Вторник, №15 (34), ноябрь 2021

Игорь Михайлов

Достоевскому 200 лет. Нам, теперешним, очень трудно понять, что значил для современников Федор Михайлович Достоевский. Мы можем об этом только догадываться.Достоевский – образец того, как жизненный кошмар претворяется в произведение искусства. Не будь кошмара, не было бы и Федора Михайловича.Так что возблагодарим нашу жизнь за то, что она не дает нам забывать героев Достоевского.За то, что мы живем в романе, который написал он.Невероятный и незабвенный.Федор Михайлович Достоевский!

Главный редактор Игорь Михайлов

Ответственный секретарь Татьяна Соколова

Корректор Инна Тимохина

Главный художник Дмитрий Горяченков

ISBN 978-5-0055-6878-6 (т. 34)

ISBN 978-5-0051-4159-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ОТДЕЛ ПРОЗЫ

Сергей БЕЛОРУСЕЦ

Не дело жизни, или Шоу маст Бибигон!..

Чукфест

Чёртова дюжина лет

(Хроника возникновения, выживания и умирания…)

По страницам подготовленной к изданию книги

2007, чуть раньше и несколько позже…

Продолжение. Начало в №31—33

А отчётный красочный буклет, напечатанный по итогам Фестиваля-2007, вместе со сборным видеороликом, на котором были запечатлены Владимиром Спектором самые запоминающиеся моменты первого Чукфеста, отправился по тем же адресам спустя месяц.

В районе Старого Нового года и нашего с Арсением общего дня рождения!..

Впрочем, ещё до Нового года я написал и сдал в Комитет по культуре нижеследующую бумагу.

Хотя к тому времени Комитет по культуре, кажется, уже превратился в Департамент культуры Правительства Москвы.

А председатель Комитета по культуре кандидат искусствоведения С. И. Худяков сменил должность председателя на должность руководителя.

В автоматическом порядке…

Итак, следующий фестивальный 2008 год на излёте декабря 2007-го представлялся мне примерно таким:

Глубокоуважаемый Сергей Ильич!

В сентябре — декабре 2007 года в Москве по инициативе Союза писателей Москвы и Государственного литературного музея состоялся Первый московский фестиваль детской литературы имени Корнея Чуковского.

Он прошёл с большим успехом.

В том числе благодаря своевременной финансовой помощи и поддержке руководимого Вами Департамента.

Решением мэра Москвы Ю. М. Лужкова от 29 августа 2007 года Фестиваль будет проходить в столице ежегодно.

Просим включить Фестиваль детской литературы имени Чуковского в план мероприятий 2008 года, направленных на пропаганду чтения в Москве, и профинансировать все этапы нашего Фестиваля.

План мероприятий Фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского — 2008

2008 год объявлен в Москве Годом чтения, а в России — Годом семьи.

Решением правительства Москвы от 29 августа 2007 года Фестиваль детской литературы имени Корнея Чуковского проводится ежегодно и финансируется Департаментом культуры и Комитетом по телекоммуникациям и средствам массовой информации.

Фестиваль-2008 планируется разбить на несколько этапов.

Сроки этапов

Первый этап — 22 марта — 1 апреля.

Второй этап — конец мая — 1 июня.

Третий этап — начало — средина сентября.

План мероприятий первого этапа Фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского — 2008

Первый этап Фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского — 2008 планируется приурочить к дням весенних школьных каникул и провести в период с 22 марта по 1 апреля 2008 года.

Участниками этого этапа Фестиваля-2008 станут лучшие московские детские поэты и прозаики, которые выступят перед школьниками Москвы, их родителями, родственниками и гостями столицы в помещениях детских библиотек города.

Посетят детские дома, интернаты и приюты.

Также возможны выступления в досуговых центрах и концертных залах.

Таким образом, оргкомитет Фестиваля-2008 надеется возродить как традицию и вернуть в наш семейный обиход такое очень важное и нужное событие как Неделя детской книги в Москве.

В этом мероприятии предполагается задействовать больше тридцати известных детских авторов, привлечь к выступлениям профессиональных композиторов, исполнителей песен и танцев, цирковых и драматических актеров.

Планируется провести на территории мемориального Дома-музея Корнея Чуковского в Переделкине праздничный весенний Костёр, посвящённый дню рождения Чуковского, а также выступления писателей в Библиотеке Чуковского.

План мероприятий второго этапа Фестиваля детской литературы имени Чуковского — 2008

В план второго этапа будут включены писательские выступления в День защиты детей, а также проведение традиционного Костра «Здравствуй, Лето!» на территории Дома-музея Корнея Чуковского в Переделкине.

В выступлениях примут участие лучшие московские детские писатели, композиторы, исполнители, актёры.

План мероприятий третьего этапа Фестиваля детской литературы имени Чуковского — 2008

В план мероприятий третьего этапа Фестиваля будут включены писательские выступления.

Они состоятся на столичных площадях и всевозможных площадках: от парковых до библиотечных.

Писатели проведут в школах уроки чтения и литературы. Планируются писательские выступления в педагогических колледжах и университетах.

Лекции для студентов Литературного института, занимающихся в семинаре детской литературы.

Некоторые писательские выступления будут встроены в рамки ММКВЯ на территории ВВЦ.

Будет проведён традиционный Костёр Чуковского «Прощай, Лето!» на территории Дома-музея Корнея Чуковского в Переделкине.

В плане этого этапа Фестиваля — выступления лучших детских писателей не только Москвы, но и всей России перед столичными школьниками.

Писательская конференция «Год чтения — год семьи».

Мастер-классы для молодых детских писателей России и для участников детских литературных объединений Москвы на территории Дома творчества писателей «Переделкино».

Мероприятия в Доме-музее Чуковского и в Библиотеке Чуковского.

Возложение цветов на могилу Чуковского на переделкинском кладбище.

Работа Жюри и Детского жюри Литературной премии имени Чуковского.

Вручение литературной премии имени Чуковского.

Торжественное закрытие Фестиваля.

Кроме писателей — в программе последнего этапа Фестиваля примут участие известные деятели культуры, художники, психологи, работники журналов и издательств, композиторы, певцы, танцоры, цирковые и драматические артисты.

Председатель Оргкомитета Фестиваля

секретарь Союза писателей Москвы

Сергей Белорусец

Примерно тогда же, в конце зимы, раздавали мы лауреатам премии Чуковского их лауреатские премии.

Наличными.

Как тогда ещё было принято.

Развозя их по лауреатским адресам и явкам…

Помню, к нашему главному лауреату Юрию Кушаку домой приезжал я вместе с Женей Добровой.

Он говорил, что эти чуковские деньги — ему сейчас очень кстати и целевым образом пойдут на скорую медицинскую операцию.

Видимо, и пошли…

К Марине Бородицкой на квартиру тоже ездил я.

Но уже в одиночку.

Причём ходил.

Благо от моей Беговой до Марининого Хорошёвского шоссе — рукой подать…

Григорию Гладкову денежное содержание его премии передавали мы с Ольгой Радзивилл.

Прямо в машине Григория Васильевича.

Неподалёку от Курского вокзала.

Кушнеру его премиальную долю вручала Ольгина мама, питерский прозаик и сказочница Анна Радзивилл.

В санкт-петербургской квартире этнического ленинградца Александра Семёновича.

Ну а лучезарный Юрий Энтин принимал Ольгу, её маму, меня и причитающиеся ему финансы у себя на даче.

Вблизи подмосковной станции «Турист».

Куда и откуда мы ездили вовсе не на пригородной электричке, а на столичном таксомоторе…

А ещё вместе с Ольгой Радзивилл мы ездили к Эдуарду Успенскому.

На авто, которым управлял лауреат первой главной премии Чуковского Юрий Кушак.

Ездили, чтобы пусть с некоторым опозданием, но поздравить Эдуарда Николаевича с его нерядовым днём рождения.

Плюс вручить абсолютно заслуженные адресные подарки…

Но — сперва совсем короткий экскурс в историю прошлого тысячелетия.

Мантию и академическую шапочку почётного профессора Оксфордского университета торжественно вручили Корнею Чуковскому на Туманном Альбионе в мае 1962 года.

А вот мантию и академическую шапочку почётного профессора мной придуманного Шарадоксвордского университета (я там и поныне самозваный ректор) торжественно вручили Эдуарду Успенскому мы с Ольгой Радзивилл.

Вкупе с соответствующим дипломом.

У Эдуарда Николаевича на дому.

В подмосковном тогда ещё Троицке.

Через сорок пять с половиной лет.

К семидесятилетию со дня рождения и как законному Всероссийскому Преемнику Всесоюзного Дедушки.

В качестве подарка от Фестиваля Чуковского.

Для которого Успенский испокон являлся фигурой наиважнейшей.

Да и вообще — Эдик (как все его звали) всегда был нашим детлитовским флагом и ледоколом!..

Кроме мантии, академической шапочки и профессорского диплома, я вручил Эдуарду Николаевичу рифмованную поздравительную правительственную телеграмму.

Это была телеграмма, мол, не я!

Хотя автором оной был именно я…

Мэтр с искренней радостью немедленно облачился в преподнесённые ему мантию и шапочку.

Что подтверждено документально.

Посредством тематического цикла цветных фотографий, на которых именинник прямо-таки светится…

И — ещё одно.

Почти последнее о первом Фестивале Чуковского.

По его итогам, секретариат Союза писателей Москвы принял нескольких молодых писателей разных жанров в свои ряды.

Правда, не все пришли за писательскими билетами.

Скажем, литературные критики детской литературы Ксения Молдавская и Мария Порядина…

Через несколько лет они вроде как спохватились, но было уже поздно.

Без Риммы Фёдоровны Казаковой, ушедшей к тому времени в мир иной, эта задача выглядела откровенно невыполнимой.

Даже несмотря на то что я нашёл текст того Римминого приказа.

У себя в компьютере…

Тогдашний сотрудник отдела поэзии журнала «Новый мир», нынешний заместитель главного редактора «Нового мира» и давнишний научный работник мемориального Дома-музея Корнея Чуковского в Переделкине Павел Крючков тоже за персональным писательским билетом СПМ в нашу 25-ю комнату дома на углу Большой Никитской и Скарятинского не явился.

По его словам, последовательно отстаивая таким образом законное человеческое право на собственную инакость и отсутствие формальной принадлежности к любой из возможных отечественных писательских организаций…

Да, без Риммы Фёдоровны Казаковой, ушедшей в мир иной 19 мая 2008 года, многие вещи оказались невозможными.

А пока, за пару дней до того Нового года, сидел я на светлой просторной кухне у Риммы Фёдоровны дома.

Где она принимала каждого пожаловавшего к ней в гости.

Даже телевизионщиков с камерами…

И — потому что в комнате у Риммы Фёдоровны весь пол был устлан бумажными листочками формата А4 (в другой, «холопской», жил бард Геннадий Норд), и — потому, что так уж у нас в России принято.

Ещё со времён Союза…

Я дежурно заскочил к Р. Ф. (Российская Федерация — так мы её про себя порой величали) подписать документы по Фестивалю детской литературы имени Корнея Чуковского.

А заодно поздравить с наступающим 2008 годом.

Годом крысы.

Подписал, поздравил, подарил сувенирчик.

Р. Ф. моментально сходила в свою комнату, чтобы вынести мне оттуда крохотную подарочную пластмассовую крыску…

И тут возник у нас разговор о крысах.

Тем более что, когда я шёл к Р. Ф, одна из них по-кошачьи перебежала мне дорогу.

Рядом с метро «Белорусская»…

— А я никогда крыс не видела! — сказала вдруг Р. Ф.

— Живых? За всю жизнь? — удивился я.

— Да! Никогда! — подтвердила Рифма Фёдоровна…

«Это было действительно удивительно!» — в рифму подумалось и мне — человек объездил не только весь Советский Союз, но весь мир, а живой крысы так ни разу и не увидел.

Я же их встречаю, что в Москве, что под Москвой (не исключая — метро) довольно регулярно…

Наступил Год крысы.

