Смерть в губернской гимназии

Игорь Евдокимов, 2021

Губернский город С. потрясен убийством преподавателя гимназии. Коллежский регистратор Черкасов, волею случая возглавивший расследование, еще не представляет, какие темные тайны и пороки скрывала жертва. В поиски убийцы вовлечено партикулярное лицо – друг Черкасова, учитель Павел Руднев, недавно переехавший в город С.

Глава вторая

«Скверный барин»

Дав указание доставить покойного в Александровскую больницу, Гороховский вызвал в подкрепление Петрову еще двух городовых и приказал внимательно пошерстить вокруг места, где был найден Нехотейский. Затем им предстояло подняться вверх по течению реки по правому берегу. Самому Прокофию квартальный дал задание опрашивать по дороге дворников и жителей домов — не видали они чего прошлым вечером. Особых успехов от этих действий Черкасов не ждал — скорее всего, в воду преподавателя скинули не здесь, а значит в поисках улик можно уповать только на необыкновенное везение. Слишком уж большая территория получалась. Однако, одна надежда у коллежского регистратора все же была — Нехотейский был явно одет для более-менее торжественного случая, а значит пределов города, скорее всего, не покидал. Еще больше круг поисков сужало само расположение городских улиц — на другом берегу Свияги преподавателю делать было нечего, там пусто и никто не живет. Совсем на юг забираться — тоже не резон, значит, Инвалидную слободу можно исключить. Завод — тоже, вряд ли бы покойник отправился туда гулять при параде. А что остается? Улицы Сиротская, Солдатская, да Александровская — на одной из них, в укромном месте, поближе к берегу, Нехотейского ударили по голове и скинули в воду. Окрыленный этой догадкой, он, с позволения Гороховского, раздал дополнительные указания городовым. Затем Черкасов и квартальный вернулись обратно, в полицейскую часть, докладывать начальству, которое изволило приступить к исправлению своих обязанностей.

Известие о том, что на вверенной ему части произошло убийство, Сергей Иванович, как и ожидалось, воспринял в свойственной ему манере — громкой нецензурной бранью, в которой поименовал нехорошими именами и коллежского регистратора, и врача Покровского, и неизвестного убийцу, и (менее грубо и перекрестясь) незадачливую жертву. Потом поостыл и задумался. Ничего не попишешь: Нехотейский — не безродный крестьянин, труп которого, по предложению городового Петрова, можно было списать на утопление по пьяной лавочке. Гибель преподавателя гимназии, да еще и равного по чину самому приставу — аж целого надворного советника — можно сказать, столпа городского общества, нужно было раскрыть быстро. Да так, чтобы у губернатора и полицмейстера не осталось ни малейших сомнений: Богородицкий свое дело знает. А чтобы было на кого, в случае чего, свалить неудачу, пусть молодой Черкасов побегает, поразнюхивает, может — и найдет чего.

— Итак, Константин Алексеевич, — перешел от крика к опасно-ласковому мурлыканью Богородицкий. — Вот вам и подвернулась возможность проявить себя. Облекаю вас полным своим доверием и поручаю дознание гибели надворного советника Нехотейского. Как планируете действовать?

— Хм… — чуть стушевался Черкасов, бросил быстрый взгляд на Гороховского, но затем прокашлялся и начал. — Мне кажется разумным, в ожидании результатов осмотра тела и поисков городовых, обыскать дом Нехотейского, опросить его слуг, если таковые есть, и соседей. Также стоит наведаться в гимназию и поговорить с коллегами покойного. Возможно, это позволит восстановить его перемещения, и даст какую-то зацепку для раскрытия убийства по горячим следам. Если же нет — то будем отталкиваться от заключения врача и собранных показаний.

— Хорошо, Константин Алексеевич, вижу, что я не ошибся в своем выборе. Занимайтесь расследованием, а я пока доложу господину полицмейстеру. Юрий Софронович, помогите нашему молодому коллеге.

— Будет исполнено, Ваше Высокоблагородие! — вытянулся перед начальником Черкасов. Гороховский просто кивнул.

— Ну-ну, будет вам, Константин Алексеевич. Ступайте.

***

Черкасов проверил адрес-календарь и выяснил, что надворный советник Нехотейский Николай Михайлович проживал на Покровской улице, недалеко от дома своего бывшего патрона, директора гимназии Виноградова, отставленного от должности этой весной. Учитель занимал второй, верхний, этаж в симпатичном деревянном флигеле, входящем в усадьбу отставного полковника С. Туда-то и направились Черкасов и Гороховский. Квартальный надзиратель был человеком противоречивым. С одной стороны — хитрый, себе на уме, не упускающий шанса поживиться. С другой — дело свое он знал на совесть, за спокойствие своего участка ратовал без устали, и жители его любили. К Черкасову он относился чуть снисходительно, но с некоторой грубоватой симпатией. Самого коллежского регистратора несколько пугал грозный вид квартального и его привычка к месту и не к месту сыпать цитатами из Писания, но наличие рядом опытного квартального действовало на Константина успокаивающе. А спокойствие — это как раз то, чего неопытному коллежскому регистратору, впервые взявшемуся за расследование настоящего убийства, не хватало.

