Литература и кино – миф или реальность?

Игорь Митюшин, 2022

Игорь Митюшин – сценарист, журналист, философ и просто разносторонне талантливый человек. В книге собраны отрывки из его сценариев и полностью сценарии, ещё пока не реализованные на киноэкране. Тексты предваряет историко-эстетический экскурс и авторская культурологическая оценка современной эпохи.

Часть первая

О роли языка

Символический прообраз эстетического

— символическая роль языка —

— культурная и социальная роль языка —

— язык как символическое знание —

Человеку, как только он становится человеком, нужна оформленность своего Я или МЫ. Эта оформленность необходима прежде всего в общении, в процессе коммуникации как в родо-племенном обществе, так и в цивилизованном. Главным средством коммуникации становится язык. Кроме языка есть другие аудио — и видеосредства, да и сам язык усложняется, изменяется, приобретает новые формы, новое качество.

В многовековой отшлифовке этих инструментов формировались эстетическое чувство, вкус, развивалась фантазия.

Мы будем рассматривать язык как инструмент выражения эстетического отношения.

Символическая роль языка

О складывании языка общения, закономерностях этого процесса пишет Ортега-и-Гассет. Очевидно, что в человеке, с того момента как он начал «очеловечиваться», должна была существовать потребность в общении, несопоставимая с прочими животными, и что эта столь жгучая потребность могла зародиться лишь потому, что ему много, аномально много надо было сказать. В нём было нечто, чего не было ни в одном другом животном, а именно — переполняющий его внутренний мир, жаждавший быть выраженным, изречённым.

В нём должна была пышно расцвести, получить аномальное развитие одна из первичных функций — фантазия. Сегодня эту фантазию, упорядоченную временем (историческим, генетическим…), именуют разумом. Аномальность человека, в отличие от животного, как раз и состоит в буйстве образов, подсказанных воображением, которое вдруг пробудилось в нём и создало его внутренний мир, который буквально распирал его, беспокоил и пугал, требуя выхода вовне, соучастия, собеседника; иными словами, человек жаждал быть понятым. Он испытывал неукротимую потребность сделать явным для другого мир чувств, скрыто кипевших в нём, — потребность лирическую, исповедальную.

Следствием этой жгучей потребности становится конфликт с несовершенными средствами общения, в результате которого «изобретается» язык, и не только он, но и множество других творческих форм. Этот непрестанный конфликт перерастает в плодотворный творческий процесс создания разговорных языков.

Лингвисты отмечают, что изначально все слова и обороты были выдумками отдельных людей. Затем они превратились в застывшие словоупотребления, штампы, и лишь тогда стали составной частью языка.

Борьба между индивидуальной манерой речи и народными речениями — нормальное состояние языка. Пленник общества, индивидуум, то и дело предпринимает попытки освободиться от его влияния, жить, творя жизнь по себе. (Для художника это свойственно в большей мере.) Иногда общество, изменив что-то в системе сложившихся обычаев, усваивает новые формы.

Артикулирование звуков — лишь одна сторона речевого процесса. Вторая его сторона — это жестикуляция, выразительные возможности всего человеческого тела. Жестикуляция в данном случае включает, конечно, не только движения рук, но также и мимику. А поскольку речевая жестикуляция сопровождается жестикуляцией телесной, то система языкового общения перерастает рамки языка и предстаёт перед нами как проекция народной души. Все пластические и языковые виды искусств пользуются описанным инструментом в целях эстетического воздействия.

И ещё одну особенность языка отмечает Ортега: разговорный язык состоит и из умолчаний. Здесь уместно вспомнить знаменитые сценические паузы, которые умели держать великие актёры, сохраняя максимальное напряжение в зрительном зале. Более того, если бы человек не был способен умалчивать о многом, то он оказался бы неспособен говорить. Соотношение между высказываниями и умолчаниями в каждом языке — своё.

Испанец говорит открыто то, о чём у англичанина принято умалчивать. Из-за этого возникают и трудности перевода художественного текста с одного языка на другой: переводчик пытается высказать на каком-то языке то, о чём данный язык стремится умолчать.

Один язык не может выразить всё многообразие впечатлений, чувственных ощущений, поэтому возникают и другие языки — языки искусства.

Таким образом, эмоциональное мироощущение индивида как существа, живущего в символическом мире и творящего этот мир, складывается на основе языка или языков общения.

Вместе с тем говорить об эстетике как особенности мировосприятия у символического человека ещё рано. Это скорее предэстетика или протофеномен эстетики. Ибо здесь человек ещё в плену «коллективного бессознательного» (термин, введённый К.Юнгом). Он зависим от обычаев, сложившихся в обществе, он в плену у языка. Такое состояние свойственно ребёнку, ученику, который ещё только вступает на путь социализации — знакомства с нормами общества, интериоризации их. О самостоятельном эстетическом вкусе, выборе эстетического объекта ещё говорить не приходится.

Предэстетика — это только зачатки, потенция будущего эстетического чувства как индивидуальной черты, признака «культурного человека».

Здесь уместно вспомнить, что Е.Кассирер, изучая символическую функцию языка, сделал очень важный вывод о так называемом предпонимании, или квазикатегориальном предустроении в познающем субъекте.

М. Хайдеггер (1889–1976) считал самым подлинным языком язык поэзии: язык — дом бытия, стражи этого дома — поэты и мыслители. В отличие от языка поэзии, повседневное общение — язык неподлинный.

И действительно, ещё с детства, навязывая нам общеупотребимый язык, наше социальное окружение попутно навязывает нам и образ мыслей, выразителем которого этот язык служит. Подавляющее большинство наших представлений (обычаи, язык или форма приветствия) механистичны, непонятны, навязаны извне. Поэтому в интеллектуальном отношении человек, как правило, живёт за счёт общества, безраздельно и бездумно ему доверяя, то есть он функционирует в обществе как автомат.

