Полное собрание стихотворений

Игорь Северянин

В книге собраны стихотворений Игоря Северянина, прекрасного русского поэта, который, по словам В. Брюсова, «глубоко переживает жизнь и своими ритмами заставляет читателя страдать и радоваться вместе с собою».

VICTORIA REGIA

Четвертая книга поэз

I. А САД ВЕСНОЙ БЛАГОУХАЕТ!.

ВЕСЕННИЕ ТРИОЛЕТЫ

Андрею Виноградову

Еще весной благоухает сад,

Еще душа весенится и верит,

Что поправимы страстные потери,-

Еще весной благоухает сад…

О, нежная сестра и милый брат!

Мой дом не спит, для вас раскрыты двери…

Еще весной благоухает сад,

Еще душа весенится и верит…

Еще благоухает сад весной,

Еще в глазах моих блестят слезинки,

Еще влекут в безвестное тропинки,-

Еще благоухает сад весной…

О, жизнь моя! Ты вся еще пред мной!

Черемух цвет пророчит мне снежинки…

Еще благоухает сад весной,

Еще в глазах моих дрожат слезинки…

А я устал! а юность позади!

Зачем же сад весной благоухает?

Взор отсверкал, померк и потухает.

И я устал… и юность позади…

О, жизнь моя! Ты вся еще в груди!

Вопью тебя, — и сердце воспылает!

Пусть я устал, пусть юность позади,

Но сад еще весной благоухает!..

1913. Веймарн. Мыза Пустомержа

ВОСТОРЖЕННАЯ ПОЭЗА

Восторгаюсь тобой, молодежь!-

Ты всегда, — даже стоя, — идешь,

Но идешь постоянно вперед,

Где тебя что-то многое ждет.

Не желаю я думать о том,

Что с тобою случится потом,

Что, спустя много весен и зим,

Будет твой крылолет отразим.

Но пока молодежь молода,

Не погаснет на небе звезда,

Не утопится солнце в воде,-

Да весенятся все и везде!

И смотрю я в сплошные глаза:

В них потоп, а в потопе — гроза,

А в грозе зацвели васильки…

Оттого — я, не зная тоски,

Так спою, что и ты запоешь,

Овосторженная молодежь!

Так грозово возгряну “ypa”,

Что умрет безвоскресно вчера!

И вонзаю я в завтра копье,

Прославляя сегодня твое!

1914. Январь

Керчь

КУЗНЕЦ

Спеши к наковальне, кузнец!

Покуда здоров ты, покуда ты молод,

Куй счастью надежный венец!

Душою измолот, душою расколот,

Душою истерзан, когда, как свинец,

Жизнь станет тяжелой, и старости холод

Напомнит про глупый, нелепый конец,-

Тогда берегись, не хватайся за молот:

Тебе он изменит, кузнец!

1910

ПОЭЗА ДОВЕРИЯ

Верю небу! Верю морю!

Верю ночи! Верю дню!

Никого не опозорю!

Ничего не оскверню!

Верю солнцу! Верю смерти!

Верю вере и любви!

Каждой грезе! каждой жертве!

Слову вечному: “Живи”!

Верю в радость и страданье!

Верю в фабрику! в стихи!

Верю в строгое молчанье

И в вульгарное “хи-хи”!

Все приемлемо, все нужно,-

Это каждому скажи,

Как мне северно, как южно

Верить этой общей лжи.

1914. Февраль

Одесса

В ПОЛЕ

В полях созрел ячмень,

Он радует меня!

Брожу я целый день

По волнам ячменя.

Смеется мне июль,

Кивают мне поля.

И облако — как тюль,

И солнце жжет, паля.

Блуждаю целый день

В сухих волнах земли,

Пока ночная тень

Не омрачит стебли.

Спущусь к реке, взгляну

На илистый атлас;

Взгрустнется ли, — а ну,-

А ну печаль от глаз.

Теперь ли тосковать,

Когда поспел ячмень?

Я всех расцеловать

Хотел бы в этот день.

1909. Июль

Мыза Ивановка

НЕ ЗАВИДУЙ ДРУГУ

Не завидуй другу, если друг богаче,

Если он красивей, если он умней.

Пусть его достатки, пусть его удачи

У твоих сандалий не сотрут ремней…

Двигайся бодрее по своей дороге,

Улыбайся шире от его удач:

Может быть, блаженство — на твоем пороге,

А его, быть может, ждут нужда и плач.

Плачь его слезою! смейся шумным смехом!

Чувствуй полным сердцем вдоль и поперек!

Не препятствуй другу ликовать успехом:

Это — преступленье! Это — сверхпорок!

1909

ПРЕДЧУВСТВИЕ ПОЭМЫ

Душа все больше, все безгневней,

Все малодушнее она…

Я грежу летом и деревней,

И это значит — вновь весна!

О, неизменная невеста,

Подруга моего стиха,

Под взрывы птичьего оркестра

Встречай улыбно жениха!

Прости былые заблужденья,

Ошибки молодой любви

И, в ореле всепрощенья,

Вновь нареченным назови!

Своею негою измаяв,

Дай благостно с тобой возвлечь,

Чтоб на бессмертье Дочь обречь,-

Чрез двадцать шесть волнуйных маев,

Чрез двадцать шесть бесплотных встреч…

1914. Март

Петроград

ЛУЧИСТАЯ ПОЭЗА

Ан. Н. Чеботаревской

Я хочу быть росою двух цветущих цветов.

Я хочу быть стезею голубых голубков.

Я хочу быть солучьем двух лазурных планет.

Я хочу быть созвучьем между “да”, между “нет”

Если буду росою, обрильянчу цветы.

Если буду стезею, олазорю мечты.

Если буду солучьем, я миры съединю.

Если буду созвучьем, я себя сохраню.

Так да буду собою и во веки веков!

Животворной росою двух цветущих цветов,

Бирюзовой стезею голубых голубков,

И солучьем созвездий, и созвучьем основ.

1913. Февраль

CARTE-POSTALE^[17]

Сегодня я плакал: хотелось сирени,-

В природе теперь благодать!

Но в поезде надо, — и не было денег,-

И нечего было продать.

Я чувствовал, поле опять изумрудно,

И лютики в поле цветут…

Занять же так стыдно, занять же так трудно,

А ноги сто верст не пройдут.

Гулять же по городу, видеть автобус,

Лицо проститутки, трамвай…

Но это же гадость! Тогда я взял глобус

И, в грезах, поехал в Китай.

1912. Май

СПб

МОНОЛОГ

Не правда ль? позорно дать руку тому,

Кто гибнет и верит, что можешь помочь ты…

Позорно и скучно, и странно… К чему —

Когда есть “летучие почты”,

Конфетти и шпоры, и танцы, и лесть?

Вот в том-то и ужас, что все это есть!

Когда же умрет он — бессильный, больной —

И в церковь внесут его прах охладелый,

Ты плакать, пожалуй, посмеешь!.. Иной

Подумает: “слезы души опустелой”…

Будь я мертвецом, я покинул бы гроб,

Согнул бы законов природы кольцо

И все для того, для того это, чтоб —

Тебе плюнуть в лицо!..

1909. Декабрь

РОНДОЛЕТ

Смерть над миром царит,

а над смертью — любовь!

Мирра Лохвицкая

“Смерть над миром царит, а над смертью —

любовь!”

Он в душе у меня, твой лазоревый стих!

Я склоняюсь опять, опечален и тих,

У могилы твоей, чуждой душам рабов.

У могилы твоей, чуждой душам рабов,

Я склоняюсь опять, опечален и тих,

“Смерть над миром царит, а над смертью —

любовь!”

Он в душе у меня, твой скрижалевый стих:

Он в душе у меня, твой скрижалевый стих:

“Смерть над миром царит, а над смертью —

любовь!”

У могилы твоей, чуждой душам рабов,

Я склоняюсь опять, опечален и тих.

Я склоняюсь опять, опечален и тих,

У могилы твоей, чуждой душам рабов,

И в душе у меня твой надсолнечный стих:

“Смерть над миром царит, а над смертью —

любовь!”

1910. Февраль

СОНАТА

Каждый вечер вы веете мимо

В темном платье и с бледным лицом,

Как гетера усладного Рима,

…

Я всегда вижу только ваш профиль,

Потаенно-печальный овал

И в Магдалах ли вас, на Голгофе ль,

Только, помню, когда-то знавал.

На меня никогда, никогда вы

Не взглянули, не смели взглянуть:

Вашу память душили удавы,

И медянки окольчили грудь.

И пока полносердно с балкона

Я, лелея, смотрел вам во след,

Богоматери меркла икона,

И дрожал я войти в кабинет:

Мне казалось, что гасла лампада,

И пустел, закрываясь, киот…

Все я ждал, что из росного сада

Кто-то девно меня позовет…

И на миг несказанным обманут,

Я спешил на несказанный зов,

И не видел, как ландыши вянут

От моих недостойных шагов.

1911. Ноябрь

РОМАНС III

За каждую строку, написанную кровью,

За каждую улыбку обо мне,-

Тебе ответствую спокойною любовью

И образ твой храню в душевной глубине.

Не видимся ли миг, не видимся ль столетье —

Не все ли мне равно, не все ль равно тебе,

Раз примагничены к бессмертью цветоплетью

Сердца углубные в медузовой алчбе?…

О, да: нам все равно, что мы с тобой в разлуке,

Что у тебя есть муж, а у меня — жена.

Ищи забвения в искусстве и в науке.

И в сновидениях, и в грезности вина.

Работай и мечтай! читай, переживая!

Живи себе вовсю, отчаянно греша!

Ведь ты же человек! Ты — женщина живая!

Ведь не без тела же — она, твоя душа!

Я тоже не святой… Но со святой любовью

— Благодарю тебя, отвоенный вполне,

За каждую мечту, проникнутую кровью,

За каждую твою слезинку обо мне!

1914, Март

ВЕСЕННИЕ РОНДЕЛИ

1

Опять Вы бродите в лесах,

Опять Вы бегаете в поле,

Вы рады солнцу, ветру, воле,

Вы снова в смутных голосах

Очарования и боли.

Опять Вы бродите в лесах,

Опять Вы бегаете в поле.

Я к Вам спешу на парусах

Своих экстазных своеволий,

Плету венки из центифолий,

И сердце — твердо на часах,

Пока Вы бродите в лесах.

2

Я вас не видел года два,

Но никогда не забываю,

Как выходил встречать к трамваю

И как кружилась голова.

