Испания. Обряд перехода

Игорь Райбан

«Это приятно: хотеть, знать и иметь возможность узнать, что будет дальше в продолжении». Вот и возникло продолжение приключений Джоника.Новая часть получилась в стиле «роуд-муви». Вместе с рассуждениями о жизни, о смерти, о времени. О многом, что зацепилось, что хотелось сказать по «дороге» написания.

Последняя терция. Начало

Конец мая 1643 года от рождества христова.

* * *

Пурпурно—рубиновый, косой крест с иглами шипов, как живой затрепыхался, забился в агонии. Вобравший в себя неприкаянные людские души, он затрепетал на слабеньком, чуть поднявшимся дуновение полуденного ветра.

Испуганной осиротевшей птицей, потерявшей птенцов, заполоскались две кровавые полоски, вышитые киноварной нитью на двуязычном стяге.

На испачканной гарью сражения, бывшей когда-то ослепительно белоснежной, шелковой материи полотна.

Расправляя истёрзанные крылья, непокорный штандарт испанской гвардии, взвился в бездонные майские небеса, по воодушевляющему приказу капитан—генерала отважного герцога Альбукерка.

Презрев к дьяволу и черту, неоднократные предложения о сдачи в плен, галантных французов, на весьма выгодных и достойных короля условиях: всем раненым гвардейцам помощь лекаря, оставаться при своем оружие и флаге, далее после недели плена — роспуск по своим домам.

Естественно, кто пожелает вернуться в Испанию.

А кто, дескать, захочет, может оставаться и служить во благо Франции и трона нового, недавно родившегося короля Людовика XIV де Бурбона, по будущему прозвищу современников — Король Солнце.

Но выбрав общим решением терции, гордую смерть на поле боя.

… — Поднять штандарт, — дрогнувшим воплем отчаяния из последних сил завопил, захлебываясь истекающей кровью от ранений, сидевший на грубом деревянном помосте, умирающий герцог.

После очередной кровавой схватки, прибравший к себе навечно новую жатву павших воинов, с обеих сторон.

Молодой, совсем безусый юноша, копейщик прытко подхватил с земли отложённый стяг на момент очередной атаки конницы французского дворянства.

Раздвинув изрядно поредевшие линии шеренг испанцев, бравирую напоказ он, этот юнец—пикинёр, то есть воин с длинной пикой, выскочил впёред из общего строя гвардейцев, уперев высокое древко флага в землю.

Да вдобавок задорно выкрикивая в спины отступающим французам, обидные для этой национальности ругательства.

Зефир дыхания воздуха, бог весть откуда-то возникнувшим, освежал во время минутной передышки, изнуренные лица и усталые тела третьей, да уже не третьей центральной, а самой последней терции, окружённой со всех сторон бесчисленными французами.

Что осталась от пяти полков терций испанской гвардии.

Да и от самой армии тоже совсем ничего не осталось.

Все были убиты, или захвачены в плен, а в лучшем случае разбежались по близлежащим полям и селеньям, возле неприметного и захолустного городка, под названием Рокруа.

Вошедшим в Историю, как местом «испанской мясорубки».

После которой королевская Испания, навсегда потеряла свое военное могущество на арене Европы.

Поэтому на этом наблюдательном помосте, сделанном для командира терции, сейчас находился и командовал уцелевшей горсткой испанцев, сам подраненный капитан—генерал.

Средневековое Лето обещало быть жарким, несмотря ни на происходившие битвы в нынешний век.

Ему — «Verano»: повелителю солнца, не до человеческих страданий и жертв, привнесённых богу войны Марсу.

Как желто—пустынная Святая Земля иудеев, обильно политая человеческой кровью во имя разных богов. Только почему она церковно святая?

Может наоборот, проклятая всеми подряд, если на ней творились всякие бесчинства. Да и денек уходящей весны, выдался на славу жарким и потным. Вместе с горнилом дневного сражения, длившегося много часов подряд с самого туманного утра.

