Дрёма. Роман

Игорь Горев

Подросток – чистый холст, на котором, однажды, будет нарисован портрет. Художников будет множество: родители, маститые мастера, сверстники, улица, время и события, он сам. Но каким быть портрету: торжественным, приукрашенным позолоченными вензелями, или обыкновенным карандашным наброском, стандартным фотоснимком… А лучше живым, правдивым, вдохновлённым Любовью. Читайте необыкновенную историю самой обычной судьбы. Читайте и размышляйте, ищите свой путь: «Поводырь проведёт, но не сделает зрячим».

Глава шестая. Что реальность: вдох, выдох или пауза между ними

* * *

Дрёма, наконец, вырвался из теснины городских улиц и вышел к морю. На раскалённой гальке, разморённые ворочались под солнцем отдыхающие. Дрёма не стал задерживаться, перелез через ржавые прутья. Преодолел несколько преград в виде наваленных бетонных блоков и бун и оказался в уединённом месте. Курортники, по причине лени, сюда заглядывали редко, а местные только по выходным и опять же одинокие рыбаки и стареющие романтики в поисках тихого плёса.

Дрёма разделся, положил на шорты тетради и с разбега бросился в море. Вода приятно холодила. Он отплыл от берега, поднырнул и проплыл под водой несколько метров. Неподвижное песчаное дно опускалось полого вниз и совсем пропадало, тонуло в сине-зелёной глубине. Было немного жутковато, от сочетания пустынности и колыхающихся на песке теней. Редкие стайки рыбок напоминали Дрёме неземные бесплотные существа, сверкающие чешуёй и слаженностью движений. Может ангелов, случайно залетевших в солнечный лес? Тонкие лучи были похожи на необычные стволы деревьев с кронами где-то над поверхностью. Стайки распадались и потом снова быстро неуловимым глазом движением соединялись, усиливая впечатление неземного, бессмертного. И страх перед близкой бездной пропадал. Дрёме хотелось подплыть к этим стайкам и вместе с ними, уподобившись им, также беспечно и безмолвно парить в солнечном саду, среди радостных бликов. Если бы не лёгкие. Их сдавливало и приходилось покидать удивительную сказку.

Дрёма вынырнул глубоко вдохнул и поплыл широкими саженками от берега. Снова нырнул. Сказочная идиллия не повторилась. Лучи напоминали теперь вырванные и лишённые корней солнечные деревья. Они беспомощно зависли над бездонной пропастью, прежние краски сгустились, и в них не было прежней прозрачности и света. Полная неопределённость и предчувствие хаоса.

Одно море и такие разные глубины. И жизнь. Бездна притягивает её и пугает: что там и хватит ли воздуха в лёгких? Где в тебе больше откровения жизнь, там где вдох и погружение или там где возвращение и выдох?

Дрёмины мысли были настолько захвачены отцовскими записями, что и теперь он про себя повторял их, тем более что они были так созвучны с мальчишескими ощущениями. Может и отец, вот так же лежал когда-то на поверхности волн, опустив голову в воду, и пытался связать собственную жизнь, и те глубины, что были под ним, и, то бесконечно высокое небо, что вырастало из его спины наподобие крыльев, раскрывающихся так же широко и бесконечно.

И где теперь мысли отца, а где его собственные? Отец писал, что он решил вернуть себе детство. Не физическую немощь, но духовное начало — открытое, незлобивое, неагрессивное восприятие мира. Он шёл ко мне, а я рос навстречу к нему. В какой-то миг мы встретились, не так как встречаются двое прохожих, взглянули, оценили и разминулись; но мыслями. Мироощущением. Духом…

Стоп! Кто сейчас говорит во мне? Дрёма прислушался. В ушах знакомо шумело море, похоже на шум в ракушке, только многократно усиленный. Он сгруппировался и принял вертикальное положение. Над головой, совсем низко пролетела чайка и с любопытством посмотрела на купальщика. Он проводил птицу взглядом и решил возвращаться.