И только творческий человек, художник, актёр «взрывает» ситуацию, заставляя меняться её, себя и других.

Из Ф.Ницше (1844–1900) о воле и воле к власти

(что искажённо понимается многими читателями)

Мир явлений есть объективировавшаяся воля, метафизическая воля, которая и создаёт мир в целях своего эстетического и этического самопознания и самоискупления.

Ницше, отталкиваясь от этого постулата Шопенгауэра, сформулировал своё «жизнеоправдание»: «жизнь есть эстетический феномен» («Рождение трагедии из духа музыки», 1872).

Жизнь же — вид становления — никак не может обойтись без создания фикции сущего.

Поэтому, мысля сущее, мы всегда мыслим нами же созданные фикции. И, если мы говорим об истине, то эта истина всегда будет истиной сущего, следовательно, будет относиться к фикции.

«Мы изначально нелогичны, и поэтому мы несправедливые существа, и это есть одна из самых неразрешимых дисгармоний бытия» («Человеческое, слишком человеческое», Ницше Ф. Сочинения в 2 тт., т. 1, стр. 260).

Вся человеческая жизнь, пишет Ницше, глубоко погружена в неправду, неистинное формирует её.

Проблема истины как необходимого для жизни заблуждения неизбежно выдвигает другую проблему: существует ли истина сама по себе в качестве возможности прикоснуться к самому бытию.

Полное познание истины в конечном счёте ведёт к уничтожению иллюзий, фикций, заблуждений, которые являются составной частью жизни, ибо самой жизни хочется видимости. Поэтому моральное требование во всём искать истину как безусловный долг познающего враждебно жизни и убивает мир. «Истина убивает, как только она познаёт, что её фундамент — заблуждение».

Таким образом, познание всегда находится между жизнью и смертью. Ницше приводит пример: страдания и гибель царя Эдипа неразрывно связаны с его мудростью и исканием истины.

Идеи и ценности рассматриваются им через призму (оптику) возвышающейся и угасающей жизни, и эта дихотомия возвышения и угасания делает уже саму жизнь проблемой. Он пишет: «Нет, жизнь меня не разочаровала! С каждым днём она кажется мне всё более богатой, желанной, таинственной с того самого дня, когда меня осенила великая освободительница: мысль о том, что жизнь может быть экспериментом познающего, а не долгом, проклятием, обманом!» («Весёлая наука», Ницше в 2 тт., т. 2).

Генетически сознание, считает Ницше, было связано с потребностью общения с себе подобными в поисках помощи и защиты. Сознание — всего лишь поверхностная часть всего жизненного процесса. Это поверхностный слой мышления, рождённый бессилием самостоятельно утвердиться в мире.

Идея Бога есть условие существования мира ценностей, когда Ему придаётся трансцендентный характер. Она делает ценности вечными, непреходящими, превращает их в действенную силу сверхчувственного мира, защищает их от натиска жизни.

Свобода созидания несовместима с самоограничением и самосохранением, ибо они свидетельствуют об ослаблении инстинкта жизни, который в борьбе за безраздельную власть нередко отодвигает инстинкт самосохранения на второй план, иногда даже приносит его в жертву.

Жизнь не самоограничение, а наоборот, расточительность, переливающее через край движение, здесь царствует изобилие, доходящее порой до безумия. Постоянно возрастающая жизнь показывает характер всего сущего. А всё сущее есть воля к власти, которая и есть, по существу, воля к жизни.

Искусство как ОБРАЗ воли к власти отражает сокровенную игру мира как воли к власти. Мир — рождающее само себя творение искусства.

(Христианство начало процесс обесценивания высших ценностей жизни, оно вырастило из человечества противоположность самому себе.)

И всё же история, по Ницше, — не только затухание жизни, но и вспышки сильной воли, озарение мира светом пришедшего гения.

Появление гения обусловлено действием в истории закона вечного возвращения того же самого. Гений врывается в историю в критические моменты, он «взрывчатое вещество», в котором накоплен огромный запас силы. Гений меньше всего сын своего времени, между ним и эпохой всегда существует дистанция.

Вечное возвращение означает, что нет чёткого различия прошлого и будущего, происходит снятие, уничтожение их различимости. И бесконечность времени, вечность приобретают новый смысл. Гений — это возвратившееся в настоящее ушедшее в прошлое время, эпоха более древняя и сильная, воплощённая в поступке вечность.

Культурная и социальная роль языка

Наряду с символической функцией у языка есть ещё социальная и культурная. Иными словами, в языке символического субъекта уже заложена праформа эстетических ценностей и праформа эстетических норм. Они ещё не развиты. В дальнейшем эти праформы развёртываются в процессе движения человека к культурному и затем социальному уровням (или к культурной и социальной сущностям).

В этих иных сущностях символическое начало не исчезает. Оно сохраняется, но уже в свёрнутом виде. В этом смысле язык становится средством культурной и социальной самопрезентации различных групп людей с их особыми интересами.

Например, ещё три тысячи лет до нашей эры в шумеро-аккадских городах бытовали два языка: язык мужчин и язык женщин, называвшийся также «языком осмотрительных». В рамках европейской культуры так называемые простые люди, средние сословия и высшие классы разговаривали на принципиально разных языках. Особенно ощутима разница в языке двух полярных групп: народа и так называемой образованной верхушки. Здесь проявляется мера соотнесения своего языка и поведения в целом с принятыми в той или иной среде нормами.