Помимо учителя, под его крышей проживали: молодой, франтоватый слуга (более подходивший для службы у какого-нибудь банкира и фабриканта, но никак не у преподавателя губернской гимназии), кухарка (деревенская баба, средних лет) и дворник, конечно же, из бывших солдат, следивший за порядком на всей усадьбе. Он, как и положено по должности, знал о жильце много чего, и рад был своими знаниями поделиться с полицейскими. Гороховский оставил беседовать с ним коллежского регистратора, а сам отправился допрашивать кухарку.

— Неприятный он был, Николай Михалыч-та, — сходу заявил дворник. — Вроде, детишек учит, а поди ж ты — то выпьет, то с нехорошими мужиками знакомство водит, то вообще ночевать не приходит.

— Да ладно тебе! — удивился Константин. — И его терпели?

— Ну, со старым директором-то они на короткой ноге, говорят, были. Да и не позволял он себе настолько открыто буянить — все за закрытыми дверями, только я, вон, да слуги об этом знали. А они чего? Он им платил, хоть и с опозданием, иногда. Чего ж хозяину косточки перемывать с пришлыми? Но, сдается мне, недолго бы такое продлилось. Помню, был Петров день, приезжает на извозчике Николай Михалыч, сам черней тучи. Я спрашиваю, «Вашбродь, случилось чего?». А он не слышит, знай, себе под нос бормочет. Я только краем уха слышу: «Ну, они тогда у меня попляшут, сами будут обратно просить!». А в другой раз пришел к нему посыльный, поговорили они о чем-то, а потом вылетает тот посыльный, а за ним жилец, злой, как черт, и кричит: «Поди прочь, и передай Федору Михайловичу, что на таких условиях я с ним говорить отказываюсь!». А я ж грамотный. Газеты, если достаются, читаю. Знаю, что Федор Михайлович — это директор их новый, гимназии-то. Вот, думаю, не все коту масленица, и за барина взялись!

— А что за мужики такие, нехорошие? — продолжил расспросы Черкасов.

— Да не знаю. С виду вроде приличные, не оборванцы, но на рожи взглянешь — перекреститься захочется. Я уж встал, как есть, в калитке, говорю — не пущу, шли бы вы отседова. А тут выходит Николай Михалыч, говорит — пусти. Я ему — как же я пущу-то, вы на них гляньте, вашбродь! А он меня дураком обозвал, говорит — то знакомцы мои, пусти. Вот так вот.

— И часто они ходили?

— Да, нет! Раза три-четыре всего и видел.

— А вчера?

— Нет, вчера не приходили.

— И рядом не крутились?

— Нет, что вы, я б заметил, у меня тут даже муха без спроса не пролетит, уж улицу свою я знаю.

— А вчера что Николай Михайлович весь день делал?

— Эт не скажу, я ж все во дворе больше, так что что он там дома делал не знаю. Забегал к нему днем паренек какой-то, с запиской. Сам Николай Михалыч сидел весь день у себя, а ближе к вечеру, как солнце уже садиться начало, выходит, весь разодетый, такой. Извозчик его уже ждал у ворот. Николай Михалыч сел и уехал. Я уж не стал спрашивать, куда — отучился. А то пару раз, вишь, пытался, да по шапке получил. С тех пор и не видал.

— А что за паренек?

— Да не знаю. Говорит: «Дяденька, а здесь учитель Нехотейский живет? Меня записку ему передать послали». Безобидный малец. Я позвал слугу учительского, тот забрал записку и унес наверх. Больше ничего не знаю.

— А на записке не было указано, от кого она? И была ли она запечатана?

— Нет, ничего не написано, и печатей никаких не было. Так, сложенный пополам лист.

— Спасибо за помощь! А звать-то тебя как?

— Василием, вашбродь, Семенов сын я.

— Спасибо еще раз! Если вспомнишь еще чего — найди меня в 1-ой части, а если я уйду куда-то — оставь весточку. Спроси Черкасова, Константина Алексеевича.

— Будьсделано! — браво отрапортовал дворник.

