Камбенет

Игнатий Смолянин

Псевдоисторическая фантазия XV века – продолжение романа «Странствия Мелидена». Беглец с востока пытается прижиться в позднесредневековом городе, чей герцог в союзе с цеховыми низами борется с купеческой олигархией на фоне растущих ересей и церковной реформации. Постепенно его дела идут на лад.

Глава 7. Барон-философ Моривено

Как обычно, Мелиден окинул собравшихся цепким, неуступчивым взглядом. Этот взгляд, в сочетании с бесстрастным выражением лица, резкими и точными движениями, воспринимался окружающими как несущий скрытую угрозу и даже вызов, но так он привык вести себя за многие годы. Иного, впрочем, и не ожидалось от человека в латах и цветастом герцогском табарде, с длинным мечом на богатом поясе, при подобном наряде не подобало вести себя иначе. Каждый должен соответствовать своей небесной универсалии, и обликом, и поведением; не соответствующий нарушает установленный свыше порядок и должен быть извергнут. Тем временем еще более наглый, но по-своему, Савон Диревено подошёл к владельцу в сопровождении двух вооружённых слуг и повелительно потребовал очистить для них место у камина и предоставить горячее пиво — испытанное предохраняющее средство от простуды.

Собравшиеся в зале были сплошь простолюдины, в основном мелкие купцы и возчики; угрюмые и недовольные, они молча отошли от большого очага, где поставили два грубых табурета для знатных пришельцев с запада. Мелиден и Савон принялись сушиться у огня прямо как были. Отношения между ними несколько сгладились за время путешествия, так как делить было особо нечего, каждый занимался своими делами. Более того, они взаимно придавали друг другу важности в глазах окружающих, и сознавали это — видный герцогский воин и представитель второго из родов ганзы с официальным поручением. Пожалуй, казались они даже значительнее, чем были на самом деле.

В тёмном зале с закопчённым от факелов потолком стояли грубые столы и скамьи, пол устилало свежее сено, стены украшали первые цветы и рогатые головы оленей и козлов. Обычный вид для полусела-полугорода. Когда Мелиден и Савон немного подсохли и успокоились, между ними всё-таки начался спор. Савон Диревено предпочитал отправиться в гости в соседний замок, где и переночевать с удобством, а в Шарим-холм выехать на рассвете следующего дня, до него оставался как раз один конный переход. Мелиден же хотел ехать дальше, чтобы добраться до Шарима пусть завтра, но днём, а не вечером.

— И так опаздываем, — говорил он, — как бы герцогские голуби не подохли от холода.

— Ничего с ними не сделается, — спорил Савон, — они и не к такому привыкли. А удастся ли найти подходящий ночлег где-то дальше — неизвестно.

Пришлось подбросить монету, выявляя божью волю — вышло остаться, и по приказу Савона старший из его слуг отправился в замок спросить, не согласится ли его высокоуважаемый держатель принять их на ночлег и составить им общество на вечер.

Отказывать таким просьбам, исходящим от сколько-то заметных особ, в Средиземье считается крайне предосудительным. Владельцу замка выпадает редкий случай узнать о происходящем в мире, не подвергая себя чрезмерным расходам, а свою честь и здоровье — риску претерпеть ущерб. Потому вскоре вернувшийся слуга Ангрет и замковый человек объявили, что барон Нергайс оде Моривено примет гостей.

— Вам оказана большая честь, — сказал замковый посыльный, одетый в длиннополую красную ливрею, — господин давно уже не принимает никого, кроме ближайших знакомцев.

Вскоре посланники прошли через опускной мост и сдвоенную воротную башню в замок. Пятиугольный воротный проём защищался тяжёлой кованой решёткой, которая сейчас была поднята на высоту сажени полторы. Над воротами обращали на себя внимание солнечные часы из светлого просмолённого дерева с тонкой разметкой — здешний хозяин был не так прост.