Какие нежные слова,

Какое устремленье к маю!

Я Вас не видел года два,

Но никогда не забываю.

Два раза уж росла трава —

Я уходил к иному краю,

Но все по-прежнему сгораю

Желаньем видеть Вас у рва,

Где не встречал Вас года два!

3

Вы не видали средь осин

По направленью пятой горки

Сухие сморщенные корки

Того, что было — апельсин?

С другою женщиной, чей сын

Был создан мной на том пригорке,

Вы нас встречали средь осин,

По направленью к пятой горке?

Я спасся, спасся от трясин,

И вот опять один я в норке,

Мой разум ясен, взоры зорки,

И, что поэт опять один,

Вы не слыхали шум осин?

4

Вы мужу верная жена,

Но вам от этого не слаще

Грустите Вы все чаще, чаще,

Душа тоской поражена.

Мечта светла, мечта нежна,

Когда Вы с ней в ольховой чаще.

Вы мужу верная жена,

Но Вам от этого не слаще.

Как жизнь угрозна и страшна

В своей бездарности кричащей,

И где же выход настоящий

Тому, кто в ночь не знает сна,

Кто мужу верная жена?

5

Зажгла малиновый фонарь

И плачет на груди кузины.

Закат. Лиловые долины.

Томленье. И луна — янтарь.

Ей вспоминается январь.

Концерт и взор его орлиный.

Зажгла малиновый фонарь

И плачет на груди кузины.

Как обманул ее алтарь!

Грустит. Из небольшой корзины

На блюдечко кладет малины

И апатично, впредь как встарь,

Горит малиновый фонарь.

6

Ах, барышня, я Вас виню,

Что вы сестры не окрылили,

Что вместо каталога лилий

Позволили взглянуть в меню…

Я слов Своих не изменю

И, без особенных усилий,

Ах, барышня, я Вас виню,

Что Вы сестры не окрылили.

Муж хочет есть? ну, дать свинью;

Глядишь, цыпленком угостили;

Но вы же сами — в “новом стиле”,

И вдруг — не допустить к огню?…

Да, барышня, я Вас виню…

1913

Мыза Пустомержа

ОНА И ОНИ

Ночеет парк, отишен весь бесстыжей тьмой.

Я прохожу, брожу во тьме, во тьме.

Я знаю я, что ждет меня ее письмо.

И хорошо мне оттого, и сон — в уме.

Здесь нет ее, но здесь они, и много их.

Что ты шипишь, хрипишь, скрипишь, ворчишь,

скамья?

Да, я сидел на трухло-злых столбах твоих.

Да, до нее и не она была моя.

И много их. И мне не счесть. Ну да, ну да.

Все знаю я. Все помню. Хочу забыть,

Как на траве, как на скамье, как у пруда

Случайных дев хотел в мечту я осудьбить…

Душа вне тела, ты — мечта! А груда тел,

Тел вне души — возмездье жизни за мечту.

Пока я ею до конца не овладел,

Души другой (и ни одной) я не прочту…

1911. Ноябрь

Гатчина

ТАК УЖ СКАЗАЛОСЬ…

О своей любви Вы мне не говорите:

Я люблю мужа, у меня дети;

Не трудитесь расставлять сети,

А если пылаете, — сгорите!

Меня коробят ваши признанья,

Вы меня не уважаете. Оставьте.

От сантиментальностей избавьте,

Или — я скажу: “до свиданья”.

Ах, я хотела сказать: “прощайте”,

А сказалось отчего-то: “до свиданья”…

Ну что же делать? В наказанье

И вы можете сказать мне: “прощайте…”

И дождетесь моего прощенья…

(Все должно прощаться до свиданья…)

О, не правда ли: мое оправданье —

Ваше наслажденье?

1911. Ноябрь

КОРРЕКТНОЕ ПИСЬМО

Тебе доверяюсь: сочувствуй иль высмей,

Но выслушай несколько строк.

Читая твои укоризные письма,

Я снова печален и строг.

Во многом права ты, мне данная Богом,

Сберечь от опасного рва,

Но, критик суровый, во многом, во многом,

Прости, не совсем ты права.

Тебя все смущает: но кто же он, кто он?

Нахал? сумасшедший? больной?

Новатор в глазах современников, клоун,

В глазах же потомков — святой.

Я разве не мог бы писать примитивно,

Без новых метафор и слов?

Я так и пишу иногда. Но наивно

Порой от запетых стихов.

Твой ласковый голос когда-то мне вырек

(Ты помнишь, мой друг дорогой?),

Что я не новатор, что я — только лирик,

Дитя с мелодичной душой…

Сужденье твое — мне закон: твой поклонник

Я весь, — с головы и до ног.

Допустим, я лирик, но я — и ироник…

Прости. Я подавлен и строг.

1912

ТИАНА

Тиана, как странно! как странно, Тиана!

Былое уплыло, былое ушло…

Я плавал морями, садился в седло,

Бродил пилигримом в опалах тумана…

Тиана, как скучно! как скучно, Тиана!

Мадлэна — как эхо… Мадлэна — как сон…

Я больше уже ни в кого не влюблен:

Влюбляются сердцем, но — как, если — рана?…

Тиана, как жутко! как жутко, Тиана!

Я пил и выплескивал тысячи душ

И девьих, и женских, — все то же; к тому ж

Кудесней всех женщин — ликер из банана!..

Тиана, как дико! мне дико, Тиана,

Вложить вам билеты в лиловый конверт

И ждать на помпезный поэзоконцерт:

Ведь прежде так просто — луна и поляна.

И вдруг — вы, снегурка, нимфея, лиана,

Вернули мне снова все миги тех лет,

Когда я был робкий, безвестный поэт,

О славе мечтавший, — без славы дурмана…

Тиана, как больно! мне больно, Тиана!

1913. Ноябрь

КЛАДБИЩЕНСКИЕ ПОЭЗЫ

I

Да, стала лирика истрепанным клише.

Трагично-трудно мне сказать твоей душе

О чем-то сладостном и скорбном, как любовь,

О чем-то плещущем и буйном, точно кровь.

И мне неведомо: хочу сказать о чем,

Но только надобно о чем-то. Быть плечом

К плечу с любимою, глаза в глаза грузя.

Там мало можно нам, а сколького нельзя.

Какою нежностью исполнена мечта

О девоженщине, сковавшей мне уста

Противоплесками чарующих речей,

Противоблесками волнующих очей!

Не то в ней дорого, что вложено в нее,

А то, что сердце в ней увидело мое,

И так пленительно считать ее родной,

И так значительно, что нет ее со мной…

Мадлэна милая! Среди крестов вчера

Бродя с тобой вдвоем, я думал: что ж, пора

И нам измученным… и сладок был озноб,

Когда — нам встречные — несли дубовый гроб.

И поворачивали мы, — плечо к плечу,-

И поворотом говорили: “не хочу”.

И вновь навстречу нам и нам наперерез,

И нагоняя нас, за гробом гроб воскрес.

И были мертвенными контуры живых,

Под завывания о мертвых дорогих,

И муть брезгливости, и тошнота, и страх

Нас в глушь отбросили…

Живой на мертвецах,

Как я скажу тебе и что скажу, когда

Все всяко сказано уж раз и навсегда?!

1914. Декабрь

II

Вы на одиннадцатом номере, из Девьего монастыря,

Домой вернулись в черной кофточке и в шляпе

беломеховой,

С лицом страдальческим, но огненным,

среброморозовой мечтой горя,

И улыбаясь смутно-милому, чуть вздрагивая головой.

И было это в полдень солнечный, в одну из наших

зимных встреч

На парковоалейных кладбищах, куда на час иль

полтора

Съезжались мы бесцельно изредка, — давнишние ль

мечты сберечь,

Глаза ль ослёзить безнадежностью иль в завтра

претворить вчера…

Как знать? Да и зачем, любимая? Но “незачем”

больней “зачем”:

“Зачем” пленительно безвестностью, а “незачем”

собой мертво.

Так мы встречались разнотропные, наперекор всему

и всем,

Мы, не встречаться не сумевшие во имя чувства

своего…

Ни поцелуя, ни обручия — лишь слезы, взоры и слова.

Слегка присев на холм оснеженный, а часто — стоя

тайный час.

Какой озлобленною нежностью зато кружилась голова!

Какою хлесткой деликатностью звучало — “Вы”,

и “Вам”, и “Вас”.

Назвать на “ты” непозволительно; и в голову мне

не придет

Вас звать на “ты”, когда действительно Вам дорог

Ваш привычный муж.

Особенно Вы убедительна, что легче не встречаться

год,

Что эти встречи унизительны, что надобность

скрывать их — ужас!..

О, любящая двух мучительно! Вам муж как мне моя

жена:

Ни в мужа, ни в жену влюбленные, и ни в друг

друга — в Красоту!

Пленительнейшая трагедия! Душа, ты скорбью

прожжена!

Зато телесно неслиянные, друг в друге видим мы

Мечту!

1914. Декабрь

ВАРИАЦИЯ

Весна — и гул, и блеск, и аромат…

Зачем мороз снежинки посыпает?

Наряд весны нежданной стужей смят,

Асад еще весной благоухает!..

Но солнце вновь дробит лучистый звон

И лед в лучах певучих растопляет —

Опять весна взошла на пышный трон,

И снова сад весной благоухает!

1908. Ноябрь

ПОЭЗА МАЙСКИХ ДНЕЙ

Какие дни теперь стоят!

Ах, что это за дни!

Цветет, звенит, щебечет сад,

Господь его храни!

И нет кузнечикам числа,

Летящим на восток,

Весна себя переросла,

И рост ее — жесток…

У моря, в липовой тени,

Стада на берегу.

Я не могу в такие дни

Работать, не могу!..

Ах, что же делать мне с собой?

Я весь сплошная лень:

В такие дни я сам не свой,

Ведь в эти дни — сирень!

Безволно море. Синегладь.

А небо — как оно.

Нельзя ни грезить, ни желать,

Чего-то не дано…

Чего-то жду, кого-то жду…

Так страстно жду весь день…

Сирень, сирень в моем саду!

В моем саду — сирень!

Цвети, звени, пылай, мой сад,

Господь тебя храни!

Какие дни теперь стоят!

Ах, что это за дни!

1914. Май

Эст — Тойла

БАЛТИКА

БАЛТИИСКАЯ ПОЭЗА

1

О, море нежное мое, Балтийское,

Ты — миловиднее всех-всех морей!

