромным терпением, всего лишь присматривался к новым для себя брачным реалиям и искал самые слабые места в ней и их отношениях, чтобы их использовать в будущем в своих вероломных целях.

Что же это были за цели, то Клава пока что этого не знает, но по тому, как она сейчас выведена из себя, можно говорить, что он добился многого из того, чего хотел (как минимум, перегрева их отношений).

И Клава, всё это в себе накрутив во время лицезрения экрана телефона, с которого на неё плюс к имени смотрел Её любимый, так фотогенично получившийся на этой телефонной фото заставке, — а так он не слишком получается на снимках, — с нетерпимым желанием всё-всё этому нахалу высказать, нажимает кнопку ответа, и… В одно удручённое прости слово усмиряется, и после ещё некоторых смелых заверений со стороны отчаявшегося Тёзки, и сердце у него разбивается за своё никогда больше такого не повторится, несносное поведение, даёт обещание проявить к нему милосердие, и так уж быть, простить. Но только при одном условии: если Её Тёзка ещё не позабыл о своих сердечных обязательствах, и не дай бог, в другую сторону не посмотрел. А вот шутить в такой-то момент: «Ещё не успел», совсем не рекомендуется и не смешно, в общем.

— Угу. — Смиренно соглашается Тёзка. И такая тональность его ответов по душе и очень нравится Клаве. И она, смягчённая всем этим, на его трепетный вопрос: «Ну, я побежал?», вначале интересуется: «А ты ничего не забыл?», а как только Тёзка с робкой неуверенностью признаётся в своей нерешительности: «Я как в первый раз разволновался, вот и…», то у неё в голове всё начинает кружиться, так ей хочется сжать своего, такого дурачка Тёзку.

— Беги. — После небольшой паузы в трубке, со вздохом сожаления, что нужно расстаться, отпускает Тёзку Клава, не забыв пообещать ему что-нибудь приготовить к его приходу. Ну а Тёзка, видимо, не может без того, чтобы не сморозить преждевременность, а точнее откровенную глупость. И он вместо того, чтобы к примеру сказать: «Я побежал», берёт и с ехидцей говорит: «Надеюсь, не сюрприз». И что спрашивается, должна ему сейчас ответить Клава?

И, пожалуй, Тёзке сейчас и вообще, с Клавой повезло. И она не стала акцентировать своё внимание на этой неуместности Тёзки. А она, только нахмурившись, строгим голосом говорит ему: «Давай уже отключайся. И беги на работу, где тебя поди что уже все заждались». И Тёзка внял голосу её разума (раз своего нет), со словами (что это сейчас было?): «Ага, заждались», отключается, и дальше, Клаве, покачивающей в иронической укоризне головой, остаётся только догадываться.

После чего она бегом, а если точнее, быстрым шагом, идёт до ближайшего магазина, где ею покупается всё, что ей на глаза попадается, и кажется подходящим и необходимым для встречи Тёзки с работы. С чем она тем же спешным ходом возвращается домой, где всё купленное из пакетов на кухонный стол вываливает, с задумчивым видом на всю эту гору разнообразных и отчасти несовместимых друг с другом продуктов смотрит, и в итоге свой выбор останавливает на телефоне. Который, как всегда ею выясняется, и она этим всегда пользуется, находит для неё выход из сложившегося сложного положения, того же выбора между столькими вариантами приготовления ужина.

А вот позвони она по одному, не только ей известному номеру телефона, то там в один момент решат этот вопрос для таких занятых домохозяек, которым ведь не только ужин нужно приготовить к приходу своего бесконечно обожаемого супруга, но и самой приготовиться к этой встрече. И тут даже и вопроса предпочтений не возникает, когда вернувшийся с работы домой супруг, видит в какой готовности его встречает такая красивая умница жена. И он даже в случае сложных отношений со своим желудком, кого он сегодня весь день голодом морил, обещая ему вечером наверстать упущенное, — сам же слышал, что Клава там обещала приготовить к нашему приходу, — и не подумает посмотреть в сторону этих ароматных запахов.

