На горизонте горело зарево

Игорь Надежкин (2023)

Динамичный роман, герой которого пытается понять, как вчерашние хипстеры превратились в людей, готовых физически уничтожать своих оппонентов.Женя Смирнов — типичный представитель поколения, рожденного в середине 90-х. Поколения, воспитанием которого никто не занимался. Вместе с ним вы проживете несколько лет его юности, предшествующих военному конфликту. На Женю оказывают давление представители противоборствующих политических взглядов, вынуждая делать сложный выбор. В бытовых сценах юноша проходит переоценку ценностей: дружбы, любви, своего предназначения.В романе нет места политике. Нет места идеологии. Есть только судьбы людей, которые некогда были объединены духом братства, а ныне являются непримиримыми врагами.

Часть 1

В тот день я проснулся от громкого хлопка в небе. Тряхнуло так, что задрожали стекла и завизжали сигнализации машин во дворе. Было около 6 утра. «Точно, как по расписанию», — подумал я, прислушиваясь и пытаясь понять, одиночная это ракета или будут еще.

В последнее время обстрелы стали привычным делом. Один утром, один сразу после обеда и один ближе к семи вечера. Обстановка накалялась. Линия разграничения была всего в 35 километрах от моего дома, и прилеты стали нормой, в которой теперь предстояло жить. Дома я был один. Жену и детей я отправил к родне в Воронеж, а сам остался в городе следить за квартирой и пытаться хоть как-то вести дела.

Вскоре после хлопка все стихло. Я решил, что мне удастся еще немного поспать, но стоило закрыть глаза, как тут же раздался новый. На этот раз совсем близко. Как будто бы даже над домом. Мне пришлось встать с постели и уйти в коридор.

«А все же смешное слово"холопок"», — думал я тем утром. — «Такое безобидное, не то что"взрыв"». Раньше я, как и все, посмеивался над этим словом. Мне оно казалось таким глупым и несуразным — просто какой-то идиотский новояз. А оказалось… Это ведь и впрямь хлопок. Просто сгусток сжатого вязкого воздуха, который бьет прямо в барабанные перепонки. В нем нет ничего величественного, как во взрывах, которые видишь в кино. Есть только мгновенье до, когда ты занимаешься своими делами, пьешь утренний кофе, болтаешь с друзьями или смотришь очередной сериал на стриминговой платформе. Как вдруг хлопок! Все тело съеживается и становится свинцовым от первобытного ужаса, который засел где-то в костном мозге. Все, что было до, уже не имеет значения. Все звуки стихают, лишь этот чертов холопок разносится эхом в перепуганном мозгу. Ты больше не человек. Не личность. Ты уже не любитель рок-музыки. Не заядлый курильщик. Не уважаемый специалист в какой-либо области. Ты не холерик или сангвиник. Ты — никто. Ты просто животное, у которого есть лишь одна мысль: «Беги или сдохнешь!»

Нет никаких эпичных языков пламени. Никто не отпрыгивает в сторону в замедленной съемке. Есть только упругий холопок, а потом кто-то падает на землю, как мешок, сшитый из кожи и мяса. А через пару мгновений уже все заканчивается, и можно дальше заниматься своими делами. И в этом главный ужас. Услышав хлопок впервые, ты не будешь спать пару ночей. А потом оглянуться не успеешь, как все это станет настолько нормальным, что уже не будет стоить твоего внимания. Это просто хлопки. Наплевать. Ведь свой последний ты даже не успеешь услышать. Конечно, если тебе повезет, и ты не успеешь перед смертью познакомиться с устройством своего внутреннего мира. И я говорю отнюдь не о тонкой душевной организации.

Подождав десять минут, я пошел завтракать на кухню, глядя через заклеенные малярным скотчем окна, как просыпается город, уставший и изможденный бесконечным ожиданием чего-то страшного.

Вот уже несколько месяцев я работал из дома. В нашем офисе огромные витринные окна, и находиться там было не безопасно. Почти все время я проводил в четырех стенах, и, наверное, совсем бы свихнулся, бесконечно глядя в пустоту вечернего окна, если бы не наш пес, с которым приходилось регулярно гулять. Погода тем утром была ненастная. Мне совсем не хотелось выходить из дома, но собака уже поскуливала, и мне пришлось взять поводок, накинуть дождевик и выйти в серость промозглого дня.

Александра Свиренко я узнал не сразу. Он стоял на автобусной остановке, облокотившись на бетонные блоки, защищавшие горожан от осколков. Стоял он вдали от людей, отрешенно глядя по сторонам. Увидев меня, Свиренко непринужденно махнул рукой, так, словно и не было времени, которое нас разлучало. Я кивнул в ответ и двинулся дальше, лишь отметив, как сильно он изменился. Стал мрачным и неухоженным. На остановке стоял худощавый мужчина немного за тридцать в старой вельветовой куртке и с чуть одутловатым лицом.