Видно люди никак не могли согреться от долгой зимней спячки, поднимая раз за разом, как кузнечные молоты, обмакнутые в кровь смертоносные жала клинков.

И для многих рыскающих по раскинутой земной тверди и едва шевелящихся муравьев—человечков с отрубленной лапкой, если смотреть с высоты восходящего солнца — этот день стал последним в их жизни.

…Я тяжело, не веря, что до сих пор остаюсь живой, с ознобом и до свиста в легких, вдыхал в себя жизненно свежую субстанцию воздуха.

Опершись ладонями на навершие длинноклинкового меча—бастарда, счастливого для меня полутораручника. Такое оружие можно назвать переходной ступенью между одноручными и двуручными мечами, нечто среднее. Поэтому так и прозвали внушительный клинок.

Кое-как стоял, бесполезно стараясь унять дрожь в ослабевших коленях и руках. Предплечья и ноги гудели от дикого перенапряжения, спина под одеждой промокла от липкого пота.

Голова раскалывалась на части, сломанные ребра ломило от боли, уши заложило от близкого свиста и звончайшего лязга боевого железа.

Давно потеряв счёт внезапным наскокам французской кавалерии и пеших рыцарей, на наше ощетинившиеся сталью, каре терции.

Французы, похоже намереваясь неуклонно взять нас тактикой измора и усталостью. «Бастард» зажатый до побеления на костяшках ладонях, в последнюю, то есть крайнюю, схватку, почти фантастично, только что спас мне жизнь.

…Конный рыцарь лягушатников, из знати голубых кровей, весь в перьях и сверкающих на солнце латах с головы до ног, подскакав к месту одиночного побоища поближе, дабы сберечь силы, спешился с коня, громыхая железом и сталью. Почему одиночного?

Да все из нашего войска были давно мертвы, или взяты в плен.

А вилланы — трусливые крестьяне, кое — как рекрутированные из деревень, разбежались по кустам, спасая свои позорные шкуры. Последняя терция, вместе с моей ротой, закалённых в боях ветеранов гвардейцев, осталась только одна на всём поле сражения, наполовину изрядно поредев к полудню.

Подобный стальному танку, рыцарь заревев рыком дизельного движка во всю луженую глотку, веером закрутил над головой шипастый люцернхаммер с гирьками (германский боевой молот).

Благо латник здоров, примерно как небольшая ходячая гора.

Страшное оружие, между прочим, если попадет такой штукой — то без шансов. А наши огнестрельные аркебузы с мушкетами, давно валялись под ногами без дела, за отсутствием пороховых зарядов.

Шаг—два—три: рыцарь, идущий танком, быстро сократил дистанцию боя до передней к нему шеренги строя.

В щепки разнося бесполезные, против этого грозного молота, гизармы и глефы (разновидности копий).

Тотчас вклинившись почти в середину каре, размолотив за несколько секунд с десяток бойцов: часть первой и второй, да и уже считай третьей линии.

И захрустели сухим хрустом испанские изломанные кости, под ужасным молотом.

Забрызгала кровь карминными струйками из перебитых тел.

Разлетались мозги сгустками ошметок из раскроенных черепов, во все стороны.

«Капитан! Капитан!» — услышал предсмертные возгласы своих гвардейцев.

Повернувшись на голоса, краем глаза ухватил это действо, ведущее к мгновенному поражению.

Сразу уразумев, что нас тут же сомнут со всех атакуемых сторон, пешие французы рубаки, через спину бросил стоящему позади меня соратнику:

— Прикрой здесь!

«Эх, Джоник—Джоник!» — по привычке помянул черта, в очередной раз отмахнулся от рыцаря, тыкающего длинным мечом, и кинулся в самую гущу смертельной заварушки.