Вот я опять к тебе, вот снова близко я,

Тобой отвоенный, для всех ничей…

2

О, Сканда-Балтика, невеста Эрика!

Тебе я с берега

Дарю венок…

Ты, лебедь белая, голубка сизая,

Поешь капризово

У барда ног.

3

В цветах апрелести,

В улыбках весени,

В алмазах юности,

В мечтах любви

Пою я прелести

И тоны плесени,

И среброструнности,

Мое, твои!

4

О дева-женщина!

Ты овселенчена

Своими предками,

Родивши их…

Клич орлий викингов

Зыбучих митингов

Словами меткими

Вмещаешь в стих.

5

Фатой венечною

Туман опаловый

Тебя изласкает

И задраприт,

И негой вязкою

Закат коралловый

Лазурно-млечное,

В тебе сгорит.

6

Да, я опять к тебе! Да снова близко я

И вновь восторженно тебя пою,

О, море милое мое, Балтийское,

Ты, воплотившее Мечту мою!

БАЛТИЙСКИЕ КЭНЗЕЛИ

В пресветлой Эстляндии, у моря Балтийского,

Лилитного, блеклого и неуловимого,

Где вьются кузнечики скользяще-налимово,

Для сердца усталого — так много любимого,

Святого, желанного, родного и близкого!

И в час ранне-утренний, и в полдень обеденный,

И в сумерки росные в мой сад орезеденный

В пресветлой Эстляндии, у моря Балтийского,

Столпляются девушки… Но с профилем Эдиным

Приходит лишь изредка застенчиво-рисково…

О, с профилем Эдиным! Мне сердце обрызгала

Косою — оволнила. И к берегу южному

Залива Финляндского, сквозь девушек дюжину,

Все ближе ледяная сафирно-жемчужная

Пресветлой Эстляндии царица Балтийская!

1914. Май

Эст — Тойла

ЭСТЛЯНДСКАЯ ПОЭЗА

Андрею Виноградову

Распахните все рамы у меня на террасе, распахните

все рамы —

Истомило предгрозье. Я совсем задыхаюсь. Я совсем

изнемог.

Надоели мне лица. Надоели мне фразы. Надоели мне

“драмы”

Уходите подальше, не тревожьте. Все двери я запру

на замок.

Я весь день, и весь вечер просижу на террасе,

созерцая то море,

То особое море, нет которому равных во вселенной

нигде.

Помню Ялту и Дальний, и Баку с Таганрогом. На

морях, — я не спорю.

Но Балтийское море разве с теми сравнится при

Полярной звезде?…

Это море — снегурочка. Это море — трилистник.

Это — вишен цветенье.

Это призрак бесчертный. Эрик принц светлоокий.

Это море Лилит.

Ежецветно. Капризно. Несказанна больное. Всё порыв.

Все — мгновенье.

Все влеченье и зовы. Венценосная Сканда. Умоляя —

велит.

Оттого-то и дом мой — над отвесным обрывом

любимого моря.

Миновало предгрозье. Я дышу полной грудью.

Отдыхаю. Живу.

О, сказанья про Ингрид! О, Норвегии берег!

О, эстляндские зори!

Лишь в Эстляндии светлой мне дано вас увидеть

наяву! наяву!

1914. Май

Эст-Тойла

ОСЕНИ ПРЕДЧУВСТВИЕ

Заалеют клены и залимонеют, будут ало-желты.

Побуреет в бурях море голубое, голубое небо,

Будет в зорях холод, в вечерах — угрозье, в полднях —

хлаже золото.

Хочешь иль не хочешь — сердцем затоскуешь

от немого гнева.

Ах, земле сочувствуй, — осудить опасно: после

жатвы тяжко.

Надо же на отдых: хлеб свой оправдала

труженица-матка.

Всех она кормила: и крестьян, и птичек, травку,

и барашка.

Смертно вы устали: ты, земля и лошадь, рыжая

лохматка,

Отдохните осень, отдохните зиму. Пробудитесь

к марту.

С помощью Господней, помощью надежной, снова

за работу.

Приходи, старуха, в старой желтой кофте!

Вымечи-ка карту

На свою погибель, предсказавши солнцу к маю

позолоту.

1914. Май

Эст — Тойла

ПИСЬМО НА ЮГ

Наш почтальон, наш друг прилежный,

Которому чего-то жаль,

Принес мне вашу carte-postale

В лиловый, влажный, безмятежный

Июньский вечер. Друг мой нежный,

Он отменил мою печаль —

Открытки вашей тон элежный.

Мы с вами оба у морей,

У парусов, у рыб, у гребли.

Вы в осонетенном Коктэбле,

А я у ревельских камней,

Где, несмотря на знои дней,

Поля вполную не нахлебли,

Но с каждым днем поля сильней.

…Скажи, простятся ль нам измены

Селу любезному? Зачем

Я здесь вот, например? И с кем

Ты там, на юге? Что нам пены

В конце концов?!.. что нам сирень?!..

Я к нам хочу! и вот — я нем

У моря с запахом вервэны…

1914. Июнь

Эст — Тойла

ЭКСТАЗА

О, ландышевая сирень! оранжевые облака!

Закатно-лимонное море безвольное!

Несбыточная Мадлэн! О, веровая тоска!

О, сердце, — минувшим, как будущим, полное.

И только. И больше ни чувства, ни слова.

Все живо, как прежде.

Как прежде, все ново.

Как прежде!..

Бессмертные настроения:

Сирень ландышевая…

Облака оранжевые…

В надежде

Да святится мгновение!

1914. Июнь

Эст — Тойла

ВЕРВЭНА

Как пахнет морем от Вервэны

И устрицами, и луной!

Все клеточки твои, все вены

Кипят Вервэновой волной.

Целую ли твои я веки,

Смотрюсь ли в зеркала очей,

Я вижу сон чаруйный некий,

В котором море все свежей.

Неистолимою прохладой

Туда, где крапчатый лосось.

Где чайка взреяла Элладой,

Влекусь я в моревую сквозь.

Но только подойду я к морю,

Чтоб тронуть шлюпки бичеву,

Со сном чаруйным впламь заспорю,

К тебе у моря воззову!

Повеет от волны Вервэной,

Твоею блузкой и косой.

И, смутным зовам неизменный,

Я возвращусь к тебе с тоской.

1914. Июнь

Эст-Тойла

ПИСЬМО ХОРОШЕЙ ДЕВУШКИ

Милый, добрый! пожалейте

Бедную свою пичужку:

Мельницу сломали нашу,

Нашу честную старушку.

Больно. Тяжко. Бестолково.

Все былое рушат, губят.

Люди ничего святого,

Дорогого нам, не любят!

Знали б вы, как я тоскую!..

Потоскуемте же вместе…

Может быть, теперь пивную

Выстроят на этом месте?!..

Пустыне смеют, — я сломаю!

Отомщу за честь старушки!

Добрый, милый! вы поймите:

Няня!.. мельница!.. игрушки!..

1914. Июнь

Эст-Тойла

РОНДЕЛЬ БЕЛОЙ НОЧИ

Сегодня волны не звучат,

И облако — как белолилия.

Вот английская эскадрилия

Плывет из Ревеля в Кронштадт.

Ты на балконе шоколад

Кусаешь, кутаясь в мантилии.

Сегодня волны не звучат,

И облака — как белолилии.

Я у забора. Горный скат.

Ах, ленно сделать мне усилия —

Сбежать к воде: вот если б крылия!

Я странной немотой объят

И жутью: волны не звучат.

1914. Июнь

Эст-Тойла

ОКТАВА

Татьяне Краснопольской

Заволнуется море, если вечер ветреет.

Если вечер ветреет, не слыхать мандолин.

А когда вечер сонен, заходи, — и зареет

И зареет над морем голубой Вандэлин.

Вандэлин околдует, Вандэлин обогреет,

Обогреет живущих у студеных долин.

У студеных долин, где приют голубей,

Замиражится принц бирюзы голубей!

1910. Август

ПОЭМА МЕЖДУ СТРОК

1

Мечты мои всегда у моря —

Того, откуда я бежал,

Себя безвольем опозоря,

Боясь любви, как змейных жал…

Я помню: сумерки лиловы…

Да, север, сумерки и май…

Идем втроем, Их две. Как новы!

Как неисчерпанны! — познай!

Олесенное побережье

И повороты, и холмы…

Какая нега! фразы реже…

И нет ли нас? И есть ли мы?

Ах, я не знаю, не узнаю,

Как я не знал тогда, тогда!..

Но к северу, но к морю, к маю!-

Всегда не здесь, всегда туда!

Не от того, что здесь мне плохо:

Мне лучше, мне милее здесь,

Но не сдержать о прошлом вздоха,

И я, — так что ж? — я в прошлом весь…

2

Стояли в полночь у обрыва

Я, мой Перунчик и жена…

Как Эда Финского залива,

Светила бледная луна…

О той я думал. У рыбачьих

Хибарок, лодок и сетей

Сверкнули глаза два горячих,

Меня зовущих из ветвей…

Я вздрогнул, — я шагнул для спуска!

Смелей с уступа на уступ!

Звала батистовая блузка

И очерк тех, — вервэнных, — губ…

Но тихо мне жена сказала

С неизменившимся лицом:

“Пусть подождет дочь адмирала,

Не торопись, — мы все сойдем”…

Как можно было в силуэте

Среди деревьев, сверху вниз,

Узнать соперницу, — в ответе

Нуждается такой сюрприз…

3

Дни, лепестковые как розы!..

Вдыхали счастья впопыхах!..

…Елены Яковлевны слезы,

И мой перед слезами страх…

Забуду ли и вас, профессор,

Анатом, сводник и хитрец,

Ползун по скалам и повеса,

Рогатых жен родной отец?…

Забуду ли террасу с пивом,

Ваш разговор с моей женой,

И тут же фразу: “под обрывом”,

Закушенную ветчиной?…

Забуду ли и нашу шлюпку

И бурноволновый волан?

Скидаемую быстро юбку,

На пляже позы “под Дункан”?…

А после звука Берлиоза —

Ее призыв в ночных полях!..

…Елены Яковлевны слезы,

И мой перед слезами страх?…

1914. Август

Мыза Ивановка

ЯБЛОНЯ-СОМНАМБУЛА

Спит белая вешняя яблоня.

Ей любо, как девушке, грезить.

Что, в зеркале неба корабль луня,

Восходит тоскующий месяц.

Плывет над землею он алчною,

Во влажном скользит малахите.