Наверное, мне стоило подойти к нему и узнать, как идут его дела, но я совершенно не видел в этом смысла, ведь точно знал, что дела его были плохи. У Свиренко были проблемы с выпивкой и веществами, но эти проблемы он отказывался признавать. У Александра не было нормальной семьи. Знаю только, что одна из его знакомых случайно забеременела от него пару лет назад. Свиренко уже давно перебрался в Петербург и зарабатывал на жизнь мастурбацией перед камерой для престарелых домохозяек из Европы. Он говорил, что помогает им избавиться от одиночества, и что наше общество еще не готово стать цивилизованным и признать секс-работников. Но я-то прекрасно знал, что Свиренко просто не был готов к тяжелому труду и всегда искал легких денег. Он хотел быть известным. Хотел, чтобы люди им восхищались. В юности пытался пробиться в живописи, литературе и театре, но везде терпел неудачи, поскольку не хотел прикладывать усилия. Вероятно, таким способом он мог получить все это. Но Александр всегда был довольно скован в вопросах секса, и я сильно сомневаюсь, что такая работа положительно сказывалась на его эмоциональном состоянии. Хотя… Все имеет свойство меняться. Может, и он изменился. Если честно, мне было абсолютно наплевать.

Не знаю, что привело его обратно в наш город, особенно в такое время. Насколько я слышал, после объявления частичной мобилизации он собирался уехать в Грузию. Возможно, рассчитывал выпросить у матери немного денег на переезд. Все это мало волновало меня в тот момент. Постоянный страх и волнение за безопасность моих близких настолько вытравили из меня все чувства, что я был таким же пустым и серым, как и небо над головой, в котором белыми перьями висели следы от пуска ракеты.

Вернувшись с прогулки, я сел за работу, но почему-то Свиренко все не шел у меня из головы. Точнее, даже не сам Свиренко, а одна его фраза, сказанная десять лет назад. Чушь несусветная, но мне почему-то вспомнилось, что в день нашего знакомства он рассказывал, как нужно варить лягушек.

Делать это нужно так: живых лягушек сажают в котелок и ставят на огонь. Им даже не нужно связывать лапки. Лягушки хладнокровны и могут очень хорошо приспосабливаться к окружающей среде. Они попросту не замечают, что вода становится все горячее и горячее. Нервничать они начинают, когда вода уже закипает и начинает обжигать им кожу. Лягушки пытаются выпрыгнуть, но уже не могут. Просто нет сил, ведь животные тратят их на тщетную попытку приспособиться к ухудшающейся среде. Так и варятся заживо, не успев ничего понять.

«Дались тебе эти лягушки!», — одернул я себя и, стряхнув мысли о Свиренко, вернулся к работе. В то время я занимался подготовкой эксплуатационной документации для крупной компании, занятой разработкой программного обеспечения. Я был безумно рад, что моя специальность позволяла мне с головой погрузиться в задачи. Кому-то может показаться странным такое рвение к работе, когда со всех сторон трубят об угрозе ядерной войны, а за окном разрываются снаряды, но мозгу нужно зацепиться за что-то стабильное и знакомое, иначе ты просто сойдешь с ума. Я никогда не был так продуктивен, как в период войны. Я прошел повышение квалификации, прочитал уйму книг, навел порядок в доме, перебрав все, к чему не прикасался годами. Я был готов делать все что угодно, только бы отвлечься от раскатов артиллерии вдалеке.

Но забыться в тот день мне так и не удалось. Во время вечернего обстрела один из дронов угодил в подстанцию, и почти во всем городе отключился свет. Такие моменты были самыми трудными.

Доводилось ли вам видеть, как огромный город погружается во мрак? Словно за одно мгновение ты переносишься на тысячи лет назад. Кругом лишь тьма и тени, причудливые и напуганные, что скользят по стенам, стремясь как можно быстрее попасть домой. Все кругом смолкает. Лишь воют иногда сирены пожарных машин и карет скорой помощи, что мчатся во тьме на место прилета. Но больше всего пугала абсолютная тишина в информационном пространстве.

Немногим людям ХХI века дано понять, какого это — остаться в полной тишине. Мы так привыкли потреблять терабайты контента, что, оставшись без него, наш мозг вынужден столкнуться с беспощадной реальностью, и, поверьте мне, готовы к такому немногие. Я видел, как это сводило людей с ума, Ведь им приходилось столкнуться с самими собой. Не теми «собой», кого они рисуют в социальных сетях и кого прячут под брендовой одеждой, а собой настоящим. И зачастую этот человек пугает больше, чем все хлопки вместе взятые. У тебя вдруг появляется время крепко задуматься, как же так вышло, что мы сейчас сидим в темноте.

Вспомнить то утро, когда мы впервые проснулись от грохота артиллерии и работы систем ПВО. Тогда мы еще не умели отличать выход от прилета. Не понимали, что происходит. Все официальные объявления были позже. Тогда была лишь канонада и беготня в трусах по дому. Первые сообщения о прилетах по местным новостям. Первые ракеты, разрывающие ночное зимнее небо. И бесконечные вереницы военной техники, идущей куда-то на запад. И мы на фоне всего этого, испугано мечущиеся в своих домах и не понимающие, что же нам делать. До той зимы мы ведь никогда и не задумывались об этом. Никто не учит, что делать, когда начинается война.