А вскоре Р. Ф. умерла.

Скоропостижно скончавшись в день рождения Всесоюзной пионерской организации имени В. И. Ленина и директора первого этапа Фестиваля Чуковского С. Н. Катасонова.

После ножного массажа…

Про крохотную пластмассовую крыску я умудрился позабыть.

И вспомнил о ней при вторичном тактильном контакте.

Когда Года крысы и след простыл…

Она сама вывалилась мне в руки.

Из той же сумки, куда я сунул её ещё на Римминой кухне.

Больше всего меня поразило то, что за время неподвижного лежания неживая крыска напрочь лишилась одной пластмассовой лапки…

А за три недели до своей кончины Р. Ф. успела меня наградить.

Премией «Венец» Союза писателей Москвы.

В Большом зале ЦДЛ.

Формулировка полученной мной премии «Венец» СПМ в лауреатском дипломе выглядела так:

«За существенный вклад в современную литературу для детей (книги «Игрослов» и «Весёлая аРИФМетика»);

за организацию Первого московского фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского;

за книгу лирических стихотворений «Магический квадрат».

Подписи тоже были:

Римма Казакова, первый секретарь СПМ

Сергей Филатов, сопредседатель СПМ

Юрий Черниченко, сопредседатель СПМ

Вернее, подписей — как раз — и не было.

Подписать лауреатский диплом никто из вышеперечисленных не успел.

В предвенечной эспеэмовской запарке…

Впрочем, весьма скромные, но отнюдь не лишние для меня деньги на премию Римма Фёдоровна вынула из практикующего в России вьетнамского врача.

Специалиста по нетрадиционной медицине доктора Пеня.

Он мне их и вручил.

Уложенные тонкой стопкой в неказистый конверт цвета крем-брюле.

Что было весьма символично в свете моей летней массажно-цигунистской истории с коленкой.

И естественно-упреждающе подкреплено посредством умиротворяющего иероглифа, который перекочевал ко мне за девять месяцев до этого из рук иного человека с востока.

Также исповедующего принципы нетрадиционной медицинской ориентации…

Символично и то, что именно я занимался основными организационными вопросами очередной премии «Венец» Союза писателей Москвы.

Как секретарь СПМ по оргвопросам…

Впрочем, я опять немного забежал вперёд.

Аккурат в то время, когда три книжки наших лауреатов были нами изданы.

В Москве.

В различных столичных издательствах.

Указанным в договоре тиражом.

С логотипом Фестиваля Чуковского и подвёрстанной к нему информацией о том, что настоящая книга является книгой лауреата одноимённой литературной премии, на титульной странице каждого экземпляра.

Хотя на самом деле книжки были не изданы, а переизданы.

И то лишь в том единственном случае, когда речь шла про книжку Юрия Кушака «Стихи».

Вышедшую в издательстве «Эксмо» дополнительным тиражом.

А сборник стихов и песен Юрия Энтина, выпущенный «Самоваром», и книгу «Прогульщик и прогульщица» Марины Бородицкой, изданную «Самокатом», мы просто купили в этих издательствах.

Сопроводив каждый экземпляр соответствующим эмблемно-пропагандистским рекламным типографским оттиском.

Иного способа уложиться в отведённые нам договором (очень сжатые) сроки на издание книг наших лауреатов у нас не было по определению…

В сроки сдачи финансового отчёта мы с трудом вписались, но принимать отчёт у нас Департамент культуры не захотел.

Причём совершенно справедливо.

Из-за нашей неопытности у нас набралось приличное количество недочётов и нестыковок.

Правильнее сказать, неприличное…

Вот мы их и старались выправить.

В основном, Ольга Радзивилл и бухгалтер её Фонда ВНК.

На фоне продолжения нашей чукфестовской деятельности.

Читай: начала работы Второго московского фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского.

А также неотвратимо приближающегося (к нам и нашему детищу) мирового финансово-экономического кризиса…

Отчёт (не финансовый) о первом этапе второго Чукфеста на нашем сайте выглядел так:

Фестиваль Чуковского выходит на старт

В дни весенних школьных каникул стартовал первый этап Второго фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского. Он был призван возродить «Книжкину неделю» и прошёл с 20 марта по 6 апреля. Местами проведения мероприятий, в основном, стали столичные детские библиотеки, где перед московскими школьниками выступили писатели, в том числе лауреаты премии имени Чуковского — 2007 и других престижных премий в области детской литературы.

В течение этих двух недель писателями-москвичами, среди которых оказалось два гостя из северной столицы — Анна Радзивилл и Валерий Воскобойников, — было проведено около 120 выступлений, все из которых прошли с большим успехом.

Центральным событием первого этапа Фестиваля-2008 явился вернисаж «Рисую любимую книгу». Он состоялся в воскресенье 6 апреля в помещении Центральной детской библиотеки имени Аркадия Гайдара (Ружейный переулок, дом 6).

А хозяйкой и ведущей вернисажа выступила главный библиотекарь «Гайдаровки» член жюри литературной премии имени Чуковского Татьяна Рудишина.

Детям — участникам вернисажа были вручены экземпляры книг лауреатов премии имени Чуковского-2007 Марины Бородицкой и Юрия Энтина. На книгах имеется специальный штамп с логотипом Фестиваля. Деньги же на издание книг лауреатов-москвичей (кроме М. Бородицкой и Ю. Энтина — это Юрий Кушак) выделены Правительством Москвы.

Перед юными художниками выступила сама Марина Бородицкая. А также председатель оргкомитета Фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского секретарь Союза писателей Москвы Сергей Белорусец.

Президент Фонда возрождения народной культуры член оргкомитета Фестиваля Ольга Радзивилл наградила всех детей, присутствовавших в зале, очень симпатичными фирменными значками Фестиваля имени Чуковского.

Фестиваль имени Чуковского — 2008 планируется провести в три этапа, последний из которых намечен на сентябрь.

Именно тогда страна узнает очередных лауреатов крупнейшей поэтической премии России, вручающейся писателям, работающим в жанре детской игровой литературы на русском языке.

По состоянию на апрель, мы предполагали, что вручение литературной премии имени Чуковского — 2008 мы сумеем приурочить к сентябрю.

Проведя наши фестивальные мероприятия в рамках и за рамками ММКВЯ.

Благо многие хорошие и разные иногородние представители детписа традиционно приглашались издательствами для участия в Московской международной книжной выставке ярмарке.

А с некоторых пор — и в нашем фестивальном традиционном Костре Чуковского «Прощай, Лето!».

Ведь сроки этих событий пересекались.

Совпадали…

Обычно завершающий день ММКВЯ приходился на понедельник.

А наш чуковский Костёр — как правило — проходит накануне.

В воскресенье.

В крайнем случае — в субботу…

Очень многое из того, что мы запланировали на 2008 год, у нас получилось.

Даже больше того, что мы запланировали.

Правда, вручить премию Чуковского — 2008 у нас — увы — не вышло.

Потому что бюджетных денег на неё нам так и не выделили.

Ни Департамент культуры, ни Департамент СМИ.

Комитет, который тоже незаметно превратился в департамент…

Не выделили по совокупности причин.

Главными из них были смерть Риммы Казаковой — и — как следствие — девятимесячное юридическое переоформление документов Союза писателей Москвы.

Без всякой возможности пользоваться его расчётным счётом…

Хотя в распоряжении Фестиваля Чуковского имелись рабочие расчётные счета целых двух наших фондов.

ФВНК и «РАДА»…

А ещё — случился мировой финансово-экономический кризис, на фоне коего мы всё-таки успешно финансово отчитались перед Департаментом культуры за наши чукфестовские обстоятельства предыдущего года.

При этом год 2009-й для нас ознаменовался тем, что в нашу фестивальную жизнь вошло малосимпатичное словечко «оптимизация».

Вообще-то ярко засветившееся в отечественном обиходе ещё в году №2008.

В нашем случае это каверзное словечко означало, что из всех программ Фестиваля отныне Правительством Москвы будет финансироваться только премия Чуковского.

Из бюджета Департаментов культуры и СМИ.

На паритетных началах.

По 800 тысяч рублей с носа.

Или — меньше…

Без издания книг лауреатов премии Чуковского.

Короче, много чего без.

Да и без малейшей возможности получить хоть насколько-то больше.

С нашей стороны.

Из ежегодного бюджета двух спонсирующих нашу работу департаментов.

На протяжении всех последующих совместных лет жизни Фестиваля и премии…

Ниже — чуть подробнее о том, что у нас всё-таки однозначно получилось в году под номером 2008.

И — за что все участвовавшие в мероприятиях Чукфкеста писатели не получили от государства ни копейки.

Впрочем, как и все устроители Фестиваля.

Включая новых сотрудников оргкомитета, замечательных Ольгу Воронину и Ольгу Мурзину.

Хотя, нет.

Однажды небольшие деньги писателями были всё-таки получены.

Вовсе не от государства.

За коллективное выступление участников Фестиваля Чуковского в Политехническом.

Которое помог мне организовать Алексей Карелин.

На него (это выступление) продавались билеты в кассе Политехнического музея.

Посему оно было оплачено.

С расчётного счёта Фонда «РАДА»…

Итак.

Книга — лучший подарок!..

10 апреля в помещении Методического отдела Центральной Детской Библиотеки имени Гайдара было проведено торжественное вручение книг первых лауреатов литературной премии имени Корнея Чуковского Марины Бородицкой и Юрия Энтина детским библиотекам столицы.

Эта акция была проведена благодаря активной организационной помощи главного библиотекаря «Гайдаровки» члена жюри премии имени Чуковского Татьяны Рудишиной и директора издательства «Самокат» Ирины Балахоновой.

Кроме того, перед детскими библиотекарями со своими стихами выступил обладатель Гран-при премии имени Чуковского — 2007 Юрий Кушак (его книжка — как и книги Бородицкой и Энтина, издаваемая при финансовой поддержке московского правительства — сейчас готовится к выходу в свет в издательстве «Эксмо»). А также участница Фестиваля Дина Бурачевская.

Председатель оргкомитета Фестиваля Сергей Белорусец не только прочитал свои смехотворения, но и наградил памятным значком Фестиваля Юрия Кушака, а ещё подробно рассказал о структуре и сроках Фестиваля-2008.

Детские библиотекари поблагодарили Фестиваль Чуковского за те писательские выступления, которые в дни весенних школьных каникул с большим успехом прошли во многих библиотеках города, и подали заявки на новые выступления писателей — участников Фестиваля. Эти выступления состоятся в мае и сентябре нынешнего года.

Здравствуй, Лето!..

В воскресенье 18 мая традиционным Костром «Здравствуй, Лето!» открылся второй этап Второго московского фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского.

Праздник прошёл на территории мемориального Дома-музея Корнея Чуковского в писательском посёлке «Переделкино».

Перед многочисленными зрителями, среди которых юные москвичи составляли подавляющее большинство, выступили писатели — участники Фестиваля — Эдуард Успенский, Станислав Востоков, Ая эН, Пётр Синявский, Артур Гиваргизов, Дина Крупская, Виктор Лунин, Маша Лукашкина, Александр Тимофеевский, Михаил Грозовский, Сергей Белорусец, заслуженный артист России Александр Чутко, гитарно-песенный дуэт исполнителей Евгения Славина и Игорь Белый, артисты Театра «Игра», несколько театральных школьных коллективов, из которых особенно хочется выделить группу чтецов — учеников 199-й столичной школы под руководством Натальи Ивановой.

Праздничную концертную программу, которую открыл заведующий отделом гослитмузея, Дома-музея имени Корнея Чуковского в Переделкине Сергей Агапов (главный организатор и вдохновитель всех чуковских Костров нового времени), вели ответственный секретарь жюри премии имени Чуковского Павел Крючков и председатель оргкомитета Фестиваля Сергей Белорусец.

Член оргкомитета Фестиваля Ольга Радзивилл раздавала значки с логотипом Фестиваля его участникам, а также наиболее активным представителям детской аудитории.