Он дышит дыханием яблочным

И сердце ее он похитил.

О грезы! К нему вы зареяли…

Вас месяц приветливо встретил…

Вам знойно, — просите о веере,-

И жар вам овеерит ветер.

1910. Ноябрь

ИЗ ЦИКЛА “СИРИУС”

СОНЕТНЫИ ВАРИАНТ

О ты, звезда лазоревого льда,

Ты, Сириус сверкательно-кристальный,

Есть на тебе дворец, — он весь хрустальный!

Вокруг него серебрится вода;

Повсюду снег; но снег тот не печальный:

Лазурно-бел и бархатно-пушист;

Он вид всегда хранит первоначальный

И до сих пор, как в день созданья, чист.

Я покажу тому, чей взор лучист,

Все чудеса открытой мной планеты.

Вы слышите? — поют мои сонеты.

Ледяный стих серебрян и душист.

Лети, корабль, на Сириус, — туда,

В кольцо волшбы лазоревого льда!

1909. Декабрь

ВЕЧЕРОМ ЖАСМИНОВЫМ

Сонным вечером жасминовым, под лимонный плеск

луны,

Повстречалась ты мне, грешница, с белой лилией в

руке…

Я приплыл к очам души твоей по лунящейся реке…

Берега дремали хлебные — золотые галуны.

Распустила косу русую, — проскользнула в рожь коса

И скосила острым волосом звездоликий василек.

Улыбнулась, лепестковая, и завился мотылек —

Не улыбка ль воплощенная?… Загудело, как оса…

Сердце тихо очаровано… Сердце ранено чуть-чуть…

Захлебнулся ум в забвении… Вдалеке — виолончель…

Сонным вечером жасминовым сядь на лунную качель:

Будет с лилиями грешница и чарующая чудь…

1910. Март

ЭТО ТОЛЬКО В ЖАСМИН…

Это только в жасмин… Это только в сирень…

Проклинается город надрывно…

Заночеет бело, — и в простор деревень

Окрыляется сердце порывно…

И не хочется сна… И зачем ты один?…

Кто-то бродит в ничем… Что-то в ком-то…

Это только в сирень… Это только в жасмин…

Это только узоры экспромта…

1912. Весна

И ОНА УМЕРЛА МОЛОДОЙ…

Я хочу умереть молодой…

Мирра Лохвицкая

И она умерла молодой,

Как хотела всегда умереть!..

Там, где ива грустит над водой,

Там покоится ныне и впредь.

Как бывало, дыханьем согреть

Не удастся ей сумрак густой,

Молодою ждала умереть,

И она умерла молодой.

От проезжих дорог в стороне

Есть кладбище, на нем — островок,

И в гробу, как в дубовой броне,

Спит царица без слез, без тревог,

Спит и видит сквозь землю — насквозь —

Кто-то светлый склонился с мечтой

Над могилой и шепчет: “Сбылось,-

И она умерла молодой”.

Этот, грезой молящийся, — кто?

Он певал ли с почившей дуэт?

Сколько весен душой прожито?

Он поэт! Он поэт! Он поэт!

Лишь поэту она дорога,

Лишь поэту сияет звездой!

Мирра в старости зрила врага,-

И она умерла молодой.

1909. Май

НЕТ НИЧЕГО

Молодость кончилась как-то сразу.

Ночью увяла в саду сирень.

Я не влюбляюсь больше ни разу.

Даже лениться, лениться — лень!

Было когда-то все голубое:

Негодованье, порыв, тоска.

Было когда-то все молодое,

И безразличье — теперь, пока…

Но если “пока” — навек, без срока?

Удастся ль в “опять” претворить его?

Надеюсь безумно! хочу жестоко!

И нет ничего, как нет ничего!..

1914. Сентябрь

Мыэа Ивановка

ЗАГОРНОЙ…

В столице Грузии загорной,

Спускающейся по холмам

К реке неряшливо-проворной,

Есть милое моим мечтам.

Но тем странней мое влеченье

В те чуждые душе края,

Что никакого впечатления

От них не взял на север я.

И тем страннее для рассказа

Что не смутила ни на миг

Меня загадочность Кавказа

(Я Лермонтова не постиг)…

Однако в Грузии загорной

Есть милое моим мечтам:

Я вижу женщину, всю черной,

Кому я имени не дам.

Она стройна, мала и нервна,

Лицо бескровно, все — вопрос,

Оно трагически безгневно

И постоянно, как утес.

Уста умершей; уголками

Слегка опущены; сарказм

И чувственность — в извечной драме;

В глазах, — угрозье горлоспазм.

Не встретите на горных шпилях

Ее “с раздумьем на челе”:

Она всегда в автомобилях,

Она всегда навеселе!

Я не пойму — ты явь иль пена

Прибоя грёз моих, но ввек

Ты в памяти запечатленна,

Нечеловечий человек.

1918. Октябрь

СЕГОДНЯ НЕ ПРИДУ

Сегодня не приду; когда приду — не знаю…

Ее телеграмма

“Сегодня не приду; когда приду — не знаю…”

Я радуюсь весне, сирени, солнцу, маю!

Я радуюсь тому, что вновь растет трава!

— Подайте мой мотор. Шоффэр, на Острова!

Пускай меня к тебе влечет неудержимо,

Мне хочется забыть, что я тобой любима,

Чтоб чувствовать острей весенний этот день,

Чтоб слаже тосковать…

— В сирень, шоффэр! в сирень!

Я так тебя люблю, что быть с тобою вместе

Порой мне тяжело: ты мне, своей невесте,

Так много счастья дал, собой меня впитав,

Что отдых от тебя среди цветов и трав…

Пощады мне, молю! Я требую пощады!

Я видеть не могу тебя и мне не надо…

— Нельзя ли по морю, шоффэр?… а на звезду?…

Чтоб только как-нибудь: “Сегодня не приду…”

1914. Июнь

Эст-Тойла

АМУЛЕТЫ

Звенели ландыши во мху,

Как серебристый колокольчик,

И белки в шубках на меху,

Сгибали хвостики в колечки.

О, красота пушистых кольчек!

О, белок шустрые сердечки!

И было красочно везде

В могучий, бравый полдень мая;

И птички трелили в гнезде,

Кричали утки, как китайцы,

И, хворост радостно ломая,

Легко попрыгивали зайцы.

Была весна, был май — сам сон!

Любилось пламенно, но строго…

Был пышнокудр еще Самсон!..

Коляска, тройка и бубенчик…

К тебе знакомая дорога…

О май! о белочка! о птенчик!

1910. Февраль

ВЕСЕННИЙ МАДРИГАЛ

В душистом белорозовом горошке

Играют две батистовые крошки.

Постукивают ножки по дорожке.

Показывает бонна детям рожки.

О, фрейлейн! Вы и пара ваших крошек —

Душистый белорозовый горошек.

1911. Май

СЕРДЦУ ДЕВЬЕМУ

Сонке

Она мне принесла гвоздику,

Застенчива и молода.

Люблю лесную землянику

В брильянтовые холода.

Рассказывала о концерте

И о столичном том и сем;

Но видел поле в девьем сердце,

Ручьи меж лилий и овсом.

Я знаю: вечером за книгой,

Она так ласково взгрустнет,

Как векше, сердцу скажет: “прыгай!”

И будет воль, и будет гнет…

С улыбкою, сомкнув ресницы,

Припомнит ольхи и родник,

И впишет четкие страницы

В благоуханный свой дневник.

1913

ЗАКЛИНАНИЕ

Татиане Краснопольской

На клумбе у меня фиалка

Все больше — больше с каждым днем.

Не опали ее огнем,

Пчела, летучая жужжалка.

Тебе ее да будет жалко,

Как мне тебя: мы все уснем.

1914. Май

Эст-Тойла

ОДНО ИЗ ДВУХ

Ты в жизнь вошла в колье жемчужном

Горда, сверкательна, строга.

Глаза, проникнутые южным,

Омраченные жемчуга.

И встреченному незнакомцу,

Который так безбрежно жил,

Ты поклонилась, точно солнцу,

И встречный близок стал и мил.

Сердца улыбно укачали

И утомились до зерна.

Но жемчугов твоей печали,

Как прежде, матовость черна.

Твой черный жемчуг целомудрен,

Невинна темная душа,

И девственный твой лик окудрен.

Ты отрицаньем хороша.

Ты ждешь со страстностью упорной

Иного встречного, когда

Зарозовеет жемчуг черный,

А нет — погаснет навсегда!

1913. Январь

ПЕСЕНКА ГОРНИЧНОЙ

Пошла бродить я по полю

И прислонилась к тополю…

Смотрю: а рядом перепел

Всю воду в луже перепил…

Смотрю, лягушек дюжина

На солнышке сконфуженно

Присела и не прыгает,

Ногами только дрыгает…

Залюбовалась пчелками

С взлохмаченными челками

И восхитилась осами

С расчесанными косами…

Глазами жадно-прыткими

Любуясь маргаритками,

Я собрала букетики

Себе и другу Петьке…

В лесу, у муравейника,

Связала я три веника

И поспешила вечером

Я на свиданьем с кучером…

1911. Июль

Дылицы

ПОЭЗА ТРЕХ ПРИНЦЕСС

Моя дежурная адъютантэсса,-

Принцесса Юния де Виантро,-

Вмолнилась в комнату бодрей экспресса,

И доложила мне, смеясь остро:

— Я к вам по поводу Торкватто Тассо…

В гареме паника. Грозит бойкот…

В негодованьи княжна Инстасса,

И к светозарному сама идет.

Мне даже некогда пригубить жало,

И взор сиреневый плеснуть в лазорь:

Бегу — мороженое из фиалок

Вам выльдить к празднику Лимонных Зорь…-

И фиолетовая, как черника,

Фигурка Юнии газелит в сад.

Дверь раскрывается, и Вероника

Уже готовится журчать доклад:

— Я к вам по поводу Торкватто Тассо…

В гареме паника. Грозит бойкот…

В негодовании княжна Инстасса,

И к светозарному сама идет.

Но-ах! мне некогда к Вам на колени.

“Кальвиль раздорная” среди принцесс:

Варить приходится ликер сирени

Для неисчерпываемых поэз.-

И точно ласточка в окно порхнула,

Слегка вервэною проколыхав…

Виолончелили от меццо-гула

В саду наструненные души трав.

И в этих отгулах рванулись двери,-

И изумительнейший гастроном,

Знаток изысканнейших эксцессерий,

Инстасса въехала на вороном.