— Держать строй, салабоны! — По пути озверело выкрикивая, в пылу боя на рефлексах вспоминая свои чеченские будни. В руках только легкий одноручный фальчион, на плечах кожаный нагрудник со стальными полосами наплечника, спасающий от легких порезов. Да и тот делался непригодным, почти превратившись в рваные висевшие на мне лохмотья.

Тут бы точно не помешал армейский броник с «грозой».

Вот и совсем рядом свистопляска святого Витта: пока добирался, молот со свистом ковал и ковал всё новые жертвы.

Бездушный механизм рыцаря с люцернхаммером работал безостановочно, как конвейер смерти в Дахау.

Опустошая пространство, место «наковальни» вокруг себя.

Всё! Остались он и я. Больше никого из стоящих на ногах рядом с бессмертным берсерком — нет!

Озверевший и вкусивший крови, и точно он как новообращённый зверь берсерк медведь, вошедший в транс Молоха смерти. И снова только тупо я уповал на безмозглую Фортуну, которая как известно, в любой момент могла повернуться задом.

Вихрь от гирьки, приклепанной цепью к боковинам болванки молота, ожидаемо взлохматил волосы на макушке.

Загодя предвидя это, я пригнулся в неуклюже неловкой стойке.

Почему в неуклюжей? Да повсюду на земле обетованной, лежали свежие трупы собратьев по оружию.

Как ни прискорбно об этом говорить, но они мешали адекватно реагировать в поединке и передвигаться.

Взгляд никак не мог сосредоточиться на действиях противника, то и дело, скользя по павшим телам, с трудом узнавая изуродованных, близко знакомых бойцов, ставшими моими амиго посмертно.

Там навзничь Гарсия лежит, я опознал его по зеленому кушаку.

Вон, раскинув руки, упокоился здоровяк Гонсало, со снесенной головой.

Чуть не наступил на Игнасио, далее месивом лежали вповалку Рамирес, почти мой тезка — Рикардо, и Педро…

Спаси бог, почти все гвардейцы ветераны кореша полегли здесь.

Жуткое зрелище, на самом деле.

Сливающаяся в одно окружное целое, траектория молота непредсказуемо изменилась.

Со звонким щелчком ломая мой защитно выставленный фальчион на обломки. Да, тут без вариантов.

Если фальчион чудом не сломался бы, то всё равно гирьки захлестнули обломок с рукояткой, и по инерции движения молота вырвали его из руки.

Оставив полностью безоружным.

«Чёрт! Да когда же он устанет махать!» — отрешенно наблюдая за неутомимо приближающейся смертью.

Следующий оборот замах длинноручного молота будет по мне!

Сразу в уме наглядно представляя картинку:

Замедленно молот приближается к голове.

Гирьки, железные шишки, вращаются в полете.

Колючка шипа молота остро входит в мозг, сломав височную кость.

Боли не должно быть ведь, кора мозга не чувствительна к боли, там нет болевых рецепторов, чем охотно пользуются нейрохирурги.

Симптомы активации височного мозга, также можно увидеть на пике молитвы, когда люди упиваются духовной трансцендентностью.

Их можно наблюдать в религиозном возрождении, когда звуки эмоциональных гимнов вызывают слезы и улыбки, а также чувство облегчения. Где бы ни разваливался Мир, и ни умирали любимые, появляются эти паттерны. Всякая известная терапия, сильно уступает Опыту Бога, только он бывает один раз в жизни.

С помощью единственной вспышки в височной доле, люди за считанные доли секунды, находят опору и смысл.

Вместе с ней приходят истинная уверенность и ощущение божьей избранности. Сколько людей умерло, продолжая улыбаться, на полях сражения и в битвах, в ожидании еще одной — единственной вспышки электрической активности нейронов.

Болванка молота размозживает черепную коробку, превращая её в невесть что. Радость ухода из бытия. Мрак. И дальше ничего.

Больше ничего не привиделось, точнее не успелось.

Что-то невидимое, разжатой пружиной толкнуло в спину, заставляя немедля действовать.