Праздник был освещён не только лучами настоящего летнего солнца, но и целым рядом телевизионных каналов — ТВЦ, «Культура», «Столица», «Столица плюс» и др.

А завершающим аккордом этого весёлого и доброго действа явилось — опять же — традиционное чаепитие для гостей и участников Фестиваля, прошедшее на веранде всегда гостеприимного и хлебосольного Дома-музея Корнея Чуковского.

И — ещё: пользуясь случаем, очень хочется выразить сердечную благодарность всем немногочисленным сотрудникам Дома-музея за их ежедневный труд, по-настоящему самоотверженный и бескорыстный!..

Девчонки и мальчишки,

Читайте наши книжки!..

Именно таков девиз Московского фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского!

1 июня, в День защиты детей, совпавший с воскресным, перед входом во Дворец детского творчества на Воробьёвых горах, с успехом прошло коллективное выступление московских писателей — участников нашего Фестиваля.

Символично, что это выступление состоялось на площадке, также носящей имя Чуковского.

Участники Фестиваля читали собственные стихи и рассказы, загадывали смешные загадки-обманки, пели песни на свои стихи, водили весёлые хороводы. А заодно вручали призы наиболее отличившимся в забавных и познавательных конкурсах зрителям, которым было от двух до восьмидесяти пяти…

Призами же оказались номера журналов с произведениями участников Фестиваля и меньше месяца назад вышедшие в свет книжки лауреатов премии имени Корнея Чуковского — 2007 Марины Бородицкой, Юрия Энтина, Юрия Кушака.

В концертной программе приняли участие поэты, прозаики, сказочники Ая эН, Ольга Воронина, Ольга Златогорская, Евгения Доброва, Инна Захарова, Людмила Чутко, Александр Тимофеевский, Игорь Жуков, Михаил Грозовский, Сергей Георгиев, Виктор Лунин, Сергей Седов, Сергей Белорусец, заслуженный артист России Александр Чутко, композитор и исполнитель Алексей Карелин, артисты Театра эко-анимации «Москва — Волга»…

А почётными гостями праздника стали давние друзья Фестиваля, экологи из природного заказника «Долина реки Сетунь», которые напомнили, что здоровье и благополучие наших детей напрямую зависит от экологического здоровья города.

Вёл программу председатель оргкомитета Фестиваля Сергей Белорусец.

Литературно-музыкальный праздник на Воробьёвых горах явился завершающим мероприятием второго этапа Фестиваля нынешнего года и включил в себя более сорока писательских выступлений.

Самый насыщенный этап Фестиваля планируется провести в первой половине сентября на площадях и площадках Москвы и подмосковного Переделкина.

Но перед этим состоится ещё одно фестивальное выступление.

Фестиваль имени Чуковского придёт в гости к Международному московскому открытому книжному фестивалю, где на территории Центрального дома художника 12 июня в 18.00. выступят поэты Тим Собакин, Сергей Белорусец и Михаил Грозовский…

В гостях у ММОКФ

12 июня Второй московский фестиваль детской литературы имени Корнея Чуковского побывал в гостях у Третьего московского международного книжного фестиваля.

Фестиваль Чуковского представляли Сергей Белорусец, Тим Собакин и Михаил Гроховский, заменивший Сергея Седова, укатившего к Чёрному морю по приглашению издательства «Самокат».

Место выступления чуковцев называлось «Артек», что в каком-то смысле означало их присутствие не только в Москве, но и на берегу того же Чёрного моря…

Само выступление прошло весело и оживлённо, а завершилось длительной автограф-сессией, в ходе которой поэты подписали свои книжки, а также фестивальные программки, в которых наличествовали их фамилии.

Круглый стол «Какая детская книга нам нужна?»

1 сентября — писательскими выступлениями в московских школах — стартовал сентябрьский, предпоследний, этап Фестиваля детской литературы имени Чуковского нынешнего года. В течение первой декады сентября участники Фестиваля проведут уроки «Живой литературы» более чем в десяти школах столицы.

А 4 сентября в конференц-зале павильона №5 (выставка «Читай-ка!» в рамках Двадцать первой московской международной книжной выставки-ярмарки) состоялся круглый стол под названием «Какая детская книга нам нужна?».

Круглый стол был организован совместными усилиями Ассоциации книгоиздателей России и Фестиваля детской литературы имени Чуковского. Модераторами круглого стола выступили председатель оргкомитета Фестиваля Сергей Белорусец и директор Фестиваля Ольга Радзивилл, которая, в частности, озвучила информацию об открытом конкурсе по предоставлению грантов правительства Москвы на издание книг о Москве, а также книг для детей и юношества.

Вице-президент Фонда «РАДА» Ольга Воронина проинформировала присутствующих о творческом литературно-экологическом конкурсе «Зона заповедности», лауреат премии имени Чуковского — 2007 Марина Бородицкая неожиданно для себя, но ожидаемо для некоторых получила из рук наших гостей из Питера Валерия Воскобойникова и Михаила Яснова диплом лауреата премии имени Маршака, плюс большущий букет цветов.

Кроме вышеназванных, на круглом столе выступили детские поэты Гайда Лагздынь, Юрий Кушак, Тим Собакин (он представлял журнал «Весёлые картинки»), литературные критики Мария Порядина и Ксения Молдавская, ответственный секретарь журнала «Мурзилка» Ирина Антонова, заведующий Домом-музеем Корнея Чуковского в Переделкине Сергей Агапов и другие заинтересованные в деле детской литературы лица.

В зале, несмотря на московскую жару, находилось довольно много народу, среди которого были представители издательской, писательской и читательской аудитории, включая известных библиотечных работников.

Четыре лауреата

И радостные ребята!..

5 сентября писатели — участники Второго фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского выступили перед учениками шестых классов школы №1210 г. Москва. Выступление прошло в рамках работы ММКВЯ на территории ВВЦ в конференц-зале павильона №5 («Читай-ка!») и было организовано при содействии Ассоциации книгоиздателей России.

Перед школьниками выступили поэты: лауреат премии имени Корнея Чуковского — 2007 Марина Бородицкая, лауреат премий «Книга года», «Алые паруса», дипломант международной премии имени Андерсена Михаил Яснов, лауреат премий журналов «Кольцо А» и «Наш современник», кавалер почётного знака «Слава России» Михаил Грозовский, лауреат премии «Венец», обладатель почётной грамоты и памятной медали конкурса «Алые паруса» Сергей Белорусец, который вёл эту весёлую и приятную для обеих сторон встречу.

Писатели читали стихи, загадывали загадки, отвечали на заинтересованные вопросы. А в заключение, кроме фирменных значков Фестиваля, — «ашники» получили в подарок книгу Марины Бородицкой «Прогульщик и прогульщица» с автографом автора, а «бешники» книгу другого лауреата премии имени Корнея Чуковского — 2007 Юрия Энтина «Азбука песен» с автографами всех четырёх поэтов-лауреатов.

Поэтам же в подарок достались цветы, аплодисменты и договорённость встретиться на том же месте в том же составе — ровно через год!..

Приходите — вход свободный!..

6 и 7 сентября в самом центре столицы, на территории Таганского парка, прошли выступления участников Второго московского фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского, приуроченные к празднованию Дня города. Перед детьми самых различных возрастов, их мамами, папами и прочими взрослыми за два полноценных дня творческой работы выступили поэты и прозаики Эдуард Успенский, Пётр Синявский, Михаил Грозовский, Марина Бородицкая, Артур Гиваргизов, Игорь Жуков, Ирина Антонова, Ольга Воронина, Сергей Белорусец, Людмила Чутко, заслуженный артист России Александр Чутко, композитор и исполнитель Алексей Карелин, ведущая программы «В нашу гавань заходили корабли» Элеонора Филина, сотрудники Дома-музея Чуковского в Переделкине, члены жюри и оргкомитета Фестиваля Сергей Агапов и Павел Крючков, профессиональные театральные коллективы, и группа артистов-аниматоров, исполняющих роли героев Чуковского и других сказочных персонажей.

Среди зрителей были проведены всевозможные литературные конкурсы и викторины, победители которых в качестве призов получили книги лауреатов Премии имени Чуковского — 2007, книги самого Корнея Ивановича, произведения хороших современных авторов, номера популярнейших детских журналов, значки Фестиваля, игрушки и конфеты.

А по завершении увлекательных литературных игр, цирковых номеров и хороводов председатель оргкомитета Фестиваля Сергей Белорусец пригласил всех желающих посетить центральное событие сентябрьского этапа Фестиваля-2008 — традиционный Костёр Чуковского «Прощай, Лето!», который состоится на территории Дома-музея Корнея Чуковского в Переделкине 14 сентября и начнётся ровно в полдень!..

Приходите и приезжайте!

И для детей, и для взрослых вход на все наши мероприятия свободный!..

Из искры возгорелось пламя!..

Как было обещано — воскресным днём 14 сентября ровно в полдень — на территории переделкинского Дома-музея Корнея Чуковского началось центральное событие третьего этапа Второго московского фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского — традиционный Костёр «Прощай, Лето!»

Коллективными мольбами участников Фестиваля с небесной канцелярией удалось договориться: в результате чего, несмотря на прогнозы синоптиков, столичная и подмосковная погода смилостивилась и не пролила в этот день ни дождинки…

Самой первой на праздник (почти за два часа до его официального начала) приехала съёмочная бригада, представляющая утренний канал «Настроение» (ТВ-Центр). Вообще же, кроме ранних пташек с третьей кнопки, мероприятие освещало несколько групп телевизионщиков (ТК «Столица», ТК «Доверие», ТВ ЗАО, а ТК «Столица Плюс» прислала аж две новостные бригады!..). Выступающих (не говоря о зрителях) также было много — и хватило более чем на два часа весёлого, доброго и полезного времяпрепровождения.

Перед детьми и взрослыми — с речами, стихами, песнями, танцами, викторинами и прочими забавами выступили корифеи современной отечественной литературы для детей Эдуард Успенский и Юрий Энтин, первый секретарь Союза писателей Москвы Евгений Сидоров, поэты и прозаики Марина Бородицкая, Александр Тимофеевский, Пётр Синявский, Виктор Лунин, Инна Гамазкова, Артур Гиваргизов, Михаил Грозовский, Людмила Чутко, Ирина Антонова, композиторы Григорий Гладков, Алексей Карелин, Валерий Антонов, заслуженный артист России Александр Чутко, бард-дуэт «Ты и я», фолк-дуэт «Телега», артисты Театра «Игра» под руководством Андрея Защеринского, аниматоры, облачённые в костюмы персонажей сказок дедушки Корнея.

Вели праздничную программу ответственный секретарь жюри литературной премии имени Корнея Чуковского критик Павел Крючков и председатель оргкомитета Фестиваля поэт Сергей Белорусец.

А вот поэт и прозаик, лауреат нескольких престижных премий в области детской литературы Станислав Востоков не выступал, предпочтя роль кострового (в дуэте с сотрудником Дома-музея Владимиром Спектором…). Именно они помогли правильно и своевременно зажечь самый настоящий чуковский Костёр живописной делегации в составе заведующего Домом-музеем Корнея Чуковского Сергея Агапова, директора Фестиваля Ольги Радзивилл, сотрудницы Департамента СМИ Ольги Меншутиной, Евгения Сидорова, Эдуарда Успенского, Юрия Энтина, Сергея Белорусца…

Ну а после традиционного Костра было традиционное чаепитие, где в гостеприимной обстановке (спасибо и за это, и за многое другое немногочисленному, но дружному домашне-музейному коллективу!) ещё продолжительное время звучали хорошие слова (в рифму и без), а также пелись народные и авторские песни…

Фестиваль Чуковского в Политехническом

8 ноября друзья Мухи-Цокотухи, доктора Айболита и Мойдодыра, читатели Букв и знатоки Рифм встретились с писателями, поэтами и музыкантами — участниками Фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского — в зале, прославленном выступлениями самых известных «взрослых» поэтов и писателей: в Большом зале московского Политехнического музея.

