Восемь с половиной часов

Игорь Анатольевич Верещенский, 2017

Старая школа, затерявшаяся в непроходимых лесах. Что таят её обшарпанные стены, мрачные коридоры и ветхая деревянная комната на третьем этаже? Группа студентов отправляется туда, чтобы сделать репортаж для выпускной работы в университете. Буреломными дорогами они добираются до ближайшей к школе деревни, давно покинутой жителями. Один только странный старик любезно соглашается проводить их в школу. Но реальность заканчивается, едва они ступают за порог комнаты третьего этажа, как заканчивалась она в своё время и для детей, попадавших туда же.

1

Мальчики готовились ко сну. Федя уже переоделся и решил пару минут перед сном, пока ещё не зашёл наставник и не велел гасить лампы, почитать интересную книгу, присланную ему отцом. Книга лежала на тумбочке; тусклый свет керосиновой лампы проникал сквозь грязноватое стекло и скудно освещал страницы, куда так тщательно вглядывался мальчик, лёжа на боку и подперев голову рукой. Пёстрый и наполненный событиями мир книжных приключений отвлекал его от суровой действительности, а подвижный детский ум, ещё не лишённый зачастую покидающей нас с возрастом способности фантазировать, предавал каждой строке особое значение, каждое происшествие сопровождал бурей эмоций, какими возможно и не обладал автор книги, а каждое восклицание отважных героев преображал чуть ли не в заклинания невероятной силы. Феде всегда нравилось читать, и читал он увлечённо, за что даже становился пару раз объектом шуток со стороны других мальчишек; впрочем, он на это не обращал большого внимания. Остальные мальчики (в комнате их всего было девять) тоже ещё не спали. Кто-то читал, кто-то писал письма родителям, скрепя пером по бумаге, трое о чём-то болтали. Всего в комнате стояло десять кроватей, без каких-либо перегородок, разделяло их лишь пространство шириной с метр, в котором около стены помещалась тумбочка — в верхней её части была открытая полка, остальные внутренности скрывались дверцей, разумеется, без замка. Одна кровать пустовала — тот мальчик погиб не так давно; как всем коротко объяснили — упал с дерева (правда, лазающим по деревьям ни разу замечен не был).

В комнату с взволнованным видом, запыхавшийся, ворвался Федин друг и «сосед» Миша и набегу прокричал:

— Федька! Тебе лучше спрятаться. Погоняло идёт, и похоже он очень зол на тебя!

Федя, с трудом оторвавшись от страниц, быстро убрал книгу в тумбочку, за дверцу (пусть это никогда и не помогало, если случался обыск — впрочем, книги ведь не были запрещены) и забрался под одеяло, хотя и это было бесполезно. Погоняло — так они называли своего наставника, или лучше сказать — надзирателя, высокого мужика средних лет, с усами, в неопрятной одежде и вечно злого. Даже в те редкие моменты, когда он был в относительно хорошем расположении духа, он не позволял мальчикам бегать во дворе или шуметь, заставляя тихо сидеть в этой огромной спальне; в периоды же ярости он хватал того, кто, по его мнению, нарушил дисциплину, и всыпал ему кнута в специально отведённой для этого комнате. Если же нарушителю посчастливилось куда-нибудь убежать или спрятаться, то кнута уже получал тот, кто был, как ему казалось, соучастником преступления, а фактически — первый попавшийся под руку.

Зная это, все мальчики после Мишиных слов, как по команде, прекратили свои занятия и забрались в кровати. Благодаря деревянному полу тяжёлые уверенные шаги наставника разлетались на всю школу. Слышны они были и в спальне, где одна за другой гасли керосиновые лампы, оставляя запах подгоревшего фитиля и лёгкий дымок в воздухе. Шаги затихли у двери в спальню, и следующую секунду та отворилась, поддаваясь резкому движению сильной руки. Раздался низкий грубый голос:

— Легинский! За мной живо. Тебя вызывает директор.

Федя лежал не шевелясь, надеясь на некое чудо. Может быть, что он станет невидимым или провалится сквозь кровать. Или что свалявшееся ватное одеяло, под которым он прятался, станет непреодолимым стальным щитом — даже в таких ситуациях фантазия не оставляла его. Но наставник не стал повторять дважды. Тем же уверенным шагом он вступил в темноту спальни. Свет не нужен был ему — расположение всех кроватей он знал наизусть, да и сквозь окна проникало достаточно света от холодной декабрьской луны. Нащупав через одеяло ногу мальчика, он с такой силой дёрнул за неё, что тот вылетел с кровати в проход вместе с одеялом и подушкой, ударившись подбородком о низкую заднюю спинку кровати и уронив аккуратно сложенную школьную форму с табуретки рядом. Заплакал, или заскулил от боли. Наставник таким же резким движением, только теперь за руку, поставил его на ноги и быстро повёл в коридор. Никто больше не шелохнулся. Здесь никто ни за кого не заступался — уж слишком суровым было наказание. Тем более если вызывает директор.

Наставник с Федей вышли в коридор, дверь закрылась и снаружи щёлкнул большой навесной замок — это означало, что Федя сегодня уже не придёт. И возникали сомнения, придёт ли вообще. Старшеклассники рассказывали, что иногда провинившихся вот так уводили, и они уже не возвращались, объясняя это потом тем, что за плохое поведение они были отправлены домой, либо объявлялись «упавшими с деревьев».

Федя угрюмо шёл по тускло освещённому коридору за наставником, рука которого больно сжимала его запястье. Можно было догадаться, что тому натерпится всыпать ему кнута, но сначала нужно отвести к директору, в помещения третьего этажа. Поэтому каждый раз, как Федя хоть чуточку отставал, следовал резкий рывок вперёд, добавляющий боли в руке, и рычание сквозь зубы:

— Шевели ногами!

Сопротивляться у него и в мыслях не было. Он знал, за что его наказывают. Вот уже четыре раза он сбегал из школы в деревню, находившуюся неподалёку, под склоном холма, на котором и возвышалась школа, окружённая густым парком, порой напоминающим лес. Там, в деревне, в крайнем доме его угощала пирогами красивая молодая крестьянка, всегда в одном и том же красном простом платье с передником или фартуком спереди, с добрыми глазами и руками, пахнущими тестом. В грязном дворе у избы всегда копошились куры и гуси, туда-сюда сновали хозяева-мужики, вечно чем-то занятые, и Феде было приятно сюда приходить, поскольку от этого двора и избы веяло теплом, добротой и зажиточностью. Последним могла похвастаться и школа, но никак ни первыми двумя чертами. Федя пробирался через двор и садился в тёмных сенях, наполненных различными приятными запахами разных съестных заготовок, в зависимости от времени года. Его вскоре кто-нибудь замечал, а иногда и сама молодая хозяйка, обычно занятая на кухне, тем более что дверь в избу в тёплое время года зачастую была открыта; и она обязательно выносила ему что-то вкусное, добавляя свою замечательную улыбку. Там Федя мог сидеть часами, забывая обо всём под убаюкивающие звуки деревенской жизни, доносящиеся со двора, и ему ни за что не хотелось возвращаться в школу, наполненную угнетающей, словно выжидающей чьего-нибудь крика тишиной. Когда уже стало прохладно на улице, хозяйка пускала его в дом на кухню, где он имел счастье бесконечно наблюдать за её домашними хлопотами. Но всё хорошее рано или поздно заканчивается: за ним обычно приходил не сам наставник, а сторож или дворник, брал за руку и вёл в школу по темной грязной дороге со свисающими над ней ветвями высоких деревьев. А в школе его уже поджидал злой как осенняя муха наставник, и следовало наказание. Сначала это были изнуряющие работы по школе с утра до вечера, и уроки, которые необходимо было выучить, тоже при этом никуда не исчезали. После третьего раза, кроме работ, последовало и наказание плетью, часто практикуемое в этой школе. И вот в начале декабря, когда шрамы на спине почти затянулись, Федя снова сбежал. Хозяйка хоть и рада была ему, но его вымотанный вид явно её расстроил, и она советовала не приходить к ней больше. Едва он собрался уходить сам, как в избу ворвался на этот раз уже наставник. Он ударил его и пытавшуюся заступится хозяйку, схватил его за руку и потащил в школу. Наказания кнутом не последовало, что означало, что его ждёт что-то худшее. Ходили слухи среди учеников, что есть ещё одно наказание, имеющее целью причинять не физические, а психические страдания, и что занимается этим уже сам директор.

Вот — эта тёмная дверь в стене коридора, которую старались обходить стороной все ученики — дверь на третий этаж. Теперь она открылась, повинуясь сильной руке надзирателя. Тот впихнул Федю на лестницу сразу за дверью и велел идти наверх, добавив, что директор ждёт его. Сам он за ним не пошёл, а только наблюдал снизу, как Федя, изредка всхлипывая, нерешительно ступает по старым деревянным ступенькам крутой лестницы, ведущей к такой же двери наверху, рядом с которой горела единственная на всю лестницу тусклая лампа.

— Входи! — послышалось приказание снизу, усиленное вытянутым деревянным помещением.

Федя толкнул легко поддавшуюся дверь и вошёл в столь же тускло освещённый холл со шкафами вдоль стен, несколькими письменными столами и диваном с деревянными подлокотниками.