Замок находится на невысоком холме, отчасти насыпанном. С юго-восточного изгиба его защищает небольшая река Моривена, круто подмывшая здесь склон; именно с этой наиболее безопасной стороны находятся основные жилые и хозяйственные строения, к которым ведёт короткая мощёная неровными плитами дорожка от южной воротной башни. Северо-западную слабую сторону прикрывают две огромные двенадцатигранные многоэтажные башни, одна высотой больше двадцати саженей, другая даже двадцать три. Так как они начинаются с разной высоты, верхушки оказываются на одном уровне. Куртины (у медвежцев их называют пряслами или простенками) всего четырёх с половиной сажен высоты.

Во дворе Мелиден с любопытством рассмотрел огромный пращемёт, взводимый двумя беличьими колёсами. Довольно старый, судя по серому рассохшемуся дереву. Охраняли ворота солдаты в старомодных кольчугах с шипастыми дисками-наплечниками, длинных красных сюрко и закрытых бацинетах, оставлявших только Т-образную щель для рта, носа и глаз, с мечами и луновидными топорами на длинных древках.

Слезли с лошадей, принятых конюхами, и Савон Диревено первым устремился приветствовать хозяина, показавшегося на крыльце.

— Злосчастный барон Моривено, — вполголоса произнёс Ангрет, сокрушенно покачав головой, пока Мелиден со слугами наблюдали с расстояния за церемонными поклонами и заверениями ганзейского патриция.

— Что же в нём злосчастного, — недоумённо спросил Мелиден, — замок почти как у графа, и сам здоровенный детина. — Он был удивлён поведением Ангрета, многоопытного бывшего солдата, обычно сдержанного и довольно циничного.

— Он был доблестный воин, поэт и любимец дам, но получил увечье на последней войне в неудобосказуемом месте. И это не единственное его несчастье, слишком долго было бы рассказывать. Будьте с ним осторожнее и деликатнее.

— Крест честной, ты уж мне расскажи при первом удобном случае, будь так добр, — свирепея, процедил Мелиден сквозь сжатые зубы, — а то буду здесь как дурак, не знающий, куда попал. Вы-то, похоже, знали, к кому тянете в гости.

Однако ему пришлось изобразить на лице почтительную полуулыбку и самому двинуться навстречу хозяину, приметившему бордово-серый табард и латы Мелидена и изъявившему желание познакомиться с ним особо. Поэтому поклонились слегка, пожали друг другу руки, назвались и обменялись приветствиями, как принято. Барон Моривено был рослый, широкоплечий мужчина с бледным и костистым угрюмым лицом. Кажущиеся слегка сутулыми плечи выдавали большой навык в махании тяжёлыми предметами, вблизи барон оказался старше, чем представлялось издали, хотя в тёмных стриженых в скобку ниже ушей волосах почти не было седины.

Одет он был просто, в недорогое тёмное сукно и кожу. Обращало на себя внимание его единственное украшение, золотая звезда с дубовыми листьями снизу, подвешенная на шейной цепи — знак особого отличия в бою, даруемый королями и герцогами. За меньшие отличия даровалась звезда серебряная, а простым воинам — бронзовая. Таким образом подтверждалось, что данный муж приблизился к небесному идеалу.

Пятиконечная звезда, как известно, является внечувственной универсалией человека в мире горних идей. Её можно найти в центре церковных шетоксов, признаке сана при торжественных выходах — маленькая звёздочка у приходского священника, средняя у епископа и большая у архиепископа либо митрополита.

Мелиден почувствовал невольную симпатию к хозяину. «Наверное, и я буду так выглядеть, когда выйду из употребления» — подумалось ему.

Ни мудрость, честь, ни сила слова,

Ни яркость облика мужского,

Увы, не вечны, как не вечно тело.

И плачет горько тот знаток,

Что оценить утрату смог…

Гостям выделили комнаты в хозяйском доме, расторопные слуги помогли им разоблачиться и, пока готовился обед, Мелиден вытянул необходимые разъяснения из Ангрета и встретившего его замкового дворецкого, тощего и лысого малого с суетливыми движениями.