А он тут же всё своё внимание обратит на так невероятно приодетую и приукрашенную Клаву, встречающую его, конечно, несколько распущенно в новой причёске, на которую большую часть дня и ушло, но надо отдать ей должное в её изобретательности в деле умения его поражать с порога своим неприкрытым ничем видом, и согласится со всеми её требованиями к нему, высказанными в такой устной форме.

Но Тёзка в назначенное им же время не явился, и получается, что Клава напрасно столько себя готовила к этой его встрече, по быстрому смотавшись в парикмахерскую, затем в один из бутиков, одной, пикантного характера специализации, и как итог, в винный отдел за шампанским. А это всё не только траты финансового характера, но и проявление с её стороны заботы. А если всё это натыкается на стену безразличия в виде вот такого игнорирования, которое продемонстрировал Тёзка, то тут и слов сразу не найдёшь, так Клаве обидно становится за себя несчастную.

И она бы сейчас немедленно разбила бы об голову этого негодяя Тёзки бутылку шампанского, попадись он ей под руку или хотя бы будь в наличие его голова. Но так как всего этого сейчас не было, а Клава пребывала в тревожном состоянии духа, которое только всё больше усугублялось со временем отсутствия и не нахождения Тёзки, то она начала всё больше терять присутствие духа и бледнеть в растерянности. Где она обвела уже робким взглядом внутренний интерьер гостиной и, разведя в стороны руки, громко вслух, с долей истерики в голосе, вопросила:

— И где, чёрт его возьми, его носит?!

Здесь она замолчала и принялась прислушиваться. Вначале к окружающей её обстановке, где тиканье настольный часов не просто её сбивало и напрягало, а они своим размерным ходом, с каждым тиком вгоняли Клаву в неистовство её раздражения, вылившегося в итоге в её рукоприкладство по отношению к этим часам, нашедших своё успокоение об стенку кухни.

А вот Клаве, судя по её взрывному виду, пока что нисколько не жалко часов, и она не испытывает раскаяния за такие свои совсем необдуманные поступки. Правда, не всё так однозначно, и она, вернувшись обратно в центр гостиной, набирает в лёгкие воздуха, затем всё ею набранное выдувает себе в чёлку, немного успокаивается и с виноватой улыбкой проговаривает. — Это было слишком грубо и поспешно. — Здесь она смотрит на разбитые часы, и дальше проводит свою мысль. — Сейчас главное не спешить и не делать скоропалительных выводов. — С этим решением она подходит к мойке на кухне, где наливает себе полный стакан воды, смотрит внимательно на него и, глядя вперёд перед собой, начинает пить воду.

Когда же вода из стакана ею выпивается, она ставит стакан на кухонный гарнитур, замирает в себе, проводя внутренний анализ своего организма, получившего такое в себя водяное наполнение. А как только всё внутри успокаивается, она выводит для себя формулу своего дальнейшего поведения. — Надо прислушаться к сердцу. Что оно подскажет. — Клава, явно действуя на интуитивных началах своей природы, умолкает внешне и видно по ней, начинает прислушиваться к своему сердцу.

А то видимо и само находится ни в малом расстройстве и непонимании этого подлеца Тёзки, который так вчера её обнадёжил своими столь крепкими и заподозрить просто невозможно в каком-то подлоге, заверениями в особенности своих сердечных чувств в её сторону, и в нём всё бурлит в негативной содержательности по отношению к этому обманщику Тёзке, более чем беспечному человеку и не скрупулёзно относящемуся к исполнению своих обязательств.

— Ну, только покажись мне на глаза, негодяй! — со всей строгостью, на которую было способно сердце Клавы, оно посмотрело на этого негодяя Тёзку, ещё больше ненавистно представляющемуся Клаве в памятливом свете в прихожей, когда он робко скрывал свою улыбку, искоса посматривая на неё в тот момент гневающуюся и даже не подозревающую о том, что это последний раз, когда они видятся. — Нет! — У Клавы от таких мимолётных мыслей сердце упало вниз, потянув вместе с собой её ноги в коленках. И Клаве особых трудов стоило выстоять на месте, где ей сил придала её рассерженность на Тёзку, которая в данный момент была наиболее влиятельной в ней внутренней силой, и она направляла Клаву в нужную ей сторону.