Неожиданно налетевший ветер поднял лёгкую зыбь на воде. Берег медленно приближался…

Чужой берег. Незнакомый!

Дрёма покрутил головой, сердце учащённо забилось — он не узнавал место. Ни пляжа с железнодорожным мостом, ни ржавого забора, ни прежних нагромождений железобетонных конструкций и буны словно утонули под водой, ничто не напоминало ему тот пляж, на который он вышел по узкой захламлённой улочке. Дрёма даже перестал грести руками и ногами. Вместо насыпи — дикие камни и кипарисы, дальше начинался пригорок, покрытый густыми зарослями, они — заросли — будто поглотили всё, что было построено и нагорожено человеком. Город с его привычными ломанными очертаниями — исчез! Исчезли не только частные дома. Начисто пропали пятиэтажки и, что совсем невероятно, — высотки. Те самые высотки, что ещё недавно вознеслись под облака и кичливо взирающие оттуда и на город и на горы.

Дрёма хлебнул морскую воду и закашлялся, событие настолько поразило его, что он начал незамедлительно погружаться в воду. И лишь инстинкт самосохранения заставил его быстро опомниться и, что есть сил, грести к берегу. Он задыхался и кашлял. Красивый кроль, которым он не раз хвалился перед сверстниками, теперь напоминал судорожные движения новичка.

Вот и дно. Подросток быстро выбежал на пляж и затравленно начал оглядываться вокруг. Заметался. Быстро, задыхаясь, пробежал в одну сторону, потом, так же быстро и спотыкаясь, в другую.

Остановился, широко раскрытыми глазами глядя на кипарисы и древние дубы. Так смотрят на нечто совсем поразительное, выходящее за рамки понимания и здравого смысла: я вижу, я ощущаю, я пытаюсь осознать, но мой разум отказывается воспринимать увиденное и воспринятое собственными чувствами.

Нескладное тело неожиданно, несмотря на то, что солнце продолжало нещадно палить, задрожало в ознобе. Дрёма прижал локти к животу, и скорчился на камнях, будто его скрутило болью в животе, и взгляд был соответствующий: страдающий.

— Где я!? Что со мной?..

Он заплакал, заплакал навзрыд. Его тело конвульсивно сотрясалось, а голова болталась, так что со стороны можно было испугаться: как бы не оторвалась совсем. Из гортани сами собой вылетали членораздельные звуки:

— Что это?.. Что со мной?.. Где я?.. Папа… Мама…

И снова:

— Что это? Что со мной…

Вскоре истерика утихла, исчерпав невидимые резервы организма. Дрёма сидел неподвижно и не моргая, нервное движение груди выдавало в нём жизнь и подсказывало: вы ошиблись — я вовсе не скульптура гениального творца, я живой.

Солнце было в зените. Первыми это ощутили плечи мальчика. Они нетерпеливо заёрзали под кожей, ладони пытались спасти их и только усилили неприятные ощущения.

Дрёма вскочил и бросился к воде. Уже вбежав по щиколотку, он словно сумасшедший споткнулся об воду, хватаясь за воздух руками, беспомощно шлёпнулся в воду. Тут же вскочил в полный рост и выскочил на берег. Не выбирая дороги, смешно приседая, когда острые камни впивались в стопу он, тем не менее, добежал до того места где лежали его вещи, небрежно брошенные на гальку. Сверху лежала тетради.

— Что же происходит? Вот же вещи! Мои вещи! Где люди?.. Пляж?.. Железная дорога где?.. Куда пропал целый город!..

На глазах снова навернулись слёзы. Они застлали незнакомую местность, и хоть на минуту примирили его с ней.

— Что теперь делать? Скажите мне, что дела-ать!..

То ли солнце высушило слёзы, то ли хранилище слёз иссякло, но плакать он перестал. Глаза часто заморгали, пытаясь таким образом выдавить хотя бы ещё одну слезу и, соглашаясь с тщетностью попыток, застыли уставившись в точку, выражая таким образом своеобразный протест против взбунтовавшейся реальности: я отказываюсь понимать! С тем же выражением на лице он начал машинально одеваться, путаясь в вещах и в предназначении рукавов и воротника. Тут до него донёсся слабый побрякивающий звук. Он прекратил одеваться и прислушался, звук повторился.