Кувырок влево, где просторней: на разрыв дистанции.

Но остроносый сабатон (латный ботинок обитый сталью) попал под ребра, жёстко обрывая движение на половине пути, и вбил меня в землю остановив дыхание.

Наверняка, обеспечивая переломы нескольких ребер грудной клетки.

Рыцарь—берсерк, с удвоенной силой, обрадовано заревел громко.

Громче иерихонской трубы, готовясь нанести один—единственный смертельный удар.

Ладонь, бессознательно сама по себе отдельно от тела, шарясь по земле, легла на что-то объемное и холодное, похожее на рукоять. Дёрнув «это» к себе, ощутил внутренним видением, что в руке тяжелый меч: просто видеть уже было поздно.

Молот устремился в незащищенную голову.

Приподняв меч за рукоять, махнул им.

Просто хотя бы пытался сбить молот в сторону.

С грохотом, издав неимоверный звон и оглушив, молот врезался во что-то железное, валяющееся на земле рядом с головой.

Железной штукой оказался, сбитый с головы, чей-то шлем кабассет.

Превратившись в смятую железную лепешку.

Получилось!

Оглушение пройдет, главное пока жив, да и боли в ребрах пока не ощущалась. Адреналин боя — лучший наркотик.

Рыцарь, вслед за молотом, принужденно нагнулся.

Я кое-как задышал, через силу превозмогая боль в легких, дыхание немного выровнялось.

Теперь моя очередь, уж не обессудь месье за это.

Фух! Двойной удар ногами по корпусу, из положения лежа, тоже не шутки. Удар, конечно не пробил тело и корпус, но отбросил в бок латника, вместе с молотом, приводя его в чувство.

А то он почуял свою безнаказанность.

Зато я встал с колен, то есть сначала с земли, затем на ноги.

Берсерк непонимающе стоял, не зная, как это произошло.

Потом он очнулся, вознеся молот вверх, ринулся навстречу.

Но я стоял наготове.

Мечи возле гарды, в локоть не затачивают!

Потому, перехватив левой рукой за тупое лезвие клинка: встретил ручку падающего молота.

Искры, звон стали — столкнувшегося металла друг с другом.

Кое-как удерживая молот двумя руками, крутнул рукоять с гардой.

Сталь клинка заскользила по ручке молота, освобождаясь от слишком плотного сцепления.

Раньше я немного имел честь учебно фехтовать на спадоне или эспадоне, похожим на этот полутораручник.

В толедской школе мастеров фехтования, там и узнал некоторые хитрые приемчики. Вот и пригодилось. Но всё потом.

Выводя рукоять вверх и вбок, резкий удар тычком навершием клинка в забрало мосье.

Четкий удар—тычок еще больше отрезвил его, откидывая назад.

Теперь мы на равных, и я даже в более выгодном положении.

Рыцарь оторопело обреченно, уже устав, и не так стремительно закрутил молот над собой.

Вот уж хрен вам!

Чуть прыгнув вперед и наискось, да сколько я прыгал за этот денёк, рубанул по ближней ноге латника.

Сталь наколенника не спасла ногу, она не сдержав удар раскололась.

Пропуская клинок до мяса мышцы.

Брызнула кровь, рыцарь осел, хрипя какое-то ругательство на своём «парле-франсе».

Чувствуя конец, он попытался бросить молот в меня.

Но не успел.

Остро заточенное острие глубоко, упершись в металл шлема, вошло в пробел забрала, продолжая мою комбинацию колющего удара.

Мерзко чавкнуло, даже я это почувствовал, вытаскивая клинок из забрала.

Туша рыцаря погромыхивая люцернхаммером, медленно повалилась оземь, постепенно затихая.

Иди к черту, месье! Все кончено.

И заняло не более нескольких секунд.

Вот что чувствуют мужчины, когда убивают друг друга.