Оказалось, что барон, женившись и обзаведшись потомством, лет на двадцать отправился в Приморье, где блистал на турнирах воинских и поэтических, породив, по слухам, множество ублюдков. Дома он бывал редко, завезя немалое количество книг — удивительное дело для здешних простоватых краёв. Жена его, слабая здоровьем баронесса, умерла во время очередных родов, некоторые из младенцев тоже, но крепкий сын и двое выданных замуж дочерей остались, так что барон мог не заботиться о дальнейшем продолжении рода.

Однако четыре года назад ему не посчастливилось присоединиться к герцогу Аренду Оринскому во время войны того с королём Дерифадом, вместе с прочими союзными озёрноземельскими рыцарями. Увы, общую сшибку с многочисленными и искушёнными рыцарями королевского герцогства Тиуда они проиграли. Положение спасла ощетинившаяся пиками и гизармами, плюющаяся из мощных арбалетов камбенетская пешая милиция, выдавившая врага из Лощины.

Но барону Моривено было мало радости от этого — сильный удар вражеского копья пробил боковину передней луки его седла и поразил в пах. Удар подлый, но применяющийся бесчестными умельцами, так как у всадника латы ослаблены в этом месте. Что еще хуже, его сын и наследник был сбит с коня в той же битве, тяжко пострадал от копыт тяжеловозов в общей толкучке и, так как поле боя осталось за неприятелем, добит. Враги не пожелали возиться с раненым из отдалённого Озёрного герцогства.

К моменту битвы барону уже минуло 50 лет, но он находился в полной силе, что не редкость для людей воздержанных, постоянно упражняющихся и радующихся жизни. Гибель наследника и позорная рана, не позволяющая снова продолжить род и общаться с девицами привычным образом, надломили его. Он вернулся в своё имение и с тех пор жил уединённо, предаваясь книгочейству и сочинительству, никуда не выезжая и никого не принимая, только время от времени обмениваясь книгами с немногими знакомыми эрудитами или заказывая их в монастырях.

Ребёнок погибшего сына умер в младенчестве, его вдова до сих пор не вышла замуж снова и жила в баронском замке, заведуя хозяйством. Мелиден видел её за обедом — довольно красивая худая женщина с выщипанными в тонкие полоски бровями, белоснежным узким лицом и длинной чёрной косой, свёрнутой венцом на затылке под полупрозрачной косынкой. Две дочери жили в замках зятьёв, с нетерпением дожидающихся, когда же им выпадет наследство.

Действительно, радостного мало. Замок, кстати, был даже старше, чем стены Озёрного города, но две огромные башни воздвигли при деде нынешнего барона, Колкайсе Строгом. Закончили их как раз в год рождения нынешнего барона, а строили целых тридцать лет. Стоит же замок на месте языческого укрепления, захваченного пришельцами с запада пять с половиной веков назад.

Во время надолго затянувшегося обеда, поданного на тяжеловесном тёмном столе, покрытом льняной расшитой узорами скатертью, хозяин с вдовой сына сидели рядом в резных деревянных креслах с прямой спинкой. На противоположной скамье расположились Мелиден Варсин напротив барона и Савон Диревено напротив дамы со слугами-оруженосцами по бокам. Еда была простая и обильная, как принято в этих краях.

Сначала вниманием барона пытался завладеть молодой и самоуверенный Савон, очевидно пытающийся втереться в ряды знати. Но быстро выявилось, что он мало в чём разбирается, кроме сугубо ганзейских дел, особенно цен на наряды и безделушки, а также сомнительных придворных слухов, и то узнанных через третьи руки. Напротив, неожиданно для самого себя разоткровенничавшийся Мелиден показал себя человеком с широким кругозором и свободомыслящим.