— Закрой дверь! — снова голос снизу.

Федя повиновался, осторожно притворив за собой дверь, выглядевшую с этой стороны, кстати, куда лучше. Примерно по середине левой стены комнаты, между шкафов, находилась полуоткрытая дверь, оттуда в эту своеобразную «прихожую», как догадался Федя, струился яркий жёлтый свет. Остальные две двери, тоже между шкафов, казались наглухо закрытыми. Федя даже смог разглядеть на них тяжёлые навесные замки. Стараясь ступать бесшумно, он заглянул за эту единственную открытую дверь. Снова он увидел стеллажи с книгами, но к ним добавились большие шкафы с какими-то странными предметами — как показалось Феде, весьма бесполезными. Там лежали, кроме горшков и кувшинов различной величины, какие-то небольшие коряги — то ли кости животных, то ли причудливые ветки деревьев; злобные, усмехающиеся, угловатые маски и изображения непонятных тварей, вероятно чертей, вырезанные из дерева или кости; банки с неизвестным содержимым или, зачастую, пустые. Самый верх шкафов украшали чучела птиц. Было в шкафах и много мелкой ерунды, вроде выполненных в совокупности с резными животными и злобными масками чернильниц, перьев и других разукрашенных принадлежностей для письма. Яркий свет обеспечивала большая люстра с множеством керосиновых (а может, газовых) ламп среди чистого прозрачного хрусталя. Но то, что Федя смог рассмотреть точно — в центре этой композиции в шкафу красовался большой череп лошади с торчащими зубами, половина которых выпали, в основном по бокам. Череп видимо был достаточно старый, о чём говорил его коричневатый оттенок. Всё это интересно было рассматривать, Федя даже забыл, что впереди его ждёт неизвестное и вероятно очень суровое наказание; он словно попал в средневековую лавку из своей книжки. Но только он увидел череп, как в глубине живота стал зарождаться страх, быстро расползающийся металлическими нитями по всему телу. Федя уже хотел отступать назад, как справа раздался довольно приятный и приветливый голос:

— А, заходи, Фёдор. Я тебя давно поджидаю.

Мальчик вздрогнул, отвлёкся от созерцания черепа и взглянул вправо. Хоть голос и был приветливым, даже сладким, но в нём всё же проступали нотки злобной усмешки.

Справа настежь распахнутая дверь открывала вид в кабинет директора. Федя смог разглядеть там край большого стола, кресло, часть окна и опять же край шкафа. Страх прошёл, сменяясь на крайнюю степень недоверия. Он подошёл и заглянул в кабинет. Директор сидел за большим резным тёмно-коричневым столом, выполненным буквой «Г», стол как бы охватывал его с левой руки. Это был человек лет шестидесяти, с седеющими волосами некогда тёмного цвета, с небольшой лысиной и объёмными усами, делающими его старше и придававшими доброты его достаточно суровому, серьезному лицу. На нём был тёмно-серый сюртук, явно не отвечающий ни вкусам современной моды, ни общей цветовой гамме кабинета, в которой преобладали коричневые насыщенные тона. Сюртук же казался старым и немного выцветшим. На столе лежали бумаги, несколько книг, стояли чернильницы, лампы, пепельницы, ещё какое-то барахло. В одной из пепельниц, в основании которой в ужасе метались застывшие в кости черти, лежала недокуренная толстая сигара.

— Не бойся, присаживайся, — пригласил директор, указывая на одно из кресел около шкафа у правой стены, на некотором отдалении от стола. Рядом со столом кресел не было. Федя сел на край кресла, сложил руки между колен. Директор посмотрел на него, помолчал, передвинул какие-то бумаги на столе, снова посмотрел, о чём-то раздумывая. В школе директора видели мало, только если он выходил, чтобы куда-то ехать. С важным видом по школе он не расхаживал и работу педагогов не проверял, поручив эти заботы нескольким управляющим с различными уточнениями к их должности, вроде «управляющий хозяйственной частью», «управляющий учебной работой» и т.д. А сам он сидел у себя наверху, и никто не знал точно, что он там делает. Ходили слухи, что ставит какие-то опыты. Никто в школе, включая управляющих, не называл его по имени, а ученики его и вовсе не знали. Приглядевшись, Федя сделал предположение, что он может не такой уж и старый, как кажется на первый взгляд. Продолжая разглядывать мальчика, директор заговорил:

— Так ты, говорят, повадился бегать в деревню. Не так ли?

Боясь собственного голоса и стараясь не смотреть на директора, Федя выдавил:

— Да, господин директор.

— И ты ведь знаешь, что это нарушение дисциплины, не так ли?

— Да, господин директор.

— Та-ак, а ты знаешь, что дисциплину нельзя нарушать, не так ли?

— Да, господин директор.

Директор, до этого опиравшийся локтями на стол, откинулся на спинку кресла. С каждой фразой его голос терял фальшивую приветливость, становясь холодным и жёстким, лицо же теряло добродушие, делаясь резким и будто бы молодело. Металлические нити страха снова начали пронизывать тело Феди, хотя и более медленно, чем за пару минут до этого.

— Нарушители дисциплины должны быть наказаны, — изрёк директор, и голос его стал совсем холодным. Федя только виновато опустил голову.

— Скажи-ка мне, — продолжал директор, — у тебя есть предрассудки?

Данный вопрос несколько смутил Федю. Странно слышать подобные вопросы в адрес одиннадцатилетнего мальчика.

— Наверно, нет, господин директор, — ответил Федя после нескольких секунд размышления. Едва ли он полностью понимал значение слова «предрассудки». Тем более, многие из них дают о себе знать значительно позже его возраста.

— Тогда тем лучше для тебя. Ты умный мальчик, я наблюдаю за тобой с момента твоего первого посещения деревни. Но, хватит разговоров. Уже время. Тебе придётся пройти одно испытание, и я бы не стал называть это наказанием. Это просто тяжёлое психологическое испытание для тех, кто это заслужил. Ведь трусливые люди без силы духа никогда не станут нарушать дисциплину, а ты смелый. Скажи мне, та крестьянка из деревни тебе очень нравится?

— Д-да.

— Тем лучше. Светлые чувства всегда помогают в трудную минуту.

Директор резко встал, обошел вокруг стола и протянул руку:

— Пошли.

Федя несмело подошёл к директору в ожидании, что и он схватит его за руку, но тот всего лишь слегка подтолкнул его, положив ладонь на спину. Голос его стал совершенно беспристрастным с проглядывающей усмешкой. Они пошли к неприметной двери в правой стене кабинета, которую Федя не приметил поначалу из-за шкафа. За дверью оказалась совсем маленькая комнатка, скорее коморка, с маленьким окошком вверху, через которое Федя увидел тёмное, почти чёрное небо и несколько звёзд. У противоположной стены комнаты стояли деревянный диван и вешалка, больше ничего; а прямо перед ними оказалась ещё одна дверь рядом с ней круглая печь, обёрнутая металлическими листами, называемая стояком или голландкой. Топилась печь с этой стороны, а задняя её часть, должно быть, обогревала комнату за дверью. Директор остановился и спросил слегка потеплевшим, словно жалеющим голосом:

— Ты ничего больше не хочешь мне сказать?

После пары секунд раздумья Федя отважился спросить:

— А что будет, если я пройду это испытание?

— Всё, что угодно. Ну, скажем, я разрешу тебе раз в неделю посещать деревню — ответил директор с намерением подбодрить мальчика, сейчас это было важно. Вряд ли он действительно собирался это разрешить, ведь не было ещё случаев, чтобы даже те, кто прошёл испытание, возвращались к нормальной школьной жизни.

Лицо мальчика едва заметно посветлело.

— Это всё? Тогда к делу. За этой дверью просторная, красивая комната. В ней тебе нужно будет переночевать. Я закрою дверь снаружи, хотя это и не требуется… но приду уже в семь утра. Это и будет твоим испытанием, — и прежде, чем Федя успел удивиться или ещё как-то отреагировать, директор открыл дверь и уже более настойчивым движением впихнул его внутрь, затем сразу закрыл и запер дверь.

Федя оказался в действительно просторной комнате, хотя красотой она не отличалась. Обычная комната, лучше спальни конечно, но кабинету директора по изысканности она точно уступала. На противоположной от входа стене и справа было по широкому высокому окну, слегка прикрытых простыми, но аккуратными шторами; окна открывали вид на звёздное небо и ломаную чёрную линию деревьев внизу и делали комнату более просторной и лёгкой. У левой стены рядом с окном, ближе к двери, стоял большой платяной шкаф. Напротив — письменный стол с еле горевшей свечой, на нём спокойно тикали небольшие часы, показывая пол-одиннадцатого; рядом — кресло. Федя подошёл к окну напротив двери, вгляделся в темноту и с радостью увидел внизу, далеко-далеко, едва заметные огни знакомой деревни. Ему хотелось верить, что один из них принадлежит тому гостеприимному дому на окраине, что хозяйка напекла пирогов, вкусного хрустящего хлеба и теперь сидит и прядёт при свете лучины. Он перебирал в памяти те немногие воспоминания о собственном доме, где было так хорошо до того, как большие грозные люди в фуражках со звездой разорили дом и забрали его сюда.