Гороховский, к этому времени, закончил допрос кухарки, и, судя по взглядам, которые на него кидала баба, оставил о себе неизгладимые впечатления. Ничего толкового, к сожалению, она добавить к рассказу дворника не смогла — да, барин был грубый, капризный, скаредный, и пропадал иногда ночами. Дальше настал черед слуги. Парня звали Дмитрием. От Черкасова не укрылись его хитрые, бегающие глаза и некоторая развязность манер. Константин опять отметил про себя, что парень не похож на слугу в учительском доме. Голос у Дмитрия оказался на удивление басовитым.

— Чем вчера Николай Михайлович занимался?

— Да ничем таким особенным. Они-с проснулись поздно, когда уже совсем рассвело. Потребовали завтрак. Манька-то уже сготовила, я просто поднял и стол накрыл.

— Манька — это кухарка?

— Она самая.

— Хорошо. А дальше?

— А дальше они-с работали. Закрылись в кабинете, велели не беспокоить.

— А ты?

— А мне сказали: «Не беспокоить», я и не беспокоил.

— А как же записка?

— Какая записка? — притворно удивился Дмитрий.

— Которую ты у мальчишки забрал, когда тебя дворник кликнул.

— Ах, это! Да-с, забрал.

— И?

— Что «и», ваше благородие?

–И что дальше с запиской? — Гороховский, доселе по привычке молчавший, начал терять терпение. — Мне из тебя клещами слова вытягивать?

— Отдал Николаю Михайловичу, — пробасил Дмитрий и замолчал. Константину хотелось зарычать.

— А он что?

— Прочел, думаю. Он, как записку забрал, сразу меня отпустил.

— Ты не видел, как он ее читал?

— Нет.

— И не видел от кого записка?

— Нет, — слишком уж притворно замотал головой слуга.

— Да ладно тебе, — нехорошо усмехнулся Черкасов. Несмотря на молодость и некоторую наивность, он уже понял, каким любой полицейский чин предстает в глазах обывателя. Обычно его это скорее печалило. Однако, для пользы дела, он мог и подыграть — изобразить эдакого беспринципного молодого рвача, в погоне за продвижением по службе готового «перемолоть» любого мелкого человечка, попавшегося на пути. — Я же вижу глаза твои хитрые. Вот ни за что не поверю, что ты удержался и не прочитал незапечатанную записку!

— За что вы на меня напраслину возводите? — ненатурально оскорбился Дмитрий.

— Напраслину? А давай мы с тобой не здесь потолкуем, а в участке? — разгадал настроение Черкасова квартальный и скорчил свирепую рожу, что, с его бритой головой и загорелым лицом, было несложно. — Упрячу тебя в «холодненькую» на денек, сразу станешь разговорчивым.

— Не за что меня прятать, ваше благородие! — возмущенно пробасил Дмитрий, но глаза его испуганно заблестели.

— Думаешь, я не найду? Всякий, делающий грех, делает и беззаконие; и грех есть беззаконие! Ибо нет различия, потому что все согрешили и лишены славы Божией! — угрожающе повысил голос Гороховский, не сводя глаз со слуги. Этого хватило — тот сник, потупил взгляд и начал говорить.

— Ну, прочитал. Женский там почерк был. «Буду ждать в назначенный час». И все.

— А что хозяин?

— Я, когда уходил, видел, как он открывает записку. Лицо у него довольное было.

— И не знаешь, от кого записка?

— Не знаю. Не было у хозяина женщины постоянной.

— А непостоянной?

— Может, и была. Он раз или два в неделю уходил и на ночь домой не возвращался.

— Куда?

— Точно не знаю.

— А не точно?

— Думаю, на Солдатскую.

— Да ладно! — опешил Черкасов. Солдатская улица, особенно в той части, которая прилегала к реке, была мерзким местечком. Там находилось сразу несколько домов терпимости, как официальных, так и подпольных, а «безбилетных» девок так вообще не счесть. Бывали места и похуже, конечно — номера «Китай», например, но бывали и значительно лучше. Представить себе учителя гимназии, скрытно спешащего на встречу с продажными девками на Солдатской улице Константин мог с трудом.

— Он ездил к Банцекову, одно время, — назвал Дмитрий относительно роскошный для губернского города «кафе-шантан» у волжских пристаней. — Потом поиздержался, и более его туда не пускали. Но он продолжал пропадать куда-то по ночам, поэтому, думаю, нашел место по карману.

— Очаровательно, — покачал головой Черкасов. — А что можешь сказать про мужиков, которые к твоему хозяину приходили?

— Ничего, он всегда меня из комнаты выгонял, — поймав взгляд Черкасова, он быстро добавил. — И говорили они тихо, из-за двери не слышно. Но думаю, что они тоже оттуда, с Солдатской. Или еще из какого-нибудь веселого заведения, из тех, где девки есть, и в карты играют.