Боль и разочарование в жизни. Боль и омертвевшая пустота, которая будет преследовать по пятам до конца дней.

Когда лишаешь жизни кого—то, то сам в ответ теряешь самого себя.

Это не имеет значение, когда так неожиданно случится: будь то война, будь то криминальная разборка.

Все одним миром мазаны изначально.

Гвардейцы, кто стал свободен, было запоздало кинулись на подмогу.

Но помощь мне не потребовалась.

…Теперь вот и стоял, припав к «бастарду», учащенно дыша.

Сзади кто-то грубо толкнул в сторону, выбегая вперед за вольную линию шеренги. Может мне и кричали посторониться, но я же говорю: уши заложило, как после натуральной контузии.

Это вылетел молодой пикинёр, с флагом терции наперевес.

Его после первых стычек с конницей, поставили специально из-за своего младого возраста, служить вроде адъютанта при герцоге Альбукерке.

Хотя бы так, может, выживет или поживет чуть долее.

Он лихо воздел штандарт вверх. Стяг с крестом гордо встрепенулся на ветру, развеваясь во всю длину.

«Эх, молодость, молодость…» — укоризненно подумал, да только не стал одергивать юнца молокососа, недавно отнятого от мамкиной юбки.

И как таких в армии набрали?!

Или видимо, всё-таки, юнец то из бывших мочильеро оказался.

Нынешних сынов полка, появившихся на свет в большом количестве, в связи с войнами.

Да что теперь делать, если всё равно смерть с косой близка, и вплотную подходит к носу. Неслышно ступая, подошел полковник, граф Виландия.

Ставший номинальным командиром терции, старшие командиры погибли раньше. Молча, да я и не слышал толком его, ободряюще похлопав по моему плечу, встав рядом, с незамутненной горечью смотря вдаль Мира. Виландия — к тому же он и оказался тем самым Черным Сталкером.

Моя главная цель и миссия в этом времени.

— Ну что, брат сталкер Риккардо, не пришло, значит, Время идти домой, «назад» в Зону? — глухо спрашивая, то ли говоря утвердительно вслух, едва шевеля губами. Но смысл обращения я понял.

Рано или поздно, время настанет, нашего возвращения. Обязательно. Уже скоро. Не позднее данного вечера.

В такт нашим общим мыслям, в голове промелькнули ускоренным видеорядом события последних дней и недель.

Но кто же я такой? И что это означает: пора домой?

Я поведаю вам все.

О, мои благодарные слушатели.

Расскажу обо всем, не скрывая, благо выдалось свободное время:

Как, небрежной волею судьбы, я оказался здесь на поле битвы.

Как нашел затерявшегося Сталкера. Как, в конце концов, выживал на дуэлях. Но обо всем по порядку.

И начнем почти с самого начала: на моём пути в Толедо, второй столице средневековой Испании.

Тут ветер стих на возвышенности, расправленное полотно стяга устало обвисло. Превращая наш двукрылый штандарт, в траурную похоронную хоругвь. Я обернулся назад, обводя взглядом наше понурое войско.

Ещё одну атаку нам не выстоять.

Покажите мне того, кто останется сегодня живым из полка?!

Мало кто остался в шеренге стоять целым, и не раненым, в силах держать оружие в твердых руках. Почти никого. Из трех тысяч накануне в терции, в обречённом строю, всего не больше половины роты.

Замолк навечно герцог Альбукерка, наконец испустив дух на поле брани, успокоясь на командирском помосте.

Но в дрожащий от слёз, до рези в глазах дали, в растекающимся мареве битвы, в круговом расположение походных лагерей неприятеля, заплескались бесчисленно многие, белые прямоугольные кресты, предвестниками будущей победы, на ультрамариновых синих флагах и знаменах.

Ветер, как и изменчивая Виктория, подло сбежал в сторону сакральных изображений флёр—де—лисов, так называемых королевских лилий Франции, обрамлявших кресты.