От воспоминаний его отвлекли холодный ветерок и странное, еле слышное хрипение сзади. Федя обернулся и увидел ту часть комнаты, которую ещё не успел разглядеть: в углу между правой стеной и стояком была широкая, просторная кровать с двумя металлическими спинками и гораздо выше, чем кровати в спальнях. Блеклое покрывало с мелкими кисточками свисало до самого пола, а над кроватью, закрывая и угол, висел огромный, до потолка, тканый ковёр с рисунком — гобелен, изображения которого Федя сразу не понял; да он и не очень вглядывался. О хрипе и дуновении он тотчас забыл; пышные подушки, покрытые кружевной накидкой, так и звали скорее зарыться в них, утонуть в мягком одеяле и уснуть, забыв обо всём. От жарко натопленного стояка исходило тепло, добавляя комнате уюта… на первый взгляд. Федя загасил практически бесполезную свечу — в комнату проникало достаточно света от звёзд и яркой луны, начинающей заглядывать в окно из-за угла дома. Разобрал пастель и забрался на невероятно мягкую перину, под тёплое одеяло; его даже стало почти не видно. Глубоко внутри какое-то шестое чувство, видимо, интуиция, беспомощно пыталась его предупредить, что в этой комнате следует быть осторожным и не забираться в кровать, но мальчик слишком устал сегодня и решил не думать ни о странном испытании, ни о чём другом и просто заснуть. Уже засыпая, он вдруг сильно вздрогнул и проснулся, как иногда, наверно, вздрагивал каждый из нас после тяжёлого дня, уже почти уснув, от сильного сокращения расслабленных мышц… только это состояние мышц теперь не прошло, а будто сжимало всё тело, которое покрылось мурашками. За секунду до этого в голове мелькнул какой-то жуткий образ. Не понимая, что происходит, и плохо контролируя движения, Федя попытался сесть в кровати… что-то в этой комнате точно было не так.

События эти происходили в 1926 году в большой помещичьей усадьбе, не так давно отобранной по известным причинам у законных владельцев людьми, наивно именующих себя большевиками; в месте, куда нескоро добралась электрификация, а известия о заведениях подобного рода долго оставались засекреченными.

2

Спустя почти восемьдесят лет здесь мало что изменилось, исчезли только люди этого огромного дома, но сказать, чтобы исчезли и обитатели, я не решусь. Здание с шестидесятых годов двадцатого столетия стояло заброшенным, постепенно ветшая под влиянием природных сил. Та деревня неподалёку, ввиду её отдалённости от крупных населённых пунктов, тоже не получала развития и медленно исчезала. По разбитой сельской дороге к ней, тянувшейся более десяти километров от ближайшего села, редко проезжал какой-нибудь такой же разбитый автомобиль. Но в один солнечный день конца июля в центре того села, где собрались несколько небольших магазинчиков, а по случаю выходного дня — ещё торговцы с палатками, предлагая местному населению всё от натурального мёда до зимних пуховиков, появился весьма неплохой автомобиль «ауди», отражая солнце вперемешку с окрестными домами и деревьями в хромированных деталях и ярко-сером цвете кузова. В нём ехали трое молодых людей — Артём, Вадик и Таня; Артём, как владелец машины, был за рулём. Они являлись студентами ВУЗа и учились на факультете журналистики, а отношения их можно было характеризовать как крепко-дружеские с задатками, возможно, чего-то большего, в чём они пока ещё сами себе боялись признаваться. По теме одной из курсовых работ, которую требовалось сдать с началом осеннего семестра, им требовалось осветить какое-нибудь событие прошлого столетия, долгое время бывшее засекреченным и всплывшее на поверхность относительно недавно. Логично предположить, что места засекреченных событий тоже были засекречены.

Недавно Вадик, самый серьёзный и деятельный из них, прочесывая просторы интернета, вычитал небольшую статейку и некой закрытой школе-интернате, где проводились чудовищные опыты над учениками-сиротами, или детьми, ставшими сиротами в свете событий тех лет — вплоть до конца пятидесятых годов. Затем школа была закрыта по неизвестной причине, но упоминалось, что в ней произошло что-то из ряда вон выходящее даже для такой необычной школы. Несколько лет велось расследование, проводились какие-то работы в здании, потом его закрыли и законсервировали. Таковым оно и оставалось до сих пор. Жителей из деревни рядом с ней, именуемой Ведянка, постарались выселить, но многие разбежались по окрестным густым лесам, спрятались — в общем, не поймали всех. А около двадцати последних лет деревня вообще находится в открытом доступе, благо о ней забыли почти все. Вот Вадик и подговорил своих друзей (а это он как журналист хорошо умел делать) съездить туда и по возможности выяснить, что же произошло там и что это была за школа.

К сожалению, ни интернет, ни карты не предоставили подробной информации о том, как добраться до той деревни. Говорилось лишь, что она где-то поблизости от этого села. Вот ребята и ездили по улицам и спрашивали у всех подряд, как туда проехать. Многие и не слышали такого названия, некоторые о деревне слышали, но на уровне легенд и всерьёз эти сказки не воспринимали. Уже почти отчаявшись, ребята приехали на центральную площадь. Таня, которой эта идея не нравилась с самого начала, уже не первый раз настаивала на возвращении в город:

— Вадик! Ты же видишь, никто не знает. Поехали отсюда. Напишем о другом чём-нибудь. Тём, поехали!

Явно расстроенный Вадик (хотя и не подавал вида) никак не хотел расставаться со своей идеей. Он был из тех людей, которых невыполнимая задача только больше привлекает и раззадоривает.

— Ща, погоди, спросим ещё у кого-нибудь. Останови здесь.

Машина резко остановилась у группы местных мужиков, собравшихся в тени большого клёна у скамейки рядом с магазином и обсуждающих, судя по всему, чей-то сломанный трактор. Несколько замасленная одежда армейских расцветок и прокуренный вид этих мужиков наталкивал на мысль, что они, наверно, занимаются заготовкой леса и должны знать окрестности. Вадик высунулся в окно:

— Добрый день! Подскажите, пожалуйста, не знает ли кто-нибудь такой деревни — Ведянка?

Мужики немного притихли, отрицательно помотали головой.

— Что, даже не слышал никто?

Та же реакция; мужики уже возвращались к своей важной теме. Но один из них, тот, что сидел на скамейке с сигаретой во рту и имел наиболее приличный вид из всех — на нём была свежая рубашка — прищурив левый глаз, спросил:

— Тебе зачем она?

— Да там вроде школа была, вот хотим написать о ней. Мы журналисты.

— Не, не знаем. И нечего там делать. Лучше езжайте отсюда.

— Ну дорога туда есть вообще? И откуда вы знаете, что там нечего делать? — его особенность задавать неприятные вопросы в упор была из основных отрицательных качеств для журналиста, но Вадик с ней боролся не особенно усердно. Ему доставляло некое удовольствие повергать людей в ступор.

Ясное дело, мужик на скамейке проигнорировал последний вопрос, сделав вид, что увлечён разговором. Вадику пришлось убраться обратно в машину.

— Ну что, убедился? — послышался язвительный Танин голос с заднего сиденья. — Вадя, ну, поехали.

— Нет, ну он точно что-то знает! — возмущался Вадик, — вы слышали: ключевая фраза — «нечего там делать»? Он почему-то не хочет говорить…

— Да не ищи ты скрытый смысл хотя бы здесь, он ведь простой деревенский мужик! — усмехнулась девушка. В такие моменты в Вадике можно было разглядеть обиженного десятилетнего мальчика, у которого отобрали яблоко. Это несколько забавляло Таню и ей подсознательно хотелось его утешить, хоть она и отчаянно не желала признаваться себе в этом. Впрочем, положительной чертой Вадика было то, что он никогда не докапывался к людям, пусть даже они знали ответ на очень интересующий его вопрос; не стал он и к мужику приставать, но обратил внимание, что тот проследил взглядом за ними, когда машина медленно поехала по сельской площади.

— Правда, поехали уже, — добавил Артём.

Уже при выезде на главную улицу их окликнула невысокая бабуля в платке, с плотной брезентовой сумкой в руке:

— Эй, ребята!

— Стой, стой! — тут же оживился Вадик и высунулся в окно.

— Слышала, вы Ведянку ищите, — сказала бабуля, не выговаривая букву «щ». Её цветастый, но выцветший, как и вся остальная одежда, платок был повязан сзади, выпускал у виска прядь седых волос, которую она заправляла рукой за ухо; она слегка улыбалась полубеззубым ртом. Лицо её выглядело добродушным. — Зачем вам туда?

— Мы журналисты, хотим написать о ней и о школе, что там была, — на этот вопрос Вадику приходилось отвечать раз в сотый; любопытство сельских жителей никуда ни делось.

— Знаю я дорогу, но лучше бы вам не ездить туда… нет там никого. И делать нечего, — её доброе лицо стало серьезным, улыбка пропала.

— Ну… вы нам покажите дорогу, очень нужно, а то мы работу не сдадим. А если там нет ничего, так мы и уедем сразу. Просто посмотреть хотим. Знаете, тема достаточно интересная. Хотите, довезём вас до дому? — Вадик умел заговаривать людям зубы, заканчивая на приятной для них ноте.