Например, интересные явления наблюдались во французском языке в XVI–XVII веках. Давление нормы, диктуемой высшим сословием, было всё ощутимее. Причём носителем нормы становится не ученый, не эрудит, чья речь монологична, а придворный, ориентирующийся прежде всего на своего собеседника, поскольку речь его — это не речь замкнувшегося в своём уединении писателя, а разговор, беседа. Устанавливается норма, связанная с существеннейшим свойством языка — его способностью быть средством общения. Законодателем в языке становится человек общительный. Но даже в рамках этого подхода предпочтение отдаётся человеку, для которого общение, беседа, разговор являются официально признанным занятием, самоцелью, — то есть «светскому человеку». В речи же письменной, где главное не как, а что, решать должен писатель. Но в то же время — быть хорошим писателем (писателем-художником), хорошим стилистом означает целенаправленно расшатывать грамматические и лексические устои. Это уже будет не столько социальное, сколько культурное и художественное творение языка.

Язык как символическое знание

Языческие верования связаны с множеством обычаев и табу. У разных народов это получило воплощение в так называемом народном творчестве, в поведенческом церемониале (свадьбы, праздники урожая, весны, обычаи почитания мёртвых и другие).

Смысл многих обрядов воспринят от предшествующих поколений, и люди порой не способны выйти из роли и оценить себя со стороны. Не всегда ритуалы связаны с художественным творчеством. Но в так называемом примитивном искусстве, несмотря на предустановленные правила, ву художника всегда была возможность проявить свою индивидуальность. Как пишет Э.Гомбрих, отличие от нашей культуры здесь не в уровне мастерства, а в характере идейных установок. Важно понять эту исходную позицию: вся история искусства представляет собой не историю прогрессивного накопления технических навыков, а историю меняющихся идей и критериев. Он поясняет: среди древних свидетельств есть бронзовые головы безукоризненного правдоподобия, а есть и просто маски, в которых достаточно нескольких скупых штрихов, символизирующих магическую силу и предназначенных для ритуала.

Обращаясь к искусству Древнего Египта, цивилизаций Востока, приходишь к выводу, что в искусстве, в художественном творчестве — нет истории.

Есть история техники, технологий (включая социальные технологии). Есть современный миф о том, что техника меняет человека. Но! Парадокс состоит в том, что чем больше техники в распоряжении человека, тем сильнее его притягивает внетехническая реальность: традиционная деятельность тела (сексуальная жизнь, спорт, эксперименты неконвенциональной медицины), духовно-философские и религиозные поиски.

Идея прогресса в человеческой истории — порождение века науки, рационалистического мышления. Восточные религиозно-философские системы относятся к науке более спокойно, иногда равнодушно. Они во многом строятся на признании неизменности духовного мира. Иудеи почитают праотцев так, как будто они только вчера покинули этот мир. Верующий еврей ежедневно и ежечасно обращается к Священному Писанию, анализируя день сегодняшний и обнаруживая в нём прямые параллели с сюжетами Торы.

Молитва для мусульманина важна сегодня так же, как и пятьсот лет назад.

Но «отсутствие» социальной истории не означает отсутствия процесса эволюции, изменений в онто — и филогенезе человека. Это тот процесс, который проходят в жизни каждый отдельный человек, каждое поколение независимо от эпохи, в которую они живут. Является ли этот процесс историческим? Разве что в масштабах отдельной человеческой жизни. Это будет антропоистория.

Символизм — изначальная, глубинная составляющая художественного творчества, которая прослеживается от первобытного искусства до современной поэзии, изобразительных и сценических искусств. Более того, символизм, став методом, перекочевал в дизайн, оформление предметной среды, расширив тем самым сферу эстетического, оказывая влияние на поведение, на характер коммуникации.

Нужно отметить, что в языке символов действуют две противоположные тенденции: с одной стороны — упрощение формы, стилизация (промышленная художественная графика, язык рекламы), с другой — усложнение, предлагаемое театром, литературой. Но и в том, и в другом случае умение читать этот язык не даётся современному человеку естественно, этому надо специально обучать. Таково существенное отличие символического языка современной цивилизации от символического языка «первобытного» творчества. Кавычки здесь указывают на то обстоятельство, что первобытные формы организации жизни имеются на планете Земля и сегодня.

Через символы реализуется информационная функция эстетического. Один из известных специалистов по семиотике, Ю. Лотман, исследовал нормы поведения при французском и российском императорских дворах. Рассматривая их с точки зрения изобразительной коммуникации, он отличал этап первичного кодирования (или символики, в нашем контексте), например этикет, ритуал, от последующих этапов, пример — театр. Так, придворный церемониал Наполеона ориентировался не на предыдущий королевский придворный этикет, а на нормы изображения французским театром двора римских императоров.

Другой пример. В России после Петра русское дворянство должно было обучаться искусственными методами тому, что люди на Западе получали в раннем детстве. Образ европейской жизни удваивался в ритуализированной игре в европейскую жизнь. Бытовая жизнь приобретала черты театра.

Итальянский семиотик Умберто Эко подчёркивает, что в символическом языке вырабатывается своеобразный репертуар графических конвенций, в соответствии с которым человек воспринимает архитектуру не так, как он воспринимает фильм, комикс или детектив. То есть у каждого жанра существует свой язык знаков (закон жанра). Специфичен, к примеру, язык коммуникации в рамках массовой культуры: её тексты пишутся одновременно как автором, так и читателем (или телезрителем).

С позиций антропологии символический субъект — это человек, который свободно владеет языком символов. Символы и знаки для него насыщены понятным содержанием. Они универсальны, едины для всех, поэтому практичны и читаемы. Символический язык отвечает как массовому обществу, так и общинному образу жизни, психологии «МЫ».