— Мы, изучавшие Торкватто Тассо

По поведению, по твоему,-

Все перессорились… Но я, Инстасса,

Всех оправдаю я и всё пойму.

Утишу бешенство и шум базарный,

Всех жен разрозненных объединя,

Лишь ты, мечтанный мой, мой светозарный,

Впусти не в очередь к себе меня!

1915. Январь

ПИСЬМО-РОНДО

С курьерским, в пять, я радостно приеду

К тебе, Олег, и будешь ты опять

Встречать меня. Везу тебе победу

С курьерским, в пять.

Что хочешь, делай все со мной. Распять

Ты, может быть, свою захочешь Эду

За годы те, что нам пришлось страдать.

Простишь ли, нет — неважно мне. Но “Леду”

Изволь к пяти на станцию прислать:

Имей в виду, что буду я к обеду,

С курьерским, в пять.

1915. Январь

МЕТЁЛКА-САМОМЁЛКА

С утра ушел Ермолка

К елани по грибы.

Метелка-самомелка

В углу его избы.

Ермолкина светелка

Углами не красна.

Метелка-самомелка,

Изба тебе тесна!

Вдруг ощетинясь колко,-

Без цели, без пути,-

Метелка-самомелка

Пошла себе мести!

Окурок и иголку,

Опорки, самовар

Метелка-самомелка

Гребет, войдя в ковар.

Сгребает все без толка

В Ермолкиной избе

Метелка-самомелка

Смеется, знай себе.

Айда на двор! глядь, елка!

А там и целый лес…

Метелка-самомелка

Сильна, как Геркулес.

Как будто богомолка

В мужском монастыре,

Метелка-самомелка

Ширеет на дворе.

Глядь, мельня-мукомолка,-

И тотчас же мука

Метелкой-самомелкой

Взвита под облака.

Сметает рощи, волка,

Деревни, города.

Метелка-самомелка

Метением горда.

Такая уж весёлка:

На нивы, хоть мала,

Метелка-самомелка

Все реки намела!

Всё в кучу: слон и кролка!

Америка, Китай!

Метелка-самомелка

Мети себе, катай!

…Метелка-самомелка,

Где, бывшее Землей?…

Живи в веках, Ермолка,

Прославленный метлой!

1914. Июль

Мыза Ивановка

ПОЭЗА ДЕТСТВА МОЕГО И ОТРОЧЕСТВА

1

Когда еще мне было девять,

Как Кантэнак — стакана, строф

Искала крыльчатая лебедь,

Душа, вдыхая Петергоф.

У нас была большая дача,

В саду игрушечный котэдж,

Где я, всех взрослых озадача,

От неги вешней мог истечь.

Очарен Балтикою девной,

Оласкан шелестами дюн,

Уже я грезил королевной

И звоном скандинавских струн.

Я с первых весен был отрансен!

Я с первых весен был грезэр!

И золотом тисненный Гранстрэм —

Мечты галантный кавалер.

По волнам шли седые деды —

Не паруса ли каравелл? —

И отчего-то из “Рогнеды”

Мне чей-то девий голос пел…

И в шторм высокий тенор скальда

Его глушил — возвестник слав…

Шел на могильный холм Руальда

Но брынским дебрям Изяслав.

Мечты о детстве! вы счастливы!

Вы хаотичны, как восторг!

Вы упояете, как сливы,

Лисицы, зайчики без норк!

2

Но все-таки мне девять было,

И был игрушечный котэдж,

В котором — правда, это мило?-

От грез ребенок мог истечь…

В котэдже грезил я о Варе,

О смуглой сверстнице, о том,

Как раз у мамы в будуаре

Я повенчался с ней тайком.

Ну да, наш брак был озаконен,

Иначе в девять лет нельзя:

Коробкой тортной окоронен,

Поцеловал невесту я.

3

Прошло. Прошло с тех пор лет двадцать,

И золотым осенним днем

Случилось как-то мне скитаться

По кладбищу. Цвело кругом.

Пестрело. У Комиссаржевской

Благоухала тишина.

Вдруг крест с дощечкой, полной блеска

И еле слышимого плеска:

Варюша С. — Моя жена!

Я улыбнулся. Что же боле

Я сделать мог? Ушла — и пусть.

Смешно бы говорить о боли,

А грусть… всегда со мною грусть!

4

И все еще мне девять. Дача —

В столице дач. Сырой покров.

Туман, конечно. Это значит —

Опять все тот же Петергоф.

Сижу в котэдже. Ряд плетеных

Миньонных стульев. Я — в себе,

А предо мною два влюбленных

Наивных глаза. То — Бэбэ.

Бэбэ! Но надо же представить:

Моя соседка; молода,

Как я, но чуточку лукавит.

Однако, это не беда.

Мы с ней вдвоем за файв-о-клоком.

Она блондинка. Голос чист.

И на лице лазурнооком —

Улыбка, точно аметист.

Бэбэ печальна, но улыбит

Свое лицо, а глазы вниз.

Она молчит, а чай наш выпит,

И вскоре нас принудит мисс,

Подъехав в английской коляске,

С собою ехать в Монплезир,

Где франтам будет делать глазки,

А дети в неисходной ласке

Шептать: “но это ж… votre plaisire?…”

5

Череповец! пять лет я прожил

В твоем огрязненном снегу,

Где каждый реалист острожил,

Где было пьянство и разгул.

Что ни учитель — Передонов,

Что ни судеец — Хлестаков.

О, сколько муки, сколько стонов,

Наивно-жалобных листков!

Давно из памяти ты вытек,

Ничтожный город на Шексне,

И мой литературный выдвиг

Замедлен по твоей вине…

Тебя забвею. Вечно мокро

В твоих обельменных глазах,

Пускай грядущий мой биограф

Тебя разносит в пух и прах!

6

О, Суда! голубая Суда!

Ты, внучка Волги! дочь Шексны!

Как я хочу к тебе отсюда

В твои одебренные сны!

Осеверив свои стремленья,

Тебя с собой перекрылив

К тебе, река моя, — оленья

За твой стремительный извив.

Твой правый берег весь олесен,

На берегу лиловый дом,

Где возжигала столько песен

Певунья в тускло-золотом.

Я вновь желаю вас оперлить,

Река и дева, две сестры.

Ведь каждая из вас, как стерлядь:

Прозрачно-струйны и остры.

Теките в свет, душой поэта,

Вы, русла моего пера,

Сестра-мечта Елисавета

И Суда, греза и сестра!

Петербург

Декабрь. 1912

КОЛЬЕ РОНДО

Александру Толмачеву

1

В мимозах льна, под западные блики,

Окаменела нежно влюблена,

Ты над рекой, босая и в тунике,

В мимозах льна.

Ты от мечтаний чувственных больна.

И что-то есть младенческое в лике,

Но ты, ребенок, слабостью сильна

Ты ждешь его. И кличешь ты. И в клике

Такая страстность! Плоть закалена

В твоей мечте. Придет ли твой великий

В мимозы льна?

2

Окаменела, нежно влюблена

И вот стоишь, безмолвна, как Фенелла,

И над тобой взошедшая луна

Окаменела.

Твое лицо в луненьи побледнело

В томлении чарующего сна,

И стало все вокруг голубо-бело.

Возникнуть может в каждый миг страна,

Где чувственна душа, как наше тело.

Но что ж теперь в душе твоей? Она

Окаменела.

3

Ты над рекой, босая и в тунике,

И деешь чары с тихою тоской.

Но слышишь ли его призыво-крики

Ты над рекой?

Должно быть, нет: в лице твоем покой,

И лишь глаза восторженны и дики,

Твои глаза; колдунья под луной!

Воздвиг камыш свои из речки пики.

С какою страстью бешеной, с какой

Безумною мольбою к грёзомыке —

Ты над рекой!

4

В мимозах льна олуненные глазы

Призывят тщетно друга, и одна

Ты жжешь свои бесстыжие экстазы

В мимозах льна.

И облака в реке — то вид слона,

То кролика приемлют. Ухо фразы

Готово различить. Но — тишина.

И ткет луна сафировые газы,

Твоим призывом сладко пленена,

И в дущу льнут ее лучи-пролазы

В мимозах льна.

5

Ты от мечтаний чувственных больна,

От шорохов, намеков и касаний.

Лицо как бы увяло, и грустна

Ты от мечтаний.

Есть что-то мудро-лживое в тумане:

Как будто тот, но всмотришься — сосна

Чернеет на офлеренной поляне.

И снова ждешь. Душе твоей видна

Вселенная. Уже безгранны грани:

Но это ложь! И стала вдруг темна

Ты от мечтаний!

6

И что-то есть младенческое в лике,

В его очах расширенных. Чья весть

Застыла в них? И разум в знойном сдвиге

И что-то есть.

Что это? смерть? издевка? чья-то месть?

Невидимые тягостны вериги…

Куда-то мчаться, плыть, лететь и лезть!

К чему же жизнь, любовь, цветы и книги,

Раз некому вручить девичью честь,

Раз душу переехали квадриги

И что-то есть.

7

Но ты, ребенок, слабостью сильна,-

И вот твой голос тонок стал и звонок,

Как пред тобой бегущая волна:

Ведь ты — ребенок.

Но на форелях — розовых коронок

Тебе не счесть. Когда придет весна,

Не всколыхнут сиреневый просонок,

И в нем не счесть, хотя ты и ясна,

Спиральных чувств души своей! Бессонок!

Готовностью считать их — ты властна,

Но ты — ребенок…

8

Ты ждешь его. И кличешь ты. И в клике —

Триумф тщеты. И больше ничего.

Хотя он лик не выявит безликий,

Ты ждешь его.

И в ожиданьи явно торжество,

И нервные в глазах трепещут тики,

Но ты неумолимей оттого;

Раз ты пришла вкусить любви владыки

Своей мечты, безвестца своего,

Раз ты решила пасть среди брусники,-

Ты ждешь его!

9

Такая страстность. Плоть закалена.

Во мраке тела скрыта ясность.

Ты верою в мечту упоена:

Такая страстность.

Тебя не испугает безучастность

Пути к тебе не знающего. На

Лице твоем — решимость и опасность.

И верою своей потрясена,

Ты обезумела. И всюду — красность,

Где лунопаль была: тебе дана

Такая страстность.

10

В твоей мечте придет ли твой великий?

Ведь наяву он вечно в темноте.

Что ты безумна — верные улики

В твоей мечте.

И вот шаги. Вот тени. Кто вы, те?