— Ой, уж спасибо! Я только в магазин иду, — бабуля снова подобрела, на губы вернулась улыбка, и к глазам тоже, по уголкам которых сильнее проявились морщинки. — А соседи удивились бы, эх… дорога в эту деревню длинная и плохая… по лесу, ваша-то машина и увязнуть может…

— Да ничего! Сейчас сухо, проедем.

— Ну… хе-хе… видите вон тот высокий старый дом с чёрной крышей? — бабуля протянула руку, указывая на дом недалеко от них по главной улице, — за ним налево повернёте, там узкая кривая улица. Доедете почти до конца, там здание старого склада… Раньше-то колхоз большой был здесь, эх! Ну… за складом дорога направо, мимо помойки, и дальше по полю и в лес колея идёт, даже и дорогу-то мало напоминает… вся заросла ужо. По ней иногда ездят на озеро в лесу. Так вот, доедете, дай Бог, до озера, обогнёте его по правому берегу и там дальше просека в лесу… трактор-то ездил в прошлом году за дровами… вот езжайте по ней и в деревню и попадёте. Ой, ребята, боязно мне: пару лет назад туда мужики пошли лес рубить, да и пропали. Нерусские были, так их и не искал никто толком… — со свойственной пожилым людям разговорчивостью старушка пустилась рассказывать деревенские сплетни, и Вадиму пришлось мягко перебить её.

— А про ту школу вы слышали что-нибудь?

— Да, была школа, но закрыли её ещё в пятидесятых… аль в шестидесятых… точно не помню. Случилось там что-то, люди тут грозные ездили, говорят, из КГБ… мы боялись и в дело то не лезли, сами понимаете. Кстати, это была исключительно мужская школа.

— А, может, вы знали кого-то из той школы?

— Ой, да и не припомню сразу… голова-то теперь дырявая, — бабуля задумалась на несколько секунд. — Да, был тут один парнишка в то время из тех, кто без родителей остался после войны, слонялся по посёлку с такими же оборванцами, а однажды пропал. Причём он один, остальные не делись никуда и болтали, что в Ведянку его забрали зачем-то. Но его не видел никто больше… я, по крайней мере. Молодая тогда была, на сплетни внимания мало обращала, — старушка опять улыбнулась, вспоминая, видимо, былые времена. — Да что-то заболталась я, в магазин надо. У нас тут, в деревне, рано они закрываются.

— Спасибо большое вам! Поедем мы.

— Да не за что, только уж вы будьте осторожны… хорошие вы ребята.

Машина медленно поехала в направлении того высокого дома, выглядывающего среди ещё более высоких берёз. Вадик торжествовал; Артём тоже слегка повеселел — он любил разные приключения, к сожалению, не задумываясь о их возможных негативных последствиях. Таня же, привыкшая ко всему относится скептически и осторожно, по-прежнему оставалась недовольна, и даже в последних словах старушки ей почудился злорадный оттенок. Но она понимала, что два увлечённых парня вряд ли послушают её совет и отправятся домой. Они свернули на ту узкую улицу.

— Я же говорил, всё у нас получится! Просто всегда нужно добиваться своего, до последнего! — радовался Вадик.

— Это-то меня в тебе и пугает. Тем более, ничего особенного у нас ещё не получилось, — бурчала сзади Таня, — это, если ты хочешь, только первый шаг. Сам пойми — длинная дорога по лесу — не лучшая идея, учитывая, что уже пять вечера!

— Да ладно, мы что, десять «км» дотемна не проедем! Правда, шеф? — обратился Вадик к Тёме.

— Не знаю, не знаю… дороги, конечно, и получше бывали… — серьёзно проговорил тот в ответ. Тёма вынужден был внимательно смотреть вперёд и объезжать по возможности ямы, и потому мало слушал бесконечные препирания друзей. Вскоре они завернули за склад, проехали помойку и оказались в поле, где дорога стала хоть и лучше, но местами была едва заметна. Вадик продолжал самодовольно гнуть своё:

— Никому не нервничать! Доберемся нормально.

— Оптимистичность иногда перерастает в тупость, — поучительно заметила Таня, — и в твоём случае довольно часто.

Говорила она это, конечно, с доброй усмешкой, да и Вадика вообще сложно было обидеть.

— Зачем нам туда? Поговорили бы здесь с кем-нибудь. Может, у этой старухи есть знакомые, которые больше знают о школе. К тому же, она сказала, что там нет никого, — добавила девушка.

— Вот именно — «никого»! Но ни «ничего»! Значит, то здание стоит.

— Опять к словам цепляешься! И что тебе там нужно, в этом здании? Оно, наверное, почти развалилось.

— Вот и увидим.

Таня фыркнула в ответ и откинулась на спинку сиденья с видом человека, здравую мысль которого не оценили. Они въехали в лес. Дорога стала более заметной, но и ям прибавилось; в вышине солнечные лучи путались в густых кронах деревьев, и до земли доходила малая их часть — заметно потемнело. Чем дальше, тем гуще делался лес, стволы деревьев становились толще, ветви полностью закрыли линию неба над просекой дороги.

3

Вот и озеро. Полузаросшее, окружённое густым лесом, с топкими берегами — к воде не подберешься. Виднелись остатки старого помоста — раньше здесь купались и удили рыбу, теперь же это место нечасто посещали. Слева, немного в глубине леса, из-за стволов выглядывала небольшая охотничья бытовка, тоже давно брошенная. Обогнув озеро по правому берегу и оценив его первобытную красоту, друзья увидели просеку, уходившую чуть вправо в лес. До озера оказалось около четырёх километров, и ползли они не быстрее десяти километров в час; машина частенько задевала дном почву. Несмотря на свой весёлый характер, даже у Вадика оптимизма поубавилось. Таня принципиально молчала, ситуацию на этот раз попытался прояснить Артем:

— Слушай, друг, серьёзно, что-то мне не нравится это. Может, плюнем да поедем назад?

— Ну, мы полпути почти проехали… — проговорил Вадик с ноткой сомнения и в голосе, но от своих принципов отступать не намеревался. — Нет уж, начатое надо до конца довести. Поехали!

Артём, вздохнув, повиновался. Чтобы выглядеть успешным в глазах других, недостаточно иметь машину или что-то там ещё, нужно ещё и уметь руководить ситуацией при необходимости, а легко достающиеся блага только портят это качество в людях. К таким в некотором роде принадлежал и Тёма — он всегда предоставлял Вадику транспорт в обмен на помощь по учёбе. Жаль, не задумывался он над тем, что Вадик тоже не всегда бывает прав. Самостоятельность — вот главное качество лидера, но самостоятельность не всегда сочетается с правотой и, к сожалению, ответственностью. Последней Вадик обладал не в совершенстве, но способность заговаривать зубы и заканчивать разговор на нейтральной ноте помогала ему и здесь. Нет, он не пытался выйти сухим из воды и вину ни на кого не сваливал, потому и был хорошим другом, но всегда старался повернуть ситуацию так, чтобы виноватых вообще не нашлось. Зачастую Таня пыталась вразумить его (своё мнение мы всегда считаем самым правильным), но он и тут каждый раз увёртывался, обращая спор в пустую болтовню, не имевшую смысла, о которой и спорить-то нечего. Таня понимала это, злилась про себя, но эффективно противостоять беспечности Вадика пока не научилась… пока. Вадик же терял свою самоуверенность только в том случае, если ему начинали противостоять сами господа факты, что злило его. Это была его тупая упёртость, хоть и умело им завуалированная. Самоуверенность, конечно, необходимое свойство характера, фундамент любой личности, от степени развития которой зависит, чего эта личность добьётся в жизни. Возьмём, к примеру, человека несамоуверенного — и получим совершенно не приспособленного к жизни, застенчивого, даже забитого, не способного ни на какие смелые поступки — такой всю жизнь будет довольствоваться малым, но не оттого, что ему достаточного этого, а потому, что улучшить своё положение, то есть пойти на какие-то смелые, иногда неоправданные действия, он боится. Самоуверенный человек твёрдо идёт по жизни, при необходимости принимая нужные решения, но и не ввязывается в сомнительные дела, и в итоге получает то, к чему стремился, хоть и не так быстро, как можно бы. Добавим ещё чуть-чуть самоуверенности (конечно, не без других важных качеств) — и получим знаменитого, возможно, на весь мир, человека со сложным характером. Это уже критическая точка, ещё чуточку самоуверенности — и человек будет ввязываться во всё, что попало, совершать глупые и неоправданные поступки, иногда мгновенно взбираясь на вершины, но и также быстро оттуда падая. Если, конечно, вовремя не остановится, что очень сложно сделать, — таким людям всегда хочется большего. Можно сказать, Вадик обладал несколько завышенной самоуверенностью, иногда действовал неправильно и злился, когда неопровержимые доказательства и здравый смысл, которым он всё же обладал, заставляли его расстаться со своим мнением. Впрочем, раздражительностью он тоже умел управлять, и на знакомых и друзей не срывался.

Дорога уже шестой километр тянулась между бесконечных стволов деревьев, периодически делаясь то хуже, то лучше. Небо затянули серые облака, поднялся ветер — он шумел в кронах, не добираясь до оснований деревьев. Все напряжённо молчали, ожидая, когда же закончится лес.