Гостей, уже умеющих и пока ещё не умеющих читать, а также их родителей и педагогов приветствовали всамделишный отец Дяди Фёдора и старухи Шапокляк Эдуард Успенский и его жена Элеонора Филина, композитор и певец пластилиновой вороны Григорий Гладков, создатель КВАрьете «Весёлая КВА-мпания» маэстро Пётр Синявский, автор именинного хита «Пусть бегут неуклюже…» Александр Тимофеевский, лауреат премий имени Корнея Чуковского и Самуила Маршака Марина Бородицкая, песенник и басенник Алексей Карелин и радушные хозяева переделкинского Дома-музея Корнея Чуковского Сергей Агапов и Павел Крючков. А командовал парадом Главный Придумщик Фестиваля поэт Сергей Белорусец.

Оказалось, что даже те, кто ещё не умеет читать, уже умеют очень громко подпевать, очень громко хлопать в ладоши и очень-преочень громко смеяться! А ещё замечательно отгадывать загадки, жонглировать рифмами и смехотворить (или слововытворять?) — в общем, расшифровывать и выдумывать новые смешные смыслообразования. И даже умеют дарить писателям цветы, брать автографы и — самое главное — держать ушки на макушке и не хулиганить целых три часа подряд!

Участники Фестиваля Чуковского были очень рады встретиться со своими юными друзьями на столь прославленной литературной сцене, за что и говорят большое спасибо сотрудниками Политехнического музея! А также всем гостям — и большим, и маленьким; всем, кто любит читать и слушать сказки; всем, кто поддерживает литературные традиции дедушки Корнея! Надеемся, что встречи маленьких читателей и больших детских писателей на сцене Политехнического музея тоже станут традиционными.

На выставке в «Манеже»

«Лучшее — детям». Так называлась выставка, прошедшая с 10 по 13 декабря в Центральном выставочном зале «Манеж».

Главным организатором этого проекта выступила Общественная палата Российской Федерации и лично Александра Васильевна Очирова, по приглашению которой Фестиваль детской литературы имени Корнея Чуковского стал полноправным участником выставочных мероприятий.

На площадке Фестиваля (стенд P-06), оформленной экспонатами из мемориального Дома-музея Корнея Чуковского в Переделкине, в течение всех дней работы выставки выступали детские писатели, поэты, издатели, даже одна художница…

Состоялись презентации поэтических книг участников Фестиваля: вышедшей — Александра Тимофеевского (с музыкальным сопровождением Алексея Карелина) и готовящейся к выходу в свет — Михаила Грозовского (обе — издательство «Самокат»), а также — волшебно-прозаической, но уже реально существующей, принадлежащей перу Аи эН (издательство «Серафим и София»).

Случаями из собственной жизни щедро поделился с заинтригованными слушателями Сергей Георгиев. О творчестве Чуковского правдиво и увлекательно рассказали чуковеды Сергей Агапов и Павел Крючков. Сергей Белорусец трижды провёл свой «мастер-класс» «Игрослов»…

Кроме того, на стенде С-06.2, где показывал себя и свою экспозицию соорганизатор Фестиваля Фонд возрождения народной культуры (президент Ольга Радзивилл), регулярно демонстрировался видеофильм, посвящённый Фестивалю, блистательно снятый и динамично смонтированный Владимиром Спектором (который, кстати, активно операторствовал и в «Манеже»…).

Там же, на стенде Фонда возрождения народной культуры, состоялось вручение книг лауреатов литературной премии имени Корнея Чуковского представителям (из числа детей и взрослых) Регионального добровольного общества многодетных семей (руководитель Маргарита Колобова).

Фестиваль и Фонд пригласили их сюда получить не только книги, но и удовольствие от выступления наших лауреатов, предварённого видеоприветствием председателя жюри премии Эдуарда Успенского. Правда, из обещанных публике лауреатов смогли выступить не все. Григорий Гладков уехал в Подольск председательствовать на тамошнем музыкальном фестивале.

Зато те из лауреатов, кто в «Манеж» попал (Марина Бородицкая, Юрий Энтин, и Юрий Кушак с дочерью Лизой), просто здорово и по-настоящему зажигательно выступили перед маленькими (и не очень) зрителями на большой сцене!..

А заключительное слово, обращённое к многодетным семьям и другим гостям выставки, по поручению и от имени Фонда возрождения народной культуры, Союза писателей Москвы и Фестиваля Чуковского произнёс председатель оргкомитета Фестиваля Сергей Белорусец.

И ещё одно знаковое для нас событие произошло в 2008 году.

Мы с Ольгой Радзивилл были приглашены стать экспертами по вопросам детства Общественной палаты Российской Федерации.

В результате чего приняли довольно активное и заинтересованное участие в разработке актуального социально и культурно значимого форсайт-проекта «Детство-2030. Дорожная карта».

Владимир ЛЕВИН

Картины Зули

Написание этих строк наполняло Зульфию новым приятным ощущением. Манящим таинством светился экран с выстраиваемым ею текстом. Она не понимала, кто тут хозяин: человек, создающий текст, или сам текст, ещё не родившийся, но явно дающий о себе знать? По её худощавому телу, привыкшему к постоянному напряжению, пробежала дрожь, взволновавшая и взбудоражившая Зулю. Как лёгкие толчки в земле предвещают землетрясение, так и эта дрожь нашёптывала ей, что истории, за которую она взялась, суждено появиться на свет. Даже если Зуля решит её забросить, даже если Зулю парализует страх провала, история всё равно найдёт свой путь разродиться через Зулю. Как дети выбирают своих родителей, так и история выбирает своего создателя.

Дрожь охладила сухую кожу на ладонях, но и умудрилась согреть кровь внутри вен, прорезавших ладони голубоватой выпуклостью. Зуля была во власти какой-то силы, благодаря которой найдёт ту себя, которую раньше не осмеливалась нащупать. Непонятная сила овладеет многим, чем Зуля дорожит, — временем, самоотдачей работе, мыслями о дочери, тщеславием и крепкой позицией в обществе. Но взамен Зуля получит нечто истинное, зеркало, в котором увидит бесценное отражение правды о жизни и о себе.

Ее тёмно-карие глаза отчуждённым взглядом окинули комнату, служившую Зуле кабинетом. Такой же взгляд в её глазах и тогда, когда, возвращаясь из зарубежной командировки, она с тяжёлым сердцем смотрит на суетливые улицы Ташкента, на старый добротный подъезд четырёхэтажного дома, где в трёхкомнатной квартире на первом этаже им с дочерью уже тесновато, на свои уставшие, осунувшиеся и заострённо-резкие скулы в зеркале в ванной комнате. Но, в отличие от того взгляда, взгляд нынешний спокоен, эмоционально бесцветен и потому чист и ясен.

Зуля всматривалась в многочисленные книги за стеклом тёмных деревянных дверей старого стенного шкафа, напротив которого она сидела за столом в синих спортивных трико и белой маечке, обтягивающей её мелкогрудое тело. Одна часть шкафа заполнена профессиональной литературой на нескольких языках, а другая — любимыми книгами художественной литературы и томами нескольких энциклопедий искусства. Все они прочитаны ею полностью, а некоторые даже перечитаны, но в молодости, до замужества и рождения Сайеры. Много раз она хотела пополнить коллекцию книгами современных авторов.

Широкие полные губы Зули разошлись в лёгкой улыбке. Она вспомнила, что первая мысль после развода, когда Сайере было три года, была о том, что теперь, освободившись, она уж точно пройдётся по книжным ларькам. Но бывший муж оказался ни при чём. Прошло тринадцать лет, а у ларьков Зуля так и не появилась. Уход мужа, нуждавшегося «не в женской карьере, а в нормальной жене», полностью развязал Зуле руки, и она целиком нырнула в работу, как нацеленный на олимпийскую медаль пловец. Потому неудивительно, что профессиональную литературу она помнила лучше, детальнее и точнее, чем художественную. Раньше ей было грустно это осознавать, но теперь именно слабость памяти оказалась необходимым и целительным качеством ума. Без этой слабости уверенность творческого порыва уступила бы место авторитету классиков. Её собственный голос не родился бы, а говорил чужими голосами.

За кабинетным столом она посвятила бесчисленные часы работе, чтобы они с дочерью были сильными. Она отдавала себя работе. Воля Зули выжигала клеймо в плоти времени, заглушая стоны и желания женской души и тела. Следуя напутствию отца, Зуля доказывала, что может добиться земных высот. Она бросалась на любой вызов, развила в себе нюх хищника, чуя интриги и предательства, и затачивала своё главное оружие — ум — так же неустанно и бережно, как охотник затачивает кинжал. Работа давала плоды, и Зуля стояла на ногах настолько крепко, насколько это возможно. Тем не менее, так как жизнь и Зуля держали друг друга за горло одинаково крепко, Зуля понимала, что стоит ей ослабить хватку, как жизнь перехватит инициативу и придушит её. Поэтому всего лишь несколько недель назад забыть о работе в воскресенье было для Зули немыслимо.

* * *

Две недели назад во сне Зуля прогуливалась в парке в Амстердаме, так же как она это делала годом ранее во время рабочей поездки. Зуля любила цветы, и они иногда украшали её сны. Но ни один сон не мог сравниться с тем парадом и празднеством тюльпанов, которые предстали перед ней в тот весенний и солнечный день. Кто сказал, что сон интересней, чем реальность? Она не могла поверить, что мир мог быть так красив.

Краски тюльпанов предстали перед ней в бесконечном разнообразии. Застигнутая врасплох, Зуля была обескуражена и растеряна. Как запечатлеть все эти краски? Они окружали её повсюду, но уму и памяти не хватало и миллионной доли цепкости, масштабности и силы, которые были бы способны их охватить и удержать. Но она всё же чувствовала, что калейдоскоп цветов проникал в неё благодаря тому, что она сдалась. Поняв своё бессилие перед бесконечностью красок и магией красоты, она отдала себя им, позволив им насладиться ею так же, как она наслаждалась ими. Зуля никогда не забудет то мгновение, когда её душа превратилась в фиолетовый тюльпан, пролетавший над огромным парком. Как птица, тюльпан то поднимался ввысь, то спускался низко и, подлетая к каждому цветку, целовал и оставлял частичку себя на каждом из них. Тогда Зуля поняла, что вобрать бесконечность можно только сдавшись, распластавшись на траве и забыв о себе. Свобода только там, где человек теряет себя.

Зуля вернулась из Амстердама окрылённой. Осознание, что есть райский сад на земле, возвысило её над собственной жизнью. То фиолетовым, то оранжевым, то красным, а то и жёлтым тюльпаном она пролетала над пылью строящегося города, над зданием Министерства внешнеэкономических связей с его недремлющим кабинетом начальника юридического управления, над четырёхэтажным домом с его старым подъездом, ведущим к квартире, в которой накипали проблемы с Сайерой, обострившие боль пустоты и бессмысленности жизни. Но полёт цветов подошёл к концу, и Зуле всё-таки пришлось дышать пыльным воздухом строительных работ, показывать служебное удостоверение на пропускной в министерстве и возвращаться домой в беспокойном ожидании очередного неприятного сюрприза и скандала с дочерью.

Правда, спуск на землю был не окончательным, что смягчало жизненные тяготы. В этом ей помогала череда вариаций одного простого сна и неординарная память на картины, которую она в себе открыла ещё ребёнком, листавшим художественную энциклопедию в отцовской библиотеке. Сон был большой крутящейся рулеткой, заполнявшей всё поле зрения. Рулеточные полосы были разноцветными, но на них преобладали светло-кремовые тона жёлтого, зелёного, оранжевого, красного и синего. Каждый раз движение рулетки запускалось сильным толчком стальной ручки с ярко-красным набалдашником. Рука, запускавшая вращение, каждый раз была разная. В первый раз Зуля распознала в ней смуглую волосатую руку отца со шрамом от когда-то удалённой шишки под костяшкой указательного пальца. После долгого вращения, во время которого цвета слились в единый насыщенный вращающийся поток, движение рулетки замедлилось и стрелка остановилась на картине, в которой Зуля признала «Молочницу» Вермеера. Её Зуля с удовольствием рассматривала в музее в Амстердаме.