Помню, как позвонил своему начальнику, чтобы узнать, нужно ли сегодня ехать на работу, и мы долго молчали в трубку, не зная, что сказать друг другу. С того самого момента мы начали жить в полной неопределенности. А сейчас мой начальник мечется где-то на линии фронта за рулем грузовика.

Тем вечером, погруженный во тьму своей квартиры, я вспоминал об очень многом. Вспоминал лица ребят в военной форме, такие же лица как у меня, и думал, а многие ли из них остались в живых. Думал о лицах беженцев в палаточном городке, и о таких же лицах, что бежали к нам восемь лет назад из Донецка и Луганска. Вспоминал свое лицо до той зимы, еще не такое осунувшееся и усталое, и думал о том, как постарел я за время войны. А главное, вспоминал свою жизнь.

Я не из тех людей, кто любит копаться в прошлом. Мне не свойственно по сто раз мусолить сказанные когда-то слова. В моей природе — нестись вперед как локомотив, не обращая внимания на тех, кто зазевался и попался мне на путях. Но той ночью, слушая как гаубицы грохочут где-то в далеке, я все думал о Свиренко и вспоминал день, когда увидел его впервые.

Я познакомился с ним осенью 2012 года. Один мой старый друг, Егор Анохин, уговорил меня заглянуть в небольшой бар, где собирались его новые приятели. Я не хотел идти к ним. Стеснялся себя, ведь одет был в старую толстовку, зашитую когда-то заботливой рукой моей матери. Но все же я решил заглянуть ненадолго, чтобы вскоре уйти, придумав какой-нибудь повод.

Свиренко я заметил сразу. Его трудно было оставить без внимания. Среднего роста, черноволосый, с широкими мужественными плечами, миловидным лицом и приятной улыбкой, которая открывала щербинку в зубах. Черное пальто его небрежно висело на стуле. Серая шапка по невнимательности, с которой он относился к вещам, лежала у его ног. Свиренко никогда не ценил вещи, мало к чему относился серьезно, да и вообще образ жизни вел весьма аскетичный. Он был одним из первых увлеченных лишь самой сутью жизни людей, которых я встречал на протяжении следующих двух лет. И, наверное, более остальных повлиял на мое мировоззрение, которое складывалось тогда из религиозных практик, американской классической литературы и туманных песен Джона Фогерти, Лу Рида и безумного Моррисона. Но, самое главное, именно Свиренко познакомил меня с людьми, которые, сами того не осознавая, перевернули с ног на голову все мое представление о жизни и о себе самом, оставив после себя рваные следы воспоминаний, фраз, образов и всего того, что я привык считать своей внутренней самостью. Они стали моим миром. Моими мыслями. Они стали мной. А после с таким же оглушительным грохотом разбили мне сердце, став лишь серыми призраками тех, кем являлись когда-то. Они не смогли отстоять то, что ценили больше самой жизни — простую мечту быть теми, кем они захотят.

Со временем роль, которую играл Александр Свиренко в моей судьбе, все больше отходила на второй план. Да и стоит признать, что он был далеко не самым ярким представителем нашего поколения и меркнул рядом с теми, кто встречался мне после. Но все же он был тем, без кого моя жизнь могла приобрести совершенно другой облик. Он просто был рядом со мной и был настоящим. По крайней мере, так мне казалось тогда.

Свиренко был человеком добродушным, с каким-то ребяческим, а порой и вовсе по-детски наивным отношением ко всему сущему. На каждый вопрос он отвечал откровенно, не боясь смутить окружающих или выглядеть глупо. И все это в задорной манере, с которой он носился повсюду, замирая иногда в причудливых позах, словно выставляя напоказ свое подтянутое тело, которое Свиренко, как ни пытался это скрыть, любил и тешил удовольствием во всех его формах и проявлениях.

Я уже давно перестал переживать о том, что произошло между нами. Но лишь вечером того дня, когда случайно столкнулся с Александром, впервые за долгое время задумался: «Как же так вышло, что этот человек, горевший когда-то, как тысячи неоновых ламп, стоял теперь совершенно невзрачный?»

Я не знаю, что стало тому причиной. У меня нет ответов, которые расставят все точки над «i». Знаю только, что после первых залпов все наперебой бросились искать причины случившегося. Обвинять друг друга. Но правда в том, что мы сделали это сами. Пускай не осознанно. Пускай сами того не желая. Но сделали мы это своими руками и сделали очень давно. И возможно, кому-то удастся сделать выводы лучше нас. Возможно те, кто придет на смену нам, смогут все осмыслить. А нам остается лишь думать о прошлом и с тревогой смотреть в будущее. Ведь самое страшное, кажется, еще впереди.