Вскоре частота и густота леса стали понемногу уменьшаться, впереди появился просвет. Почти прямая до этого дорога пошла влево и вниз, лес вскоре превратился в невысокие кусты, и друзья увидели впереди, на небольшом холме, несколько покосившихся чёрных бревенчатых срубов. Дорога перестала спускаться, и внизу, откуда деревню опять не было видно, оказался мелкий ручей, который машина легко преодолела. На достаточно крутом подъёме после ручья, на глинистой дороге, автомобиль несколько раз повело, колёса буксовали.

— Весело здесь, наверно, подниматься, особенно в дождь, — заметил Артём.

— А спускаться ещё веселее! — добавил Вадик.

Через пару минут показались первые разваленные дома. Они находились в разном состоянии заброшенности, то есть хозяева покинули их не все одновременно. На покоробившихся дверях висели ржавые замки, говорившие, что и мародерам, залезающим в каждый дом, сюда слишком долго добираться. Вдоль заросшей улицы тянулись остатки заборов и электрические провода на чёрных смолёных столбах, тоже местами подгнивших. Некоторые дома, видимо, покинули совсем недавно, кто-то может даже приезжал сюда на пару недель в отпуск, кому требовалось полное отсутствие людей и цивилизации для отдыха. Во всяком случае, привычных бабушек-дачниц ребята здесь не заметили, как и здания, хоть сколько-то подходившего для школы. Впрочем, та скудная на информацию статья из интернета утверждала, что школа находится где-то неподалёку от деревни на возвышенности, но, сколько ребята не глазели по сторонам, ничего, кроме леса, не нашли, хотя с одной стороны явно был пологий холм, и по отношению к нему деревня оказывалась внизу. Но та же статья утверждала, что и эта деревня недалеко от села. Десять километров, конечно, не много, но не по такой дороге! Может, и школа на том же расстоянии от деревни?

В середине деревни обнаружилось здание с выцветшей и облупившейся вывеской «Продукты».

— Ну что, заглянем в магазинчик? — поинтересовался Вадик.

Отозвалась Таня:

— Боюсь, кроме паутин и плесени тебе там ничего не продадут.

— Не такое уж и страшное место. Похоже, даже электричество есть.

— Зато нет мобильной связи, — заметил Тёма. — Кстати, кто-то собирался делать фотки, Иначе что мы к нашей работе приложим?

— Да, Тань, что-то ты заснула… и приуныла. Всё отлично! — добавил Вадик.

— Будем надеяться, что и дальше так будет, — сказала Таня со вздохом примирения и потянулась к сумке с фотоаппаратом.

— Надо было и дорогу снять.

— Ничего, на обратном пути сниму.

— А обратная дорога-то затянутся может, — с грустной усмешкой сказал Артём. — Ребят, бензина у нас мало.

Таня оживилась:

— В смысле? Ты же заправился перед отъездом!

— Ну, так мы сколько от города ехали… ещё по селу мотались, пока дорогу узнали! Я и забыл. Должно хватить до села, а там попросим у кого-нибудь.

— Всегда так. Стой уже! Я хочу выйти…

— Без твоего занудства действительно было бы скучно, — добавил Вадик. — Ничего, доберёмся и обратно. Это же приключения, ребят! Вы что?

— Обо всём нужно заботиться заранее! — заметила Таня, но уже с оттенком шутки в голосе. Она прекрасно понимала, что занудствовать с ними просто невозможно — высмеют и саму заставят смеяться.

Машина остановилась около одного из разваливающихся домов, имевшего ещё, правда, довольно крепкий вид. Ребята вылезли и машины, потянулись после долгой тряски. Среди зарослей и ветхих серых строений их яркая машина выглядела здесь чем-то совершенно чужеродным.

— Я чувствую себя, словно два часа ехала галопом на лошади, — Таня зевнула, неохотно направляя фотоаппарат по сторонам. — Только не надо пошлых шуток! Я так понимаю, нам и ночевать здесь придется, учитывая, что уже почти семь. И где?

— За что ты мне нравишься, — заговорил Вадик, облокотясь на машину и растянув рот в обаятельной улыбке, показывающей ровные, но не слишком белые зубы, — так за то что ты всегда задаёшь самые уместные вопросы, на которые у меня обычно нет ответов и которые так хочется обойти.

— На то они и уместные, что обойти их нельзя. Кстати, здесь ключевая фраза — «ты мне нравишься». Я запомню её.

Вадик ещё больше улыбнулся и посмотрел куда-то вдаль. Тёма же мало внимания обращал на их взаимные любезности, но в силу характера никогда не чувствовал себя третьим лишним, предоставляя чувство стеснения тем людям, кому это больше в данный момент необходимо. Хотя, в настоящей ситуации, как владелец транспортного средства, он, возможно, и имел на это право. Он, как человек не глупый, видел их симпатию друг к другу и в это дело не лез, но и смущаться и делать вид, что ничего не замечает, не собирался. В этом в некоторой степени выражался его эгоизм. Вадик прервал минутное молчание:

— Вон там довольно приличный дом, мне кажется… пойдёмте туда.

Возражений никто не высказал, и они направились к большому дому на некотором отдалении от остальных, как бы в глубине улицы: его почти не видно было из-за деревьев и кустов, но туда тянулась хорошо заметная тропинка. Подойдя ближе, ребята увидели высокий, бревенчатый, потемневший от времени дом с пятью окнами на лицевую сторону. Несмотря на явно солидный возраст, дом стоял прямо, все стёкла в окнах были целы, крыша тоже выглядела вполне нормальной. В общем, создавалось ощущение жилого дома.

— Пошли туда. Вроде там кто-то живёт. Танюш, сфотай его, — скомандовал Вадик.

— Я помню! Но дом этот мне не нравится. Бабулька же сказала, что здесь нет никого.

— Значит, она ошиблась. Может, сюда просто приезжает кто-то иногда. Дорога же есть, какая-никакая. То есть, ездят.

Они направились к дому по узкой тропинке, вытоптанной между кустов. Справа видны были остатки забора, за ним — одичавшие плодовые деревья — яблони, груши, сливы, — видимо, когда-то это был сад. По мере приближения дом казался всё выше и грозней, окружающие его высокие раскидистые берёзы и тополя усиливали эффект, визуально делая дом ещё больше. У стены перед крыльцом стояла скамейка, дверь на огромную веранду, край которой затерялся в саду, была приоткрыта, за ней виднелась лестница вверх. У водостока стояла пузатая деревянная бочка с водой и пара вёдер.

— Ну вот, здесь точно кто-то живёт! — обрадовано произнёс Вадик и собрался постучать, но Таня схватила его за руку.

— Стой! Ну… мне что-то не нравится.

Вадик ответил нетерпеливо:

— Теперь-то что? Ну, что? (Таня молчала). Нам же надо где-то ночевать! И узнать, где находилась школа.

— Когда мы собирались сюда, ты сказал, что точно знаешь дорогу!

— Я знаю только то, что прочитал в интернетовской статье. Больше никакой информации я не нашёл. И какая разница? Видишь, сюда мы добрались уже. Нужно же написать в конце концов о чём-то интересном, и о чём ещё не писали! Сколько можно пересказывать на новый лад события Чернобыля, причины дефолта или проблему пробок, придумывая каждый раз новые «факты»?

Таня замолчала, не зная, что возразить на эту, в общем-то, верную мысль. Потом заговорила уже тише:

— Но такие поездки всё-таки надо продумывать. Проблемы не всегда можно решить на месте. Правда же, Тём, — проговорила она с надеждой на поддержку.

— Правда-правда, только Вадя наш обычно эти проблемы сам решает.

Таня резко отвернулась. Больше всего в Артёме ей не нравилась манера соглашаться со всеми и со всем, что не касалось его непосредственно. А в данном случае он был заинтересован получить необходимую для работы информацию. Да, он всегда поддерживал и помогал и ей, и Вадику, но в споре на поверхность вылезал эго эгоизм, так что рассчитывать на него не следовало, если только его точка зрения полностью не совпадала с вашей. Он всегда стремился никого не обидеть, но и особо не поддерживать; какие-либо выяснения отношений его вообще напрягали, и он старался не участвовать в них. Спор — прекрасное средство, чтобы выявить скрытые качества человека.

В доме послышался шум, и друзья притихли, мигом забыв о своих разногласиях. Кто бы это ни был — он, видимо, услышал их разговор и решил выйти. Скрипнула дверь из дома на веранду, раздались тяжёлые, медленные шаги, будто бы неуверенные, как обычно ходят пожилые люди. Звук шагов приближался к лестнице, вот уже скрипнула первая ступенька, кто-то закряхтел… ребята с напряжением вглядывались в пространство за дверью, ожидая появление чьих-нибудь ног.