Не эти вы! но тот, — единоликий,-

Он не придет, дитя, к твоей тщете!

Высовывают призраки языки,

И прячутся то в речке, то в кусте…

И сколько злобы в их нещадном зыке —

К твоей мечте.

ll

В мимозах льна — ах! — не цветут мимозы,

А только лен!.. Но, греза, ты вольна,

А потому — безумие и слезы

В мимозах льна.

Да осветится жизнь. Она тесна.

В оковах зла. И в безнадежьи прозы

Мечта на смерть всегда обречена.

Но я — поэт! И мне подвластны грозы,

И грозами душа моя полна.

Да превратятся в девушек стрекозы

В мимозах льна!

20 января 1915

Петроград

“ПЕРУНЧИК”

Петру Ларионову

Я хочу, чтобы знала Россия,

Как тебя, мой Перунчик, люблю,

Чтобы очи твои голубые

Осветляли улыбку мою!

В тихой Гатчине, в парке дворцовом,

У форелей, цветов и лисиц,

Ты живешь молодым, бестолковым,

Весь пронизанный трелями птиц.

Для тебя незаметно начальство,-

Ты свободен, восторжен и дик.

Жизнь в природе — пленительней вальса;

Утонувший в природе — велик.

Русокудрый, плечистый, громадный,

Весь лазоревый и золотой,

Ты какой-то особо отважный:

Полупьяный и полусвятой!..

Ах, недаром же Фофанов дивный,

Мой Перунчик, тебя полюбил:

Мой Перунчик — цыпленок наивный!

Мой Перунчик — эмблема всех сил!

О, мой пламенный! мой вдохновенный,

Бесталанный, но истый поэт!

Русский! юный! весенний! нетленный!

Мой сообщник грезовых побед!

1914. Апрель

Киев

II. МОНУМЕНТАЛЬНЫЕ МОМЕНТЫ

ГЕРМАНИЯ, НЕ ЗАБЫВАЙСЯ!

Германия, не забывайся! Ах, не тебя ли сделал

Бисмарк?

Ах, не тебя ль Вильгельм Оратор могущественно

укрепил?

Но это тяжкое величье солдату русскому на высморк!

Германия, не забывайся! — на твой расчет

ответом — пыл!

Твое величье — в мирном росте; твоя политика

к победам —

Германия, не забывайся! — не приведет тебя, а тут:

И наша доблестная Польша, и Прибалтийский край,

соседом

К тебе придвинутый, под скипетр твоей державы

не взойдут.

С твоей союзницею наглой, с Австро-Венгеркою,

задирой,

Тебе ль греззркой быть, буржуйка трудолюбивая?

тебе ль?!..

Германия, не забывайся! Дрожи перед моею лирой

И помни, что моя Россия твою качала колыбель!

Эст — Тойла

1914. Июнь

Примечание: Поэза эта написана автором за несколько дней до убийства Франца-Фердинаида, наследника австрийского престола…

ПОЭЗА ВОЗМУЩЕНИЯ

Культурнейший монарх культурной части света!

Оратор и мудрец! философ и солдат!

Внемли моим словам свободного поэта,

Гремящим, как набат!

Я говорю тебе, чья “гордая” корона

Иного ослепить способна невзначай:

Ты — варвар! ты тиран! ты — шут Наполеона!

Пред богом отвечай!

Виню тебя за то, что ты, нахмурив брови,

Воздвиг в своей стране гоненье на славян;

Виню тебя за то, что ты возжаждал крови,

Гордыней обуян!

Виню тебя за то, что мысль направил косо,

Чем запятнал себя и всю свою семью;

Виню тебя за то, что сбросил, как с откоса,

Германию свою!

Предатель! мародер! воитель бесшабашный!

Род Гогенцоллернов навек с тобой умрет…

Возмездия тебе — торжественный и страшный

Народный эшафот!

Так вот она страна Бетховена и Канта,

Плюющая в глаза славянским матерям!..

Так вот культурный центр и мощи, и таланта,

Короновавший Срам!

О, Гёте, оживи! Воскресни, светлый Шиллер!

Кричите из гробов, всеобщие друзья:

— Вильгельм, постой! в стране, где немцами мы

жили

Разбойничать нельзя!

1914. Август

Мыза Ивановка

ПОЭЗА К ЕВРОПЕ

Вильгельм II, германский император,

Хотел давно Европу покорить.

Он подал знак, — и брат пошел на брата,

Рубя сплеча. Живи, кто может жить!

А жить теперь — вопрос самозащиты:

Кто хочет жить, будь доблестным бойцом!

Да будут вечной славою покрыты

Идущие на недруга с мечом!

Запомните, идущие от клена,

От рыбных рек, от матери-сохи:

Кощунственно играть в Наполеона,-

Им надо быть! — вот в том-то и грехи.

Да, тяжело забыть сестру и брата,

Уют семьи и таинства любви…

Он должен пасть, германский император,

Вильгельм II: кто хочет жить, живи!

Мыза Ивановка

Июль 1914

ПОЭЗА БЛАГОСЛОВЕНИЯ

Я не сочувствую войне

Как проявленью грубой силы.

Страшны досрочные могилы

И оскорбительны вдвойне.

К победе красная стезя,

И скорбь на ней — исход конечный.

Безразумной и бессердечной

Войне сочувствовать нельзя.

Но есть великая война —

Война народной обороны:

Отбросить вражьи легионы

Встает пронзенная страна.

Когда отечество в огне,

И нет воды, лей кровь, как воду…

Благословение народу!

Благословение войне!

1914. Август

Мыза Ивановка

ВСЕ ВПЕРЕД!

Кто рушит Германию, скорее на станцию!-

Там поезд за поездом стремится вперед.

Да здравствует Сербия! Да здравствует Франция!

И сердце Славянии — наш хлебный народ!

За малую, милую и смелую Сербию

Мы крепко и пламенно, друзья, постоим!

Проявим спокойствие, восторг и энергию,

Россия-Медведица пред гневом твоим!

Раскройте же, матери и жены, Евангелье!

В ряды Краснокрестия ступайте без слов!

Да здравствует Бельгия, Япония, Англия!

Ура, Черногория, царица орлов!

1914. Июль

Мыза Ивановка

ПОЭЗА О ГУННАХ

Смешна пангерманизма мания,-

В нее поверит лишь профан.

С ушами влезешь ты, Германия,

В просторный русский сарафан!

С тобой, Россия, Англо-Франция:

Утроенная, ты стройна.

Оматовит весь лоск германца

Отечественная война.

А ты, культурник века нашего,

Универсальный нео-гунн,

Чья дипломатия анашева,

Кровавых жаждешь ты лагун!

Да сгинет наглая Вильгельмия —

Разбойническая страна!

И да воскликнет мир в веселии:

“Германия прекращена!”

1914. Август

Мыза Ивановка

ЗАБАВА БЕЗУМНЫХ

Война им кажется забавой,

Игрой, затеей шалуна.

А в небе бомбою кровавой

Летящая творит луна

Солдата липою корявой

И медью — злато галуна.

И Бельгию уж не луна ли

Хотела превратить в отэль,

Где б их не только не прогнали,

А приготовили постель

И накормили, как едва ли

Кормили злаки их земель.

А герцогство Аделаиды

С его заманчивым мостом

Какие открывало виды!

Но стал автомобиль крестом

На том мосту, — и панихиды

Звучат на их пути пустом.

И Льеж сражен, и близко Сена.

Над Notre-Dame аэроплан

Кощунствует и, в жажде тлена,

Бросает бомбы… Рухнул план:

Взрыв душ французских, пушек пена,-

И враг смятеньем обуян!

От сна восставшая Варшава!

Ты поступила, как Париж:

Когда тевтонская орава

Надеялась — ты смертно спишь,-

Вздохнула ты, вся — гнев и лава.

Смела ее, и снова тишь.

Что ж, забавляйтесь! Льет отраду

Во всей Вселенной уголки

Благая весть: круша преграду,

Идут, ловя врага в силки,

К Берлину, к Вене и к Царьграду

Благочестивые полки!

1914. Октябрь

ОНИ СРАЖАЮТСЯ В ПОЛЯХ

Они сражаются в полях,

Все позабывшие в боях,

Не забывая лишь о том,

Что где-то есть родимый дом,

Что дома ждет, тоскуя, мать

И не устанет вечно ждать,

Что плачет милая жена,

В такие дни всегда верна,

И дети резвою гурьбой

Играют беззаботно “в бой”.

Они сражаются в полях,

Сегодня — люди, завтра — прах,

Они отстаивают нас,

Но кто из них свой знает час?

А если б знать!.. А если б знать,

Тогда нельзя душой пылать:

Ужасно заряжать ружье,

Провидя близкое свое…

Неумертвимые в мечтах,

Они сражаются в полях!

1914. Октябрь

ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ КАРПАТЫ

Войска победоносные

Идут на Будапешт,

В терпеньи безвопросные,

Исполнены надежд.

“Идем себе не знаючи,

Дорожкою-путем…

Во Львове были давеча,-

Куда теперь идем?…”

Идут себе, веселые

В святой своей тоске…

Вокруг — долины голые,

Карпаты — вдалеке.

“Карпаты — дело плевое,-

Нам взять их не хитро,

Когда у нас здоровое

Рассейское нутро…

Ходите, ноги резвые,

Дыши вольготней, грудь!

Мы — хлебные, мы — трезвые,

Осилим как-нибудь!”

Храни вас Бог, любимые,

У вражьего леска,

Войска непобедимые,

Чудесные войска!

1914

ЕЩЕ НЕ ЗНАЧИТ…

Еще не значит быть изменником —

Быть радостным и молодым,

Не причиняя боли пленникам

И не спеша в шрапнельный дым…

Ходить в театр, в кинематографы,

Писать стихи, купить трюмо,

И много нежного и доброго

Вложить к любимому в письмо.

Пройтиться по Морской с шатенками,

Свивать венки из кризантэм,

По-прежнему пить сливки с пенками

И кушать за десертом крэм —

Еще не значит… Прочь уныние

И ядовитая хандра!

Война — войной. Но очи синие,

Синейте завтра, как вчера!

Война — войной. А розы — розами.

Стихи — стихами. Снами — сны.

Мы живы смехом! живы грезами!

А если живы — мы сильны!

В желаньи жить — сердца упрочены…

Живи, надейся и молчи…

Когда ж настанет наша очередь,

Цветы мы сменим на мечи!