Сон на этом закончился, но образ молочницы, проникший в её сердце через сон, помог ей проживать будни спокойно и даже благодатно. Как молочница, Зуля отдавала себя работе, не позволяя побочным мыслям и беспокойствам заступить, как запасному игроку, на поле сознания. Работа и мелочи ежедневной рутины — это молоко, на которое направлен спокойный и безмятежный взгляд молочницы, не волнующейся ни о чём, кроме аккуратного завораживающего молочного перелива из глиняного кувшина в широкую коричневатую чашу возле ломтей хлеба на столе, покрытом бирюзовой скатертью. Молочница научила Зулю вслушиваться в перелив молока в шумном и беспорядочном течении капризной, ворчливой и непредсказуемой жизни. Зуля на время заперлась в комнате молочницы, не заботясь о суете за решётчатым окном над столом. Душа Зули обрела крепкость жёлто-синего цвета платья молочницы и белизну платка на её голове.

Молочница не могла переливать молоко вечно, и рано или поздно, наверное, покинула комнату и была поглощена жизнью за окном. Вот и Зулю выдернули из молочного потока бесстыдные дырки на джинсах дочери, собиравшейся погулять и покататься на скейтборде субботним вечером. Сидела Зуля за рабочими бумагами в гостиной лицом к входной двери в коридоре, и взорвалась, когда увидела кругленькие коленки дочери, её гладенькие ляжки, подмигивавшие из-под зеброобразных прорезов, и подчёркнутую щель ближе к бедру.

— Ты куда собралась, и что за вид такой? Откуда у тебя дырявые джинсы?

— Чем они тебе не нравятся? — Сайера вызывающе расправила плечи, заправила прядь волнистых каштановых волос за ухо и прижала руку со скейтбордом вплотную к правому бедру. — Я, между прочим, долго эти джинсы искала.

— Иди переоденься или никуда не пойдёшь, — скомандовала Зуля.

— Почему это? — в больших чёрных глазах дочери сверкнула искра. — Только не надо говорить: «потому что я так сказала». Объясни лучше, что не так.

Как всегда в подобных случаях, Зулю, которая даже в свои сорок два года не позволяла себе такой тон с родителями, распирало от возмущения и боли. Она бросила бумаги на стол, встала, выпрямилась, подтолкнув вверх круглую оправу очков.

— Как ты со мной разговариваешь?! Я — твоя мать, забыла?

Сайера сделала глубокий вдох и выдох. Её плечи под голубой майкой, заметно более широкие и крепкие, чем у матери, поднялись и опустились в воинственном сосредоточении. Зуля поймала себя на мысли, что даже сквозь нарастающий гнев она подмечает красоту дочери, восхищаясь её ладненькой фигуркой, пластичными движениями и длинными ресницами, почти что касавшимися густых и будто нарисованных бровей.

— Это не причина! Объясни, почему мне нельзя выйти на улицу в этих джинсах? Весь мир в таких ходит.

— Мы — не весь мир. У нас свои порядки. Не подобает девочке-узбечке так ходить. Сколько раз я тебе говорила, люди не поймут!

— Какая разница, кто там что поймёт! Ты меня сама учила, что у меня должно быть своё мнение, своя позиция. Вот тебе, пожалуйста, моя позиция! Мне нравится, как я в этих джинсах выгляжу.

— Но где твоя скромность, благочестивость?

— Ты это серьёзно? Ты ездишь по миру, сама всё видишь, но при этом меня в средневековье хочешь оставить. Хочешь, чтобы я проглатывала всю чепуху, которая в меня летит, только потому, что я — девочка, которая, видите ли, должна быть скромной? Почему я должна быть скромной, почему не могу быть такой, какая есть?

— Да потому, что в этом и суть женской красоты, загадки. Ты думаешь, ты смелая и всезнающая, но ты уже не маленькая девочка, а расцветающая девушка. За твою протестность тебя уважать не будут.

— А я не ищу ничьего уважения, в отличие от тебя! — её стремительно терявшие детскую пухловатость гладкие щёки покраснели. — Мне бы уважение к себе не потерять. Боюсь, что твои советы именно к этому и приведут!

Сайера отвернулась и, несмотря на строгий оклик матери, вышла из дома, громко хлопнув дверью.

Ночью того дня Зуле снилась рулетка, запущенная рукой не человека, а будто скульптуры, по цвету и твёрдости напоминавшей каменный уголь. Когда вращение прекратилось, стрелка указала на маску из того же твёрдого материала, из какого была рука, и такого же тёмно-серого, почти чёрного, цвета. На маске возвышался парик, первым слоем которого было гирляндоподобное верёвочное сплетение салатового цвета. Вторым — пышный венок из розово-оранжевых искусственных роз. Зуля видела эту маску в магазине в цветочном парке в Амстердаме.

Равнодушие и холод пустых глаз маски заставили её сердце волнительно биться. Цвета на парике, хоть и были приглушёнными, тем не менее сильно контрастировали с тёмно-пепельным цветом «лица». Контраст пробудил в Зуле чувство жуткой дисгармонии. Смягчённые тона парика отдавали светом и свежестью, создавая иллюзию, что жизнь благоволит Зуле, в то время как пепельная маска была не столько лицом смерти, сколько выражала нечто пострашнее, а именно, неспособность жить, будучи живой. Как угольки под погасшим огнём, душа в маске погасла и окаменела. Маска приближалась вплотную к лицу Зули, которая выставила вперёд руки, чтобы остановить её, но та продолжала движение — сквозь руки. Маска закрыла лицо Зули и стала им.

Зуля в ужасе проснулась. Умылась, позавтракала, в компании утренних новостей, и собралась на работу. День начался, и, казалось, ночной кошмар позади. Но разве сны не правят реальностью? Уже с обеда Зулю не оставляло ощущение, что люди, наделённые даром видеть жизнь насквозь, заприметив Зулю, ужаснутся, когда увидят шагающую по земле женщину-манекен с пустыми глазницами вместо искрящихся глаз. Тёмное дымчатое покрытие лица-маски — это цвет правды о годах, пробежавших по первой половине жизни с быстротой и беспощадностью лесного пожара.

Отчего по её душе прошёлся пожар? Что вызвало искру? Смотря на мир из-под новой маски, Зуля напряжённо размышляла об ударившихся друг о друга камнях, вызвавших искру. Первым камнем была её природа, страстность и мечтательность которой сдерживались серьёзностью, рассудительностью и чувством ответственности. Зуля всегда могла расставить всё на чаши весов, на которых «я» было только одной из гирек. Вторым камнем было воспитание родителей и окружающего мира, учивших её жить «правильно». Только в зрелости она ощутила тяжёлый многослойный груз этого неоднозначного слова, которое, как рампа на сцене, с одной стороны, освещает и помогает вершить добро, но, с другой, лишает света и погружает во мрак актёра, отказавшегося следовать правилам театра жизни. Жить «правильно» — значит жить «по правилам». Как снег при пурге, правила сыпались на неё отовсюду, и страх остаться на вторых или третьих ролях, а то и вовсе на задворках театра, толкал её на действия, которые отец одобрял как «разумные решения». Только сейчас Зуля осознала, что разум, к которому все взывают как к верховному судье, соткан из страха.

В страшной маске с пустыми глазницами Зуля увидела себя. Её жизнь — это искусственные розы на парике. Если бы не искра двух камней, кем была бы Зуля, в какие красочные края занесло бы её душу, кто ласкал бы её сердце, на языке каких красок и звуков она разговаривала бы с собой? Куда завело бы Зулю воображение, легко пробуждающееся, но с той же лёгкостью и подавляемое разумом, боящимся потерять главные роли в театре?

Крылись ли ответы в словах отца, чьим советам она безукоризненно следовала? Зачарованная любовью и уважением к отцу, Зуля не отступила ни от одного его напутствия. Будучи крупным учёным-химиком, он ценил образование, не разбрасывался словами, старался доказывать тезисы, а не просто их констатировать. Направляя на дочь напряжение своих крупных, с монголоидным изгибом по краям, тёмно-коричневых глаз, отец часто рассуждал о важности думать «глубоко и серьёзно», о том, что жизнь сложна, а потому любой вывод и решение требуют баланса противостоящих друг другу аргументов. Жизнь тяжела, особенно для женщины и «особенно у нас», повторял он, и Зуля должна быть «умна и сильна вдвойне». Зуля превращалась в маленькую девочку в разговорах с отцом и послушно впитывала мудрость этих слов, с неисчерпанным любопытством рассматривая его белые и могучие скулы, большой широкий лоб, прорезанный двумя глубокими морщинами, и мелкие кудри на чёрных с проседью волосах, доходивших почти до плеч.

Чем старше Зуля становилась, тем легче ей было мыслить образами и картинами. Образ отца, гордо объявлявшего, что о лучшей дочери он и мечтать не мог и что Зуля «воплотила в жизнь все его идеалы», был предсказан двумя веками ранее Уильямом Блейком в гравюре «Ветхий днями». Эхо отцовского голоса, ударяясь о дно её сознания и отскакивая от него бесформенным шариком, похожим на клубок дыма, обретало чёткие контуры, наполняясь красками, и превращалось в гравюру Блейка. Отец был для неё тем старцем с длинной белой бородой и седыми волосами, развевающимися от ветра сил невежественной тьмы. Он сидит в тёмном бронзово-оранжевом кольце солнца, чьи грязно-жёлтые лучи борются с толстыми, будто поддутыми, мрачными облаками, плотно окружившими солнце. Опустившийся на колено голый старец, смотря вниз, направляет сильной рукой большой белый циркуль, прорезая шипящую темноту треугольником научного познания и правды созидания.

Эта картина окрашивала душу Зули в тёмные и мрачные, а если местами и светлые, но всё же мучительные цвета. Призывая серьёзно мыслить, отец тем не менее опасался, что любознательная дочь откроет окно познания настолько широко, что легко из него выпадет и, барахтаясь в невесомости, потеряется в тёмной непредсказуемости жизни. Вдохновлённая книгами, её мечтательно брошенная ремарка: «А почему бы мне не стать писателем?» — была вычеркнута натиском отцовских слов о том, что «это незрелые мысли», что ей нужна «серьёзная профессия», которая позволит Зуле «твёрдо идти по жизни, развить крепкий характер и острый ум, ни от кого не зависеть и дать отпор, если надо».

Как получилось, что сила ума и познания, к которым был обращён внутренний взор Зули, привела её к пустоглазой маске на лице? Неужели блейковский старец ошибся? Она вроде нашла свой циркуль и держала его не менее крепко, чем старец. Циркуль оказался мощным орудием борьбы с людьми, расшифровки их умов, слов и поступков, эффективным инструментом понимания жизни видимой, осязаемой и текущей. Но мрак её души циркуль осветить не смог. Прорезанный на картине незаконченный треугольник всего лишь расчерчивает дистанцию пробега ума и не способен охватить горизонты дремавшего в Зуле воображения. Циркуль — не кисточка и не музыка, краски и ноты которых пробудили бы её душу, да и не цветы, среди которых Зуля нашла бы свой аромат.

До последнего времени работа с циркулем её вполне устраивала. Зуле казалось, что она нашла своё предназначение, подтверждаемое успехом и уважением окружающего мира. Но, главное, благодаря циркулю она могла дать всё самое лучшее Сайере, чья жизнь, красота и счастливая улыбка были для Зули подлинным объяснением смысла её собственной жизни. Сайера была для Зули почти всем, чем один человек может быть для другого: объектом всепоглощающей любви, а значит, и источником сил, света и радости, в которых так нуждалась Зуля. В Сайере Зуля надеялась увидеть отражение себя — настоящей и полноценной, той, которой не удалось вписаться в рамки земной жизни. Зуля ожидала, что всё в них, матери и дочери, будет единым и гармоничным: от мелодий их сердец до тропинок умозаключений. Но участившиеся споры и скандалы с дочерью крушили её ожидания, отчего Зуля рассыпалась. Пусть споры были по мелочам, но для Зули эти мелочи были тихим громовым раскатом, предвещавшим шторм и молнию, которые расколют единство между ними и обнажат бессмысленность прожитых лет, очерченных одним лишь белым циркулем.