— Эге-гей! Кто-нибудь!

Схватив тетради, Дрёма бросился на звук, продевая на ходу руки в рукава.

По высокой высохшей траве шла девочка примерно одного с ним возраста. Она обернулась на крик и остановилась. Дрёма бежал как оголтелый, почему-то вприпрыжку и размахивая одной рукой над головой беспрестанно выкрикивая:

— Девочка! Девочка!

Девочка понаблюдала и, не выдержав, фыркнула подлетевшему «кавалеристу».

— Ну, девочка. И что дальше?

— Дево…

Дрёма, не договорив, остановился, как вкопанный, с широко открытым ртом. Незнакомка, продолжая улыбаться, прищурено оглядывая нескладную фигуру:

— Чего бегаешь-то? Людей пугаешь? Так разве можно себя вести?

— Я… А ты чего!

— Чего, «чего»?

Дрёма вытянул руки и, ничего не говоря, красноречиво указал на многочисленные странные украшения, которыми девочка была обвешана с ног до головы. Среди сверстников он уже привык ко всяким странностям, и к серёжкам в ушах мальчишек и к пирсингу, и прочим причудам своего времени, но, то, что увидел теперь, всё-таки заставило удивиться. Незнакомка, в свою очередь, с не меньшим интересом рассматривала Дрёму, прикрыв глаза от слепящего солнца.

— Странная ты какая-то. Откуда?

— Это ты странный. Носишься тут, орёшь как сумасшедший. И к тому же, — девочка резко вскинула руки над головой и жестом, выражающим полное несогласие с внешним видом чужака, закончила фразу, — ни единого Я! Ну даже самого обыкновенного Ярода, и того нет! Ты кто? Откуда? Ты же не ожившая коряга?

Дрёма выслушивал девчоночьи глупости не произнеся ни слова в ответ и продолжал беззастенчиво пялиться на неё. Зрелище для него более чем странное. Негр, обвешенный с ног до головы бусами и прочими ракушками, вызвал бы в нём меньший протест. Ему, если честно, стало бы намного легче — ах, так я попал в Африку. Каким образом, это уже второй вопрос. А тут обыкновенная девчонка, он присмотрелся: у них в классе есть похожая — Люська Ветрова. Точно! И платье? Ну и пускай несколько старомодное, эти девчонки готовы моду менять чуть ли не каждый месяц. Но зачем, зачем она обвешалась так украшениями. Не то, что бы некрасиво — неудобно! Тяжело, в конце концов, таскать на себе столько металла! Можно подумать что какой-то ювелир перепутал размеры и начал отливать украшения многократно увеличенные. Например, шею девочки «украшало» выпуклое кольцо толщиной не менее двух пальцев, к кольцу умело была припаяна длинная цепь, свисающая почти до земли и оканчивающаяся массивным шаром с кулак взрослого мужчины. Шею кроме того обременяла цепь до пояса, на которой висел брелок в виде двух скрещивающихся латинских букв «V». Они накладывались так, что отдалённо напоминали другую латинскую букву «Х». Пальцы, кисти и локти «металлистки» украшали ещё с дюжину колечек, цепочек и брелоков. Украшали — это ещё вопрос.

Девочка смутилась под таким пристальным взглядом, и грубо спросила:

— Ты чего уставился?

И когда ей не ответили, повторила:

— Я тебе говорю, оглох что ли?

Тон девочки возымел своё действие: Дрёма отвлёкся от созерцания и смутился:

— А? Чего… Ну да — кричал.

— Ты что перегрелся на солнце — ведёшь себя как-то чудно.

— Я понимаешь… я потерялся. Совсем потерялся. А тут ещё ты…

Дрёма отвернулся, ему не хотелось, чтобы эта девчонка видела, как он плачет.