1914. Октябрь

МОЙ ОТВЕТ

Еще не значит быть сатириком —

Давать озлобленный совет

Прославленным поэтам-лирикам

Искать и воинских побед…

Неразлучаемые с Музою

Ни под водою, ни в огне,

Боюсь, что будем лишь обузою

Своим же братьям на войне.

Мы избалованы вниманием,

И наши ли, pardon, грехи,

Когда идут шестым изданием

Иных “ненужные” стихи?!..

— Друзья! Но если в день убийственный

Падет последний исполин,

Тогда ваш нежный, ваш единственный,

Я поведу вас на Берлин!

1914. Зима

БЕЛАЯ ФЕЯ

По слезным лестницам, как белка, прыгая,

Крепясь при публике, во сне рыдая,

Мелькает белая, святая, тихая,

Такая скромная и молодая.

И в годы-сумерки, и в зори вешние,

И в жизни вечером — одна и та же:

Всегда безвестная, всегда нездешняя,

Покоя раненых она на страже.

В палатах буднично, — и удивительно ль,

Что фея белая больным желанна?

Кто поднимается, кто руку вытянул,

Смеются ласково и осиянно.

Полетом голубя бинты покажутся,

Шампанским вспенится лекарство в склянке,

И что-то доброе такое скажется,

Непроизвольное сестре-смуглянке…

Негромким отзвуком, неясным отблеском

Сестры и матери, жены, невесты

Провеет строгая героям доблестным,

А где расплачется — то свято место!

1914. Октябрь

ПОЭЗА О БЕЛЬГИИ

Вере Вертер

Кто знает? — ты явь или призрак?

Ты будешь ли? есть ли? была ль?

Но лик твой прекрасный нам близок,

В котором восторг и печаль…

Волшебница! ты златодарна:

Твоих городов карусель,

Под строфы Эмиля Верхарна

Кружа, кружевеет Брюссель…

Не верим — не можем! не смеем!-

Что в брызгах снарядовых пен,

Смертельно ужаленный змеем,

Сгорел бирюзовый Лувэн…

И чей это шепот crescendo

Сверляющий умы и сердца,

О бегстве народа в Остендэ,

Где будет начало конца?

О, город прославленных устриц,

И пепельно-палевых дюн,

И волн голубеющих шустриц,-

О, город, трагичний канун!..

Ужель затерялась тропинка,

Тропинка туда, под уклон,

В укромный приют Метерлинка,

Дающего сладостный сон?…

Дождя светозарные нити

Сулят плодородье опять…

Помедлите, нежно усните,-

Не надо, не стоит бежать!..

Нам нужно дружнее сплотиться,

Прияв твой пленительный плен,

О, Бельгия, синяя птица

С глазами принцессы Малэн!..

1914. Октябрь

Петроград

ПОЭЗА ДЛЯ БРЮСОВА

Вы, чьи стихи как бронзольвы,

Вы поступаете бесславно.

Валерий Яковлевич! Вы —

Завистник, выраженный явно.

Всегда нас разделяла грань:

Мы с вами оба гениальцы,

Но разных толков. Ваша брань —

Уже не львы, а просто зайцы…

Различны данные у нас:

Я — вдохновенностью экватор,

И я осоловил Парнас,

Вы — бронзовый версификатор!

И свой у каждого подход

Все к тем же темам мирозданья,

У каждого свой взгляд, свой взлёт,

Свои мечты, свои заданья.

Вы — терпеливый эрудит,

И Ваше свойство — всеанализ.

Я — самоучка-интуит,-

Мне непонятна Ваша зависть!

Но чем же, как не ею, чем

Я объясню нападки Ваши

На скудость тем, моих-то тем!

На лейт-мотивность, мая краше!

Не отвечаю никому:

Достойных нет. Но Вам отвечу,

Я вам отвечу потому,

Что верю в нашу снова встречу.

Я исто смел. Я исто прям.

Вас ненавидят много трусов.

Но я люблю Вас: вот я Вам

И говорю, Валерий Брюсов.

Не вы ль приветили меня

В те дни, когда еще бутылки

Журчали, весело звеня,

Как Фофанов приветил пылкий?

Я Вам признателен всегда,

Но зависть Вашу не приемлю…

Прояснись, каждая звезда,

Ты, озаряющая землю!

1915. Январь

ПАМЯТИ К. М. ФОФАНОВА

Погасли пламенные похороны

Поэта, спящего в мечте…

Да озарится имя Фофанова

В земной рутине и тщете!

Не позабудьте, люди, подвига его:

Он златолетье с вами жил…

Душа измучилась юродивого,-

Разузлена система жил.

Сожженный трезвыми и пьяницами,

Лежит обуглившийся ствол.

Благоговейно ветер кланяется

Тому, чье имя — Произвол!

Листва седеет, и седеющая

Испепеляется во прах.

А сердце… сердце стонет: “где еще его

Ждет неизбежный новый страх?…”

О, ожидание убийственное!

Но, может быть, Земля — пролог

К загробному, всегда невыясненному,

Где есть спокойный уголок?…

Там Царство неба — аметистовая

Страна, где в мире и любви

В душистых сумерках посвистывая,

Перятся серо соловьи.

1911. Май

ПАМЯТИ А. М. ЖЕМЧУЖНИКОВА

Что сделать я мог, то я сделал, и с миром ты ныне,

О, жизнь, отпускаешь меня…

А. Жемчужников

Он отошел под колокол обедни,

Порвал злоцепь с печалью и нуждой.

Благословен почивший в день святой

Певец нужды — из могикан последний.

Храня заветы славной старины

В своей душе, душа идеалиста,

Он жизнь будил на пиршество весны,

И просыпалась жизнь, смеясь лучисто.

Но пробил час, как зло земли, жесток.-

Борцу за свет объятья тьма раскрыла.

Спокойно спи: ты сделал все, что мог,

И Смерть тебя на жизнь благословила.

1908. Март

ПАМЯТИ П. И. ЧАЙКОВСКОГО

Я окропил росой его таланта

Свои мечты и вижу: входят в парк —

Как призраки — Онегин, Иоланта,

Татьяна, Лиза, Герман, Жанна д'Арк.

Струи ручья целуют черевички…

Эскиз теней набросила луна…

И гости грез запели там, где птички

В березах спят и дремлет тишина.

О греза-сон! о, греза-чародейка!

О, греза-луч созвездия поэм!

Но вскоре жизнь, как ведьма, как злодейка,

Рассеет сна обманчивый эдем…

1908. Октябрь

ПАМЯТИ МАЦИЕВИЧА

Он стал на миг бесстранным королем:

“Гном” стал велик…

Загрезился, забылся над рулем —

На миг…

“Куда хочу — везде: в дурман гитан,

Иль на Квантун…

Я все могу!” — подумал капитан —

Летун.

“Не всё”, — шепнулось кем-то, и на твердь,-

Ни то, ни се —

Он грохнулся. То прошептала смерть:

“Не все…”

Столяр, сюда! Рубанок — касса ты

Для всех порфир…

В эфир, кто в смерти ищет красоты,-

В эфир!

1910. Сентябрь

У Е. К. МРАВИНОЙ

Мравина и колоратура —

Это ль не синонимы и стиль?

Догорела лампа. Абажура

Не схранила выблеклая Джильда:

Нет ни лампы, ни надлампника,-

Всё сгорело…

(Недосмотр неопытного рампника?…)

Отчего так жутко-онемело

Поднялась навстречу мне она?

И она ли это? Как больна!-

Ничего от Мравиной. Тень тени.

Ветка перееханной сирени,

И бокал, извиненный до дна.

1913. Март

Ялта

БАРОНАТ

МАДРИГАЛ

В оперных театрах сказочных планет,

Там, где все палаццо из пластов базальта,

Там, где веет воздух бархатом контральто,-

Лучшего сопрано, чем Ржевусска, нет.

И когда графиня, наведя лорнет,

Нежит соловьисто, зал колоратурой

И со строго-мерной светскою бравурой

Резвится по сцене в снежном парике,-

Точно одуванчик, пляшущий в реке,

Точно кризантэма в трепетной руке,-

Сколько восхищенья всюду: справа, слева!

Блещут от восторга серьги у гетер…

— Да, это — графиня, — говорит партер,

А балкон щебечет: “Это — королева!”

1910. Июнь

ТАРКОВСКАЯ

СОНЕТ С КОДОЮ

По подвигам, по рыцарским сердцам,-

Змея, голубка, кошечка, романтик,-

Она томилась с детства. В прейс-куранте

Стереотипов нет ее мечтам

Названья и цены. К ее устам

Льнут ровные “заставки”. Но — отстаньте!-

Вот как-то не сказалось. В бриллианте

Есть место электрическим огням.

О, внешний сверк на хрупости мизинца!

Ты не привлек властительного принца:

Поработитель медлил. И змея

В романтика и в кошечку с голубкой

Вонзала жало. Расцвела преступкой,

От электричных ядов, — не моя!..-

Тарковская.

Веймарн

1918. Август

МОНУМЕНТАЛЬНЫЕ ПУСТЯКИ

Прочтя рецензий тысяч двадцать,

Мне хочется поиздеваться.

Элиграф-экспромт

1

Когда какой-нибудь там “критик”

(Поганенький такой “поэт”)

Из зависти твердит: “Смотрите,

Ваш Игорь — миг, Ваш Игорь — бред;

Он на безвременьи заметен

И то лишь наглостью своей” —

Тогда я просто безответен:

Так хорошо душе моей.

Не все ли мне равно — я гений

Иль заурядная бездарь,

Когда я точно сад весенний

И весь сплошная светозарь,

Я улыбаюсь безмятежно

Успехам, ругани — всему:

Мое бессмертье неизбежно,

И я спокоен потому.

2

Очаровательные темы

Меня преследуют весь год.

Но если я “большой” поэмы

Не напишу вовек, пусть тот,

Кто “где же твой Онегин?” ноет,

Вчитается в ту “мелюзгу”,

Какую я даю: “не стоит”

Еще не значит: “не могу”.

В наш век все длительное немо,

А современному уму

Все творчество мое — поэма,

Какой не снилось никому.

3

Так много разных шалопаев

Владеет “мастерски” стихом —

Петров, Иванов, Николаев,

Что стих становится грехом.

Пусть угрожает мне “Удельной”

Любой желающий болван:

Как хорошо, что я — отдельный,

Что Игорь я, а не Иван!

1914. Июнь

Эст — Тойла

СУВЕНИР КРИТИКЕ

Ах, поглядите-ка! Ах, посмотрите-ка!