Ссора из-за рваных джинсов всколыхнула эти чувства с новой силой. Зулю не покидало ощущение, что ещё пару лет взросления и десяток ссор по более серьёзным вопросам и Сайера сможет закрыть дверь между ними по-настоящему плотно. Первым порывом было броситься за дочерью, затащить её домой и влепить по полной. За ним последовал другой порыв: дождаться дочку, усадить её рядом с собой за столом и за пиалой чая спросить, погладив дочь по волосам: «Ведь ты не имела в виду всего сказанного? Ты же меня любишь, правда?» Но Зуля знала, что ни на то, ни на другое она не решится. Первый порыв требовал истеричности, искоренённой самоконтролем и внутренней культурой. Второму порыву перекрыли дорогу обида и гордость.

Натянутая на её лицо маска — отголосок пустоты и нераскрывшейся женской души — говорила о том, что единственное спасение — это не гнаться за пониманием дочери, а, пока не поздно, погнаться за собой, спрятанной в глубине тёмной пустоты глазниц. Но как начать поиск? Стоя в домашнем кабинете, она обратила взор на книги, которые напомнили ей о когда-то любимой литературе, сочинениях, рассказах и дневниках, которые школьница Зуля страстно писала.

* * *

Зуля смотрела в окно на белые цветочки на ветках вишнёвого дерева. Такая же вишня, наверное, расцветала весной перед домом из глиняного кирпича, выкрашенным в белый цвет, в котором около полутора веков назад жил Ибрагимбек, невысокий крепкий местный богатей, один из самых уважаемых людей в махалле. Мысли Зули затерялись в красоте вишнёвого дерева, и она совсем забыла о себе, погружаясь, как в воду, в краски и свежесть весны. Пальцы же зажили отдельной жизнью и застрочили по клавишам.

«Стоя на крыше дома, осматривая улочки махалли, вдыхая восхитительный весенний аромат сирени, роз и свежей зелени и наслаждаясь цветами вишни и айвы, Ибрагимбек прошептал: «Слава Аллаху». В своих мыслях он благодарил Аллаха за всё: за то, что тот дал ему жизнь, за блага, приносившие радость его семье и позволявшие Ибрагимбеку помогать людям, что доставляло ему радость, за способность слышать запахи весны и видеть её краски, за воинственные выкрики петухов, умиротворявших душу Ибрагимбека, и за то, что родился он именно на этой благодатной земле, где правит мудрость и солнце, терпение и песок, где как нигде ценится вода, а потому и жизнь, где не страшатся скоротечности человеческой жизни, потому что в могуществе гор и тишине пустынь видят и слышат бесконечность предназначенного им пути и необъятную любовь Творца к красоте.

Ибрагимбеку было как никогда спокойно от мысли, что раз мир так красив — а за красотой стоит любовь Творца, — то должно быть за всем, что есть в мире, в конечном счёте стоит любовь Всевышнего. Раз так, то на этот мир можно положиться. Морщинистое лицо Ибрагимбека расплылось в улыбке, и он несколько раз пригладил чёрную с пробивающейся проседью длинноватую бородку, сужавшуюся в волнистый треугольник под острым подбородком. Ибрагимбек продолжил то, зачем поднялся на крышу. Он вновь взялся за лопату, зачерпнул влажные золотые монеты из глиняного кувшина и, потрясывая лопатой, осторожно рассыпал монеты по крыше.

— Ас-саляму алейк! — услышал Ибрагимбек приветствие.

Посмотрев вниз, он увидел Хикмата, соседа по махалле, живущего неподалёку. Как обычно, Хикмат был в чёрной тюбетейке с простым белым узором и длинной туникообразной рубахе.

— Ва-алейк с-салям, Хикматжон! — ответил Ибрагимбек, оперевшись на лопату. — Что это вы такой грустный? Посмотрите, какой день замечательный.

Обратной стороной ладони Хикмат вытер пот с узкого лба, а потом большим пальцем прошёлся по редким бровям.

— Э-э, Ибрагимбек-ака, как тут не грустить? Ничего у меня нет и работы не найти. Детей кормить нечем. Только Аллаха осталось молить о помощи. Совсем потерялся я, не знаю, что делать. Стыдно домой с пустыми руками возвращаться… Ладно, не буду жаловаться. У каждого своя судьба. Что вы на крыше делаете с лопатой?

У Ибрагимбека язык не повернулся рассказать Хикмату, что кувшины с золотыми монетами залежались в сыром подвале и пришла пора просушить монеты на солнце.

— Хикматжон, подойдите поближе к дому, — игриво скомандовал Ибрагимбек.

Когда Хикмат приблизился, Ибрагимбек скомандовал снова:

— А теперь рубашку вытяните вперёд, как скатерть или мешок.

Запрокинув голову и придерживая тюбетейку, Хикмат поморщился:

— Зачем, Ибрагимбек-ака?

— Не спрашивайте, делайте, как говорю, — добродушно махнул тот.

Когда Хикмат оттопырил подол рубахи, Ибрагимбек лопатой черпнул добрую горстку монет из кувшина и скинул их вниз:

— Держите, Хикматжон!

Хикмат не мог поверить увиденному. С крыши, а казалось, что с неба, на него посыпалось золото!

— Это что, что такое? О боже, неужели это золотые монеты? — запинаясь, бормотал Хикмат.

Он придерживал пойманные рубахой монеты одной рукой и, опустившись на корточки, другой собирал те, что упали на землю. Собрав все, Хикмат со слезами на глазах благодарил Ибрагимбека, обещая молиться за него до конца дней.

— Ступайте, Хикматжон, и начинайте новую жизнь. Пусть ваши дети больше никогда не голодают!

С того дня прошло пятнадцать лет. Многое изменилось с тех пор. Ибрагимбек уже не сушил монеты на крыше. Молился он чаще и стал набожнее, чем раньше. Всевышнего он продолжал благодарить, но благодарность теперь сопровождалась не безграничной радостью, как тогда на крыше, а растерянностью и непониманием. Что он сделал не так? Неужели он плохо поступил, поделившись монетами с Хикматом и открыв тому дорогу в жизнь? Как он, простой человек, а не провидец, мог тогда знать, что с ушедшей в помощь горстью золота, они с женой Каримой навсегда лишаться покоя и счастья?

Хикмат с умом распорядился золотом, накупил скота и за несколько лет разбогател. Расправив плечи, он прогнал жену и нашёл новую, молодую и плодовитую, в скором времени родившую ему троих детишек. Первую жену он прогнал вместе с их дочерью, а вот старшего сына Эркина оставил у себя. Правда, сына он поселил в хлеву в противоположной от основного дома стороне двора, чтобы тот не раздражал новую жену. Внимания Эркину никто не уделял и, когда ему стукнуло тринадцать, он сбежал из родного села. Бежал долго и мучительно. Наверное, умер бы, если бы его, потерявшего силы от голода и лежавшего без сознания на снегу, не подобрал добросердечный мужик, на телеге направлявшийся по зимней дороге в Ташкент, и не определил в детдом.

Через семь лет уже подтянутый, сильный, вполне образованный и дерзкий Эркин ненадолго вернулся в село, чтобы помочь брошенной матери и сестрёнке. Когда пришло время возвращаться в Ташкент, Эркин был в запряжённой гнедой лошадью телеге не один. С ним сидела молодая, такая же дерзкая, как и он, чернобровая красавица Малокат, дочь Ибрагимбека. Ни Ибрагимбек с Каримой, ни мать Эркина так никогда и не узнали, когда и где их дети успели встретиться и полюбить друг друга. Имело ли это уже какое-нибудь значение?

Неслыханный для всех поступок шокировал махаллю, ни один житель которой никогда ранее не слышал о такой дерзости. Как могло случиться, что молодая девушка, знавшая, что отец уже договорился о том, чтобы выдать её замуж за парня из хорошей семьи из соседнего села, не то что не получила благословения отца и матери, а, вообще, бросила их, сбежав из родительского дома и растоптав доброе имя семьи и девичье достоинство?

Перемалывая эту историю, жители махалли старательно избегали называть её имя, словно боялись о него обжечься. Не дай бог, прилипнет оно к языку и навлечёт на них самих этот немыслимый позор отречения от всего святого! На Ибрагимбека и Кариму все отныне смотрели с сожалением и презрением, держась от них в стороне. Никому такого горя не пожелаешь, говорили старушки, тем не менее не сомневавшиеся, что не спроста такое произошло. Подумать только, вроде добропорядочный человек Ибрагимбек, качали они головами, но не чли, значит, Ибрагимбек с Каримой у себя дома священных традиций. Иначе такого бы не случилось.

Эркин и Малокат спланировали всё быстро и умно. Поздно ночью, когда все дома уже спали и даже затихли летние сверчки, Эркин тихо свистнул три раза с небольшим интервалом между каждым посвистыванием. Сбросив с себя простыню, нераздевшаяся Малокат с заранее заготовленным узелком одежды и подаренными матерью драгоценностями выбежала во двор, отворила калитку и поспешила к ожидавшему её в темноте любимому. От шума проснулась Карима и, выглянув в окно, увидела то, что и в кошмарном сне не могла представить. Её дочь взяла за руку какого-то человека и в темноте полубегом удалялась от дома. Криком ужаса Карима окликнула дочь, разбудив мужа, вскочившего в страхе на ноги.

— Простите меня, мама! Я покидаю вас навсегда. Простите, простите! — это всё, что услышала Карима.

Выкрикивая имя дочери, Карима бросилась из дома во двор, а оттуда к воротам. Сонный и испуганный Ибрагимбек едва поспевал за ней. Выбежав на тёмную улицу, Карима уже не увидела силуэтов дочери и незнакомца. Ночная тишина содрогалась от удалявшегося стука лошадиных копыт. Карима ухватилась за оледеневшие щёки и прошептала:

— О Аллах, это невозможно, невозможно…

Несколько секунд спустя тишина разорвалась от исступлённого протяжного крика:

— Малокат, вернись! Малока-а-ат!!

Когда её крик, разбудивший многих в округе и блеснувший металлическим блеском бездушных звёзд, утонул в глухой темноте неба, Карима прошептала:

— Я проклинаю тебя, Малокат. Чтобы твои дети мира не знали и ты страдала так же, как и мне отныне суждено».

* * *

Зуля не заметила, как пролетел год с того дня, когда она начала писать этот роман. Человека так мало, а он вынужден жить так, будто он — многорукое божество, каждая рука которого тянется к чему-то своему, отличному от сфер, в которые погружены другие руки. Дела как-то делаются, но голова охвачена хаосом бегущих в разные стороны и требующих внимания вопящих мыслей, ничем не отличающихся от капризных малышей, безразличных к желаниям матери. Тем не менее самодисциплина помогла Зуле уместить написание романа в рамки жизни, очерченные напряжённым рабочим графиком и постоянным беспокойством о дочери. Роман вжился в неё, а она в него. Он захватывал внимание Зули, снижая внутреннее напряжение, и освобождал её от себя. Зуля неизбежно погружалась в мысли и чувства, радости и страдания каждого из своих героев.

Зуля забывала о себе в те ранние утра, поздние ночи или короткие отрезки выходных, когда ей удавалось работать над романом. Но она всё же улавливала присутствие себя на его страницах. Эхо голосов героев расходилось и растворялось в тишине сердца Зули, затаившегося благодаря их историям. Их слёзы текли по щекам Зули, а их мольбы и проклятия черпали ноты из всего лучшего и худшего, что было в ней, о существовании которых она раньше не подозревала. Оглушительное пульсирование таинств жизни и истории, подчинивших себе ритм писательского сердца, заглушало звуки её собственных переживаний, отчего она казалась себе песчинкой в бесконечности вселенной.

