Петербургский сыск. 1874 год, февраль

Игорь Москвин

Нет в истории времени, когда один человек не строил бы преступных планов, а второй пытался если не помешать, то хотя бы найти преступника, чтобы воздать последнему по заслугам. Так и Сыскная Полиция Российской Империи стояла на переднем крае борьбы.

Глава девятая. Ниточка вьётся из клубочка

Через час распахнулась дверь и человек в чёрном тулупе, поддерживая под руку Волкова, боязливо шагнул в сыскное.

— Барин, — обратился он к дежурному чиновнику, — мне поручено сопроводить.

— Иван Андреич, — кинулся к вошедшим Жуков, который так и не прилёг, а после приезда Соловьёва, так и вообще глаза загорелись и сон, как рукой сняло. Увидев разбитое и бледное лицо, спросил у сопровождавшего Волкова человека, — что стряслось?

— Не могу знать, — отозвался тот, — я — извозчик. Мне велено доставить, вот я и доставил.

— Кто велел?

— Дак, господин Дьячков.

— Кто такой?

— Городовой с Вознесенского.

— Понятно.

Извозчик отпустил Волкова, который повис на руках Миши, попятился назад и, словно что—то намеривался сказать, но так и не решался.

— Что ещё? — резко спросил Жуков.

— Дак, за труды, — и замолчал.

Дежурный чиновник достал из кармана серебряный полтинник.

— Получи.

Путилин, словно почувствовал неладное, поднялся с дивана, потянулся чтобы немного согреться в холодном кабинете. Все—таки зима на улице. Хотел присесть за стол, посмотреть ещё раз принесённые с посыльным бумаги, но не стал этого делать, вышел из кабинета и направился в комнату дежурного чиновника.

— Иван Дмитрич, — начал Сололвьёв.

— Вижу, — прервал его Путилин, опустился на корточки перед сидящим на стуле Волковым, которой улыбнулся разбитыми губами и сделал попытку встать, но Иван Дмитриевич удержал, — пошлите за доктором.

— Жуков…

— Ясно, — Путилин поднялся на ноги, — кто?

Иной раз его резкие короткие слова больше говорили, чем цветастые фразы.

Иван Иванович начал рассказывать, как они прибыли в «Заведение», где Сенька Кургузый так и не появился, как стали свидетелями интересного разговора и как решили проследить за этими людьми.

— Понятно. Как их имена?

— Один сидит в камере, а вот второй, — Соловьёв оборвал себя.

— Что ж, — Путилин махнул рукой в сторону кабинета, — ведите ко мне.

— Он пьян.

— Ничего, — Иван Дмитриевич провёл рукой по волосам, — нам нужно только имя второго и где проживает. Такому, — он кивнул головою на Волкова, — спуску давать нельзя. Веди.

Разбуженный незнакомец выглядел не таким уж пьяным. Протёр руками глаза.

— Что за порядки? Уж и поспать спокойно не дадут, — пробурчал он, — поперва в камеру, а потом…

— Не шуми, — перебил его хмурый Иван Иванович, — не дома.

— Вот ещё, — незнакомец послушно шёл впереди Соловьёва и бурчал себе под нос, — я б сам кому хошь, в особенности дома.

Путилин сидел за столом, подкрутил колёсико у лампы, и стало светлее, хотя тени продолжали волнами наполнять углы. Бумаги убрал и положил руки на столешницу в ожидании человека из «Заведения».

— Иван Дмитрич, разрешите? — спросил Соловьёв, открыв дверь.

Путилин только кивнул.

— Проходи, — пропустил вперёд незнакомца.

— А тут у вас не жарко, можно и околеть, — незнакомец поёжился и запахнул полушубок на груди.

— Пожалуй, да, не южные края, — усмехнулся Иван Дмитриевич, — проходи, что стал, как вкопанный или особое приглашение надо?

— Я б без приглашения домой пошёл…

— Люблю шутников, однако.

— Иван Дмитрич, я… — начал было Иван Иванович, намереваясь сказать, что будет за дверью.