Будучи наблюдательным и обладая прекрасной памятью, он многое видел и слышал в Висагете, а теперь и перенял от маршалов, ингениаторов и гонцов при камбенетском дворе, побывал в детстве в совсем уж сказочном для средиземцев Грюте Полуденном. Хорошо разбирался в военном деле и при этом не чуждался письменной словесности.

Особенно барона заинтересовало его сообщение о новой камбенетской палате риторики «Пион» и представлении «Тарлагианок». Барон был хорошо знаком с подобными палатами в приморских городах и о «Тарлагианках» тоже слышал, хотя и не имел данного произведения в своей библиотеке. Поэтому он полностью переключился на Мелидена, тогда как раздосадованному Савону пришлось развлекать разговорами ни о чём кокетливую даму. Та, напротив, охотно уделяла внимание белокурому двадцатилетнему красавчику, хотя бросала искоса мимолётные взгляды и на Мелидена.

Барона, несомненно, утомило затянувшееся отшельничество. С увечьем он свыкся морально и физически, и помирать на радость зятьям-падальщикам в ближайшее время не собирался. Расспрашивая о том, о сём, он и сам охотно рассказывал о своём замке, истории здешних краёв и последней войне с королём Дерифадом. Читал он и свои стихи, а затем начал их напевать звучным мужественным голосом, подыгрывая себе на лютне — пяти парных струнах, натянутых на плоский полый деревянный барабан с длинной ручкой.

Вопреки ожиданиям Мелидена, ни одной эпико-героической песни в репертуаре барона не было. Как выяснилось, барон считал эпос устарелым дурновкусием для сельских мужланов. Его поэзия, воспитанная новейшей модой при приморских дворах, преимущественно описывала любовные радости пастушков на лоне южной природы — «голос, пьянящий как дикие ягоды», «единственное средство от страданий любви — лечь вместе обнажёнными»…

Мелиден сам давно стал любителем старинной рыцарской поэзии — по ней он учил средиземский язык во времена, уже покрытые блаженной дымкой безмятежности — но баронов фальшиво приукрашенный низменный жанр был ему чужд. Позже в разговоре с Ангретом он не удержался от того, чтобы поддразнить хозяина известными древними стишками про неудачную пасторальную любовь:

Как-то раз на той неделе

Брёл я пастбищем без цели,

И глаза мои узрели

Вдруг пастушку, дочь мужлана:

На ногах чулки белели,

Шарф и вязанка на теле,

Плащ и шуба из барана…

Разговор Мелидена с бароном естественным образом переместился в библиотеку последнего — предмет особой гордости, поскольку ни у кого другого в здешних краях не было ничего подобного. У некоторых монастырей, других церковников и у герцога имелись небольшие собрания книг, но религиозного содержания с добавкой практических пособий по медицине и сельскому хозяйству, обычные же рыцари ограничивались сборниками песен и рыцарскими романами в стихах. Собрание же барона — с сотню манускриптов — состояло почти исключительно из уникальных для Озёрного герцогства сочинений. Преобладали изысканная поэзия, философия и военное дело, причем имелись некоторые свежайшие переводы древних авторов, выполненные бурно растущими приморскими палатами риторики.

Особенно увлекли барона, перешедшего после полученного увечья от прославления радостей жизни к усиленному самоуглублению, два недавних перевода древних философов-стоиков, рекомендованных ему оринскими друзьями: «Размышления» древнего императора Норуса Инонакса и «Письма к Васинобронксу» жившего немногим ранее откупщика и императорского учителя Васины Меренса. Почуяв в Мелидене некое духовное родство, он настоятельно посоветовал ему внимательно ознакомиться с этими сочинениями, когда вернётся в Камбенет, либо если решит задержаться у барона в гостях.