Одновременно с этими ощущениями роман представлялся Зуле собранием сказок, которые ночью рассказывают друг другу странники, распивающие чай возле костра в пустыне. Слышен вроде только голос рассказчика, но при этом каждый из странников знает, что сила сказки кроется не в её сути, а в способности сказки скользить, как смычок по скрипичным струнам, по дуновениям ветра, гоняющего сухой и охладевший песок, по тишине неба, пленённого звёздными сплетениями, и по невидимым паутинам бескрайности на песчаных волнах. Осознание того, что она, Зуля, и есть те струны — тот самый ветер, тишина и бескрайность, по которым скользят жизни её героев, — придало ей силы, возвышавшие её над собой, и приблизило Зулю к голосу истины, творцу неба, ветров и пустынь.

Не имея ни времени на обдумывание, ни опыта написания романов, Зуля просто писала, распахнув ставни сердца и воображения и позволив ветру творчества, сопровождаемому музыкой жизни героев романа, гнать их многоголосые и разноцветные истории, так же как ветер подгоняет упавшие с деревьев сухие листья в осеннем парке. Месяцами этот ветер кружил над жизнью сбежавших Эркина и Малокат и перелистывал страницы, где рассказывалось о силе характера Эркина, поднявшегося на верхушку общественной лестницы и об их с Малокат любви, подарившей жизнь четырём дочерям. Зуля писала о каждой из девочек, борясь с писательской неопытностью и не зная, как отдать должное каждой из них, раскрыв подробности их жизней, но при этом не утеряв единого течения романа. Зуля пошла незамысловатой дорогой, посвятив каждой из дочерей отдельную главу.

Надире, невысокой, смуглой, крепкокостной, с волевым лицом с царственным выражением и крупным округлённым носом, было уделено много внимания. Будучи старшей, она в сложные до — и послевоенные времена выполняла роль второй матери, своего рода третьего родителя. Её чувство ответственности было таким же обострённым, как и слепая вера в собственную правоту, и она требовала от всех, и уж тем более от сестрёнок, беспрекословного послушания. Сестрёнкам же не терпелось подрасти и встать на ноги, чтобы вылететь из трёхкрылого родительского дома.

Вторая дочь Лютфия, светлокожая, весёлая девушка с волнистыми каштановыми волосами до плеч, работавшая медсестрой в военном госпитале, влюбилась в посещавшего Ташкент русского офицера. Узнав об этом, родители и Надира устроили ей взбучку, приказав «выбросить дурь из головы». Эркин объявил, что «сейчас же займётся поиском жениха для неё, а то позора не избежать!». Через два дня Лютфия бесследно исчезла, не вернувшись домой с ночной смены. Эркин поднял на ноги все службы, но безуспешно. Только через неделю кто-то бросил им записку в почтовый ящик, написанную рукой Лютфии: «Простите меня, но по-другому нельзя. Мы полюбили друг друга, и я уезжаю вместе с ним. Если останусь, вы меня отдадите замуж, и тогда я умру. Не ищите меня. К тому времени, когда будете это читать, я уже буду далеко. Попросила знакомую бросить эту записку в почтовый ящик через неделю после моего отъезда. Прощайте».

За третью дочь Муниру, всего лишь на два года младше Лютфии и внешне удивительно на неё похожую, родители взялись крепко и бескомпромиссно. С ней ошибиться было непозволительно. Второкурсницу Муниру выдали замуж за «достойного», как казалось родителям, старше её лет на двенадцать обеспеченного мужчину, по словам Эркина, «знавшего толк в традициях». Эркин и Малокат, поддерживаемые Надирой, с которой они считались, не сомневались, что в таком браке у Муниры «всё будет хорошо, как положено». Кто знал, что на Лютфию Мунира похожа не только внешне, но и характером? Брак продержался всего несколько лет. Мунира сбросила с себя добропорядочного мужа вместе с почитаемыми им порядками, оставив ему их малышку-дочь. В родительский дом она не вернулась, как часто делали женщины после развода, а поселилась где-то за чертой города и нечасто общалась с отцом и матерью. Многие годы прошли то в стычках между нею и Надирой, призывавшей сестрёнку образумиться и пожалеть родителей, то в их отказе общаться друг с другом.

У младшей Гульбахор не было ни стальной воли её сестер, ни желания ни с кем и ни с чем бороться. Высокая, с длинными толстыми чёрными косами, водопадными струями бегущими по крепкой тонкой спине. Молодая душа Гульбахор была сродни лепестку розы, красивой и чистой, лёгкой и ранимой. Её большие тёмно-зелёные глаза с длинными густыми ресницами смотрели на свет детским мечтательным взглядом и с полной самоотдачей и любопытством изучали любую мелочь: то, как, например, облизывает по шёрстке котёнка кошка-мать или ярко-оранжевым шариком катится по траве упавшая с дерева хурма. При этом её взгляд, излучавший доброе спокойствие, то норовил приподняться над объектом интереса, то смотрел сквозь него. Её густые брови удивлённо приподнимались, образуя два загадочных полумесяца на душистом девичьем лбу, оттого что за каждой вещью, за гранью видимого она обнаруживала тайный кармашек, заглянув в который, узнавала что-то новое о жизни, никому кроме неё неизвестное.

Очерствевший от борьбы с жизнью и отчаявшийся отцовскими провалами с Лютфией и Мунирой, Эркин был одержим тем, чтобы у Гульбахор, наконец, всё сложилось так, как, по его словам, «положено узбечке». Малокат прекрасно понимала и материнским сердцем чувствовала тонкое строение души дочери, но соглашалась с мужем, что по-другому счастья и душевного спокойствия не найти. Эркин рассвирепел, когда узнал, что Гульбахор, заканчивавшая тогда школу, полюбила своего учителя по литературе, о чём искренне и наивно рассказала родителям. Гульбахор нашли такого же добропорядочного жениха, какой был найден Мунире. Розовому лепестку, расцветающему от свежего прикосновения утренней росы и источающему аромат только благодаря нежным поглаживаниям весеннего ветра, не дано прижиться в скучной безжизненной теплице, глухой к пению птиц высоко в небе. Не прошло и недели, как Гульбахор сбежала от мужа и вернулась к родителям. С ними она жила до конца их дней, запершись и зачахнув — теперь уже в теплице своей нерасцветшей жизни.

* * *

«Как спать? Как, вообще, жить с этим?» — спрашивала себя Зуля, сидевшая на кухонном балконе лицом к окну, в котором всё — и деревья, и припаркованные у дома автомобили, и спящие под ними кошки — свернулось в клубочек во вселенских ладонях ночи. Зуля не находила сил вытащить холодное от слёзной влаги лицо из окаменевших рук, которые, казалось, вросли локтями в деревянный стол. Каждая ссора с дочерью представлялась ей ниточкой, выскочившей на шерстяном свитере, связанном ею однажды для Сайеры. Чем дальше заходит ссора, тем сильнее расходится нитка, разрушая вязку свитера. Чем больше таких ссор, тем скорее свитер и заложенное в нём тепло материнской любви окажутся ненужными.

Только на прошлой неделе они ругались из-за отношений Сайеры с её одноклассником. Доброжелатели сообщили Зуле, что Сайера замечена целующейся с ним на скамейке в центре города. Зуля сказала, что Сайере пора «сворачивать эти глупости и начать взрослеть», на что дочь вскрикнула, что это как раз и называется взрослением, едко добавив, что мать, наверное, позабыла, что женщине нужно прикосновение мужских губ. Зуля, ради дочери ни разу не приводившая после развода в дом мужчину, отказавшаяся ради карьеры и репутации от мужского внимания, с острой и жгучей болью в горле проглотила эти горькие слова правды. «А ты, значит, себя уже женщиной возомнила?» — слетел в ответ с губ Зули ехидно-саркастический, но полный грусти, вопрос. Дочь цеплялась за каждое слово и вызывающе бросила: «А почему, собственно, нет?!»

Зуля не стала рядиться и начала обстоятельно объяснять, что дочери надобно заботиться о репутации, не запятнать доброе имя, ведь замужество не за горами. А то, как Зуля выразилась, «какая нормальная узбекская семья возьмёт к себе девушку, которая на людях обнимается и целуется с парнями?!». Сайера всегда была эмоциональной, но такой негодующей и резкой Зуля её ещё не видела. Слёзы бежали напористо и бесстрашно по её нежным раскрасневшимся щекам, окончательно растерявшим детскую пухловатость. Длинные красивые пальцы сжались в тонкие, смелые и твёрдые кулачки у уже не по-детски широких бёдер. Сайера кричала, что она — не вещь, чтобы «её кто-то и куда-то брал», а она сама себя «никуда и никому отдавать не собирается!». О замужестве она и не думает и, может, вообще никогда не захочет этого. Почему она должна проживать свою единственную, если мать вдруг забыла, жизнь «по принятому и удобному людям шаблону»?! Прежде чем отвернуться и уйти от матери, как Сайера всегда заканчивала такие разговоры, она выпалила: «Зовите меня хоть волчонком, хоть чудовищем — мне всё равно! Я останусь тем, кем ты, между прочим, меня родила — собой, настоящей, а не изуродованной и задавленной вашими порядками!»

Не успел остыть пар этой стычки, как у Зули и Сайеры возникло новое разногласие. Поужинав тефтелями в томатном соусе с пюре — блюдо, которое Сайера очень любила, — мать с дочкой сидели за столом на кухонном балконе, потягивая зелёный чай и угощаясь вафельным пломбиром. Вкусный ужин и сладость пломбира, казалось, настроили Сайеру на благодушный лад, и Зуля посчитала это хорошим моментом для обсуждения ещё одного давно назревшего вопроса.

— Сайерочка, нам пора решать, куда поступать в этом году, — начала Зуля, подливая чай себе и Сайере в оранжеватые пиалы с изображением хлопка в золотистом обрамлении.

— А я уже решила, мама, — спокойно и невозмутимо, не отрывая красивых девичьих губ от мороженого, ответила Сайера. — Буду поступать в художественное училище, давно к этому готовлюсь. Ты же знаешь, художество — это моя жизнь.

— Как художественное училище? — оторопела Зуля. — Ты прекрасно рисуешь, у тебя, несомненно, талант, я знаю, но мы раньше твоё поступление толком не обсуждали… Ты всегда можешь рисовать, но тебе нужна серьёзная профессия. Я надеялась, что ты, как я, станешь юристом. Я тебя тогда могла бы по-настоящему поддержать, открыть возможности, которых не будет у других…

— Нет, мама, — обрубила её Сайера и отложила наполовину съеденный пломбир в тарелку. — Спасибо, конечно, но копаться в бумажках и читать документы — это не моё.

— Как ты можешь отметать то, о чём ничего не знаешь? Хочешь, я для начала хотя бы расскажу, какого это — учиться на юридическом факультете?

— Нет, спасибо, — раздражённо ответила Сайера и сделала глубокий вдох, предчувствуя очередной спор. — Я ничего не знаю о юриспруденции, это правда. Но мне и не надо, потому что я уже имею чёткое представление, кто я и чему мне надо учиться.

— Но как ты, в свои семнадцать лет, можешь так уверенно утверждать, что знаешь, кто ты и что тебе надо?

— Да, мама, представь себе, так получилось, что я, действительно, знаю. Всё внутри мне об этом кричит. К тому же, всё просто. Я хочу быть свободным человеком — не важно богатым или бедным, уважаемым или нет. Я не обрету счастья, если заступлю на обычную тут для всех и веками протоптанную тропинку женской судьбы, понимаешь? У меня свой взгляд на жизнь, пойми, свои краски, которым не терпится обжечь полотно.

Худые плечи Зули ссутулились, а её длинные руки грустно и беспомощно легли на колени. Силы стремительно покидали её.