Неслучайно он оказался так успешен и продуктивен в Советской России в 40-50-е годы XX века. В период массовой идеологической обработки здесь были созданы своеобразные шедевры песенного и киноискусства. Символика строительства «нового мира» была реализована в так называемой сталинской архитектуре городских ансамблей (комплекс Московского университета на Воробьёвых горах, Московский метрополитен и другие).

Однако со временем эти символы вошли в противоречие с меняющимися политическими реалиями, они омертвели, превратились в памятники своего времени. Образцы изобразительного искусства той поры пополнили хранилища музеев и галерей.

Политико-идеологическая символика менее устойчива, по сравнению с религиозной. Даже насильственное разрушение религиозной символики в России, связанное с «социалистической» революцией, не смогло уничтожить её в сознании людей, и она довольно быстро возродилась в новых условиях.

Символические пласты в сознании человека современного плюрального мира являются тем фундаментом, благодаря которому не только люди одной культуры понимают друг друга, но и представители разных культур способны вступать в диалог. Это механизм родовой общности людей, позволяющий испытывать интерес к иным культурам, их эстетическое влияние.

Символическое творчество в нашей антологии не является искусством в полном смысле этого слова. Это праформа искусства, а символическое мышление — это пока скрытый «замысел» будущего эстетического мышления. Соответственно, основные категории подобного мышления: «образ» (магического превращения, например), страх, трепет, смятение.

Мартин Хайдеггер (1889–1976)

«Время и бытие». Статьи и выступления. М., Республика, 1993

«Пока мы не вникнем мыслью в то, что есть, мы никогда не сможем принадлежать тому, что будет».

Говоря о взаимной обусловленности между субъективизмом и объективизмом, он пишет: «Человек освобождает себя от прежних связей, это меняет его существо — он становится субъектом.

О европейском нигилизме пять рубрик:

— нигилизм,

— переоценка всех прежних ценностей,

— воля к власти,

— вечное возвращение того же,

— сверхчеловек.

Ни Гегель с Кантом, ни Аристотель с Платоном, ни Лейбниц с Декартом, ни средневековое и эллинистическое мышления не знают о воле к власти (Ницше) как основной черте сущего.

Ницше требует, чтобы История служила жизни. Для этого надо заранее отрешиться от кажимости мнимой исторической объективности.

Мораль (по Ницше) — сверхчувственный мир как полагающий и желанный.

«Раб будущего» не может ставить цели; вера тоже есть некоторое лишение самости, собственной активности человека.

Ницшевское учение делает всё, что есть и как оно есть, «собственностью и произведением человека». Это и предельная развёртка декартовского учения.

Ещё Протагор утверждал: «Человек — мера всех вещей».

Человек присутствует в круге доступного, непотаённого. Я для Протагора определяется принадлежностью к непотаённости сущего.

О свободе: голая раскованность и произвол — ночная сторона свободы, а дневная — притязание на необходимое, обязывающее, опорное (Кант).

ВЛАСТИ, начиная с Макиавелли, придавали одностороннее и преувеличенное значение.

Декарт: мыслю, следовательно, существую. Как уравнение: ego cogito = я есмь, я представляю.

Я есть сущее, чей способ бытия состоит в представлении. По Ницше, «механистической экономике» («линии техники» — В.Букреев) соразмерен сверхчеловек, он нуждается в машине для безусловного господства над Землёй.

Хайдеггер «Письмо о Гуманизме»

• Существо деятельности — в осуществлении, в результате.

• Мысль даёт бытию слово. Язык есть дом бытия. В жилище языка обитает человек. Язык служит нашим орудием господства над сущим.

• О национализме: он не преодолевается интернационализмом, не сочетается и с гуманизмом.

• О брошенности бытия; человек — пастух бытия, сосед. (О заброшенности человека писали позднее Сартр и другие).

Время и бытие

Бытие как присутствие определяется временем. Оно — во времени, как всякое сущее.

Присутствие означает: постоянное, задевающее человека, ему врученное пребывание, разыгрывающееся ПРОТЯЖЕНИЕМ (близь); время имеет место. Времени нет без человека.

Время и бытие сбываются в событии, СО-БЫТИИ.

В. Набоков

(См. о Набокове: Голос скрипки в пустоте. М., Панорама, 1997. Из романа Набокова «Приглашение на казнь»).

То, что НЕ названо, не существует. Отсюда потребность писать, снимать кино, играть в театре.

Стр.44

Набоков:

Я узнаю походку бодрую твою,

Не изменился ты с тех пор, как умер (1932 г.)

Стр. 47

Пора, мы уходим — ещё молодые

Со списком ещё не явившихся тем,

С последним, чуть зримым, сиянием милых

На фосфорных кадрах струящихся лент…

Р. Виктюк — режиссёр театра

Антитеза любви — смерть.

Жизнь — театр. Всего лишь.

Проживая её, каждый только выполняет свою роль: доброго, мстителя, любовника, мужа, отца, главы семьи, если мало семьи — общины, даже государства, изображая в меру своих представлений.

Другие игроки играют публику… И тому подобное.

Но ведь всё кончится. Иногда самым неожиданным образом. Как? При столкновении ролей, разных: жены — мужа, лекаря — больного, художника и его спонсора, хозяина — работника, автора — критика, молодого — старого и прочее.

Почему важны взгляды, принципы, ценности: из-за них люди готовы убивать друг друга…

Иногда взгляды формируют психику, и тогда человек исполняет роль МОНСТРА-убийцы…

Каждый исполнил свою роль — плохо ли, хорошо, но свою. Осознанно или нет, но — свою, единственную.