Достав заложенные сушёным стебельком «Размышления», барон Моривено зачитал фрагмент, который особо привлёк его в последнее время: «Время человеческой жизни — миг; ее сущность — вечное течение; ощущение — смутно; строение всего тела — бренно; душа — неустойчива; судьба — загадочна; слава — недостоверна. Одним словом, всё относящееся к телу подобно потоку, относящееся к душе — сновидению и дыму. Жизнь — борьба и странствие по чужбине; посмертная слава — забвение. Но что же может вывести на путь? Ничто, кроме любомудрия. Любить мудрость — значит оберегать внутреннего гения от поношения и изъяна, добиваться того, чтобы он стоял выше наслаждения и страдания, чтобы не было в его действиях ни безрассудства, ни обмана, ни лицемерия, чтобы не касалось его, делает или не делает чего-либо его ближний, чтобы на всё происходящее и данное ему в удел он смотрел, как на проистекающее оттуда, откуда изошёл и он сам, а самое главное — чтобы он безропотно ждал смерти, как простого разложения тех элементов, из которых слагается каждое живое существо. Но если для самих элементов нет ничего страшного в их постоянном переходе друг в друга, то где основания бояться кому-либо их общего изменения и разложения? Ведь последнее согласно с природой, а то, что согласно с природой, не может быть дурным».

Последние фразы расходились с каноническим тарлагинским вероучением, но барон-философ только вырос в глазах Мелидена, уже подготовленного застольными беседами с вольнодумцами-ингениаторами. В свою очередь, он обещал всяческое содействие, если барон надумает посетить камбенетский «Пион» или пожелает отправить какие-либо послания или поручения своим знакомцам-корреспондентам. «Клянусь, отнять у меня что-либо удастся только вместе с жизнью, а лишить меня жизни было бы сложнее, чем незадачливого Горниха». Конечно же, Мелиден рассказал в подробностях о злоключениях герцогского гонца и розысках одноглазого старшего маршала, хорошо знакомого барону Моривено.

Уже в самом конце этого насыщенного дня растроганный барон решил оказать честь близкому душевно гостю, в характерном для подобного лица и места стиле, и с этой целью приказал явиться шести наиболее пригожим служанкам с возможностью выбрать из них любую, чтобы «постелила на ночь». Нетрудно догадаться, что означало это выражение. Снохи Имнискары среди них не было; очевидно, она имела право сама выбирать себе привязанности и, как догадывался Мелиден, на эту ночь выбрала юного Савона, с которым любезничала, пока Мелиден беседовал с бароном в библиотеке. Позже через дворецкого выяснилось, что барон дал ей полную волю после своего несчастья, чем та и пользовалась напропалую с молодыми поэтами-певцами, заезжавшими в замок за новыми бароновыми произведениями.

Но жизненно опытный Мелиден вовсе не стремился к блуду непременно с наиболее знатной из кандидатур, в этом деле для него был важен не статус. Он выбрал самую высокую и молодую из предложенной прислуги, худую девушку-подростка с пухлой нижней губой, потупленными тёмно-серыми, какого-то стального отлива глазами и острым подбородком. Как кажется, она была наименее рада предложенной чести из всех шести, но её хмурый вид придавал особую пикантность предстоящему удовольствию. Мелиден уже обладал изрядным умением в интимном общении и разбитные бабёнки его не прельщали; взятая с трудами крепость почётнее. Этим он и занялся с неспешной тщательностью, неуклонностью и энергией, заставив девицу снять платье через голову и распустить перевязанные на затылке рыжеватые волосы, чтобы показаться перед ним, в чём мать родила.

14 мая в четверг выехали опять поздно; на прощание Мелиден обещал обязательно заехать в замок Моривено на обратном пути. Обещание было не лишним: гонцы обычно старались преодолеть расстояние от Озёрного города до Шарим-холма за один день, хотя оно превышало нормальный перегон; в крайнем случае, ночевали где-то посередине. Моривено находился слишком близко к Озёрному городу, чтобы устраивать в нём остановку без особой нужды. Как следствие, барон ощущал недостаток в дальних гостях. Горних, к примеру, в его посёлке и замке не остановился ни разу.