— Пойми, Сайера, жизнь не так проста, как кажется. Ты устанешь бороться, тебе однажды захочется пожить в мире с реальностью. И тогда тебе нужно будет облокотить уставшую спину на нечто, что поддержит тебя твёрдостью и теплом. Ты же понимаешь, что наша реальность не даст тебе стать большим художником. Какая свекровь позволит тебе сидеть целыми днями за картинами? Дай бог, ты родишь детей, и они станут твоим творением. Но даже если предположить, что и свекровь, и муж у тебя идеальные, и дети — тихие и послушные, только единицы из всех этих художников кем-то становятся. Остальные скатываются в бедность и небытие. А тем более у нас — ты видишь где-нибудь открывающиеся галереи или хотя бы людей, по-настоящему интересующихся искусством, что-то в нём понимающих, не говоря уже о готовых за него платить?

Сайера встала из-за стола, вытянулась, положив кончики пальцев на край стола, и впервые спокойно и почти без эмоций, словно зачитывая приговор, произнесла:

— Я не знаю, мама, что с тобой стало. Ты всегда была в моём представлении понимающим человеком, учившим меня находить в мире интересное, быть сильной и не бояться нового. Такой мамой я восхищалась, старалась стать такой же, и, по-моему, именно к этому образу я приближаюсь. Что случилось, что ты вдруг откатилась от собственных идеалов? Откуда взялся этот самообман, в чью бочку ты пытаешься и меня затолкать? Ты привозила мне открытки с изображениями картин из музеев стольких стран, покупала мне краски и холсты и настаивала, чтобы я читала книги, чтобы, как ты говорила, «понять, насколько огромен и многообразен мир». Результат перед тобой: я заражена любознательностью, поняла, как много можно сделать, и вижу, что окружающая нас с тобой реальность — мала и незначительна и, как ни крути, неубедительна, чтобы делать её ориентиром собственной жизни. Я пытаюсь до тебя достучаться, а ты мне в ответ всё про ту же архаику — замуж, свекровь, дети. Мы с тобой говорим и мыслим на разных языках. А то, что люди меня не примут, меня это не пугает. Я буду создавать свой мир. И потом, я всё равно отсюда уеду туда, где воздух не так нагнетён и дышится легче.

* * *

«Несмотря на занятость, Дильноза несколько раз в неделю заезжала к родителям, чтобы с ними посидеть, увидеть их лица и навестить бабушку. Дильноза обычно заскакивала к обеду. Вечером не было смысла заезжать. Будоражила бы на ночь родителей и давно спящую бабулю Надиру. Поэтому самый раз заглядывать к ним днём, когда мать суетится с обедом, отец, сидя на курпаче за низким столом на летней кухне, пролистывает газеты в предвкушении обеда, а бабуля Надира сидит в тени черешни на удобном для неё пластмассовом стуле с мягкой и тёплой подстилкой в нескольких метрах от сына между кухней и центром двора.

В летние дни жара стоит нестерпимая, но во дворе родительского дома, расположенного на окраине города, всегда на пару градусов прохладней, чем в шумном центре города, полного людей и машин. К обеду солнце уже на противоположной стороне от летней кухни и обедать и общаться там вполне терпимо. А если повезёт, то можно уловить еле ощутимый ветерок. Кстати, именно из-за возможного наплыва, казалось бы, невинного ветерка на крохотные плечи бабули Надиры, сидящей в одном лишь хлопковом бело-голубом платьице, накинуты платок или сыновья рубашка, чтобы, не дай бог, не продуло. Поздоровавшись и по очереди обнявшись и поцеловавшись со всеми, Дильноза обычно возвращалась к бабушке и общалась с ней, пока готовился обед и накрывался стол.

Одни утверждают, что время так меняет человека, что он превращается в кого-то другого, кардинально отличающегося от того, кем он родился. Другие, наоборот, заявляют, что человек всегда один и тот же: каким, мол, родился, таким и уйдёт. Наблюдая за бабулей, Дильноза никак не могла определиться, что применимо к ней. С одной стороны, несомненно, что след простыл от её когда-то гордой и даже несколько надменно-властной осанки, от силы, которую излучала лёгкая полнота, бывшая лет двадцать назад очень ей к лицу, и от холёности дорогих брошек на бархатных платьях. Восьмидесятипятилетняя старушка стала крохотной. Часть тела просто куда-то испарилась, образовав внутри пробелы, разве что местами оставив шишечки-жировички и беззащитно обвисшие слои морщинистой кожи. А с другой стороны, её взгляд совсем не изменялся и так же не сомневался в её важной роли в мире. В нём отражались память о триумфах и падениях, мысли и беспокойства, мерцания истины и бессмертия.

Эту жизнь не способны остановить ни моторчик вместо сердца, ни прекращающиеся шумы-голоса в голове, которые бабуля приняла как неизбежное, научившись с этим жить. «Ты знаешь, там два голоса, — объясняла она Дильнозе. — Один женский, который я очень не люблю. Он скрипучий такой, назойливый и часто расходится сильно, истерить начинает. Это ужасно, ничто в жизни меня так не изматывало, как эта истеричка в голове. Даже когда Закир меня бросил, и я, измученная, истощённая, униженная, работала на износ, утром преподавала в институте, а вечером подрабатывала уборщицей в учреждении на другом конце города — у меня откуда-то потом брались силы. Наверное, в меня силу и цель вселяли твой отец, подросток тогда, и малышка-дочь, тётка твоя. А истеричка вроде просто в голове сидит и не видно её совсем. Но из-за этого ухватиться не за что, чтобы заткнуть её. Хоть голову себе отрывай! Другой же, мужской, голос очень, очень даже ничего. Нравится он мне, певучий такой, сердечный. Знаешь, на чей похож? На Муслима Магомаева. Как он мне нравился, заслушивалась им! Мой, конечно, без слов совсем, звук просто, но, честно говоря, я не хочу, чтобы он меня покидал… Вот так и живу, внучка, с двумя чередующимися голосами в голове, от одного — в отчаянии, а от другого — в блаженстве. По сути, мало что поменялось, ведь жизнь — не более чем наше метание между эти двумя полюсами».

Сознание бабули, действительно, металось как никогда прежде. Иногда в погоне за чем-нибудь, только ему известным, оно не признавало в Дильнозе свою внучку и спрашивало: «Доченька, вы кто? Случайно, не сына моего аспирантка?» А иногда бабушка узнавала Дильнозу, но забывала, что внучка давно в разводе и учтиво расспрашивала, как у её мужа дела и всё ли хорошо на работе и дома. Но в большинстве случаев Дильноза оставалась внучкой, с которой бабуля охотно беседовала.

Временами, возвращаясь в молодость, бабуля спрашивала, когда вернётся с работы Закир и пора ли ей готовить ужин. Но всё же чаще она осознавала настоящее и тогда, вспоминая лёгкость, с которой красавец-муж оставил её с детьми после семнадцати лет брака ради другой, и то, как, проглатывая гордыню и женское самолюбие, умоляла его остаться ради детей, победоносно и с глубоким удовлетворением произносила: «Всё же есть справедливость. Всевышний всё видит. Столько лет уже прошло, как он забрал к себе Закира, а сразу после него и его пассию, которая, между прочим, лет на десять младше нас с Закиром была. А я, как видишь, всё ещё тут, пусть и с голосами в голове. Небеса прочувствовали мою боль, видели мои слёзы и оценили мою силу. Закир проиграл, а я победила. Запомни, внучка, победы и поражения измеримы только длиной всей жизни. Твой дед оставил меня на коленях в молодости, а теперь это осталось только в памяти меня и моих детей. Сейчас в свои восемьдесят пять я сижу не на пластмассовом стуле, как тебе это видится. Нет… я на троне».

Бабушка часто молилась. После молитвы на её лице не было ни умиротворения, ни отчаяния. Бабуля смотрела куда-то вдаль, а её глаза выражали тихую грусть и задавались каким-то вопросом. Если Дильнозе удавалось с ней поговорить в такие моменты, то она вела разговор о родителях и сёстрах. И в особенности, о Гульбахор — когда о ней заходил разговор, бабушкин голос неизменно подрагивал: «Каждая из сестёр оставила тяжесть в моём сердце, но в случае с Гульбахор — это совсем другая тяжесть, тяжесть вины. У Лютфии и Муниры характер ещё тот, ничем не пробьёшь. Другое дело, Гульбахор. Та хоть повыше и физически посильнее нас была — единственная, кстати, кто в отца вышла комплекцией, — но характер у неё сродни птичьему пёрышку оказался. Эх… мечтательной она была девочкой. Романтическая душа её была рождена для полёта, для высоких устремлений. Девочкой она мечтала стать балериной. Упрашивала, уговаривала отца. А он ей говорит: «Покажи, насколько сильно хочешь. Сможешь голыми ножками на камешках станцевать?» У нас тогда место было во дворе, гравием усыпанное. Думал папа, наверное, что она отступит. Но маленькая Гульбахор, не раздумывая, сбросила шлёпки с ножек. Изображая танец балерины, она возвела ручки вверх и кружилась на носочках на горячих камнях, зажав от боли губки и даже сквозь боль пытаясь улыбаться, чтобы папе понравилось. До сих пор не понимаю, зачем он её обнадёжил этой неожиданной просьбой станцевать на камнях?.. А если не брать это в расчёт, то что он мог ещё сказать? Трудно в те годы было представить девочку из махалли, танцующей балет.

Но душа Гульбахор желала взлететь. Бегала она хорошо, и её, уже старшеклассницу, взяли в команду представлять школу на городском соревновании. Историю с балетом на камнях она хорошо запомнила и скрыла от нас своё участие в забеге. Но у нас тут ничего не скроешь, сама понимаешь. Тем более что папа на такой должности работал… За нами всеми внимательно посматривали. Так что папа не мог не узнать. Мне потом рассказали, как совсем незадолго до начала забега, когда все девушки в шортиках и маечках уже стояли у стартовой полосы, прямо к ним подкатил отцовский служебный автомобиль. Папа вышел с покрывалом и, гневно выкрикивая имя дочери, подошёл к ней и, обернув её в покрывало, взял за плечи и, никому ничего не объясняя, усадил в машину и увёз.

А через несколько лет эта история с замужеством… Отца трясло от ярости, когда Гульбахор сказала родителям, что она и её школьный учитель полюбили друг друга, что они поженятся, как только он разведётся с женой. Если бы ты видела, какой яркой была в то мгновение её красота, как гладко скользили её невинные тонкие пальцы, так и не нащупавшие свою женскую судьбу, по толстой косе, переброшенной через плечо. Всю жизнь прокручиваю в памяти тот момент, но только теперь понимаю, что тот день был последним, когда Гульбахор была по-настоящему собой. Её зелёные глаза мерцали так, будто в них вращался снежный кристалл, и светились твёрдым, чистым и белым блеском мечты, надежды на счастье, устремлённости в будущее и посвящения себе той жизни, которая написана для неё и про неё на невидимых страницах, чьи строчки иногда проступали между созвездиями на ночном небе, на которое любила смотреть Гульбахор.

Понятно, что о женатом школьном учителе и речи быть не могло. Родители уже и так настрадались с нами. Как только выпал подходящий момент, её выдали замуж, конечно, не считаясь с её слезами и мольбами не делать этого. Она очень скоро вернулась домой, похудевшая и, главное, настолько потухшая, словно за три дня несостоявшегося брака страдальчески прожила всю жизнь. Её загадочные тёмно-зелёные глаза будто разом покрылись серой плёнкой, отчего её взгляд приобрёл болезненный, несколько болотный, оттенок, с годами становившийся всё сильнее. Одним словом, Гульбахор быстро поняла, что с этой земли ей взлететь не дано. Сердечко у неё оказалось как у птички, которая не понимала, как жить со сломанными крыльями надежд. Она сдалась, полностью, без остатка и навсегда. В институт поступать отказалась и, ничего не умея, всю жизнь прожила, читая книги и помогая по хозяйству матери, а затем Мунире, да и нам иногда.

Конец ознакомительного фрагмента.