4

Директор, как и обещал, в семь утра взял ключ и направился с подсвечником к двери той таинственной комнаты. Он уже много раз это делал — открывал дверь утром, вечером заперев там какого-нибудь мальчика, и каждый раз его охватывало трепетное ощущение учёного, идущего проверять результат своих продолжительных опытов, тем более что каждый раз его ждала там разная картина, столь же многообразная, как и психическое состояние человека. В такие моменты глаза директора загорались огнём жажды познания, и ни на что другое он внимания не обращал — не мог обращать. Он вставил большой кованый ключ в замочную скважину соответствующего по размерам замка, повернул пару раз, снял замок. Натопленный вечером стояк уже заметно остыл, за окном ещё не было и намёка на утро, но поднялся ветер, и, скорее всего, небо затянули облака. Собиралась метель. Директор помнил тот первый раз, первую ночь, когда в этой комнате по его повелению «ночевал» ребёнок. Случилось это всего три года назад, когда и была создана эта школа. Тогда директор, человек целеустремлённый по натуре, но часто сомневающийся, ничего особенного не ждал от первого своего опыта, в котором он привлёк человека в качестве подопытного. Тогда, открыв дверь, он обнаружил заплаканного мальчика в кресле у письменного стола. Видимо, его просто очень сильно напугали. Он подбежал к директору и уткнулся, плача, в его сюртук. В директоре тогда даже, где-то очень глубоко, зашевелилось что-то человеческое, жалкая маленькая мыслишка предприняла робкую попытку убедить его бросить эти опыты, но он живо ликвидировал её, придерживаясь мнения, что начатое нужно завершить, тем более были и другие люди, заинтересованные в результатах его работы. Последующие годы в нём только усиливался азарт сумасшедшего учёного, стремящегося довести до идеала эти результаты. А это, откровенно говоря, ему так и не удастся сделать. А мальчик тот, один из немногих, кто пришёл в себя после ночёвки в этой комнате, вскоре сбежал; его так и не нашли.

Директор положил замок с ключом на диванчик рядом и распахнул дверь в комнату; там всё было по-прежнему. Он слегка удивился. Ни валяющегося на полу тела, ни перевёрнутой и поломанной мебели, ни забившегося в угол существа с застывшей гримасой ужаса на лице, в рваной пижаме, отдалённо напоминающего того, кого он привёл сюда вечером. И никто не набросился на него с криками и рычанием, желая, видимо, причинить то же, что с ним случилось ночью, — такое тоже бывало. Директор сделал пару шагов вперёд и заглянул в кровать, которую из двери было не видно из-за полукруга стояка. Кровать оказалась идеально убрана — как вчера вечером. Ничто в комнате не свидетельствовало о присутствии здесь кого-либо этой ночью. Мало того — свеча, горевшая вчера, оказалась совершенно целой, с конусообразным сужением сверху у белого, нового фитиля! На лице директора отразились и ужас, и смятение, и удивление крайней степени… какие бы странные, противоречащие законам физике, неестественные опыты он не ставил, такого результата он ещё ни разу не получал, да и предположить даже не мог!

Он ещё раз внимательно осмотрел комнату, проверил окна. Затем подошёл к кровати, неловким движением опустился на четвереньки, поднял свисающее до пола покрывало, осмотрел пространство под кроватью и выдвинул оттуда деревянный сундучок средних размеров. Порылся в кармане сюртука, выудил небольшой ключ, отпирающий врезанный в крышку замок; откинул крышку назад. На дне сундука лежали весьма странные предметы: большой лошадиный череп, напоминающий тот, в холле; пара причудливых деревянных коряг, покрытых лаком, с вырезанными мелкими злобными рожицами, и множество маленьких стеклянных сосудов — колб, пузырьков, баночек — с разными по цвету и консистенции жидкостями. Все они, кстати, были открыты. Из сундучка исходил резкий удушливый запах, сочетающий множество ароматов, от очень сладкого до самых гадких, от которого кружилась голова и мозг терял способность быстро и ясно соображать, выдавая отвратительные образы в вперемешку с наиболее неприятными воспоминаниями, превращая любое зрительное представление в смазанную, искажённую картину. Но директор к этим запахам привык, у него, вероятно, уже выработался иммунитет. Он перебрал все колбы, вынул несколько, жидкости в которых было совсем мало, закрыл и убрал сундучок на место. То же он проделал и со шкафом, кстати, не запертым на ключ. В нём обнаружились старые потрёпанные одежды, пара шкур животных, несколько масок для маскарада, внизу — сундучок чуть поменьше. В нём не было черепа и коряг, а только пара столь же неприятных изваяний из кости и множество колб. Оттуда он тоже забрал несколько, некоторые были почти полные. Пару пузырьков директор взял и из единственного центрального запертого ящика письменного стола. Другие ящики находились справа, один под другим, и в них ничего нужного ему не лежало. И только сейчас он заметил, что часы на столе показывают три часа сорок пять минут пополудни.

Директор недоумённо уставился на часы. Вынул свои из кармана сюртука, убедился, что сейчас пятнадцать минут восьмого. Взял часы со стола, послушал, ровно ли они тикают. Потом снова уставился на целую свечу (свою, в подсвечнике, он поставил на стол). Именно такие свечи он всегда использовал, и не только здесь. Он вытащил свечу из прикрученного к столу подсвечника, осмотрел внимательнее и снова ничего необычного не увидел. Поставил свечу обратно. Чтобы унести все необходимые колбы, ему потребовалось сходить за подносом в кабинет. Забрал он и часы, намереваясь убедится в их исправности. Уходя, ещё раз оглядел комнату, запер дверь. Решительно не понимая, куда мог исчезнуть мальчик, директор отнёс часы к себе в кабинет, поднос с колбами — в лабораторию, находившуюся за дверью в правой стене прихожей. Придя обратно, сел в кресло и погрузился в раздумья. Что могло пойти не так? Вероятно, он совершил какую-то ошибку. Неправильно подобрал сочетание тех веществ, находящихся в ёмкостях различного рода, их концентрацию или количество… и это вместо испытания нервов подопытного на прочность привело к его исчезновению. Но как такое могло произойти, пытливый ум директора никак не мог понять! Занимаясь этим много лет, он не предполагал подобного эффекта. И причём тут часы и свеча, с ними-то что? Но свои ошибки видеть нелегко, а ещё труднее их признать. И это, думаю, разозлило любого бы. На принесённых из комнаты часах директор установил верное время, взглянув на циферблат больших напольных часов в углу кабинета напротив него. Стрелки подползали к половине восьмого, и вскоре оповестили об этом событии одним гулким ударом. Директор поджидал управляющего по особым вопросам, который всегда заходил к нему в это время и был самым надёжным человеком в школе. И тот вскоре появился — высокий серьёзный человек в мундире, с резким высохшим лицом и жидкими усами. Бровей почти не было заметно, а приличных размеров лысину окружали жидкие седые волосёнки. Он был явно старше директора. Если бы не загнутые вниз уголки рта, его лицо, возможно, казалось бы добрым. Но он, видимо, всю жизнь стремился избавиться от этой черты.

— Садитесь, Афанасий Михайлович, — резким, приказным тоном сказал директор, указав на кресло около шкафов и не дожидаясь, пока тот произнесёт какое-либо приветствие или хотя бы кивнёт. Афанасий Михайлович сел, положил ногу на ногу, руки на колено, и с внимательнейшим видом уставился на директора. Тот продолжал без предисловий: — мальчик, которого вчера привели ко мне для опыта, пропал. Просто исчез из комнаты.

Разве что глаза несколько выдали удивление Афанасия Михайловича, да слегка дрогнули те места, где должны быть брови. В остальном выражение его лица не изменилось.

— Комната была хорошо заперта?

— Разумеется, она была хорошо заперта! — рявкнул директор, скулы его свело от злости, он даже немного приподнялся с кресла. — Вероятно, он каким-то образом сбежал. Его необходимо разыскать, — последнюю фразу он произнёс с интонацией приказчика, возомнившего себя царём, то есть в высшей степени повелительно.

— Извините, Ярослав Карлович, но комнатой располагаете только вы… поэтому требуется знать, нет ли повреждения окон или двери…

— Я могу вам гарантировать, что никаких повреждений ни окон, ни дверей, ни чего бы то ни было ещё там нет, как и после любой другой ночи! — Ярослав Карлович уже и не пытался сдерживаться. — Разыщите мальчишку сегодня же! Заприте всех в спальнях, вдоль забора выставите людей. К вечеру мальчик должен быть у меня, — закончил он с выражением, не терпящим никаких возражений. Афанасий Михайлович кивнул, резко встал, ещё раз кивнул и быстро вышел. Ярослав Карлович откинулся на спинку кресла, не зная, куда направить взгляд — все предметы казались ему ненавистными. Лицо его словно ещё помолодело, усы стали неуместными. Он взглянул на часы из комнаты, показывающие без пятнадцати восемь, потом на напольные — те подтвердили показания.

Несколько минут директор посидел, пытаясь себя успокоить, отвернувшись к окну и глядя на заснеженные верхушки деревьев и едва светлеющее небо. Затем повернулся к столу, достал из верхнего ящика тонкий журнал, открыл его на третьей странице. Приведённый там список заканчивался на имени Фёдора Легинского. Потом из нижнего ящика он достал более толстый журнал — там каждому имени, то есть каждому мальчику, посвящалось несколько страниц наблюдений. Последним тоже был Фёдор Легинский. Директор внимательно стал читать исписанные аккуратным почерком страницы, рассказывающие о нарушениях дисциплины и о характере мальчика, в описании которого встречались такие слова, как смелость, находчивость, уважительность, целеустремлённость. Прочитав, директор подошёл к одному из шкафов, открыл дверцу со стеклом и вынул оттуда очень толстую папку с буквой «Л» на корешке. Здесь хранилась информация обо всех учениках, обучающихся в школе и соответствующих этой букве. Порывшись, вынул небольшую стопку сшитых нитями бумаг, посвящённых всё тому же имени, взял со стола журналы и отправился в лабораторию, где проводил бόльшую часть времени. Там он разложил бумаги, сел за стол в окружении бесконечных пузырьков, баночек, колб — пустых, с жидкостью или сухим веществом, нескольких причудливых приборов для получения концентрата из разных растений и веществ, и погрузился в изучение бумаг с записями и длинными химическими формулами.