На незнакомку, наоборот, слёзы этого странного паренька произвели обратное действие. Ей стало жалко его и, при всей несуразности его внешнего вида, он располагал к себе.

— Не расстраивайся так сильно, что-нибудь придумаем, — и неожиданно для себя самой она подошла к нему и погладила по плечу.

Дрёма сразу успокоился. Вытер глаза и улыбнулся:

— Да. Меня зовут Дрёма.

— Дрёма? Странное имя, — улыбнулась в ответ девочка, — а меня Надя.

— Тоже странное имя.

И они рассмеялись вместе.

— Слушай Надя, а что это на тебе такое?

— Это? Я.

— Нет, я знаю, что ты — это ты. Я спрашиваю об этих кольцах, цепях и… кандалах.

— Сам ты «кандалах». Я же тебе объясняю — это мои Я.

— Я? — он перестал улыбаться, — как Я?!

Видимо его взгляд был настолько выразительным, а вид ошарашенным, что заставило и Надю стать серьёзной.

— Ты очень странный, — она строго оглядела Дрёму. — Значит, говоришь, потерялся. Так, так. А как потерялся? Расскажи.

— Да я и сам толком не пойму.

И Дрёма вкратце поведал Наде всю свою историю, начиная от дороги на пляж. Надя слушала внимательно, иногда удивлённо произнося:

— Тут город? Буны?

И оглядывалась вокруг, будто пыталась представить себе здесь и «город» и «буны». Пожимала плечами и продолжала слушать.

— Да, Дрёма, в такое трудно поверить. Признаюсь, — Надя сжала губы, — я пытаюсь. Получается не очень. Одно убеждает — твоя одежда и то, что ты не носишь Я. Совсем не носишь — нездешний. Удивительно.

Дрёма располагал к себе. Он не рисовался как многие её знакомые и одноклассники. Вёл себя просто. Ну и пусть у него нет Я — обретёт. И тут Надю озарило:

— По-моему я знаю кто ты?

— Кто же?

— Ты чужой.

— Чужой? Это как? — Дрёма опешил от такого вывода. — И что теперь?

Мальчик насторожился в слове «чужой» слышалось некоторое отторжение.

— Не совсем чужой. О других я слышала и мы изучали по географии, о тех, что живут за рубежом. Там у них тоже есть Я. Только форма несколько иная. Смешно, представляешь, Ярод у них бывает, и квадратным, и словно морской ёж — колючим. Неудобно ведь! Круглый куда удобней… Правда? — Надя махнула рукой, — нашла, у кого спрашивать, — и тут же продолжила, — а цепочки овальные и даже закрученные. Хм.

Надя замолчала. Молчал и Дрёма стараясь понять и не понимая — она совсем не шутила.

— Так, где же я? И чужой?

— Не расстраивайся так. Мне папа рассказывал. Есть такие чужие, которые, вроде как и не чужие совсем. Ну, ты понимаешь!

— Не совсем.

— Тяжело с тобой, — Надя отчаянно всплеснула руками, — папа их ещё чудаками назвал. Мол, имеются такие, кто Я не носит. Как так можно!?

— Чудаки? Знаешь, моего папу иногда называли чудаком. Редко, правда. Чаще крутили пальцем у виска… Папы больше нет.

— Ну, ну не расстраивайся так.

Надя смотрела на опущенную голову, и ей стало жалко Дрёму:

— У нас чужих принимают. Получишь Ячу и всё. Делов-то. Мне слово чужой, если честно, тоже не нравится. Но людям так проще: кто не похож на них — значит чужой. Так проще жить. Понял?

— Чужой, так чужой — ничего не поделаешь, — вяло улыбнулся Дрёма, — хотя по мне так уж лучше чудак, только без пальца у виска, — поспешно добавил он.

Надя обрадовано хлопнула в ладоши. Она была довольна собой, что нашла формулу примирения Дрёмы с местными.

— А чудакам, папа говорит, трудно в жизни. Чужой, глядишь, и своим стать может. А что?