Эстетическое и искусство

— Эстетика «культурного» человека —

— Социальное искусство и социальная эстетика —

Становление индивидуального Я, личности как социума, вызывает изменение эстетического отношения к миру. Человек приобретает право, возможность самостоятельного определения ценностей. Правда, как утверждает социологическая традиция, самостоятельность личности ограничена целым рядом условий — опосредовании. Исследователи европейского культурного пространства, в зависимости от их принадлежности к той или иной философской школе, определяют эти условия как экономические (Маркс и марксизм), политические (Гоббс, Гегель, Поппер), социально-психологические (Фрейд, Юнг, Фромм), культурные (Ницше, Шпенглер) и т. п. И тем не менее эта самостоятельность утверждается. Ценностное сознание получает толчок для развития. Его эволюция даёт представление о так называемом «культурном» человеке и его эстетике.

Мы проследим эволюцию в эстетическом отношении человека к миру от символического сознания к ценностному («культурному») и затем — к социальному (как «социологическому») на примере изменения нравственно-эстетических канонов в европейской истории: со времен древних греков по XX век.

Эстетика «культурного» человека

Древняя Греция, колыбель европейской цивилизации, как принято её определять в истории, явившая и первый опыт демократии и образцы человеческой культуры, дала миру и критерии эстетического. Главные из них:

а) слитность, нерасторжимость духовной и физической красоты; красота тела символизировала высокий дух, служение, самоотдачу; тело — способ выражения чувств, внутренней борьбы, преодоления; единство духовной и физической красоты трактовалось в дальнейшем как взаимосвязь этического и эстетического;

б) выработка, становление понятий эстетического, прекрасного через такие категории, как гармония, мера, пропорции;

в) созерцательность как наслаждение, как способ постижения прекрасного.

Однако период равновесного единства морального и эстетического был недолог. Уже в Римской империи разделение физического и духовного, а вместе с ними — морального и эстетического явно ощущалось не только в повседневной жизни граждан, но в самой концепции общественного устройства. Общество было поделено на трибы, на группы разного достоинства, имеющие неодинаковые права и возможности. И сама империя включала разные области с различным общественным статусом.

Моральные ценности стали дробиться: что морально для одних, то аморально, безнравственно для других (институт рабства, например). Богатая верхушка общества постепенно погрязала в неуёмной роскоши, развлечениях, духовно разлагаясь и утрачивая чувство меры, гармонии. Именно это, как отмечал Гегель в своей работе «Философия истории», в значительной мере способствовало падению империи. Богатым римлянам были чужды образование и искусство. Они вывозили из Греции рабов, которые становились для них писателями, поэтами, заведующими их фабрик, воспитателями их детей. Империя для обслуживания своих интересов нуждалась в художниках, архитекторах. Их творчество было подчинено идее прославления империи и её августейших особ. Это были скульптурные портреты императоров, величественные архитектурные сооружения (например, Колизей в Риме).

Именно Рим задал тот стиль прославления власти, её силы, величия, к которому много веков спустя обращались художники России при возведении Петербурга — столицы Российской империи, или зодчие уже XX века, славившие диктаторские режимы Германии, Советского Союза.

Гегель отмечал, что состояние римского мира «стало муками родов другого, более возвышенного духа, который открывался в христианской религии».

Христианская культура Средневековья в Европе окончательно закрепила разрыв физического, земного, «греховного» — с одной стороны, и бесплотного духа, носителя праведности, — с другой. Религиозные каноны в изображении святых требовали фиксации внимания художника прежде всего на одухотворённых лицах. Тело изображали в плоском двухмерном измерении с отсутствием перспективы. Известным примером изобразительного искусства этого стиля является русская иконопись.

Отрыв духовного от земного достиг особенно яркого выражения в архитектуре храмов готического стиля в Европе. Самые выдающиеся памятники относятся к периоду пламенеющей готики.

Таким образом, на стороне религии оказались как моральный авторитет, так и эстетические ценности, как философия, так и эстетика миросозерцания.

В дальнейшем возникло неизбежное противопоставление религиозного и светского начал и, наконец, их раскол.

Беспомощность земного человека перед Божественной силой не только культивировалась. Реальная зависимость от набегов и грабежей обусловливалась раздробленностью государств на княжеские уделы. Для защиты от этих внешних «врагов» строились замки, укреплённые города.

Внутренним врагом человека были его необразованность, не зависящая от социального статуса, дремучесть, что усиливало его тяготы и одновременно делало его рабом религиозных институтов, достигших небывалой власти. Гегель подчёркивал, что разложение внутри духовенства и набиравшее силу противоречие со светской властью стали стимулом к переменам. Активизация экономической жизни, появление университетов способствовали рождению новых идеалов, новой этики и новой эстетики.

Что дало искусство европейского Средневековья для мироощущения человека? Вот некоторые выводы.

• Было уделено огромное внимание внутреннему миру человека, его духовным поискам, его практике борьбы со злом не только вовне, но и внутри себя.

• Были сформулированы идеи и означены образы добра и зла.

• Была осуществлена попытка обозначения эстетического идеала.

• Искусство возведения храмов и их оформления поднялось на недосягаемую высоту, было приравнено к Божественному промыслу.

Нужно отметить, что в эстетическом освоении мира духовно-религиозные поиски всегда были ведущими. И фигура художника при этом была необычной, он принадлежал к избранным, к духовной элите, он был философом, мудрецом, учителем жизни.

Вот этот образ мастера, титана, гения вошёл в новую эпоху и явил миру новое искусство, а именно то, что и сегодня именуется искусством Возрождения.