— И я, конечно, не смею утверждать, не имея достоверных фактов и аргументов, но на анализе ситуации и косвенные факты на многое из этого указывают, вполне могу задаться некоторыми вопросами, которые никому не понравятся. — Вот в такую сторону направляла рассерженность и внутреннее расстройство Клавы её призадуматься. И Клаве ничего не остаётся другого, как придать свой негативный смысловой оттенок некоторым поступкам Тёзки, сейчас видящихся ею в этом свете зрения. И при этом на помощь в этом деле сразу на ум приходят столько советчиков, которые давно ей об этом говорили и её предупреждали, собственно, о том, с чем она сейчас столкнулась в поведении Тёзки.

— Я тебе всегда говорила, а ты ещё меня не хотела слушать, что он себя ещё покажет во всей своей красе, а тебе только и останется, как кусать свои ногти. — Для виду сокрушалась самая настырная советчица Клавы, от которой просто невозможно отделаться хотя бы по причине своих самых прямых и близких родственных отношений с ней, то есть мама Клавы, Артемида Сизифовна. И у неё, конечно, есть свой субъективный взгляд и внутренняя мотивация так упрямо думать в адрес Тёзки, этого нелепейшего из всех возможных зятьёв, кто с первого знакомства и сразу вызвал у неё безоговорочное неприятие в данном близком качестве в сторону её дочери. А вот Клаве он и не пойми из каких внутренних побуждений понравился сразу (ясно, что для того чтобы насолить ей), и чем больше они, её семья, этому её выбору противились, даже с использованием вполне разумных доводов (он тебе не пара: ты вся в шоколаде, а у него за душой ничего нет), а не одних только оценочных мнений и бывало что и оговоров со своими провокациями, тем сильнее они укрепляли её решение пойти им вопреки, замуж за Тёзку.

— Не кусай ногти! — а вот кто это сейчас сказал Клаве, сама она себе или представившаяся ей мама, с укоризной на неё посмотревшая в отражение экрана телевизора и на то, как она зубками взялась за свои ноготки, то она и не знает, одёрнув себя от своих пальцев рук.

— Так. Надо успокоиться. — Клава принялась себя приводить в собранность. — И для начала попытаться понять, где он может сейчас быть. — Клава мысленно себя направила в сторону этого представления, и тут же прыснула слезами, с исказившимся лицом, в рёве дав ответ на это своё представление. — В морге-е-е! — Клава своим рёвом, с полу падением на колени, где она зацепилась руками за стол и тем самым сейчас находилась в подвешенном положении, перепугала единственное живое существо, с давнишних пор здесь проживающее и сейчас находящееся с ней в доме — кошку Марусю. Где эта ухоженная кошка, воспитанная на взаимном уважении и ни разу не слышавшая изменений интонации голоса своей хозяйки в сторону его повышения, была крайне удручена тем, чему она сейчас стала свидетелем. А если учесть тот факт, что она занимала острожную позицию по отношению к Тёзке, то не трудно догадаться, кого она обвинит в таких зловещих изменениях и поведении своей любимой хозяйки.

— Надо было прислушаться к зову своих инстинктов и принять приглашение Артемиды Сизифовны. Но нет, я не могу, ведь у меня огромное и любящее сердце, и я никогда не брошу свою хозяйку. Вот же дура. И теперь дрожи вместе с ней под диваном и опасайся появление этого, никакого к нему доверия, явно собачника, Тёзки. — Забравшись очень быстро под диван от этих криков, рассудила кошка Маруся, выглядывая из-под дивана.

А Клава между тем, со словами: «Надо успокоиться и взять в себя в руки», и вправду берёт себя в руки, и уперевшись на них и через них об стол, приподнимается. Здесь она пытается умерить дрожь в руках, начав их тереть друг об дружку. После чего она с рассудительностью в лице, но всё же ещё не полностью с ровными мыслями окидывает пространство комнаты перед собой в попытке зацепиться в нём за нечто такое, что поможет ей найти объяснение отсутствия дома Тёзки. И ей это удаётся сделать. Правда не так буквально, а в некоторой косвенной проекции — она вдруг наткнулась на телефон. А он уж точно даст ответы на многие волнующие её вопросы.