— Не надо. — отмахнулся Путилин, — самовар кипит внизу. Озяб, наверное?

— Есть немного.

— А я бы от горячего не отказался, — подал голос незнакомец, переминаясь с ноги на ногу посредине кабинета.

— Это уж потом, хотя, — и обратился к Соловьёву, — Иван Иваныч, нам бы по стаканчику.

— Хорошо, ещё что—нибудь?

— Ну, не мешало бы и, — потёр руки незнакомец.

— Ну, ты, братец, губы—то не раскатывай. Здесь не трактир, — Путилин погрозил пальцем. — да ты не стой столбом, садись поближе, вот для тебя уж стул стоит.

— Благодарствую, — незнакомец подошёл к столу и сел на стул, — как я понимаю, разговор долгий, а в ногах правды. Как говорится, нет.

— Правильно мыслишь. Знаешь, где находишься?

— А как же! Кто ж в городе не знает, где находится сыскное.

— Тогда и меня признаешь?

— Если бы и не признал, то наслышан.

— Значит, мы знакомы.

— Можно и так сказать.

— Раз знаешь, как меня зовут и мою должность, то и я должен твои знать. Согласен?

— Отчего и так понятно. Я — Васька Пилипчук, на Обуховском слесарю.

— Что ж, вот и познакомились.

— Тогда не хочу разводить канитель, ты мне скажи, кто тот второй, с которым ты в «Заведении» сегодня был?

— Так меня из—за него? — Успокоился Василий, даже откинулся на спинку стула и закинул ногу на ногу. — А я—то, — Пилипчук прикусил язык, словно что—то лишнее сказал.

— Он, — Иван Дмитриевич сделал вид, что не заметил оплошности собеседника. Путилина больше интересовал собутыльник Василия по «Заведению», а не он сам.

— Что он мне брат, сват? — Посмотрел в глаза Ивану Дмитриевичу, ища поддержки, что ничего нового в сыскном он не расскажет, в особенности про себя. — сдался он мне? — И пожал плечами.

— Верно говоришь,

В раздался стук и дверь отворилась, Соловьёв прошёл в столу, неся в руках два стакана, вслед за ним вошёл Жуков с двумя тарелками: на одной лежал колотый сахар, на другой — сушки.

— Как там Иван Андреевич?

— Доктор сказал, ничего страшного, день—два отлежится и будет целей прежнего, — произнёс Соловьёв.

— Ну и ладушки.

— Наша помощь нужна, — Иван Иванович покосился на Пилипчука.

— Благодарю, — на лице Путилина расплылась добродушная улыбка, напряжение спало, сердце болело за Волкова. Каждый сотрудник был Ивану Дмитриевичу сродни родных детей и под нож вместе, и под пули.

После того, как дверь затворилась за сыскными агентами, Путилин произнёс:

— Что ж ты? Бери стакан, пока горячий. Так как ты говоришь, приятеля твоего зовут?

— Да и не приятель он мне, — Василий поднёс с исходящим паром чаем

стакан к губам, — а так знакомец. Я уж не припомню, то ли он ко мне подсел, то ли я к нему. Иной раз, как встретимся, полуштоф — другой за беседами и разопьём.

— И давно так?

— Года с два, наверное, будет, — остановил Василий на полдороге стакан и свёл брови у переносицы.

— Давненько.

— Гришка — шибутной, в столице наездами бывает, но частенько.

— Значит, Григорий.

— Да, Гришка Шустов.

— И где он обитает?

— В последнее время ночует у зазнобы.

— Василий, — развёл руки Иван Дмитриевич, — все из тебя клещами тянуть должен.

— Да я что. — торопливо произнёс Пилипчук, — то ли в Ревельском переулке, то ли на Дровяной.

— Так на какой?

— Не помню я, не помню, — задумался, — во, — обрадованно чуть ли не закричал Василий, — в митковском доходном доме. Точно в нем, он ещё на Фонтанку фасадом выходит.

— Он не собирался уезжать из столицы?

— Нет, у него тут дело осталось.