Вскоре взошло солнце, надёжно скрываемое плотными белыми облаками, очередной раз проделало путь с востока на запад и опустилось за горизонт. Тусклый день предоставил владения долгой зимней ночи. В окна била метель, заволакивая пространство белой пеленой; к вечеру она немного стихла. Директор работал, не отвлекаясь ни на голод, ни на усталость, постепенно копившуюся в нём, — он пытался найти ошибку в своих расчётах. Хоть он и отдал приказ найти пропавшего мальчика, сделал он это лишь от стремления хоть как-то оправдать свои действия перед собой же, из нежелания признавать собственную оплошность, некомпетентность. Интуиция подсказывала ему, что мальчик не сбежал, то есть, во всяком случае, не привычным для этого способом.

Для характера, которым обладал Федя, все расчёты казались верными. Директор выявил пару отклонений, но они были настолько ничтожны, что большой роли не играли. Каждое вещество, находившееся в бесчисленных пробирках, отвечало за воздействие на строго определённую часть человеческого сознания. Особое внимание он обратил на пузырёк с вязкой серо-коричневой жидкостью, отвечающей за временные рамки проведения эксперимента. От испарений этого вещества зависело, в какой именно промежуток времени на подопытного будут воздействовать все другие вещества, вызывающие в сознании жуткие образы. Стоило здесь хоть чуточку ошибиться в составе, и временные рамки могли оказаться размытыми или вообще стёртыми, превращая всё остальное в полный хаос. Но сколь хаотическими бы ни были всплывающие в голове подопытного картины, всё равно это являлось результатом тщательной упорядоченности других необходимых веществ.

Ярославу Карловичу казалось, что разгадка вот-вот выявится, но разболевшаяся от непрерывного умственного напряжения голова не дала закончить работу. Он поднялся из-за стола, потирая уставшие глаза, и отправился в кабинет. Как раз в этот момент в прихожую вошёл Афанасий Михайлович, желая, видимо, о чём-то ему доложить. Он, как всегда, был строг и невозмутим… даже излишне невозмутим, что его и выдавало. Директор махнул рукой, приглашая его к себе в кабинет, сам тяжело опустился в кресло, вытянул под стол затёкшие ноги, голову положил на заднюю подушку высокой спинки и практически беспристрастно взглянул на Афанасия Михайловича, догадываясь, что никаких приятных вестей тот не принёс.

5

Взорам ребят предстал пожилой человек с усталым видом, в неопрятной, заношенной одежде. Из-под грязной, чёрного цвета парусиновой куртки выглядывали края какого-то длинного пиджака, некогда бывшего серым. Далее шли такие же заношенные брюки, заканчивающиеся стоптанными тапками с вышитым узором сверху, когда-то, видимо, выглядевшими вполне презентабельно. Жидкие волосы отросли и спускались ниже ушей, но их нельзя было назвать грязными — скорее, они носили отпечаток ветхой старости. Под носом ютились усы, выглядевшие лишними на мужественном, серьёзном лице с примесью усталости и разочарования. Но взгляд оставался ясным, глубоким и целеустремлённым. Это был взгляд не сумасшедшего, а человека, получившего в жизни сильный «пинок», от которого до сих пор не оправился и который сломал всю его жизнь.

— З-здравствуйте, — выдавили из себя ребята, с любопытством разглядывая этого местного аборигена, в то время как он тоже не без интереса вглядывался в удивлённые лица гостей.

— Добрый день, — сказал он чётким, ясным, уверенным голосом, не присущим пожилым людям, голос которых обычно дребезжащий и сиплый… первым справился с собой и заговорил, как обычно, Вадик.

— Мы журналисты… приехали, значит… чтобы написать репортаж о вашей… этой деревне… и о школе, которая где-то здесь недалеко. Вы можете нам помочь? — Вадик говорил сбивчиво, постоянно отводя взгляд в сторону. Обычно он не очень-то смотрел людям в глаза при разговоре, но в этот раз взгляд собеседника ему почему-то сильно не нравился… уж очень пронзительный он был.

— Постараюсь, — ответил старик так же чётко, явно пытаясь придать голосу беспристрастность. — Желаете говорить на крыльце, или позволите пригласить вас на веранду? — добавил он словно поблёкшим голосом, будто спохватившись за свою слишком правильную речь, — в дом уж не зову… бардак там… знаете ли.

Не дожидаясь согласия, он повернулся и пошёл обратно по лестнице, сделав повелительный жест рукой, означающий приглашение. По ступеням он ступал тяжело, невероятно костлявой левой рукой с силой хватаясь за хлипкие перила, помогая тем самым, видимо, таким же хлипким ногам забираться вверх. Ребята, переглядываясь, робко последовали за ним. Оказавшись на просторной веранде, правая часть которой, уходившая в сад, была отгорожена дощатой стеной, он указал на круглый стол:

— Прошу располагаться. Я принесу чай, — и он, снова не дожидаясь каких-либо возражений или комментариев со стороны своих гостей, ушёл в дом.

Друзья осмотрелись, сели за стол, в деревянные старинные кресла с поворотным механизмом. Перед ними на столе, покрытом белой скатертью из грубой ткани с вышитыми узорами, стояло несколько вазочек со странным, угловатым печеньем, какого не купишь сейчас. Да и вазочки скорее соответствовали композиции какого-нибудь музея истории быта; они были отлиты из такого толстого стекла, что внутри него даже можно было разглядеть несколько застывших навеки пузырьков воздуха.

— Странный тип… мутный какой-то, — высказал, наконец, общую мысль Артём.

— Ребята, не нравится мне здесь. Может, уйдём, всё-таки? — взволнованно заговорила Таня, поглядывая на дверь в дом и в задние окна веранды, упирающиеся стеклами в ветви кустарника и деревьев, вплотную подступивших к стенам. — Какой-то он… вообще не похож на деревенского жителя.

— Ну ладно, сейчас выясним у него про школу и поедем, — Вадик не желал возвращаться опять к этой теме и стремился успокоить Таню, а точнее — просто отмахнуться от неё. — А что, прикольный старик! Наоборот, так даже интереснее. Ну, встретили бы мы тут мужичка в фуфайке и резиновых сапогах, который и два слова бы с трудом складывал? А этот, может, хоть расскажет что, фактура, всё-таки! Прикиньте, а что, если он бывший учитель из той школы?

Его увлечённую, как всегда, речь прервал скрип старой двери. Хозяин появился довольно скоро, словно чай уже был налит и чашки расставлены на подносе. Придерживая плечом дверь, он неуклюже переступил порог, явно с трудом удерживаясь на ногах и удерживая поднос при этом; на лице выразились неподдельное усердие и возможно даже страдание. Его движения были отрывисты, не всегда точны, словно тело его было не просто старым, а именно изношенным, как если бы это был велосипед — и детали все вроде на месте и исправны, а всё равно гремит, дребезжит, ломается… у всех троих мелькнула в голове мысль подойти, подхватить тяжёлый поднос, трясущийся в его руках, но никто, предостережённый, видимо, каким-то внутренним предчувствием, не осмелился выполнить сей благородный поступок. Старик поставил поднос на стол, друзья взяли с него чашки на блюдцах; на подносе осталась ещё такая же толстостенная рифлёная сахарница с засохшим и пожелтевшим сахарным песком на стенках и серебряная ложка, тоже с прилипшим сахаром. Хозяин опустился в кресло, тяжело вздохнул и заговорил. Разговор получался напряжённым, с длинными выжидающими паузами, во время которых ребята чувствовали себя очень неловко, а старик внимательно разглядывал их, как бы взвешивая и оценивая каждое их слово.

— Пожалуйста, угощайтесь. Так о чём вы хотели меня спросить? — голос его стал чуть более мягким. Ребята хоть и пододвинули к себе чашки, но никто не дотронулся до чая. Таню эта ситуация очень беспокоила, Вадик ни на что не обращал внимания, кроме нужного ему, Артём имел несколько отчуждённый и усталый вид. Заговорил, как всегда, Вадик.

— Мы узнали, что где-то здесь, неподалёку, в советское время была школа, закрытая по неизвестным причинам. Хотелось бы узнать что-нибудь о ней. Вы здесь давно живёте?

— Да… дольше, чем вы можете подумать. Это была школа для мальчиков-сирот или кто остался без родителей… после Гражданской войны, а потом после Великой Отечественной таких много, знаете ли, было. Обычная школа. Я там сторожем работал, — голос старика звучал ровно, не выражая никаких пристрастий, но внимательность его ничуть не уменьшилась. Его костлявые руки лежали, сцепленные, на столе. Таня тоже внимательности не теряла, разглядывала его. И руки привлекли её внимание — она не предполагала, что они могут быть настолько костлявыми. Тонкая, неестественная кожа обтягивала выступающие синими верёвками вены, в других местах вплотную прилегала к сухожильям и костям с большими деформированными суставами. Казалось, там вообще не осталось мышц; руки буквально просвечивали насквозь. Соответствовало рукам и лицо — щёки и глаза провалились, под подбородком в шее глубокая яма.