Сошлёмся на анализ О. Шпенглера, который в своей работе «Закат Европы» сопоставляет два исторических типа человека — аполлоновский (античный человек) и фаустовский (человек эпохи Ренессанса). Ренессансу сильная вера готики служила в качестве постоянной предпосылки его мирочувствия. Подражание природе означало подражание её душе. Ренессанс означал тогда готический взлёт от 1000 года и далее, новое фаустовское мирочувствие, новое самопереживание Я в бесконечности.

Рафаэль, пишет Шпенглер, был проникновеннейшим из всех создателей Мадонн. Твёрдая вера в дьявольский мир и в избавление от него заступничеством святых лежит в основе всего искусства и сочинительства; все без исключения неизменно взирали на костры ведьм как на нечто естественное и носили амулеты против дьявола. Люди, не ощущающие за спиной дьявола, не смогли бы создать ни «Божественную комедию», ни потолок Сикстинской капеллы. Только на мощном фоне этого мифа в фаустовской душе выросло ощущение того, чем она была: Я, затерянное в бесконечности; всецело сила, но бессильная в бесконечности более великих сил; всецело воля, но исполненная страха перед своей свободой.

Эстетика Возрождения впитала достижения классической формы греческой пластики, архитектуры и традицию поиска духовных ценностей Средних веков. Это то, что было взято в наследство из прошлого. В то же время настоящее было отмечено развёртыванием возможностей человека, его способностей в изменении мира. Всё это было переплавлено в творчестве Микеланджело, Леонардо да Винчи, Рубенса, Тициана, а позднее — художников Испании, Голландии, Англии, Франции. Духовное и телесное как бы снова соединились.

Литература Возрождения восприняла мир человека как внутренне сложный и неоднозначный. Шпенглер пытался воспроизвести состояние души художника, писателя: рядом совершалась бесконечная работа над понятиями, которые расщепляли всё тоньше и тоньше, чтобы докопаться до великого «почему», и звучал под конец всеобщий вопль о благодати не магической, которая сходила как субстанция, но фаустовской, которая освобождала волю.

Возмочь быть свободной — вот в конечной глубине тот единственный дар, который вымаливала у неба фаустовская душа.

В фаустовском покаянии заложена идея личности. Ренессанс придал ей блистательную и плотскую форму, в которой любой мог сразу её заметить. Но родилась она вместе с готикой; она составляет интимнейшее достояние последней; она тождественна готическому духу. Ибо такое покаяние каждый совершает за себя одного. Он один может испытывать свою совесть. Он один покаянно предстоит бесконечности; он один обязан в исповеди понять своё личное прошлое и облечь его в слова. Скрупулёзное исследование собственного прошедшего есть в то же время самое раннее проявление и великая школа исторического духа фаустовского человека. Нет другой культуры, в рамках которой собственная жизнь — черта за чертой и по обязанности — была бы так важна для живущего, ибо он должен словесно дать во всём отчёт.

Немецкие романтики Гёте, Шиллер связывали природное, нравственное, эстетическое воедино. В образе Гёте, поэта и философа, слились теоретик и художник. Теория Гёте представляла собой самообъяснение. Многочисленные и важные замечания в области искусства составляют часть признаний, названных им самим исповедью. Сутью своего существования он считал стремление к созиданию, которое охватывает всю область поведения человека, определяет все формы деятельности.

Вечно грызущая потребность всё рассудить превратила в протестантских странах музыку, живопись, поэзию, письмо, философскую книгу из средств изображения в средства самообвинения, покаяния и бесконечной исповеди. Так же и в католическом регионе, прежде всего в Париже, одновременно с сомнением в таинстве покаяния возникло искусство как психология. Созерцание мира исчезло перед нескончаемым разрыванием собственной души. Личное искусство… есть замена таинства покаяния. Но это уже свидетельствует о старении фаустовской культуры.

В целом необходимо отметить следующее: эстетические чувства и представления о прекрасном у «человека культуры» развиваются вместе с выработкой им системы ценностей, с поиском смысла жизни, определением социальных идеалов свободы, справедливости.

Э. Александер, П. Томпкинс

Книга «Путешествие по загробному миру»

Карта рая

ДАР ЗНАНИЯ

Ещё Платон предложил образ: люди сидят в тёмной пещере, они прикованы и видят только стенку перед собой. Позади горит костёр, и на стене — только тени от предметов. Таков наш мир.

Если людей расковать и пустить на свет, то свет ослепит их, и они не поймут окружающую действительность.

Аристотель, ученик Платона, находился под влиянием ДРАМЫ как жизни человека.

Религиозные инициации (посвящения) всегда имели цель показать: простой смертный после смерти воскресает в другом мире как новый духовный человек.

Иными словами, это есть понимание двойственной природы человека — земной и небесной.

Знать только земное — это знать половину себя.

До Платона, во времена Гомера, греки не верили в рай («Илиада», «Одиссея»). ОБРЯД даёт силу духа, и человек открывается Высшему миру.

ДАР СМЫСЛА

Будущее цивилизации зависит от того, какие отношения сложатся между двумя силами истории — наукой и религией.

Платон: за пределами физической смерти нас ждёт реальный мир. Вся жизнь на Земле есть только подготовка к нему.

Платон: «Философия — это подготовка к смерти». Он пытался ответить на три вопроса:

— Кто мы?

— Откуда появились на Земле?

— Куда мы идём?

Платон утверждал: «Смерть лучше жизни». Этой фразой он дал начало множеству идеологий — от экзистенциалистов до проповедников адских мук.

Аристотель внёс уточнения, создав традицию кропотливого изучения материального мира, этим сыграл роль в формировании современной науки.

Различие взглядов Платона и Аристотеля — в самой сущности человека. Сочетание их идей плюс изучение опыта клинической смерти (ОКС) создаёт новую картину мира.

Человечество входит в самую важную стадию познания тайны смерти и возрождения.