— И какое? Василий, чудно, то рассказываешь все, то таишься, как красна девица. Иль сам в чём замешан?

— Господь с вами, господин хороший. Ну, разве ж я поход на душегуба? — И опять, как

прежде, прикусил язык.

— Я ж не говорю. Что ты — душегуб, но вот твой знакомец…

— Да не знакомец мне он, — теперь с жаром произнёс Пилипчук.

— Хорошо, пусть так, не знакомец, — согласился Иван Дмитриевич, — и Тимошка не знакомец.

— А его вообще я не знаю.

— Но, что произошло в Шуваловском, он же рассказывал?

— Хвастал, — опустив голову, выдавил из себя Василий.

— А ты говоришь не знаешь!

— Что мне его покрывать?

— Верно, — подсказал Иван Дмитриевич.

— Я сам по себе, они сами по себе. Что мне от них? Верно?

— Правильные слова говоришь.

— В Шуваловский Тимошка придумал заманить одного с деньгами под видом поисков нового дома, вот они. — он прервал излияния, но потом махнул рукой, — там его верёвкой и…

— Далее.

— Тимошка забрал портфель, как потом Гришка узнал, что там тридцать тыщ в процентовках были, сунул Гришке четвертной и приказал из города уехать. Тот и исполнил, но частенько бывал в столице. То трёшку, то рубль ему Тимошка от щедрот своих давал и все обещаниями кормил, вот Гришка меня подговаривать начал, чтобы к Тимошке залезть, — Василий поднял глаза на Ивана Дмитриевича. — Ты же отказался?

— А как же? Зачем мне такое дело?

— Верно рассудил, лучше на Обуховском слесарить, чем бегать с тачкой в Сибири по морозу.

Пилипчук обиженно засопел, показывая, что он с открытой душой, а ему тут грозят сразу.

— Да, не дуйся ты, как мышь на крупу. Посуди, я ж истинную правду говорю. Зачем мне тебя пугать? Тебе чужой грех на душу брать не стоит, а свои, небось, отмолишь, если, конечно, — Иван Дмитриевич погрозил пальцем, — к нам не попадёшь.

— Упаси, Господь! — Василий перекрестился, — чужое нам без надобности. Пусть сами Сибирь топчут.

— Ныне, вот что, Василий, — снова на лице Путилина появилась добродушная улыбка, — до утренней зорьки посидишь у нас, а там иди со спокойным сердцем на все четыре стороны.

— Благодарствую, — приободрился Пилипчук.

Через некоторое время, в течение которого повеселевший Василий был препровождён в камеру и принесён горячий чай, в кабинете сидел в кресле Иван Дмитриевич, а напротив него на стульях Жуков и Соловьёв. Иван Иванович за суетою ночи так и не переоделся. У всех троих были напряжённые лица, хотя некоторое беспокойство за Волкова и присутствовало.

— Вот что, господа агенты, — Путилин облокотился на стол грудью и положил скрещённые руки на столешницу, — нам недосуг вызывать полицейскую подмогу, Шустов может уйти и до Тимошки, о котором шла речь в «Заведении», в ближайшее время, а. может, и надолго забыть. Что вы предложите?

— Брать, — с горяча сказал Миша и тут же себя поправил, — если известно, где он может ночевать.

— Адрес—то известен, но… — Иван Дмитриевич остановился на полуслове и выжидательно посмотрел на Соловьёва, который закусил губу, что—то хотел сказать, но не решался, только потом, словно очнулся от забытья, произнёс спокойным тоном:

— Пока есть возможность, надо задержать Шустова, когда выпадет такая оказия. По всей видимости, он живёт без адресного билета. Колесит по России—матушке и наездами бывает в столице. Что—то его сюда тянет, а так ноги в руки и не найти его, а он, считайте, самая главная ниточка к Тимошке.

— Надо ехать. — глаза Жукова загорелись в азартном предчувствии, — за четыре года только первое имя, как ясно солнышко показалось.

— Нам рассчитывать не на кого, — подытожил Иван Дмитриевич. — кроме, как на самих себя.