И Клава, укорив себя в том, что она сразу не прибегнула к помощи телефона, бегом до него, где он с той же поспешностью берётся в её руки и…Клава зависает, с робостью смотря на экран телефона. — А если он не ответит? То, что тогда мне останется думать? — сглотнув слюну, испуганно задалась этими тревожными вопросами Клава. И тут же опять исказилась в лице, и хоть не так как в первый раз эффектно и трагично живо, пробулькала рёвом себе в нос: «В морге-е-е!».

Что, видимо, обладает успокаивающим эффектом, и Клава, немного приободрившись, всё-таки нажимает кнопку вызова, и чёрт тебя побери и ненавижу тебя всем сердцем Тёзка, его нет в сети. И как противным голосом говорит в телефон, скорей всего, такая же негативная девка, то абонент может быть так же выключен. А это всё наводит Клаву на усугубляющие поведение Тёзки мысли. И как только Клава услышала в трубку женский голос, да ещё такой противный, то сразу же ассоциативно происходящему размыслила. — Знаю, что это за места такие, конспирологически так называемые вне действия сети.

ПодлОвилась эта рыбка (Тёзка дурачок) в сеть этой негативнице, противнице всего нравственного, построенного на семейных ценностях контента (раз меня никто в этих серьёзных целях не рассматривает и не зовёт замуж, то буду мстить всему этому семейному роду человечества), и он сейчас, одурманенный ею с помощью химических реагентов типа клофелина, или алкоголя, — а сперва она привлекла к себе внимание этого остолопа Тёзки короткой юбкой и милой улыбкой, с исходящей от самого сердца просьбой помочь ей скоротать своё одиночество (а этот дурак никогда не пройдёт мимо людей, которым нужна помощь), — выброшенный за порог осознанной действительности, лежит где-нибудь на грязном полу или канаве, в неглиже. А она, прибрав себе в руки всё, что только можно найти в нём, и телефон в первую очередь, теперь ходит с телефоном и над всеми знакомыми Тёзки надсмехается, ставя его в возмутительнейшее для всех его знакомых положение: за его спиной называя его очередным абонентом, не прикрыто так намекая на очень многое в их отношениях.

И Клава в этом своём нервном волнении, где она цепляется за всякую, даже за самую невероятную возможность объяснения отсутствия дома Тёзки, в этом своём осмыслении этого голоса в трубке телефона Тёзки, могла бы дойти до таких крайностей, что потом и самой не найти объяснения, как так можно было подумать. Но хорошо, что она вовремя успевает нажать кнопку выключения набора номера телефона и это даёт ей возможность слегка и на недолгое время успокоиться. Ну а когда это недолгое время проходит, то Клава уже со сложным выражением лица смотрит на телефон, и задавшись вопросом: «Интересно, и всем он так отвечает, или только мне?», принимается листать телефонную книжку в телефоне, в желании выявить там подозрительные контакты.

Что, определённо странно, но всё же объяснимо её большой взволнованностью и переживаниями, где она могла забыться и принять свой телефон за телефон Тёзки, в котором всегда присутствовало столько неизвестных ей контактов, о которых ей бы хотелось получить больше информации, хотя бы на вот такой экстренный случай. А спросить о них она у Тёзки всё как-то не решалась, хотя бы потому, что без его ведома не считала возможным вторгаться в пределы этой части его личной жизни. Ведь тогда бы он получил прекрасный шанс иронизировать над ней и её принципиальной позицией, иметь некоторые личные пространства в себе, куда без её разрешения не сметь лезть.