Последние слова старика ещё больше оживили Вадика:

— Вы знаете, почему её закрыли?

— Наверное, детей стало мало. После войны ситуация в стране нормализовалась, да и далеко здесь. С тех пор и деревня пустеть стала.

Артём взял чашку и сделал пару глотков. Таня, заметив это, толкнула его под столом ногой, на что Артем сердито прошептал «я пить хочу!».

— Я слышал, здесь расследование потом вели. А само здание сохранилось?

Проигнорировав первое замечание, старик ответил:

— Сохранилось, да заросло оно всё… там оно, в лесу на горе. Раньше-то парк был. Красивое здание.

— А как вас зовут? — вмешалась Таня, опасаясь, что Вадик попросит их туда отвести. Старик будто растерялся.

— Меня?.. зачем вам?

— Ну, мы статью напишем, нужно же знать, кто нам всё рассказал.

— А… Вячеслав Кузьмич.

Таня делала убедительные взгляды Вадику, намекая, что пора ехать, но тот якобы не замечал их. Артём тем временем допил чай, оказавшийся на удивление насыщенным вкусом, и даже отважился съесть одно кривобокое печенье.

— Расскажите что-нибудь о своей жизни, о школе, — не успокаивался Вадик, — ну, подробности, как там всё организовано было, может, были какие-то необычные случаи?

— Тут и рассказывать нечего. Сторожем работал… школа как школа. Потом закрыли, всё, мол, сказали, делай что хочешь.

Таня пнула ногой теперь Вадика. Тот бросил на неё нетерпеливый взгляд и спросил:

— Здесь где-нибудь можно переночевать? А то поздно, дорога в лесу очень плохая, не хотелось бы ночью застрять.

— У меня негде. Даже не знаю, дома-то все в деревни уже развалились, а то в первый попавшийся заходи.

— А школа? В каком состоянии то здание?

— Оно-то в нормальном, кирпичное все-таки. Два этажа, третий деревянный. Да только не ночевал там никто уж лет сорок с лишним.

— Можете отвести нас туда? Заодно и осмотрим, больше напишем. Нам, кроме того, нужно сделать фото.

Таня уже не сдержалась:

— Вадим! Ты что? Я туда не пойду.

— Вот, правильно барышня говорит, — подхватил оживившийся старик, — нету там ничего. Лучше домой поезжайте.

— Ну, давайте мы посмотрим, а если совсем плохо, то уедем, — предложил Вадик. В умении находить компромиссы ему нельзя было отказать. — Уехать никогда не поздно.

— Как сказать… — пробурчал старик, медленно поднимаясь, — сейчас ключ возьму. Остался у меня.

Он ушёл в дом. Таня, как и следовало ожидать, тут же набросилась с упрёками на Вадика:

— Ты совсем чокнулся? Ночевать в заброшенном доме! На это мы не договаривались.

— Танюш, ну мы посмотрим и уйдём, если что. Ты же не хочешь застрять ночью в лесу, тем более у нас бензина мало?

— Можно и в машине переночевать. Тём, ты что молчишь? Зачем ты чай выпил?

— А что? Кстати, вкусный. И печенье тоже. И вообще я жрать хочу. И как ты собралась втроём ночевать в машине?

— Я, конечно, не против, если она ляжет со мной на заднем сидении… — начал было Вадик, но Таня его прервала.

— Хватит твоих шуток дурацких! Ну, разве вы не видите, что он что-то наверняка скрывает? Эти выражения… «я живу здесь дольше, чем вы можете подумать», «как сказать»… и ключ у него нашёлся. От кого он здесь эту школу запирает? И, если ключ есть, значит, он туда ходит! Зачем?

Таня бы и дальше продолжала, но старик снова появился из-за двери.

— Идёмте, — он махнул рукой и стал спускаться по лестнице к двери на улицу. Артём тем временем прихватил из вазочки ещё несколько кусков печенья и спрятал в карманы джемпера.

Они пошли вдоль веранды, в ту сторону, где она уходила в сад. Около стены оказался узкий проход. Завернули за угол; стена скоро кончилась. Они шли прямо; начался небольшой подъём. Ветки кустарника, в основном ивы, свисали с двух сторон на тропинку, их приходилось раздвигать руками. Вадик настойчиво шёл вперёд, Артем за ним, Таня не решалась одна повернуть обратно к машине, да и не в её принципах было бросать друзей, пусть даже во время совершения очень глупых поступков. Из кустов они вынырнули на более широкую просеку, некогда бывшую дорогой, ведущей к школе. Она шла в гору, по бокам росли могучие старые берёзы, обозначающие аллею, некоторые уже сломанные молнией или ветром; за ними кустарник постепенно превращался в лес. Выглянувшее между туч солнце рваными лучами побивалось сквозь кроны, аллея была тенистой и влажной и поэтому ещё не заросла полностью.

Старик прибавил шагу и устремился в гору, Вадик не отставал от него. Таня оглянулась назад, туда, где аллея спускалась к деревне. Там она уже полностью заросла, берёзы по бокам заканчивались. Между ветками деревьев, где проглядывало чистое голубое небо сквозь лёгкие перистые облака, девушка разглядела ястреба. Он неподвижно реял над полями, раскинувшимися по ту сторону деревни, высматривал добычу. Независимый, свободный, быстрый. Как хорошо было бы иметь крылья и взлететь, за пару мгновений миновать и аллею, и деревню, и устремиться через лес домой, оставив это непонятное и пугающее место, этот провал во времени, этот оторванный от цивилизации угол! Взмахнув крыльями, ястреб полетел в их сторону, издав протяжный резкий крик. Кто знает, может он чуял добычу?

От размышлений насчёт полётов девушку прервал Артём, дожидавшийся её чуть впереди. Он окликнул её.

— Да-да, я иду, — Таня повернулась и последовала за остальными. Старик с Вадиком уже ушли достаточно вперёд, Тёма с Таней оказались отставшими. — Там ястреб летает, — ответила Таня на вопрос о том, что она там увидела. Тёма пошёл рядом с ней, хоть это и было неудобно на узкой тропинке. Уставшим и растерянным голосом Таня продолжила: — Ну хоть ты-то понимаешь, что это всё очень странно выглядит? Зачем мы туда идём? Почему ты вечно соглашаешься с ним?

— Ну… тут не всё так просто. Вадик всегда помогал мне, без него меня наверняка отчислили бы.

— Почему ты сам ничего не делаешь? Есть же у тебя голова! Сейчас-то мог бы и возразить что-нибудь… мы идём черт знает куда, в лес, неизвестно с кем, и на десять километров никого вокруг. Конечно, так и надо!

— Ещё тут такая история произошла недавно… короче, месяц назад, когда мы выбирали темы к докладу по психологии, Вадик обещал мне придумать хорошую тему… у него-то уже была выбрана, и очень интересная. Но, в общем, я в тот день опоздал на пару, и тему у него не узнал. Когда стали спрашивать, всё что мне на ум пришло — сказать его тему. Может, помнишь, он потом хмурый ходил?

— Припоминаю. Неужели нельзя было отложить с выбором темы?

— Я уже и так откладывал до предела… да и вообще, это спонтанно получилось, как-то само собой. Но факт в том, что он, конечно, выкрутился, придумал себе другую, но и на меня злился долго. Он именно ту тему себе очень хотел! Он ведь — ты его знаешь — если себе втемяшит что в голову, фиг выбьешь. А тут, мне пришлось уступить. Препод строгий, поменять не разрешил… да Вадим тоже хорош — вечно пообещает, а потом бегай за ним, напоминай! Я и забыл напомнить… в общем, такие дела, — и Артём бросил недовольный взгляд на шагающую впереди высокую фигуру.

Как бы ни были мы виноваты, мы всегда ищем оправдание для себя, причём в первую очередь перед собственной совестью (если она есть), а потом уже перед другими. Но и доля правды в таких рассуждениях всегда имеется. Сколько бы ни делал Вадик для друзей, о себе он заботился в первую очередь, хоть со стороны это и не всегда было заметно. Впрочем, как и любой другой.

— В общем, я хочу сказать, — продолжил Тёма, — что перечить я ему не буду, по крайней мере, сейчас. Уж извини, — и добавил, уловив недовольный Танин взгляд: — думаешь, мне наша ситуация нравится? Гуляли бы сейчас где-нибудь в городе… а не по лесу. Тем более, вспомни, сколько раз Вадик делал то, что ты не одобряла, и всё равно добивался своего? Сдаётся мне, что тем самым он стремился доказать тебе и себе свою правоту. Чем больше с ним споришь, тем больше он упирается. Лучше с ним не спорить.

Таня, конечно, помнила, но в том числе и те довольно многочисленные случаи, когда стремление Вадима доказать что-то было бесполезным, поскольку его мнение оказывалось ошибочным. Жаль только, что, видимо, Вадик этого не помнил или не хотел помнить. Кому приятно вспоминать о собственных ошибках? Как ни крути, а себя мы всегда пытаемся представить в лучшем свете. Но последняя фраза про Вадика несомненно была правдивой.

Конец ознакомительного фрагмента.