Дрёма слушал Надю и потихоньку примирялся с новой реальностью. Люди везде похожи. То, что приключилось с ним, хоть и необыкновенно, но «раз произошло — примирись и душе спокойнее и разум ясен». Будем обживаться.

— Что дальше, Надя?

— Дальше? — девочка замялась, — а дальше пойдём ко мне. Я так понимаю, у вас тут своего дома нет, — шутливо развела она руками.

Дрёма повторил её жест.

— Вот. Я всё объясню маме. Она добрая — поймёт, и на первое время останешься у нас. Потом… потом из города приедет папа, он у меня знаешь какой умный, вот, значит. Думаю, он найдёт решение и твоей задачи.

— Хорошо бы. К вам как-то неудобно идти. Никто меня не знает, и тут: нате вам, здрасьте!

— Можешь оставаться здесь, посреди пляжа. А я пошла. Тоже вариант.

— Хорошо, я с тобой.

— Вот и прекрасно.

Заметив с какой поразительной ловкостью управляется Надя со всеми своими цепочками и «кандалами» Дрёма не выдержал и спросил:

— И всё-таки, мне непонятно, зачем вы таскаете такую неудобную тяжесть? Можно хотя бы уменьшить их.

— Как говорят нам учителя и старшие: «Я должно весить, чтобы чувствовать». А неудобства… какие неудобства?

Девочка прошла несколько шагов, остановилась и, нахмурив лоб, обратилась к Дрёме:

— И будет лучше при взрослых, и не только, не упоминать о тяжести и неудобстве Я. Если честно, то и мне неприятно, — и она с какой-то нежностью погладила многочисленные свои Я. — Ладно, прощаю, — заметив сконфуженный вид мальчика, весело рассмеялась Надя, — прощаю, прощаю. — Покровительственно похлопала она его по плечу.

Сделав несколько шагов по грунтовой дорожке она снова остановилась:

— Давай-ка я лучше расскажу тебе, что значит Я для всех нас — прикованных.

Дрёма не сдержался:

— При-ко-ва-нных!

Весь вид и взгляд Нади был более чем красноречивы: не трогай святое!

— Умолкаю и слушаю.

— И правильно сделаешь.

Надя была хорошей рассказчицей. И вскоре Дрёма узнал, что жителей называют прикованными, потому что, и сама страна называется Прикованная. А всевозможные Ярод, Яим, Явирт, Ясан, Яраб, Яжив и прочие Я, служили здесь тому же, чему служат в его мире паспорта, флаги, гербы, прописки, погоны, кокарды, удостоверения, мантии, сутаны и прочие условности необходимые для персонификации и водворения тебя, как личности на отведённое место. Так же он уяснил: само кольцо называется Я, а цепочка и «брелок» конкретизируют название, например: Ярод.

Когда Дрёма начал дёргать девочку за всевозможные цепочки и смеяться над нелепостью этого «железного хлама», то встретил неожиданный и жёсткий отпор:

— Да иди ты!..

Девочка демонстративно зашагала дальше, надув губы, потом обернулась и добавила:

— Куда хочешь, понял!

— Извини. Я поступил глупо. Да и как я могу надсмехаться, когда и наш мир устроен практически так же. Смешно и нелепо.

— У вас может смешно и нелепо, — примирительная улыбка озарила лицо девочки, — а вот мы — прикованные — не жалуемся и даже гордимся приобретением каждого Я. Уяснил горе-шутник.

— Уяснил.

— Прощаю, — подражая важным персонам, произнесла Надя и захлопала в ладоши.

А хлопают здесь так же, как у нас, с одной разницей: цепочки позвякивают.

Мир был восстановлен.

— А что обозначает вот этот… Я?

Дрёма указал на локтевой сгиб левой руки, там находилось кольцо с длиной цепочкой и брелок в виде раскрытой книги.

— Это? Ягим. Он говорит, что я учусь в гимназии, куда переходят после пятого класса. Малолетки учатся в школе и носят Я поменьше — Яшкол, в форме ручки…

За поворотом тропинки послышалось громкое позвякивание. Кто-то откашливался.