И вот сейчас она, явно находясь отчасти не в себе и с переполохом в голове, который расставил в её голове всё по разным местам, смотрела в телефонную книжку своего телефона и видела там список не её, а Тёзкиных контактов. А как увидела в таком своём осмыслении, то тут же принялась поражаться и недоумевать. — Я что-то не поняла! — с первого контакта в телефонной книжке растерялась Клава, обнаружив там имя Анжела. — Это что ещё такое?! И что она тут делает? — один за другим потекли в голову Клаве вопросы, а вслед за ними подсаживающие в коленях, огорчающие до глубины души Клаву ответы-откровения предательской сущности подруги Анжелы. Теперь-то многое за неё и Тёзку становится понятным, почему они так на публику выказывали в отношении друг друга столько предвзятости и негатива. А им так было удобнее вводить её в заблуждение и по большому счёту, что уж себя обманывать, обманывать её.

— Мы этой дуре продемонстрируем, как мы друг друга терпеть не можем. А как только она на наш счёт успокоится и тебя, любовь моя, спишет со счетов соперницы, то нам будет куда легче обманывать эту простушку. — За спиной Клавы, прямо на ушко шептал Анжеле всё это коварство Тёзка, а затем всякие глупости, которые так щекочут нервы и приводят в особое расположение девушек, заводя их дальнейшие поступки за грани привычного и приличного.

— Ах ты, паскуда! — Клава аж обомлела от такого своего представления коварной сущности и наличия ума у Анжелы, так ловко притворяющейся глупейшим в мире созданием. — А таких глупейших созданий только и обожают эти негодяи. — В сердцах выговорила Клава. — Вслух они всего этого никогда не признают, заявляя, что они не понимают своё будущее с человеком не умным, тогда как им и не нужно такое своё понимание, когда им ближе всего свой комфорт, который как раз обеспечивают вот такие неразумные создания. Какая же я дура, что умная! — Клава вновь взялась за своё, за рёв, с брызганьем слёз из глаз. В результате чего кошка Маруся вновь вдавливается в угол и даже начинает шипеть на невидимого противника.

Клава, между тем, немного успокаивается, интуитивно почувствовав, что здесь, в случае с Анжелой, не всё так однозначно, и имеет место желание Тёзки её подразнить, а может сбить её с хода объективной мысли. — А возьму-ка я и специально запишу в телефонную книжку Анжелу. Вот же она удивится. И за всем этим и не сможет дальше пойти по списку людей в телефонной книге и обнаружить там очень знаковые для меня номера. — Заглядывая много дальше перед собой, коварно рассудил Тёзке, заметив с какой живостью в глазах Клава посматривает в сторону его телефона. А ранее, по выходу из ванной, он так же сумел заметить, как Клава одёрнулась от его телефона, так притягательно лежащего на кровати (точно хотела заглянуть).

— Да, всё верно. — Клава догадалась насколько хитёр её Тёзка, ставя такие препятствия на её пути. — Но я же умная. — Клава на этот раз обрадовалась тому, что в ней есть, и пошла дальше перелистывать телефонную книжку. — Какое-то прямо дежавю. — Следуя вниз по номерам телефонной книжки, Клава с удивлением заметила, что телефонные номера и люди в ней всё ей знакомые. — Странно всё это. — Клава остановилась в изучении телефонной книжки. Затем она отрывает от телефона голову, смотрит перед собой, и вдруг решает пойти в ванную и в ней окончательно успокоиться. Но только не так, как могли бы подумать люди с трагическим умопозволением — навсегда.

А она в неё погрузилась без лишних на себе подробностей, о которых здесь не будет упомянуто по причине деликатности этой темы, и за принципиальную позицию Клавы на себя и свои области личного, куда и Тёзка только с её разрешения время от времени допускается. По выходу из ванной Клавы, от неё можно было ожидать принятия энергичных решений и действий людьми динамично мыслящими. Но и здесь Клава не оправдала вот таких возложенных на неё надежд, и она даже не посмотрела в сторону лестницы, соединяющей первый и второй этажи дома, где ванная находилась на втором, а прямиком направилась в сторону спальни. Где она, как была в халате, так в нём и устроилась в кровати, выдав своё не полностью ровное состояние тем, что с ходу бросилась в неё.

Где она зачем-то сказала, глядя в безызвестную даль: «Утро вечера мудреней», и закрыв глаза, уснула.