Путь западной цивилизации вывел человечество и планету на траекторию священной трансформации (от ядерного кризиса, потом — экологического и столкновения с нравственностью, которая больше не является индивидуальной и персональной, а скорее — надличностной, коллективной и планетарной.

Результат работы с ОКС: более глубокое и осознанное представление о мире.

Жизнь символична (всегда есть символический подтекст). Но смысл вложен в жизнь не нами, он всегда в ней был и будет.

К. Юнг отмечал, что есть синхрония. Это принцип, в соответствии с которым имеют место не просто случайные совпадения, но иногда — цепочка взаимосвязанных событий, требующих научного изучения.

ДАР ВИДЕНИЯ

Телесную субстанцию можно измерить. Ньютон и его последователи решили, что теперь им известно всё, что следует знать. Сознание они в расчёт не принимали: его невозможно измерить, прощупать, взвесить.

Планета переживает тяжёлые времена. Не все осознают, что решения человека затрагивают не только физическую, но и духовную сферу, мы должны изменить не только свой образ жизни, но и представления о трёх главных вопросах: знании, смыслах, видении.

Это союз науки и духа, величина любви и ненависти. Каждый из нас есть Вселенная в миниатюре. То есть Вселенная не столько физический мир, сколько духовный. А духовная Вселенная содержит множество миров.

ДАР СИЛЫ

Психологи XIX века совершили очень интересное открытие: вытеснение правды причиняет психике человека сильные мучения, лишает душевного равновесия.

Составной частью науки является ВЕРА. Она основана на сущностной целостности порядка, который мы видим во Вселенной и в себе.

Вера и наука не противоположности.

Добро ценится дорого, добрый человек — дорогой человек.

ДАР ПРИЧАСТНОСТИ

Доказательства существования Бога лежат во внутреннем личном опыте.

Настоящую реальность невозможно найти в том мире, каким его видит обычный человек. Учёные Университета Вирджинии в книге «Несократимый разум: к психологии XXI века» пытаются доказать, что сознание продолжает существовать и после гибели мозга. Мы проходим земную стадию своего существования, чтобы приобрести знание и мощь нашего потенциала. Наша земная жизнь — глава в эволюции Космоса, ибо мы — суть величайшего эксперимента.

Религия сводится к вере в существование незримого порядка бытия, и наше высшее благо лежит в гармоничном согласии с этим порядком (Уильям Джеймс. Многообразие религиозного опыта).

ДАР РАДОСТИ

Тот мир реальнее этого сумрачного материального. Завеса между ними сознательно создана Разумом.

Наша способность усваивать уроки жизни зависит от нашего поведения на Земле, когда от нас частично скрыто более глубокое и сложное конечное знание…

В Высшем мире нет ни пространства, ни времени — никаких ориентиров, которые мы знаем на Земле (как на кончике Колпака по мере движения вверх все измерения исчезают). Единственное, что есть на Земле и в Высшем мире, — это любовь. Мы не можем составить о ней адекватное представление.

Восприятие религии, духовности и науки как партнёров (Гёте, Фехнер, Паскаль, Сведенборг и др.) позволило им стать и духовными учёными и понять, что Вселенная, как физическая, так и духовная, в высшей степени организованна, в ней и Порядок, и Смысл.

ДАР НАДЕЖДЫ

Хотя мир здесь, на Земле, соткан из времени и пространства, но, с точки зрения высшего измерения, наше линейное время видится как иллюзия.

Люди стремятся сохранить молодость, они утратили знание древних о том, что развитие человека никогда не прекращается. Мы жители Космоса и появляемся, чтобы остаться в нём навсегда, а Вселенная создавалась, памятуя о нас.

Наша земная жизнь — путешествие с участием всех личностей, которыми мы становимся от детства к старости, она есть и космическое путешествие.

То, что находится внизу, подобно тому, что находится наверху (то есть связь Высших миров с Земным). Этот мир — иллюзия, ложь. Он не реален. И в то же время — реален. Просто мы не должны забывать, что этот мир ещё не всё.

«Весь мир — театр. В нём женщины, мужчины — все актёры». (У.Шекспир, 1564–1616). Мир — это иллюзия (О.Хаксли). Но мы должны всерьёз воспринимать эту иллюзию, так как она реальна.

Социальное искусство и социальная эстетика

Отметим сразу, что термин «социальное» мы употребляем в относительно узком социологическом смысле слова.

Вольтер — просветитель XVIII века (1694–1778)

Ему принадлежит высказывание: «Если бы Бога не было, его следовало бы выдумать; но без фанатизма».

Его именем было названо общественное течение — «вольтерьянство». Его культ достиг апогея в эпоху Великой революции 1789 года и воскрешался в Италии на рубеже XVIII–XIX веков, куда войска Бонапарта принесли принцип «Декларации прав человека и гражданина»; в Англии, где Байрон прославил его; в Германии, где Гейне воскрешал его образ; вольтеровская традиция в своеобразном преломлении вспыхнула в философских романах Анатоля Франса. В переписке с мыслителем состояла русская императрица Екатерина Вторая, которая приобрела библиотеку Вольтера (пятьдесят томов его сочинений) за крупную сумму.

Вольтера называют ДЕИСТОМ (в духе английских буржуазных вольнодумцев XVIII века). Он старался доказать существование Божества, сотворившего Вселенную, в дела которой не вмешивается, оперируя доказательствами: космологическими, телеологическими (о творце и целесообразности), моральными.

Вольтер боролся против догматизма, подавляющего свободу воли, против религиозного фанатизма, суеверий и предрассудков, за религиозную терпимость.