Какая глупая в России критика:

Зло насмеялася над “Хабанерою”,

Блеснув вульгарною своей манерою.

В сатире жалящей искала лирики,

Своей бездарности спев панегирики.

И не расслышала (иль то — политика?)

Моей иронии глухая критика…

Осталось звонкими, как солнце, нотами

Смеяться автору над идиотами

Да приговаривать: “Ах, посмотрите-ка,

Какая подлая в России критика!”

1910

КРЫМСКАЯ ТРАГИКОМЕДИЯ

И потрясающих утопий

Мы ждем, как розовых слонов

Из меня

Я — эгофутурист. Всероссно

Твердят: он — первый, кто сказал,

Что все былое — безвопросно,

Чье имя наполняет зал.

Мои поэзы — в каждом доме,

На хуторе и в шалаше.

Я действен даже на пароме

И в каждой рядовой душе.

Я созерцаю — то из рубок,

То из вагона, то в лесу,

Как пьют “Громокипящий кубок”-

Животворящую росу!

Всегда чуждаясь хулиганства,

В последователях обрел

Завистливое самозванство

И вот презрел их, как орел:

Вскрылил — и только. Голубело.

Спокойно небо. Золото

Плеща, как гейзер, солнце пело.

Так: что мне надо, стало то!

Я пел бессмертные поэзы,

Воспламеняя солнце, свет,

И облака — луны плерэзы —

Рвал беззаботно — я, поэт.

Когда же мне надоедала

Покорствующая луна,

Спускался я к горе Гудала,

Пронзовывал ее до дна…

А то в певучей Бордигере

Я впрыгивал лазурно в трам:

Кондуктор, певший с Кавальери

По вечерам, днем пел горам.

Бывал на полюсах, мечтая

Построить дамбы к ним, не то

На бригах долго. Вот прямая

Была б дорога для авто!

Мне стало скучно в иностранах:

Все так обыденно, все так

Мною ожиданно. В романах,

В стихах, в мечтах — все “точно так”.

Сказав планетам: “Приготовьте

Мне век”, спустился я в Москве;

Увидел парня в желтой кофте —

Все закружилось в голове…

Он был отолпен. Как торговцы,

Ругалась мыслевая часть,

Другая — верно, желтокофтцы —

К его ногам горлова пасть.

Я изумился. Все так дико

Мне показалось. Это “он”

Обрадовался мне до крика.

“Не розовеющий ли слон?”-

Подумал я, в восторге млея,

Обескураженный поэт.

Толпа раздалась, как аллея.

“Я. — Маяковский”, — был ответ.

Увы, я не поверил гриму

(Душа прибоем солона)…

Как поводырь, повел по Крыму

Столь розовевшего слона.

И только где-то в смрадной Керчи

Я вдруг открыл, рассеяв сон,

Что слон-то мой — из гуттаперчи,

А следовательно — не слон.

Взорлило облегченно тело,-

Вновь чувствую себя царем!

Поэт! поэт! совсем не дело

Ставать тебе поводырем.

С.-Петербург

21 января 1914

ПОЭЗА ИСТРЕБЛЕНИЯ

Меня взорвало это “кубо”,

В котором все бездарно сплошь,-

И я решительно и грубо

Ему свой стих точу, как нож.

Гигантно недоразуменье,-

Я не был никогда безлик:

Да, Пушкин стар для современья,

Но Пушкин — Пушкински велик!

И я, придя к нему на смену,

Его благоговейно чту:

Как он — Татьяну, я Мадлэну

Упорно возвожу в Мечту…

Меж тем как все поэзодедьцы,

И с ними доблестный Парнас,

Смотря, как наглые пришельцы —

О, Хам Пришедший! — прут на нас,

Молчат в волшбе оцепенений,

Не находя ударных слов,

Я, среди них единый гений,

Сказать свое уже готов:

Позор стране, поднявшей шумы

Вкруг шарлатанов и шутов!

Ослы на лбах, “пьеро”-костюмы

И стихотомы… без стихов!

Позор стране, дрожащей смехом

Над вырожденьем! Дайте слез

Тому, кто приравнял к утехам

Призывы в смерть! в свинью! в навоз!

Позор стране, встречавшей “ржаньем”

Глумленье надо всем святым,

Былым своим очарованьем

И над величием своим!

Я предлагаю: неотложно

Опомниться! И твердо впредь

Псевдоноваторов — острожно

Иль игнорирно — но презреть!

Для ободрения ж народа,

Который впал в угрозный сплин,

Не Лермонтова — “с парохода”,

А бурлюков — на Сахалин!

Они — возможники событий,

Где символом всех прав — кастет…

Послушайте меня! поймите!-

Их от сегодня больше нет.

1914. Февраль. С.-Петербург

III. СТИХИ В НЕНАСТНЫЙ ДЕНЬ

В ненастный день взойдет, как солнце,

Моя вселенская душа!

(Заключительные строки “Громокипящего кубка”)

Вере Жуковской

I

Я жив, и жить хочу, и буду

Жить — бесконечный — без конца.

Не подходите, точно к чуду,

К чертам бессмертного лица:

Жизнь — в нашей власти: мы дотоле

Трепещем, бьемся и живем,

Пока в нас много ярой воли

К тому, что жизнью мы зовем.

Смерть торжествует в те мгновенья,

Когда поверил ты в нее,

И нет в тебе сопротивленья:

Смерть — малодушие твое.

Я не могу себе представить

Всем ощущеньем, всей душой,

Как можно этот мир оставить,-

Молчать, истлеть, не быть собой!

Я превозмог порывы гнева:

Убив другого — я убит…

А потому — любимец неба —

Прощу — чтоб жить! — всю боль обид.

Я смел и прям, и прост, и светел.

И смерти явно я бегу.

Я всех простил, я всех приветил,

А большего я не могу!..

Что значит жить? Для вас, — не знаю…

Жить для меня — вдыхать сирень,

В крещенский снег стремиться к маю,

Благословляя новый день

Искать Ее, не уставая,

И петь, и мыслить, и дышать.

Какие нови в чарах мая!

Какая в новях благодать!

И сколько новей в чарах мая,

Ведь столько песен впереди!

Живи, живое восторгая!

От смерти мертвое буди!

Но если ты, в чьих мыслях узость,

Мне скажешь “трус”, — услышишь ты:

— Да здравствует святая трусость

Во имя жизни и мечты!

1914. Октябрь

II

Во имя зорь весны грядущей

И вешнего разлива рек

Прости обидчика, живущий,

Как человека — человек.

В существование обиды

Душой и разумом не верь,

Враждебные эфемериды

Да изничтожатся теперь!

Да распылится самолюбье,

Как одуванчик золотой!

Цвети, улыбка алогубья,

Эмблема жизни молодой.

Смелее к ближнему с приветом,

А встретишь злобу — отойди,

Не осудив его при этом:

Людей так много впереди.

Непонимающий невинен,

Его винящий виноват.

Грядущий день весенен, дивен,

Сиренен, птичен, солнчен, злат.

И мая новый май сюрпризней

Своею новью огневой.

Во имя ощущенья жизни

Люби живущее, живой!

1914. Ноябрь

Петроград

III

Мою страну зовут Россией.

Я в ней рожден, ее люблю.

И если б вы меня спросили,

Молю ль победы ей, — молю!

Да, я молю. Но оттого ли,

Что край мой лучше всех краев?…

Везде краса и святость боли,

И скорбь везде, где льется кровь…

И люди все же всюду люди,-

Утонченники ль, дикари ль,-

Ведущие в добре и худе

Свою банальную кадриль.

Я, призывающий к содружью

И к радостям тебя, земля,

Я жажду русскому оружью

Побед затем, что русский — я!

Ах, роднозём, как заусенец,

Докучен, иногда кровав.

Кто мыслит глубже, тот вселенец:

Тогда, как я, мой недруг прав.

Но если недруг прав разбоем,

Самозащитою я свят.

Мы победим. И успокоим,

И оправдаем всех солдат.

IV

Мы победим! Не я, вот, лично:

В стихах — великий; в битвах мал.

Но если надо, — что ж, отлично!

Шампанского! коня! кинжал!

Великий в строфах — зауряден

По паспорту своей страны.

От девушек и виноградин

Поля кровавые видны.

Живой всегда над жизнью властен,

И выбор есть, и есть исход…

Какую же из двух напастей

Мне выбрать, милый мой народ?

Вот если б я был поэтесса!-

На Красный Крест сменил я меч…

Повторны времена Дантеса,

И глупо гениев беречь!..

Но издавна дружащий с риском,

Здесь я останусь невредим,

Тем более, что в очень близком

Мы несомненно победим.

V

Провижу день: в цветах застава.

Весна и солнце, и народ

В улыбках дев — любовь и слава.

Войска окончили поход.

Под музыку кавалерийских,

И значит щегольских, полков —

Чужие лица, как у близких,

В лучах расширенных зрачков.

Кирасы каски и кокарды,

Звяк шпор и сабель среброзлат.

Блистательны кавалергарды

В светилах элегантных лат.

И белоконные гусары

Венгерки приспустили с плеч.

Героям девы деят чары,

Брачуясь радые возлечь…

Отрадно в этот день весенний,

В народный, музычный, цветной,

Не чувствовать былых сомнений

Повеселевшею душой.

И что еще всегда томило

Противоречьями дразня,

Теперь так просто, любо, мило,-

Вчерашнее — не для меня.

Привет победе, людям, маю!

Цветам и чувствам молодым!

Я мертвецов не воскрешаю,

Но ярко радуюсь живым!

VI

Благословляю ваши домы!

Любовь и мир несу в страну.

Я, выгромлявший в небе громы,

Зажегший молнией луну!

Ушедшее непоправимо.

Шампань холопно пролита…

Но жизнь жива! Но жизнь любима!

И есть восторг! И есть мечта!

Вы, культоры гнилого мира,

Мир перестройте до основ!

Бряцай пророчно, Златолира,

Чарунья грез, вещунья снов!

В них — людокосящие войны

Невероятны, — как потоп.

В них — убеждения непробойны

И милосердней антилоп.

Не повторятся впредь ошибки,

Вас устремлявшие к войне!

Тому порукою — улыбки,

Замотыльчившие во мне.

Я верю, я охотно верю

В людскую светлую судьбу.

Нет места в человеке зверю,

Как в гордом места нет рабу!

1914. Ноябрь

Примечания

17

Почтовая карточка (фр.).