Искусство и литература. М. Веллер

«Поправки к отражениям» М., ACT, 2020

Искусство, и прогресс социальный, и научные открытия — вещи разные. Литература есть не описание прогресса, но изучение и демонстрация души человеческой и акт эстетического креационизма.

Вместе с тем национальная особенность русской классической литературы в том, что она ненавидит активную жизненную позицию. В победу над несчастьями мы не верим, к величию державы отношения не имеем.

Иногда в творчестве писателей прорываются их комплексы. Ведь что ни пишет писатель, он всегда пишет свой автопортрет, его мысли и чувства воплощаются в его героях. Удачники презирались, в них видели знак скверны и подлости, заискивания перед верхами. Удачники литературу мало интересуют. А интересуют жертвы — как фигуры несогласия и обвинения власти и строя. Человек отчуждён властью от свершений и великих дел. Оппозиция власти превратилась в оппозицию активности, жизнелюбию, оптимизму (Акакий Акакиевич, Онегин, Печорин, Мышкин, Раскольников)… Русская литература — литература поражения и капитуляции. И как компенсация — тонкая жалостливая душа и глубокая умственная рефлексия. В русской поэзии это направление восходит к лермонтовскому:

Есть речи — значенье темно иль ничтожно,

но им без волненья внимать невозможно.

Не встретит ответа средь шума мирского

из пламя и света рождённое слово.

Жанр фантастики как жанр возник в XIX веке как история научно-технической революции. Её авторы писали о всемогуществе разума, победе гуманизма и светлом будущем. Но к 1914 году всемогущество человеческого разума и перегрев цивилизации привели к кризису.

В произведениях Стругацких в XX веке толерантность к извращенцам и идеологическим растлителям приводит к тому, что рабы насмерть воюют с освободителями, защищая своих стражников. Именно эти рабы пытаются управлять неведомыми и загадочными мощными машинами, использовать их на благо государства. Они не просто зэки в концлагере, они — в научной шарашке, они работают на прогресс, на цивилизацию будущего. Отсюда у Стругацких появятся прогрессоры — просветители-колонизаторы, законспирированные специалисты по имплантированию высшей культуры в отсталые народы. Последний фашистский путч подавлен, люди попадают в идеальное общество, в коммунистический рай. Для всех всего вдоволь. И что? Люди самоуничтожаются, разлагаясь заживо. Им больше нечего хотеть! И благополучная Земля превращается в ферму по производству желудочного сока. Нужного марсианам. И все довольны. Всё! Конец истории.

Слёзкин Юрий

Эра Меркурия. Евреи в современном мире. М., Новое литературное обозрение, 2007

Мне было бы куда приятнее жить на иждивении кого-либо другого, если бы это не налагало на меня обязательств и ярма рабства. Рабство — это покорность души слабой и низменной, не умеющей собой управлять. Кратес поступил гораздо решительнее: чтобы избавиться от пакостных хозяйственных мелочей и хлопот, он избрал для себя убежищем бедность.

Наиболее вероятное из нависших над нами несчастий — это НЕ преобразование всей совокупности нашего ещё целостного бытия, а его распадение и распыление.

Между тем нужно, чтобы мы жили под защитою права и власти, а не благодаря чьей-то милости.

Я питаю смертельную ненависть к тому, чтобы от кого-либо зависеть, и к тому, чтобы искать у кого-либо поддержки, если этот кто-либо не Я САМ.

Большинство наших занятий — лицедейство. Весь мир таков. Нужно добросовестно играть свою роль, но не забывать, что это всего-навсего роль, которую нам поручили. Маску и внешний облик нельзя делать сущностью, чужое — своим.

Поскольку моральные предписания, относящиеся к личному долгу, устанавливаются с трудом, неудивительно, что ЗАКОНЫ, упорядочивающие отношения между людьми, вырабатываются ещё труднее. В нашем праве так много несправедливости…

Призыв «ПОЗНАЙ САМОГО СЕБЯ» имеет важное значение. Он начертан на фронтоне храма Аполлона в Дельфах.

Платон: кто хочет познать чужую душу, должен обладать тремя свойствами: пониманием, благожелательностью и смелостью. Лучшие из природных свойств — гибкость и податливость.

Самые частые и тяжкие болезни — те, которыми мы обязаны своему воображению. Вот испанская поговорка: «Защити меня, Господи, от себя самого».

Ю. Слёзкин в своей работе «Евреи в современном мире…» пишет о том, что Ленин питал слабость к «народу умников», который был столь МЕРКУРИАНСКИМ: сплошь голова и никакого тела…

Фрейдизм, пишет Слёзкин, — доктрина, рождённая еврейской революцией XIX века. Он имел те же семейные корни, что и марксизм, разделяя его одержимость «отцеубийством» как борьбой со вселенским злом. Однако спасение, по Фрейду, было сугубо индивидуальным, временным и зависело от профессиональной компетенции человека. Иными словами — от его внутреннего, духовного содержания.

Сегодня же в информационном обществе человек стал внешним.

Бекбедер Фредерик

Вечная жизнь. Роман. Азбука, СПб, 2018

Автор пишет о генетически модифицированном человеке (ГМЧ), об отмене или инверсии старения, об отложенной смерти и возможности переноса сознания на жёсткий диск.

Он начинает с повсеместной увлечённости СЕЛФИ. Это для многих — движение вверх по лестнице известности от декартовского «Я мыслю, следовательно, я существую» к современному «Я позирую, значит, я существую». ЕСТЬ ТОЛЬКО ТО, ЧТО СНЯТО И ПОКАЗАНО. Другого попросту не существует.

Книги скоро исчезнут. Жизнь — это массовое убийство, бойня. 59000000 человек в год; 1,9 смертей в секунду; 158 857 — в день.

Конец ознакомительного фрагмента.